Мир растений: Рассказы о кофе, лилиях, пшенице и пальмах

В порядке лилиецветных ведущее семейство — лилейные. Около 3500 видов. Все больше многолетние травы. Кустарники и деревья тоже есть, но не очень крупные. Живут чаще в сухих степях и пустынях. Нередко определяют облик ландшафта. Много пустынных жителей и в семействе агавовых. В семействе пондетериевых славятся водные растения тропических мест.

Среди лилиецветных мало агрессивных видов, которые на чужбине могут захватывать территорию и вытеснять аборигенов. Вмешательство человека лилиецветные переносят болезненно. На первых порах могут разрастаться, затем быстро исчезают.

В порядке бромелиецветных — одно большое семейство бромелиевых: 50 родов и около 2 тысяч видов. Живут больше в тропиках или в субтропиках. Почти целиком — в Новом Свете, особенно по Амазонке. Только один вид в Западной Африке. Поселяются на деревьях, на камнях, чаще по сырым местам.

Травы. Деревянистый стебель у бромелиевых — явление редкое. Многие успешно соседствуют с человеком, но его сильного напора не выдерживают.

1500 видов семейства ирисовых из одноименного порядка можно найти чаще в Южной Африке либо в Тропической Америке. В умеренной зоне ирисоцветные редки. Только род ирис выделяется своими 200 видами в северном полушарии. В порядке бананоцветных — многолетние травы сырых, заболоченных тропических лесов, часто с гигантскими тумбами ложных стеблей из вложенных друг в друга черешков.

Самый крупный порядок — орхидные. Единственное семейство орхидных включает не то 20, не то 30 тысяч видов (кто как считает!). В тропиках чаще растут на ветвях деревьев как эпифиты. В умеренной зоне — на земле. Соседство человека переносят с трудом.

Каменный лук

Весной 1934 года пограничники прислали в Иркутске монгольской границы несколько луковиц. К ним приложили записку: собрали в Саянах на крутых утесах. Мороза не боятся. Зимой замерзают, конечно, но, оттаяв, не раскисают, как огородный лук, а остаются вроде бы свежими. Если посадить, продолжают расти и дают потомство. И неприятного запаха после еды от них совершенно нет.

Нельзя сказать, что до пограничников никто не знал о каменном луке. Местные жители собирали его на Байкале и в Саянах. И помногу. Запасали на зиму. Из ученых первым обнаружил каменный лук П. Стеллер — участник второй Камчатской экспедиции 240 лет назад. Немного позднее академик П. Паллас, проезжая Прибайкалье, описал новый лук и назвал его алтайским. С тех пор академики зачастили на Байкал. Нельзя сказать, что их влек туда только каменный лук, но каждый обязательно упоминал об этом странном творении природы. Один из них, академик Г. Рудольф, даже пытался выращивать его у себя на огороде.

Среди этих почтенных ученых мужей оказался и академик Е. Фальк. Тот самый, что принял в Казахстане саксаул за особую разновидность сосны. Фальку не повезло и с каменным луком. Он явно поспешил, определив его как наш обычный лук. Досаднее всего, что ему поверил на слово знаменитый К. Ледебур, директор ботанического сада в Тарту, который составил первую сводку растений России. Позднее, в 1830 году, он публично назвал каменный лук батуном. Ошибка Ледебура почти столетие вводила в заблуждение ботаников. Даже академик В. Комаров, глава русских ботаников, уже в начале нашего века, собирая каменный лук со скал, считал его батуном.

Последствия ошибки серьезны. Если считать по-ледебуровски каменный лук батуном, то выходит, что у огородного батуна найден дикий родоначальник — каменный лук. На самом же деле ни у репчатого лука, ни у батуна диких родичей пока не нашли. Так же, как у множества культурных растений. Легкомысленное человечество давно растеряло их.

Каменный лук даже внешне далек от батуна. Стоит только сравнить их. У батуна листья растут кружком. Луковица едва заметная, цилиндрическая. У каменного луковица реповидная, листья лежат в одной плоскости, точно их спрессовали, прогладили утюгом.

Только в тридцатых годах нашего века восстановили настоящее имя обитателя диких скал, данное ему Палласом, — лук алтайский. Но теперь ботаников удивило другое. Академик И. Георги двести лет назад утверждал, что это самое обычное в Прибайкалье растение. Теперь же он почти не попадается. Один из иркутских профессоров обшарил все горы возле курорта Аршан на Байкале и не нашел. А раньше рос, недаром же так удивила всех в Иркутске посылка пограничников. И местное земельное управление послало на заставу просьбу: нельзя ли прислать еще?

Чтобы выяснить судьбу незамерзающего растения, из Иркутска командировали в горы экспедицию под началом профессора Н. Кулешова. Она должна была обшарить скалы от монгольской границы до Байкала и найти плантации феноменального лука. Расспросив местных жителей в пограничном селе Монды, Кулешов узнал, что нужный ему вид растет выше границы леса в поднебесье. Встречается редко, и добраться до него можно, лишь имея специальное альпинистское снаряжение. Поскольку профессор не рассчитывал на такие осложнения, пришлось ограничиться простыми железными крючьями, которые местные охотники привязывают к сапогам. Но склоны оказались так круты, что крючья не помогли. Профессор выдохся на полпути и вернулся. Его спутникам удалось заполучить и доставить вниз несколько луковиц. Второй штурм саянских вершин дал совсем мизерный результат. Нашли всего один экземпляр. Поразились наблюдательности проводника, который запомнил эту единственную луковицу в лабиринте гор. А он потому и запомнил, что лук стал редок.

Было, правда, несколько мест, где каменный лук рос не так высоко. Зато занимал совершенно неприступные позиции на отвесных скалах. Скалы нависали над рекой Иркут. Добыть луковицы можно было, только предварительно обвязавшись канатом и прикрепив другой конец к стволу дерева. Местные жители так и поступали. Если хозяйке требовался лук для кухни, ее муж на час становился альпинистом. Не знаю, решился ли профессор Кулешов на такой рискованный вояж по скалам, однако все эти мучения дали ему понять: со времени академика И. Георги многое изменилось в Прибайкалье.

Сейчас за каменным луком не поедешь, как раньше, на телеге. Теперь он приобрел некоторые качества эдельвейса: хочешь лука — становись скалолазом! И на правах несравненного цветка смелых каменный лук гордо красуется на утесах, открытых всем ветрам. Достаточно небольшой площадки, чтобы он укрепился. Иногда это просто щель, где скопилась пригоршня почвы. Но как попадают туда его семена — загадка.

В трудных ситуациях каменный лук может совершенно неожиданно выручить человека. Чешский ботаник В. Вазак, охотившийся в последние годы за альпийскими растениями в горах Монголии, страдал оттого, что приходилось таскать с собой огромный рюкзак с продуктами. Это тормозило работу. Обнаружил каменный лук. Выкопал десятисантиметровую луковицу. Съел. Понравилось. С тех пор больше продукты в горы не брал. Использовал рюкзак только для образцов. Луковая диета вполне себя оправдала.

Не один каменный лук в горах. Есть и другие. Летом 1911 года русские ботаники О. Кнорринг и Э. Минквиц обнаружили в Средней Азии возле озера Сары-Чилек луковые горы. По каменистым россыпям, где посуше, рос лук многолистный с саблевидными листьями и красными головками цветков. По более пологим склонам цвел его собрат — лук золотистый с дудчатыми листьями и светло-желтыми цветками. В воздухе стоял густой удушливый запах, от которого першит в горле и из глаз текут слезы.

Первыми оценили этот феномен лошади. Сочная зелень пришлась им по вкусу. Когда же местные жители угостили ботаников молоком, его тошнотворный запах дал понять, что и коровы не брезговали этим витаминным кормом. Много лет после этого никто из ботаников не интересовался луковыми лугами, хотя это явление в природе не столь уж частое. Золотистый лук рос себе в альпийском поясе Тянь-Шаня, пока не обнаружили, что он ведет себя по меньшей мере необычно. Здесь, в царстве снега и камня, он иллюстрирует жизненные возможности цветкового растения. Природа словно испытывает его выносливость: выдержит или не выдержит?

Испытание первое: водой. Проживет ли без воды? Луки воду любят. В альпийском поясе вода не всегда в достатке. Золотистый лук выбрал себе такие позиции, где вода круглое лето под рукой. Он селится ниже снежников, которые остаются с зимы и постепенно тают в течение лета. Тают-тают, иногда не успевают полностью растаять. Пока тают, бежит вода прямо на луковую дернинку. Как маленький арык.

Испытание второе: снегом. В погоне за водой лук жмется к сугробам. И так близко оказывается, что растет по самому краю. А если за зиму снега накопилось больше обычного, то в начале лета часть луковой полянки оказывается под снегом. Растает снег, отступит, обнажатся блеклые листья. Пройдет немного времени, позеленеют, точно никогда и не были в неволе. Лето на вершинах гор коротко. Не успеет лук вовремя отцвести, плодики высыплются не на землю, а на снег. Но это только к лучшему. Прорастают и на снегу. Когда же он растает, упадут на землю уже проростками. Экономия времени! Проростков много. Сплошная щетка вокруг материнских кустов. Четыре пятых из проростков погибнут. Одна пятая останется. Эти закаленные. Попадут под снег — не пропадут. Даже если снег не растает год, два и даже три. Сойдет же когда-нибудь. Тогда и тронутся в рост.

Испытание третье: льдом. Под осень ночи холодные. Днем бежит вода из снежника, заливает всходы. Ночью замерзает. Стоят под ледяной коркой молодые луки. И в этом ничего страшного для них нет. Ночью ледяная корка сохраняет тепло. А утром солнечные лучи проходят сквозь лед, и он играет роль стекла в оранжерее.

Пройдя через все испытания, золотистый лук мужает. Соседние растения так срастаются корнями, что дернину трудно разделить на части. Немудрено, что в дернине очень мало других растений. Все это поведал миру московский ботаник И. Культиасов.

В горах Средней Азии множество других неведомых науке луков. Чего стоит, например, лук каратавский. Растет на каменистых осыпях. Одиночная шаровидная луковица сидит глубоко между камнями. Стебель хотя и не мал, но тоже засыпан щебенкой. И листья погребены. Только их концы торчат розеткой. На розетке почти сидит громадное, несоразмерное с прочими габаритами растения соцветие-шар. Оно не меньше крупного грейпфрута. Цветки розоватофиолетовые.

Когда семена созревают, шар отламывается, катится, как перекати-поле, подпрыгивает и расшвыривает семена. Больше о каратавском луке, кажется, ничего не известно. Как он живет на осыпях? Как сопротивляется движению камней? И какую роль выполняют животные в жизни этого лука?

Лук виноградный

В жизни диких луков животные играют немалую роль. В степях луковицами наслаждаются тушканчики. Полевка Стрельцова в Казахстанском нагорье не считает за труд пробежать сто метров, лишь бы только заполучить сладкую луковицу. Калифорнийская земляная белка в свои запасы включает лук в первую очередь. В общем, потребителей луковиц множество, а пользы от них растениям — нуль. В распространении семян почти никто участия не принимает.

Некоторую лепту вносят, кажется, муравьи. У медвежьего лука, жителя европейских дубрав и буковых лесов, в оболочках плодов есть немного масла. Оно привлекает муравьев. Оболочку сдирают. Плодики разносят. Не потому ли этот вид так широко расселился по лесам? И люди его собирают, а два широких листа, сложенных вместе, постоянно можно видеть в лесу.

В природе лукам чаще приходится рассчитывать на себя, чем на помощь животных. Чем труднее окружающая обстановка — тем сложнее конструкция растения. Особенно преуспел в этом лук виноградный — уроженец Европы. У него четыре разных сорта луковиц на одном растении. Обычный огородный лук в сравнении с ним — сама примитивность.

У огородного на смену родительской луковице вырастает несколько дочерних такой же репковидной формы. У виноградного — потомство самое разнокалиберное. Есть подземные луковицы, центральные, пазушные, боковые мягкие и боковые твердые. А на стебле, высоко вверху, где должны быть цветки и семена, вырастают гроздья мелких луковичек-бульбочек. Их так же много, как семян. Штук по сто, а то и по двести сразу. В первый же год сложная луковица дает две с половиной сотни подземных потомков, да еще в придачу на стебле образуются легионы воздушных бульбочек.

Весь конгломерат возник, конечно, не случайно. Листья и стрелки, которые дают боковые мягкие луковицы, распускаются на месяц раньше, чем у боковых твердых. Раньше и опадают. Если что-нибудь стрясется и растения погибнут, останутся твердые боковые. Дадут новые листья и новые стрелки. Свой график и у воздушных луковичек. В результате — полная гарантия, что вид уцелеет в самых жестких условиях. Недаром на пастбищах бывает иногда астрономическое число луковиц — по 15 тысяч на одном квадратном метре.

Когда в Австралии попытались бороться с виноградным луком при помощи химии, операция дала мало эффекта. Отчаявшиеся луговоды применили крайнее средство: дали очень большую дозу химиката. И противник был наконец повержен. Однако вместе с ним погибли все пастбищные травы, ради которых замышлялась операция. Осталась голая земля. Так доложил на луговедческом мировом конгрессе в Москве в 1974 году сам экспериментатор — Л. Шмидл.

Впрочем, пока у австралийцев нет никакой необходимости в противоборстве с виноградным луком. Большое количество луковиц на пастбищах Австралии — случай редкий. Сами австралийцы убеждены: европейский пришелец пока не опасен. Если и пробуют на нем свои ядохимикаты, то только так, на всякий случай. Пришелец в отличие от кактусов опунций и от кроликов ведет себя мирно и тихо. Даже несмотря на грозди с сотнями бульбочек. Пугающее обилие бульбочек уж не так страшно. Когда дует ветер, дудка стебля раскачивается, и малютки разлетаются в стороны. Или их сшибает дождевыми каплями. Упадут в воду — потонут. Но не погибнут. Водный поток унесет их вместе с грязью и илом. Где-то выбросит на берег. Ил обеспечит питанием. Иногда бульбочки переезжают на новое место вместе с семенами газонной травы, которые собирают для посева.

Соблюдая истину, нужно сказать, что у австралийцев есть некоторые основания для беспокойства. Перед их глазами пример Северной Америки, где виноградный лук проявил себя напористо. Завезли его туда в ХVIII веке, и уже в те давние годы на пшеничных нивах каждый десятый стебель был луковый.

Европейцы, приезжающие в Америку, не верят своим глазам, видя такой разгул скромного лука Старого Света. В Европе ботаникам приходится иной раз целый день потратить, чтобы найти одно растение. Английский ботаник Г. Ридли узнал о том, что в одном местечке растет виноградный лук. Находка была датирована 1890 годом. Ридли отправился туда в 1924 году. За 34 года ничто не изменилось. На том же самом месте рос тот же самый экземпляр. Ридли справился еще через год. И на этот раз все оставалось таким же, как в XIX веке.

У лука неаполитанского с Ближнего Востока бульбочки не воздушные, а подземные. Их не сотни, а около десятка. Образуются они у основания стебля. Потом выпускают втягивающие корни. Корень растет и утаскивает бульбочку в сторону от материнской сантиметров на двадцать. Там она закрепляется и, в свою очередь, окружает себя многочисленным потомством.

Некоторые луки используют для расселения птичий транспорт. Таков лук трехшариковый из Северной Америки. Это лесной лук. Растет в траве рядом с другими растениями, которые дают черные вкусные ягоды. У этого лука семена тоже черные, блестящие, на вид аппетитные, вкусные. На самом деле жесткие и совершенно несъедобные. Выставлены в зонтиках открыто, напоказ.

Птицы спускаются под полог леса. Склевывают настоящие ягоды. А попутно и луковые семена. Твердые шарики проходят через желудок и кишечник, не повреждаясь, и выбрасываются. Обман вряд ли обнаруживается. Настоящих ягод всегда больше, чем ложных — луковых. Нидерландский ботаник Л. Ван-дер-Пейл просмотрел множество желудков птиц, обитающих в этих лесах. Везде находил целехонькие луковые семена.

Где только нет на земле луков. Но что касается лукового Олимпа, то таковым стал, кажется, наш Памир. По крайней мере, еще древние путешественники называли Памир Луковыми горами. Там и сейчас луков изобилие. Все альпинисты хорошо знают Луковую поляну на плоскогорье перед пиком Ленина. Там ставят свои палатки альпинисты. Взаимоотношения луков с альпинистами еще никто не изучал. А надо бы.

Тюльпаны

Трудно сказать, кто положил начало тюльпаномании. Увлечение этими баловнями судьбы вспыхнуло в Голландии триста лет назад и, как эпидемия, перекинулось в соседние страны. За луковицу платили бешеные деньги. Не обошлось без курьезов. Уцелело письмо англичанина, который сетовал на своего повара. Тот, не разобравшись, изжарил вместо лука груду тюльпановых луковиц. Блюдо стоило хозяину тысячу фунтов стерлингов. Страсть к выращиванию тюльпанов не угасла в Голландии и по сию пору.

Может показаться странным: сын сухих пустынь — тюльпан — в сырой Голландии! На самом деле все правильно. Чтобы понять, как прижился пустынник в приморском атлантическом климате, нужно отправиться на родину тюльпанов — в нашу Среднюю Азию. В степях под Ташкентом или на пустынных холмах возле Кушки пылают алые венчики самого роскошного представителя этого рода — тюльпана Грейга. Если приехать летом, ни одного цветка не найти. Они отцвели еще в апреле и исчезли.

Тюльпан по своей природе эфемероид. Это значит, что он на краткий миг появляется над землей, пока есть влага, а затем как бы сгорает, и единственное, что остается для продолжения рода, кроме горстки семян, — это луковица. Да и сам вид растения, сочного, с мясистыми широкими листьями, не вяжется с обычной безлистностью настоящих пустынников: саксаула, джузгуна, эфедры… Так что в сырой Голландии тюльпан находит то обилие влаги, в котором нуждается.

Если в пустыне тюльпанам удалось уйти от испепеляющей жары, то скрыться от животных они не смогли. Четвероногие предпринимают все возможные усилия, чтобы разыскать сочную луковицу и съесть. Во-первых, в ней крахмал, а во-вторых, самое главное — вода. Ради воды приходится трудиться.

И вот, чуть только пробудилась от зимней дремы пустыня, начинают рыскать по ней тушканчики и суслики. Тщательно проверяют каждую пядь земли. В эту пору возле нор всегда кучи мусора — шелуха тюльпанов. Когда появятся первые листочки злаков, луковицы едят меньше. Но совсем не забывают. Желтый суслик обязательно каждый свой завтрак заканчивает тюльпановой луковицей. И каждый ужин тоже. Она заменяет ему несколько глотков влаги, которой больше негде взять.

Не так-то просто добыть этот источник влаги. Вырастая из семечка, крошечная луковичка сразу же начинает углубляться в землю. Что ни год, то глубже. И грызунам приходится основательно потрудиться, чтобы добыть провиант.

Копают глубоко: сантиметров до десяти. И в ширину не меньше. Сам зверек может уместиться в такую яму. Однако свободного времени у четвероногих много, и вскоре пустыня покрывается пятнами от выкопанных ямок. Особенно много их возле нор. При таких условиях приходится удивляться, как до сих пор еще уцелели тюльпаны в наших южных пустынях.

Пока четвероногие заняты добычей одних луковиц, другие углубляются все дальше. У пятилетнего тюльпана Шренка они уже на полметра от поверхности. Попробуй откопай!

Садоводам хорошо известен этот феномен. Чтобы не упустить драгоценные луковички, при посевах заделывают в почву проволочную сетку. Дойдут питомцы до препятствия и остановятся. А в природе идет постоянный отбор. Те луковицы, что заделаны мелко, съедаются. Те, что глубоко, остаются и дают потомство. Без грызунов, возможно, этого не случилось бы.

Для самого растения лишние сантиметры глубины не помеха. Цветочная стрелка пробьет толщу почвы, и весной предстанет перед миром пышный красный цветок. Или желтый. Или пестрый. Такой крупный и такой яркий, что даже лучше, чем садовые формы.

Когда смотришь на такой тюльпан, то сразу трудно сообразить, почему садоводы не смогли создать цветок лучше, чем его дикий собрат? Обычно бывает наоборот. Садоводы вывели потрясающие сорта роз, великолепнейшие гладиолусы. Дикие родичи им и в подметки не годятся. И только с тюльпанами вышла заминка. Лучше природы создать цветок не удалось.

Причина? Она известна. У самых красивых тюльпанов луковицы не дают много деток, дочерних луковиц. Дают одну. Или две. Очень редко три. Садоводам этого мало. Им бы пять или десять сразу. Вот они и разводят сорта, которые дают много дочерних луковиц.

Из 70 видов диких тюльпанов 60 имеют родину в нашей стране. Самый устойчивый к морозам тюльпан — одноцветковый — растет в Сибири, по Ангаре и в минусинских степях. У него одиночный желтый цветок с острыми долями околоцветника, снаружи чуть фиолетовый. Два лентовидных листа на стебле. Невысок, как прострел (сон-трава), и так же вытягивается, когда плодоносит. Вся тюльпановая область простирается от Средиземноморья до Японии.

Ландыши

«Особенно хороши наши сибирские ландыши, — писал красноярский поэт И. Рождественский, — они розовые, будто обрызганные зарей…» Не только он, но и многие другие считают, что в Сибири растут в диких лесах ландыши. А их там нет. От Урала до самой Даурии нет (саженые — не в счет!). История обошлась с ними слишком сурово, как, впрочем, и со многими другими спутниками дубрав. Только липа да несколько трав уцелели в Сибири, но и то островками. Ландыш исчез.

«Обрызганный зарей» — не ландыш, хотя внешне чуточку похож. Та же невысокая стрелка с гирляндой колокольчатых цветков. Чаще розовых. Иногда почти белых. Не вдаваясь в тонкости конструкции цветка, можно отличить ландыш сразу же по листьям. Они в виде эллипса, жилки идут дугами, почти параллельно (как и у других однодольных!). У «обрызганного» — грушанки круглолистной — похож на лист груши, круглый. В отличие от груши он плотный, как из клеенки. И очень темный, почти черный. Жилки — сеточкой (двудольное).

Несправедливость природы можно было бы подправить, посадить в Сибири ландыш снова, раз он когда-то там рос. Посадили. Прижился и так хорошо стал расти, что вырвался из садов и кое-где ушел в лес. Так случилось под Красноярском. Иногда неопытные ботаники принимают его здесь за дикорастущий. Их ошибка имеет под собой некоторые основания. Возле Красноярска уцелел крошечный кусочек липового леса. Это и не лес даже. Так, несколько липок и их дубравных спутников. И ландыш вполне мог там расти.

Впрочем, и в самом центре ландышевого раздолья, у нас под Москвой, он вдруг неожиданно может исчезнуть. Год, два, три нет ландыша. Потом так же неожиданно появится. Такое поведение мешает собирать его длинные корневища для сердечных лекарственных средств.

Н. Борисова из Ленинграда попыталась выяснить, в чем тут дело. Она воспользовалась успехами математики, построила сложные уравнения с иксами и игреками. И задача разрешилась.

Свой победный путь ландыш начинает под пологом темного ельника. Всего два процента площади занимает ландыш. Он почти не виден. Приходит человек и вырубает ельник. На первых порах все покрывается бурьяном. Ландыш исчезает. Тянутся годы. Не один и не два. Наконец на вырубке поселяется молодой березнячок. А за ним и ландыш. Вернулся. А точнее — он совсем и не уходил. Пережидал время. В земле хранились корневища.

Растет березняк. Проходят половину своего жизненного пути березы. Исполняется им лет 60. Кроны берез сквозисты. Света сквозь них льется много. Ландышу раздолье. В десять раз больше света, чем в ельнике. Это лучшая пора в жизни ландыша.

А затем под пологом берез начинает накапливаться еловый молодняк. Все больше елей. Они перерастают стареющую березу, и снова становится темно. Для ландыша это закат. Снова он возвращается к тому, с чего начал: два процента от площади на его долю. Остальное достается ели. И только на полянах ландыш берет реванш и разрастается так густо, что другим растениям втиснуться почти не удается. Особенно хороши поляны осенью, когда поспевают красные плоды. Аппетитные на вид, но горькие.

Вкусы у всех разные. Лисий явно не сходится с нашим. Лиса — великая охотница до ландышевых плодов.

В 1943 году в Хоперском заповеднике выдалась на редкость сухая и морозная осень. Озера покрылись толстой коркой льда. Почва смерзлась в камень. Работники заповедника стали замечать, что помет у лис ярко-красного цвета. Объяснилось это просто. В мерзлой почве ловить мышей затруднительно. Болотная дичь с озер улетела. Остался единственный корм — ландыш. Он хоть и горький, но, может быть, горечь его лисе не противна, а приятна. Может быть, она для лисы и лекарство, так же как для овец горечь полыней?

Вы, наверное, заметили, что ландыш отличается от своих лилейных собратьев тем, что у него нет луковицы. Зато есть длинные и ветвистые корневища. Будь у ландыша луковицы, любители цветов давно бы опустошили ландышевые леса.

Корневища — более надежный способ уцелеть. Свидетель тому майник двулистный. Самая что ни на есть обычная травка наших северных ельников.

Под землей у майника частое переплетение корневищ, словно рыбацкая сеть. От подземных побегов поднимаются тонкие стебельки. На каждом два листочка сердечком и маленькая кисть душистых белых цветков. Осенью их сменяют красные ягодки, напоминающие мелкую клюкву.

Они неприятны на вкус и даже ядовиты. Но рябчики обожают их. Один биолог даже попытался зависимость построить: чем больше рябчиков, тем меньше сохранится ягод у майника. Таблицу составил, как по запасам майниковых ягод судить о численности рябчика. К счастью для птиц, майниковые ягодки хорошо зимуют, и подобно клюкве и бруснике их можно находить на следующий год, когда сойдет снег и обнажится земля.

Другой безлуковичный представитель лилейных — эремурус. Это житель среднеазиатских гор и пустынь. По-местному ширяш. У него мясистые веретеновидные корни. В них запас питания. Недаром ранней весной он молниеносно выгоняет двухметровый стебель.

Из корней добывают хороший клей. Говорят, что стены древних памятников Самарканда и Бухары замешены на ширяшовом клее. Насчет памятников не уверен, но что кувшины — совершенно точно. Брали холщовый мешок, набивали песком. Обмазывали клеем. Клей застывал. Песок высыпали. Кувшин готов.

Для еды ширяш не годится. Даже мышам.

Мыши, кажется, предпочитают более сладкую пищу. Из лилейных — луковицы лилий. В особенности красной сараны. В Сибири сарана украшает степные склоны. Ее красные поникшие цветки колышутся на тонких стебельках. Изящные, тонкие, узкие листочки. Под землей луковица как у чеснока. Эти луковицы мыши заготавливают в огромных количествах.

В прежние годы в Забайкалье даже особый промысел существовал. Тот, кто желал зимой разнообразить свое меню, заблаговременно шел в степь и искал мышиные норы. Узнать их нетрудно. Возле норы обязательный холмик выброшенной земли.

Постукивал палкой по земле, по звуку определял место главного хранилища. Затем оставалось выгрести луковицы. Если вместе с ними попадались и другие коренья, возвращал ненужное мышам. То ли жалея мышей, то ли себя. Если подохнут с голоду зимой, некому будет заготавливать луковицы на будущий год.

Уйма мышей в степях. Луковиц запасают целые горы. А численность лилий вроде бы не страдает. По-прежнему степи в середине лета кажутся пунцовыми от их засилья. Система степного биогеоценоза регулирует себя сама. Даже когда вмешивается человек.

И не только в степях. И на Дальнем Востоке, у вулканов Камчатки. Натуралист К. Дитмар в начале века вспоминал о своих злоключениях при исследовании этой дальней окраины России. Продовольствие иссякало. Выручили мыши. В их складах оказалась масса луковиц диких лилий — камчатской сараны.

«Всюду можно было видеть, как шныряли эти прилежные зверьки, и всюду мы наступали на их заполненные зимние кладовые, которые правильно и красиво были обложены мхом».

Дитмар ежедневно разорял две таких кладовых. Их хватало для питания экспедиции. Из луковиц пекли нечто вроде хлеба.

Предприимчивые мыши запасают столько луковиц, чтобы хватило до следующего лета, если не произойдет какого-нибудь ЧП. Одно такое чрезвычайное происшествие случилось на Камчатке в конце марта 1942 года. Реки вышли из берегов, и на морской террасе возле устья Ольги затопило кладовые полевок-экономок. Зверюшки в панике выскакивали, вытаскивали заботливо уложенные продукты. Переносили на сухое место. Раскладывали для просушки на снегу.

Однако большого толка от аврала не получилось. Очень скоро местные вороны пронюхали, какой отличный провиант лежит открыто. Налетали крупными стаями. Отгоняли мышей хлопаньем крыльев. Подбирали все до последней луковки.

Бывало и наоборот. Местные жители Камчатки сушили сарану, нанизывали луковицы на нитки, берегли до зимы. Зимой варили и ели с кислым молоком. Мыши забирались в кладовые и часть запасов перетаскивали к себе.

Алоэ

Издали они казались многочисленной армией. Рассеявшись по пологим холмам, стояли темными, в рост человека фигурами с голыми стеблями и пучками мясистых листьев наверху. Над шапкой тускло-зеленых листьев маячили султаны из красных или желтых цветков. Они напоминали поднятые над головой флажки.

Примерно такие описания приводили первые путешественники, проникшие в пустыни Южной Африки, где росли алоэ. Древовидные алоэ, потому что есть еще множество алоэ травянистых, у которых совершенно нет заметного глазу ствола. Некоторые из путешественников до того увлекались увиденным, что теряли чувство реальности. Преувеличивали размеры алоэ в несколько раз и писали о них много лишнего.

В те давние годы первые поселенцы, как всегда, начинали с того, что выжигали лес под пашню. И хоть алоэ в африканской полупустыне не образует настоящего леса, жгли редкие его заросли. О том, как это происходило, один из первых исследователей поведал следующее. Когда фермеры пускали лесной пожар, огонь охватывал деревья алоэ. Стволы трещали. Сок, накопленный в мясистых тканях, взрывал их и выплескивался в бушующее пламя. Пожар гасил сам себя. Фермеры снова зажигали лес, и он снова затухал. Поскольку у Д. Бэрроу, как звали путешественника, не оказалось свидетелей, которые могли бы подтвердить феноменальный факт, это печатное сообщение остается на его совести.

Другой первопроходец отмечал, что окружность кроны у деревьев алоэ достигает 130 метров. Когда впоследствии измерили оказалось, что он преувеличил в 25 раз. Правда, и те, кто критиковал первопроходца, не могли доказать, что таких больших деревьев не было. Кто бы сейчас поверил, что Мамонтовы деревья достигают ста с лишним метров высоты, если бы они не уцелели до наших дней?

Впрочем, и некоторые вполне проверенные факты могут показаться преувеличением. Начнем не с крупных, видных представителей этого рода, а с травянистых и малозаметных, таких, как алоэ песчаный. Это невысокий кустик метровой высоты. Если есть рядом на что опереться, стоит прямо. Если нет, лежит, разбрасывая по сторонам боковые побеги. Розетки листьев на этих побегах все вместе образуют густые куртины. Толстые листья с белыми пятнами, точно забрызганные известкой. И красное соцветие на полуметровом стебле.

Алоэ песчаный вполне оправдывает свое название. Расчет почти на чистом песке. Влагу ловит из туманов, которые набегают с моря. По этой причине дальше чем на 10–12 миль от берега не забирается. И хоть туманы не каждый день, но воды удается запасти много. Овцы и козы высоко оценили эту особенность алоэ песчаного. Когда перед ними знакомые бело-пятнистые листья, то никакого питья животные не требуют. Если пастухи все-таки пригоняют стада к водопою, то их подшефные с отвращением отворачиваются от воды. Зато для самого алоэ такое внимание со стороны четвероногих не проходит бесследно. Уже в двадцатых годах нашего века множество его зарослей было расстроено скотом.

Не только листья алоэ богаты водой. Цветки предлагают птицам-опылителям почти неиссякаемый источник сладкой жидкости. Про них даже поговорку сложили: если хочешь увидеть, как щедры нектаром растения, посмотри на цветок алоэ!

Самый видный представитель рода — алоэ ужасный. Трудно сказать, почему он так назван. Видимо, из-за шипов. Но они не более ужасные, чем у других алоэ, кактусов или акаций. Лучше бы его назвать многочисленным. На 965 километров тянутся заросли алоэ ужасного; вдоль реки Оранжевой и еще дальше. В высоту растение вытягивается до двух-трех метров. Бывает и до пяти и еще выше. Неветвистый стебель закутан в остатки от старых, сухих листьев. Наверху массивной розеткой топорщатся в разные стороны живые листья. Еще выше, как свечи в канделябрах, торчат красные султаны соцветий. Каждое чуть ли не по метру высотой. Алоэ ужасному не очень повезло в жизни. Очень часто нижние листья обрубают, добывая сок и камедь. Остается лишь несколько толстых листьев на макушке.

Самый крупный из алоэ — вильчатый. Этот ветвистый. Ствол толстый. Крона широкая. На концах ветвей пучки сочных листьев. В высоту метров до 13. Выше его только алоэ Байнези, до 17 метров. В июле, в разгар зимы в Южной Африке, алоэ вильчатый покрывается многочисленными пиками желтых соцветий, ветвистых, сияющих на солнце. Растет в пустынях Анголы. Поскольку поблизости нет крупных акаций, птицы вьют свои гнезда на деревьях вильчатого алоэ. Нет выше дерева в тех краях — потому и выбрали его. Чаще всего вьют гнезда на алоэ общественные ткачи. Гнезда громадные, как копны сена.

Хватает помещений для себя и для других птиц тоже. В последнее время алоэ, увы, все чаще срубают, и птицам становится негде жить. Для них остаются, как утверждает Л. Браун, лишь телеграфные столбы.

Больше всего достается алоэ многолистному. Открыли его сравнительно недавно, лет 60 назад, в горах Лесото. Широкой публике он стал известен и того позже. Похож на зеленого ящера, который свернулся на земле клубком, чтобы вздремнуть. Другим кажется, что этот вид алоэ напоминает зеленую клумбу, из центра которой торчат соцветия красных цветков. Если наступает засуха, концы листьев краснеют, и тогда зеленая спираль выглядит особенно привлекательно. Малиновые колокольчики цветков висят длинными гроздьями по несколько десятков в одном соцветии. Висят отверстиями вниз.

Нектара в цветках много, но, чтобы добыть его, нужно обладать двумя качествами: иметь длинный клюв, чтобы дотянуться до конца трубки, а во-вторых, уметь подобраться к цветку снизу. Не всякому это дано. Этими качествами обладает лишь одна птичка — малахитовая нектарница. Она-то и обеспечивает до последних лет опыление зеленой спирали. Получает вознаграждение в виде нектара.

Но времена изменились. Большой любитель алоэ, некий Н. Рейнольдс, опубликовал книгу об алоэ, где описал зеленую спираль. Книгу прочли садоводы. Заинтересовались. Такого в их садах еще не водилось. Иметь захотелось каждому. Шли в горы. Выкапывали. Привозили домой. Высаживали в саду.

Но алоэ многолистный пересадку переносит плохо. Приживается редко. Требует, чтобы постоянно орошали свежей водой. Да не водопроводной, с хлором. Не из пруда, стоячей, а дождевой или той, что течет из расщелин скал.

Саженцы гибли. Упрямые садоводы снова шли в горы. Но горы уже опустели. По ним шарили браконьеры. За известную мзду они уступали только что выкопанные кусты. В Южной Африке возникла целая индустрия добычи зеленых спиралей. И вот результат — к 1970 году осталось в горах около тысячи штук. Через четыре года сосчитали еще раз. Половина. Что ждет это неповторимое растение? Суждено ли ему остаться на Земле? Или в ближайшие годы в природе не останется ни одного экземпляра?

Хуже всего то, что столь мизерное количество алоэ уже не удовлетворяет птичку-опылительницу. Невыгодно лететь за тридевять земель, чтобы найти один-два кустика, которые еще отыскать надо. И малахитовая нектарница перестала посещать уцелевшие экземпляры. Теперь переполненные нектаром трубки цветков никому не нужны.

Не будет плодов. Не будет потомства. Не будет продолжения рода. И когда последний экземпляр выкопают браконьеры, тогда останется лишь то, что прижилось в садах. Но надолго ли? Сказать этого никто не может.

Среди наших лилейных нет таких гигантов, как алоэ. Или таких колючих, как агава. И тем не менее они чем-то похожи на своих теплолюбивых собратьев. На память сразу же приходит чемерица Лобеля. На горных лугах Алтая эта громоздкая трава возвышается на два с лишним метра в высоту. Сочный стебель обрамлен полуметровыми, по форме похожими на ландышевые листьями, для прочности гофрированными. Наверху букетоподобное соцветие из зеленых цветков размером с пятачок каждый.

Все растение так и просится в силосную яму. Увы, этого делать нельзя. Чемерица пользуется у ботаников дурной славой ядовитого растения. И действительно, сколько отравилось лошадей! Сколько передохло кур, клевавших семена сочного лилейного! Спрашивается, куда же смотрели животноводы, если знали, что чемерица — яд? В том-то и дело, что не знали. Вернее, не были уверены. Потому что чемерица ведет себя по-разному. То ядовита, то нет.

Был такой случай. Мы вышли с экспедицией на горные луга хребта Хамар-Дабан возле Байкала. В темноте, стреножив наскоро лошадей, улеглись спать. Разбудил нас утром возглас начальника экспедиции: «Лошади!» Мы вскочили, испугавшись, что лошади сбежали. Кони стояли в гуще чемерицы и с аппетитом жевали ее гофрированные листья. Погибнут, на чем поедем дальше? Что скажем в колхозе, где их арендовали?

Однако судьба обошлась с нами благосклонно. Кони не подохли. Чемерица на Байкале оказалась неядовитой. Безвредна она и на Алтае, и на Урале. На Кавказе — нет. Там луговоды ведут с ней борьбу. Выдергивают, подкашивают, заливают бутиловым эфиром. А она растет…

Но, может быть, не стоит так яростно теснить это растение? Заметьте: многих животных тянет к чемерице неведомая сила. Свиней — не оттащишь. Жадны до зелени. Чмокают от удовольствия. Правда, как доберутся до корневища, тотчас начинается рвота. Но без последствий. Зато собаки, как заболеют, мчатся в заросли чемерицы. Выкапывают, грызут корневище. Охотники это знают и давно лечат псов чемерицевым снадобьем.

Если луговодам удастся выжить чемерицу, то вернуть потом будет трудно. Живет громоздкое создание лет 50, а зацветает только к половине этого срока. Будем ждать четверть столетия, пока получим семена.

А теперь о колючих лилейных. Лучший пример — иглица понтийская. В Крыму и на Кавказе иглица- сущее наказание. Ходишь по лесу в сандалетах, как по колючей проволоке: все ноги изранишь. Колючки сидят на зеленых подушечках — расширенных побегах. Точно их расплющили на наковальне. Они заменяют иглице листья. Крымские дворники давно используют иглицу на метлы. Преимущество великое. На колючки нанизывается любая бумажка, прилипшая к асфальту.

Плавучий газон

В 1958 году в верховьях Нила в Судане работал ботаник Хартумского университета П. Гэй. Однажды он увидел дрейфующий по реке зеленый островок. Крошечный плавучий газон. Воронкой сложенные стоячие листья. Вздутые, наполненные воздухом черешки. Фиолетовые цветки. От одного вида черешков у Гэя мурашки побежали по спине. Плыл водный гиацинт, эйхорния — гроза тропических рек.

До сих пор Верхний Нил был свободен от гиацинта. Он свирепствовал на реке Конго, устраивая фиолетовые баррикады. Эйхорниевые газоны плыли так густо, как шуга на наших реках во время ледохода. Но как он попал в верховья Нила? Ведь под Хартумом реку перегораживает плотина. На Нижнем Ниле гиацинт встречался, но в верховьях о нем не знали.

Гэй бросился к местным жителям: когда появился гиацинт, откуда? Ответы получил различные. Одни говорили, что такого растения еще не видели. Другие— что он давно растет на реке. Эти последние, видимо, путали эйхорнию с похожими на нее растениями. Тогда Гэй призвал на помощь собственную память. За год до того он описывал водную флору Белого Нила и его притока Бахр-эль-Газаля. И ни разу не встретил плавучего газона. Проверил 360 фотографий, сделанных во время экспедиции. Ни на одном снимке гиацинта не оказалось. Видимо, он появился совсем недавно. Но как и откуда?

Может быть, его завезли любители цветов. Может быть, рыбаки. Позднее Гэй видел, как они тащили куски эйхорниевых газонов, чтобы защитить свои рыбные ловушки от солнца. Резонно предположить, что водный гиацинт занесли далеко в верховья, откуда он постепенно съезжал, сплавлялся вниз по Верхнему Нилу, разрастаясь на тихих плесах. Но в действительности все обстояло как раз наоборот. Водный гиацинт продвигался по Нилу снизу вверх. И Гэю предстояло выяснить, как это происходит.

В первую очередь он обратил внимание на ветер. Метровой высоты кустики гиацинта — все равно что паруса. Ко дну гиацинт не прикреплен. Плавает свободно. Там, где течение слабое, плавучий газон движется вверх по реке, подобно паруснику. Нил течет с юга на север. Ветры чаще всего дуют в ту же сторону. И очень редко обратно, против течения. Следовательно, шансов на то, что ветер продвинет плавучие газоны гиацинта вверх по реке, очень мало.

Перебрав еще несколько «агентов», Гэй остановился на водном транспорте. Суда курсируют по Нилу совершенно необычно. Пароход цепляет дюжину барж. Одни — впереди, другие — по бокам. Когда это неуклюжее сооружение тащится вверх по Белому Нилу, оно захватывает гиацинтовые газоны, которые застревают между баржами, наматываются на пароходные колеса. Доказать причастность транспорта к расселению гиацинта нетрудно. Стоит только обратиться к несудоходным притокам Бахр-эль-Газаля. Здесь эйхорнии пока еще нет.

Однако ветер все же несет свою долю ответственности за расселение американского растения. В водохранилище выше плотины Джебель-Аулия возле Хартума, где вода почти неподвижна, именно северные ветры пригнали плавучие газоны. Дальше на север, к Хартуму, гиацинт вроде бы проникнуть не может: плотина. Но во время штормов, когда волны вырастают двухметровыми горами, они перехлестывают через край плотины, и ураганным ветром некоторые растения может перебросить на другую сторону дамбы. Особенно легко такая переброска может произойти на рыбных лестницах— водных ступеньках, по которым путешествуют рыбы, преодолевая плотину. Впрочем, водный гиацинт может преодолеть препятствие и более простым путем — через шлюзы, прицепившись к любому судну.

В начале нашего века водный гиацинт попал в Австралию в качестве декоративного растения. Поразительно быстро заполнил многие реки, пруды и озера в штатах Квинсленд и Новый Южный Уэльс. Еще раньше, в последнем десятилетии прошлого века, эйхорнию завезли в ботанический сад Бейтензорг на острове Ява. Оттуда она разошлась по всей Южной Азии. В Северную Америку проникла из Японии. Японцы привезли эйхорнию в качестве сувенира на выставку хлопка в Новый Орлеан в 1884 году. Сами добыли на реке Ориноко, в Венесуэле. За свою выгодную внешность экспонат получил приз на выставке.

Садоводы сразу развезли его по другим городам. Гиацинт разрастался. Излишки выбрасывали в реки. Никто не подумал, что произойдет в результате такой небрежности. Американские реки стали зарастать так же густо, как Конго в Африке. На пристанях застряли горы цитрусов, рыбы, зерна и прочего добра. Убытки исчислялись миллионами долларов.

Борьба с гиацинтом не всегда была успешной. В Африке она кое-где превратилась в способ ускоренного размножения этого водного сорняка. Обычно водный гиацинт размножается вегетативным способом. Сеянцы из семян, конечно, могут появляться. Но для этого необходимо соблюсти одно важное условие. Нужно, чтобы на речных берегах скопилось достаточное количество растительного хлама и мусора. Чтобы возник перегной. На голых песчаных пляжах сеянцы не появляются.

Так вот, когда начали травить заросли гиацинта гербицидами, вся зелень засохла. Масса гниющих растений плыла вниз по рекам, оседала на берегах. Образовывала именно тот слой перегноя, который так нужен сеянцам водного сорняка. И они выросли в небывалых количествах. В урочное время года вода поднималась и несла их вниз, распространяя дальше и дальше. Сеянцы проникали в оросительные каналы, разрастались на рисовых полях…

И вот, когда предпринимались отчаянные попытки, чтобы избавиться от водного наваждения, выяснилось, что гиацинт вовсе не зло. Напротив, это природой созданное идеальное растение для самых различных целей. Во-первых, его отлично ест скот. В Южной Азии гиацинтом уже давно кормят свиней и получают даровое сало. Во-вторых, растение очень удобно добывать. Ни сеять, ни полоть не надо, подогнал землечерпалку и бери сколько душе угодно. И перегоняй на свинину.

Правда, многовато воды. Почти столько же, сколько в огурцах. Но зато есть наиценнейший белок. В Бенгалии еще до войны делали компост. А какая это отличная защита против малярии! В Индии знают: в тех водоемах, где обитает гиацинт, малярийный комар не встречается.

Если же поразмыслить с перспективой, то, пожалуй, самое оригинальное решение проблемы нашел новозеландец А. Говард. Он рекомендовал муниципалитету города Окленда утилизировать городские помои, выращивая на них гиацинт. Гиацинт превратит городские стоки в чистую воду. Он даже рассчитал, что на 200 тысяч человек потребуется всего 40 гектаров площади. Опыт удался. Летом сорняк работал лучше любого очистного сооружения. Правда, не пережил оклендскую зиму. Но ведь зимой можно сохранять растение в оранжерее, а летом выпускать на волю.

Есть и еще один путь утилизации — водные животные. В Гвиане для очищения каналов от гиацинта использовали речных коров — ламантинов. Мясо ламантинов очень вкусно. Не успели животные выполнить заданную работу, как местные жители переловили их на мясо. Кстати говоря, на родине, в Южной Америке, гиацинт никогда не превращается в наваждение и никого не пугает. Его удерживают в нужных рамках эти самые ламантины, растительноядные рыбы лепоринусы и пресноводные моллюски ампуллярии. Гиацинт там, можно сказать, поилец и кормилец всей этой живности, и бороться с ним граничило бы с преступлением.

Австралийские древности

Их силуэты в австралийской саванне сразу же обращают на себя внимание. Черные, не раз побывавшие в огне пожаров стволики со снопами длинных и узких листьев. Словно кто-то насадил на колы большие осоковые кочки. Еще выше поднимается соцветие, торчит из гущи листьев, как длинная черная палка. На ней пучки маленьких белых душистых цветков. Когда цветение закончено и семена высыпались, палка сгнивает и рушится. Из-за этих палок растения прозвали блекбоями, или, по-русски, черными парнями или черными воинами. Правда, чаще именуют просто травяными деревьями.

Первые австралийские поселенцы отнеслись к блек-боям не очень бережно. Людей было мало, растений — много. Всюду, где встречались неплодородные почвы, росли эти неприхотливые существа. Расправлялись с ними довольно легко. Великовозрастных старцев достаточно было как следует пнуть сапогом.

Потом обстоятельства изменились в пользу травяных деревьев. Людей стало больше, блекбоев — меньше. А тут еще выяснили, что это очень древние существа. Можно сказать, музейные редкости. И, кроме Австралии, нигде не растущие. Они создали совершенно особый ландшафт, который не похож ни на какой другой.

Австралийцы неожиданно осознали, что блекбои — совсем не лишние существа, которые занимают чужое место. Это такая же экзотика, как статуя Аполлона или Венеры. И если нельзя на своем домашнем участке поставить перед входом в дом Аполлона, то пусть его заменит блекбой. Модно! Красиво. И никто не скажет, что у хозяина плохой вкус.

Сказано — сделано. Участки с травяными деревьями сразу поднялись в цене. У некоторых оказалось по сорок блекбоев. У других — ни одного. Что делать? Добыть на стороне.

И вот австралийцы устроили настоящую охоту за прежде презираемыми растениями. Их выкапывали на пустошах, везли и сажали перед домом. Применяли мощную технику, подъемные краны, поднимая деревца так же, как у нас липы.

Но древние существа приживаются на новом месте с трудом. Можно, конечно, выращивать их из семян, только растут уж больно долго. Два сантиметра в год — средняя скорость. Это в австралийском климате, где круглый год тепло! И то такие темпы только вначале. Потом рост тормозится. Правда, другие утверждают обратное. Другие считают, что в зрелом возрасте блекбой начинает расти быстро. Но до зрелого долго ждать. Лет в пятьсот у блекбоя часто и ствола-то еще нет. Торчит из земли пучок листьев, и все. Вот когда исполнится тысяча лет или две… Впрочем, чтобы не опростоволоситься, как случилось с баобабом, решили вычислить возраст травяных деревьев возможно точнее. За дело взялся австралийский ботаник Ч. Льюис. Он потратил 12 лет жизни и кое-чего добился.

Трудности при определении возраста заключаются в том, что в стволе травяного дерева в отличие от сосны или эвкалипта нет годичных колец. И вообще ствол трудно назвать стволом. Его каркас образуют основания многочисленных листьев. Они выделяют желтое вещество, похожее на смолу. Из-за желтой смолы блекбой получили свое ботаническое имя — ксанторрея, то есть желтое истечение. Когда истечение застывает, образуется твердое вещество, похожее на пластмассу. Э. Менинджер утверждает, что из такого же примерно вещества делают самолетные фонари и что блекбой — живые фабрики пластмасс.

Но вернемся к возрасту деревьев. Когда Льюис обнаружил, что годичных колец в стволах нет, он попытался подсчитать, сколько листьев появляется каждый год и сколько всего листьев на дереве. И поделить второе число на первое. Ежегодно прибавляется два с половиной листа. А всего листьев бывает больше тысячи. Иной раз и восемь тысяч. Нетрудно догадаться, что восьмитысячнику 3200 лет от роду.

У самого молодого деревца, которое разыскал Льюис, оказалось 1400 листьев — 560 лет. У него еще и ствола-то надземного не было. Подземный был. Он находился на глубине 28 сантиметров. Чтобы ствол показался над землей, определил Льюис, потребуется еще 6160 лет, а всего со дня рождения 6720 лет. Только тогда, как думает этот ученый, дела пойдут побыстрее, и станет расти надземный ствол. Сколько же лет деревьям, у которых надземный ствол возвышается на два-три метра? Пока еще никто не решился назвать точную цифру.

Однако есть и еще множество неясностей с травяными деревьями. Непонятно, каким образом и зачем семечко попадает на глубину в четверть метра. Может быть, действует тот же механизм, что у тюльпанов? Если так, то для чего такое углубление нужно: как спасение от животных или от жары и сухости?

Хлопот с блекбоями до сих пор много. Пчеловоды, например, до сих пор не знают, как отучить пчел летать к травяным деревьям за медом. Весной, когда вырастают палковидные соцветия и распускаются белые цветки, со всех сторон слетаются мириады насекомых. Нектара много. Брать его легко. И пчелы тоже подключаются к заготовительной кампании. Но мед имеет привкус смолы. То ли нектар такой, то ли насекомые прихватывают заодно желтой пластмассоподобной смолы для хозяйственно-ремонтных работ в ульях. Приходится пчеловодам выбирать места, где блекбоев меньше.

Массы насекомых привлекают птиц. Прилетают за медом птицы-медоеды. В густом войлоке листьев строят себе жилища опоссумы, в старых стволах — змеи. Живности возле травяных деревьев толчется уйма.

Одна беда: древние создания очень горючи. Желтая смола пылает как напалм. Говорят, что в самый сильный ливень можно идти с горящим факелом из пучка листьев и огонь не потухнет. При малейшем пожаре блекбои мгновенно вспыхивают и жарко горят коптящим пламенем. Животные, конечно, погибают.

16 видов ксанторрей в Австралии. Кроме них, там растет их близкий родич — кингия. Тот же черный ствол. Тот же сноп листьев. Нет только длинной палки соцветия. Вместо нее целая батарея более мелких, полуметровых, похожих на барабанные палочки. Прибавляет в росте еще медленнее, чем ксанторрея. Один сантиметр за три года. Метр за три столетия. Как и ксанторрея, растет в жестколистной саванне.

А теперь еще несколько слов насчет пожаров. Самим травяным деревьям он приносит некоторую пользу. Зацветают они чаще всего после пожаров. Европейцу кажется непривычным, что цветки в соцветии распускаются сначала на северной стороне.

Агавы и драконовы деревья

9 декабря 1871 года в первом томе лондонского журнала «Сад» были опубликованы два письма, сразу привлекшие внимание читателей. В письмах шла речь об одном неизвестном виде агавы — телеграфной. Ее рекомендовали как заменитель телеграфных столбов: цветет даже в Великобритании круглый год. И не портит вид, как обычные голые столбы. Читателю оставалось представить себе роскошное оформление железных дорог, вдоль которых потянется линия связи на живых опорах: огромные розетки листьев у основания столбовидных цветоносов, яркие желтые перекладины соцветий, к которым подвешены провода. Очень нарядно.

О телеграфной агаве узнали редакторы французского «Иллюстрированного садоводства» и в июне 1872 года перепечатали корреспонденцию. Прошло сто лет, и агава телеграфная снова появилась на страницах журналов. На этот раз ей посвятил свои страницы американский журнал «Кактусы и суккуленты», сопроводив статью красочным рисунком: уходящие вдаль рельсы и цепочка агав с подвешенными к соцветиям проводами.

Конечно, все это шутка. Агавы телеграфной не существует. Просто редакторы садоводческих журналов решили привлечь побольше читателей. Если бы даже существовала такая агава, то телеграфные провода нельзя было бы к ней подвесить по той простой причине, что цветут агавы не постоянно, а раз в несколько лет (хотя и не раз в сто лет, как думали раньше!). Но облик соцветия действительно напоминает телеграфный столб с перекладинами, сами же цветки отдаленно похожи на изоляторы, к которым крепятся провода.

Жители американских пустынь так привыкли к агавам, что не мыслят себе пустыни без колючих, точно отлитых из камня розеток агавовых листьев и телеграфоподобного цветоноса. Тогда пустыня кажется им неуютной.

Способность агав наперекор всем стихиям годами копить силы, чтобы лет через 15–20 разразиться обильным цветением, внушает уважение. Да и для хозяйственных дел агава годится. Оторвалась в пути подошва у сандалии, агава поможет произвести ремонт. Достаточно отломить колючку от листа, будет иголка, за которой потянется крепкая нить — волокно. Жареные цветки — деликатес.

Впрочем, людям редко удается жарить агавовые цветки. Гораздо раньше о цветении агав узнают пустынные сладкоежки — крысы и земляные белки. Они вгрызаются в сочно-сладкий стебель. Выедают мякоть так надежно, что остается только тонкий слой наружной ткани. Стоит подуть ветру, и громадное соцветие, еще не набравшее полной силы, рушится на землю.

Однако если бы так бесславно агава заканчивала свой жизненный путь и так жалко умирала, не оставив потомства, то, наверное, давно бы исчезла с лица Земли и не приводила бы в восхищение жителей пустыни. Нет, поверженный цветочный стебель еще сохраняет в себе достаточно сил, чтобы поднять тяжелую ношу соцветия.

Не всегда это удается сразу, с первой попытки. М. Саус, много лет наблюдавший в пустыне за жизнью агав, пишет, что в отчаянных попытках процвести и дать семена цветочный стебель устремляется то вперед, то назад, описывает восьмерки и чуть ли не в узлы завязывается, пока не вынесет свое злосчастное соцветие вверх, к солнцу. Возможно, в это время пустынные сладкоежки его снова подгрызают, но уже в других местах. Эти прожорливые создания выедают и цветочные почки, и тогда попытки растения вынести соцветие к солнцу кажутся бесполезными и запоздалыми. Но агава и тут показывает черты удивительной живучести. Вокруг щетки разорванных, полусъеденных почек возникает кольцо новых, свежих. Правда, они появляются с огромным запозданием. Однако успевают процвести и дать семена. И только когда торжественный акт закончен, агава завершает свой жизненный путь.

Соблюдая истину, нужно добавить, что отмирает не все растение, а обычно только его надземная часть. Подземная сохраняется. Из боковых побегов вырастают новые розетки листьев, а через десять-двадцать лет и новые цветоносы. В условиях пустыни вегетативный способ размножения более надежен, чем семенной.

Семена, конечно, тоже используются. Их созревает много. Ведь цветков у агавы несколько тысяч. Но большинство пропадает зря. Из полутора миллионов семян сохраняется и дает новую агаву только одно семечко. Правда, в соцветиях, помимо семян, образуются еще и бульбочки — мясистые, с запасом воды и пищи. Они падают на землю и прорастают.

Однако продолжим рассказ о пустынных сладкоежках. В их числе не только крысы и земляные белки, но еще и легион насекомых. Кормятся по ночам на тысячах цветков. И это не остается незамеченным. По крайней мере, эльфовыми совами. Совы поселяются неподалеку от цветущей агавы. На стволе кактуса, например. Внутри строят гнездо. Там птенцы в безопасности. Ночью совершают рейды к агаве. Повисают на перекладинах соцветия, как на турнике. Шумно и часто хлопают крыльями. Напуганные такой демонстрацией, ночные букашки бросают кормежку и дождем сыплются кто куда. Сова в это время уже спокойно парит рядом и выбирает очередную жертву. Питание птенцов за счет агавы обеспечено.

Из 275 видов агав большая часть — мексиканские. И только немногие из соседних районов: с юга США, из Центральной Америки и с севера Южной. В Европу агавы стали завозить еще в XVI веке. Вначале, когда публика была с ними малознакома, кто-то пошутил: распускание цветков сопровождается оглушительным грохотом. Шутку приняли за правду. Долгие годы после этого любопытные осаждали ботанические сады в надежде услышать грохот. Ждали годами. Ни грохота, ни соцветия. Возникло поверье, что агава цветет раз в сто лет. До сих пор некоторые ботаники считают, что есть агавы, у которых соцветие появляется раз в сто лет. У других через 60 лет. У третьих через пять. Особенно редко цветут агавы на чужбине, в оранжереях. Именно здесь они больше всего оправдывают название столетника.

Впрочем, на чужбине агавы иной раз приживаются отлично даже на открытом воздухе. Возле Рима они растут так свободно, что многие их считают за местные дикие травы. А художники, изображая картины Древнего Рима, помещают на полотна и агавы, хотя в те времена, конечно, их из Америки не завозили. Отлично цветет агава и у нас на Черноморском побережье.

Профессор Н. Кабанов, будучи в Южной Азии, повсюду встречал агаву американскую на крутых южных склонах гор. Она росла там в фисташковых редколесьях, которые заняли место вырубленного девственного леса. Перебравшись из Нового Света, агава чувствовала себя превосходно, далеко перерастая человека в высоту. Громадные розетки ее были рассыпаны по всему фисташнику, а всходов оказалось и того больше. За будущее растения волноваться не приходится.

Замечательно, что агава американская до сих пор не найдена на родине, в Мексике, в диком состоянии!

Самым внушительным деревом среди семейства агавовых во все времена считалось драконово дерево с острова Тенерифе. Когда А. Гумбольдт в 1799 году посетил этот остров и увидел толстущий ствол — пять метров в поперечнике, — то прикинул, что лет дереву тысяч пять или шесть. Прав ли великий географ, сказать сейчас трудно, потому что во время шторма в 1818 году патриарх был изрядно поврежден, а в 1868 году новый ураган довершил начатое, окончательно погубив дерево. Более трезвые ботаники считают, что Гумбольдт преувеличил. По крайней мере, другое драконово дерево на том же острове, которое на метр выше погибшего, не достигло еще и двухсотлетнего возраста. Правда, оно втрое тоньше патриарха.

Конечно, такие сравнения делать рискованно. Дерево, которое увидел Гумбольдт, бросилось в глаза не только ему. За четыре столетия до Гумбольдта ему удивлялись французские моряки, попавшие на остров. Ствол и тогда был примерно такого же объема, и четыре века, как утверждают знатоки, не прибавили особенно ему толщины. А внутри ствол был пуст, так что при всем желании точно определить возраст было нельзя. Иногда сравнивают возраст патриарха с пирамидами с оговоркой, что пирамиды немного помоложе. И уж совсем неопределенно высказался известный специалист по редким деревьям, американский лесовод Э. Менинджер. Он считает, что всю жизнь драконова дерева можно разделить на три периода. Первый: краткая юность до первого цветения — лет тридцать. Второй: зрелость, пока есть сила приносить плоды, — несколько сотен лет. Третий: старость — она может длиться бесконечно…

Драконовы деревья не привилегия острова Тенерифе и даже не уникумы Канарских островов. Они встречаются в Африке — в Сомали и Эфиопии. Особенно на острове Сокотра, на котором много и других редкостей растительного мира. Сокотранские деревья лепятся по скалам и напоминают вывернутые наизнанку зонтики, насаженные на толстые беловатые столбы. На стволах постоянно виднеются натеки красной смолы, как и у их собратьев из Африки и с Канарских островов. У других (а всего их сорок) видов из рода драцена, куда относятся наши знакомые, таких натеков нет.

Юкки

Ровные злаковые равнины штата Канзас — точно наши астраханские степи. Смотришь — и не веришь, что это другая часть света. И только деревца юкк, ощетинившиеся жесткими кинжальными листьями, дают понять: тут западное полушарие. Юкки есть не только в Канзасе. Они и в Калифорнии и в Мексике. Где кактусы, там и юкки. Где юкки, там и кактусы.

Есть юкки очень внушительные. Крупные, развесистые деревья. Э. Менинджер раздобыл где-то фотографию юкки гигантской в 20 метров высотой и толщиной с большую бочку. Эта юкка росла в Долине Антилоп в Калифорнии. Она уже срублена. Теперь стоит потеряться фотографии, и никто не поверит, что росла такая громадина (как это уже случилось с эвкалиптами). Есть юкки без ветвей, с одним столбовидным стволом. Есть и вообще без ствола, с одной прикорневой розеткой листьев. Такова свеча господня — самая красивая из всех юкк. Хоть ствола и нет, зато цветонос в форме гигантского пламени из множества лилиеподобных цветков выше человеческого роста.

Однако не своим пугающим обличьем, не громадными грудами цветков выделяются юкки. Кинжалоподобные листья есть и у других агавовых, есть и у зонтичных, громадные соцветия у пальм и орхидей. Юкк же отличает такая особенность, которой не могут похвалиться другие цветковые растения, кроме, может быть, фикуса. Своим опылителям они предлагают не только пропитание, но в придачу еще и нечто вроде инкубатора для выращивания личинок.

Церемония опыления выглядит следующим образом. Опылитель — мотылек пронуба прилетает на цветки юкки, чтобы отложить яички в завязь. Откладывает. Тут же скатывает шарик липкой пыльцы, которую принес с другого цветка, и засовывает его в отверстие рыльца пестика.

Пыльца делает свое дело, прорастает. Происходит оплодотворение. Растет завязь. Тем временем появляется личинка. Питание под рукой. Выедает некоторые из растущих завязей. Но не все. Другие сохраняются и дают семена. Выигрыш обоюдный. Мотылек вырастил потомство. Юкка обеспечила себе опыление цветков. Обо всем этом уже давно пишут в учебниках. Но остается еще много недоуменных вопросов.

У юкк есть отличные нектарии. Эти железки, вырабатывающие нектар, лежат в перегородках завязи. Некоторые юкки даже товарный мед дают пчеловодам. Пронубе же, мотыльку, мед брать нечем. Ротовые конечности у него не так скроены. К тому же опыляют юкковые цветки только самки мотылька, которые в этот период вообще в пище не нуждаются.

Для кого же тогда нектар? На кого рассчитан нектарный цветок, если опылитель обходится без нектара? Может быть, раньше были опылители другие, сборщики нектара? Куда и когда они исчезли и откуда появился мотылек пронуба?

И зачем мотыльку заделывать комочком пыльцы вход, отверстие в рыльце? Предположили, что тут пронуба следует инстинкту, присущему многим насекомым, — запечатывать вход в помещение с отложенными яйцами. Но это предположение. Доказательств пока нет.

Из Америки завезли в Алма-Атинский ботанический сад юкку с красивыми белыми цветками. За внешность ее назвали царицей гор, а за форму листьев испанский штык. Росла хорошо, плодов не давала. Размножили вегетативным путем. Зацвела. Налетели на цветки тучи насекомых. Отбою нет. Тут и осы, и мелкие бабочки-ночницы, и клопы, и вездесущие муравьи. Кто крадет мед, прогрызая лепестки. Кто лепестки объедает. После такой осады можно было ожидать, что плоды появятся. Кто-то уж наверняка перенесет пыльцу. А плодов нет.

В чем дело, решить трудно. Может быть, пыльцу все же никто не перенес? Или перенесли, но не сработал механизм оплодотворения. Так бывает у растений, которые вегетативно размножены от одной особи. И относятся к одному клану. Может быть, юкка — именно такое растение?

В горах Мексики юкку опыляет ночная бабочка — бражник. Бабочка теплолюбивая. Выше, чем на 2600 метров над уровнем моря, бражник не живет из-за холода. Не растет выше и юкка, опылять некому. Были бы бабочки дневными, могли бы в горы выше залетать: воздух днем как-никак потеплее. И юкка поднялась бы в горы повыше. Правда, есть еще колибри. Они работают днем. Но, видимо, бражники опыляют лучше, чем колибри.

Когда опадают восковые лепестки цветков, на смену им появляются плоды: яйцевидные, с горькой кожурой. Под ней можно найти несколько плоских семян черного цвета, богатых маслом. Охотников до черных семян много. Первое место — за белохвостой земляной белкой. Отважно лезет на дерево, не обращая внимания на кинжальную остроту колючих листьев. Обратно спускается так же свободно и быстро, без затруднений преодолевая заграждения из десятков штыкоподобных листьев.

Особенно много почитателей у юкки коротколистной, которую американцы называют ёшуа. Это довольно крупное деревце, метров до 12. В американской пустыне Мохаве растет иногда сплошными перелесками. Из пятнадцати других видов американских юкк ее выделяют благодаря странному ветвлению. Каждый раз, когда появляется соцветие, ветка меняет направление роста. Поскольку никакой правильности в чередовании этих направлений не наблюдается, дерево приобретает до крайности хаотичный, несимметричный (но отнюдь не безобразный!) вид. Некоторые ветви, если смотреть издали, напоминают фигурки бегущих людей или обезьян. Другие кажутся руками, воздетыми к небу или протянутыми вдаль, словно молящими о вызволении деревца из пекла пустыни. На концах ветвей топорщатся короткие штыкоподобные толстые листья. В общем внешность растения не слишком земная. Деревце кажется сошедшим со страниц научно-фантастического романа.

Животные пустыни Мохаве обожают юкку коротколистную. Насекомых кружится тьма. Не все, конечно, полезны, как мотылек-опылитель. Есть и вредные. Но они всегда под четким контролем маленькой юкковой ящерицы. Из ночных ящериц эта — одна из самых мелких, не более семи сантиметров вместе с тонким хвостом. Прячется под сучьями поваленных, сухих юкк. Стоит только поднять лежащую ветку, мгновенно выскакивает из убежища и удирает.

Можно себе представить, что произойдет, если в один прекрасный день лесничие захотят навести санитарный порядок в лесу ёшуа. Они уберут там все сухие сучья и сожгут их. Вместе с сучьями исчезнут ночные ящерицы. Оставшись без контроля, насекомые размножатся и съедят юкковый лес.

Но пока, к счастью, таких мероприятий не производилось. Хотя однажды лес ёшуа в пустыне Мохаве оказался перед дилеммой: быть или не быть.

Некие дельцы из Калифорнии, забравшись в пустыню Мохаве, обнаружили лес деревьев ёшуа и пришли в восторг. Не от очаровательных восковидных цветочных гирлянд. Не от тянущихся с тоскою вдаль узловатых ветвей. А от древесины. Почему именно им понравилась древесина юкки, никто не может понять до сих пор.

Решили, что из нее выйдет неплохая бумага (с тем же успехом можно делать бумагу и из корня женьшеня!).

Сказано — сделано. Предложили закупить партию юккового сырья лондонской компании по растительным волокнам. Та, в свою очередь, предложила партию бумаги «Дейли телеграф». Газета согласилась: заманчиво объявить, что выпуск печатается на сырье из драгоценнейшей американской юкки.

Меч, занесенный над юкковыми лесами, начал опускаться. Набрали рабочих. Построили фабрику для размола древесины. Приступили к рубкам. Несколько тысяч гектаров должны были свести для первого случая в Долине Антилоп в Калифорнии. Было это в восьмидесятых годах прошлого века. Вышли первые выпуски «Дейли телеграф».

По счастью, заокеанская бумага оказалась слишком дорогой, и газете показалось невыгодным печатать свои тиражи на юкковом материале. Но судьба лесов юкки решилась благодаря случайности. Сильный ураган прошел над тем местом, где стояла фабрика, и разрушил ее. Сейчас остатки охраняются как пример человеческой тупости. Поставили под охрану и часть юкковых лесов. Создали в 1930 году национальный парк в северо-западной Аризоне, а несколько позднее — другой, в Южной Калифорнии.

Можно себе представить, как пострадал бы животный мир, если бы зловещий план привели в исполнение. Ведь только птиц гнездится на дереве ёшуа около двух десятков. В развилке между ветвями вить гнездо удобно. Если нет ветвей, живут на соседних кактусах, а к юккам прилетают на кормежку. Только одному растению уступает юкка в качестве кафе для птиц — агаве. Конечно, птиц юкки интересуют не всегда с точки зрения насекомых, которые кормятся на цветках. У юкки ягодной сладкие плоды. Птицы съедают мякоть. Семена выбрасывают. Иногда случайно проглатывают. Но чаще семена приклеиваются к клювам и при чистке выбрасываются в другом, отдаленном месте. Юкковый мотылек, его гусеница, иногда перегрызает побег, на котором висит связка плодов. Та падает на землю. Грызуны быстро растаскивают плоды.

Каково у юкки будущее? Оно призрачно и ненадежно. Недавно печать сообщила: родной дом юкк — пустыня Мохаве избрана местом мотокроссов. Три тысячи мотоциклистов пронеслись по ней, взметая пыль, круша все живое и неживое. Специалисты подсчитали, что поверженная растительность сможет восстановиться лишь через несколько столетий. Уцелели ли юкки? И устоят ли при повторных кроссах?

Зловещие орхидеи

Пышностью и яркостью (преувеличенными во много раз в рассказах путешественников) тропические леса обязаны гипнозу орхидей. Броская внешность, бесконечное разнообразие форм поражают при первом знакомстве. Стирается в памяти многое. Орхидеи остаются. Потом долгие годы стоят перед глазами. Забываешь мрачные, темные стены леса, хлюпающую под ногами грязь, укусы москитов. Видишь только вычурные, словно неземные цветки. Они манят к себе и создают в душе какой-то тревожный настрой. Недаром наш современник, английский ботаник К. Даддингтон, человек, далекий от романтики, заявил, что в орхидее всегда было что-то таинственное и даже зловещее.

Насчет зловещего пока умолчу, а вот о таинственности можно привести великое множество примеров, и тут Даддингтон не ошибся. Но сначала попробуем составить себе представление о типичной орхидее. Трудно, конечно, все 20–30 тысяч видов семейства орхидных свести к единому образу. Одни орхидеи живут на земле, другие — на ветвях деревьев. У наших северных орхидей листья на зиму опадают, у тропических — нет.

Однако нечто общее все-таки есть. И в первую очередь — мелкие семена. Даже и не мелкие, а наимельчайшие. Как пыль. Как споры грибов. В одной коробочке — сотни тысяч, миллионы штук. Понятно, что когда коробочка раскрывается, то не всегда они падают на землю. Малейшее дыхание ветерка, и облачко семян взмывает в воздух, как струйка дыма, как клочок лесного тумана.

Заметьте: семян — масса, а орхидеи так редки. Почему? Сам Ч. Дарвин, больше других в свое время поработавший с орхидеями, в итоге горестно воскликнул: «Что задерживает безграничное размножение орхидей на земном шаре — неизвестно!» Это тайна номер один.

Тайна номер два — противоречие во внешности. Скучное однообразие плодов и семян. Листьев и стеблей. И потрясающее разнообразие цветков. Правда, и здесь не обошлось без исключений. Среди стандартных узких лилиеподобных орхидейных листьев (без всяких вычурностей и украшений, без резной утонченности, которая так свойственна бобовым, зонтичным и папоротникам) выделяется лист дендробиума огуречного. На родине, в Австралии, его называют огуречной орхидеей. На ползучем корневище, без стебля, появляются сочные, мясистые листья с такими же пупырышками, как на колючих маленьких огурчиках — корнишонах, которые так аппетитно выглядят в консервных банках. Размер огуречноподобных листьев совпадает с корнишонами — около дюйма (2,4 сантиметра) в длину. От основания листьев вырастают цветки. В большой группе дендробиумов нет другого вида, похожего на огуречный.

Тайна номер три — связь с грибами. Собственно говоря, сама связь давно известна. Не совсем ясна ее причинность. Если крошечное семечко орхидей прорастет, то надо очень долго ждать, пока зазеленеет всход. Иногда год. Другой раз и десять лет. Десять долгих лет лениво проклевывается семечко, в котором запасов-то почти никаких нет. Питанием его снабжает гриб, который в союзе с орхидеями. Но что получает гриб от микроскопического семечка, какую пользу? Для орхидеи — явная выгода. А для гриба? В Крыму ботаники в который уж раз сеют семена орхисов и офрисов рядом со взрослыми растениями. Всходов нет. Может быть, не срабатывают грибы? Но почему?

Тайна номер четыре — цветение орхидей. В малайских лесах на огромных площадях в один и тот же день зацветает орхидея дендробиум круменатум. Пытались с чем-то связать вспышку цветения. Заметили: какую-то роль играют грозы. Одни виды цветут через неделю после грозы. Другие через восемь. Третьи через одиннадцать дней. В чем дело? В электрических разрядах? В дождях? Сейчас остановились на температуре. После дождей она быстро падает. Но только ли эта причина действует?

Конечно, постепенно жизнь орхидей проясняется. Еще в прошлом веке английский натуралист, близкий друг Ч. Дарвина А. Уоллес, встретив на Мадагаскаре ангрекум полуторафутовый, был поражен огромным шпорцем цветка. Он вытягивался полуметровой узкой трубкой, как длинный белый хлыст. На дне шпорца — нектар. Добыть его, очевидно, могло существо, которое обладало хоботком такой же длины. Уоллес решил, что такое насекомое существует. Искал и не нашел. Предсказал — будет найден огромный мотылек, опылитель ангрекума. Убеждал натуралистов продолжать поиски с той же настойчивостью, с какой астрономы в свое время искали на небе предполагаемую планету Нептун.

Как смеялись энтомологи над этим предсказанием, которое подтвердил и сам Дарвин. Но довольно скоро на Мадагаскаре поймали мотылька с хоботком в полметра длиной. В 1903 году его нарекли именем ксантопан Моргана. И добавили — предсказанный.

Орхидеи установили такую тесную связь с насекомыми, что у каждого вида — свои опылители. Многие ятрышники опыляются пчелами, ярко-красные дизы из Южной Африки — птицами, а некоторые из башмачков— навозными мухами. Натуралист Д. Стюарт, собирая на острове Большой Комор орхидею цирропеталюм зонтичный, долго не мог понять, почему его преследует запах тухлой рыбы. Он никак не мог отделаться от назойливого аромата, пока не обнаружил, что он исходит от цветка орхидеи, который держит в руках. Это способ привлечения маленьких мух.

Насекомых орхидеи привлекают чем могут. На этот счет у них выработались дьявольски изощренные приспособления. Причем орхидеи получают от этого выгоду, насекомые же обычно никакой. Видный нидерландский ботаник Л. ван дер Пейл назвал их за это экологическими паразитами. Дело дошло до того, что цветки некоторых орхидей приняли вид насекомых. Это наземные орхидеи офрисы. В Европе, например, известны три офриса, которые копируют мух, пчел, ос. Одни названия чего стоят: офрис мушиный, офрис пчелиный, офрис осиный.

Сцена опыления разыгрывается примерно так. Самец любого из этих насекомых, появившись на свет, летит искать подругу жизни. В это время подруг еще нет. И вдруг искатель счастья видит свою суженую, сидящую на стебельке орхидеи. Он, конечно, не подозревает, что это лишь обман. Копия отлично сработана. Насекомое устремляется к ложной подруге. Происходит брачная церемония. А во время нее и опыление, столь нужное для орхидеи.

Обман обнаруживается позднее, когда вылупляются самки. Тогда ни один самец не ошибется и не полетит к цветкам орхидей. Да это уже и не нужно. Опыление совершено. Цель достигнута. Экологические паразиты— в выигрыше. Для насекомых снова никакой выгоды.

Но этим не кончаются уловки орхидей. Не меньшую пользу приносит им обличье мнимого врага. Борьба с мнимым врагом разыгрывается в разных местах тропиков. Но лучшее место для наблюдений — морское побережье Эквадора. Действующие лица: из орхидей — онцидиум хифематикум, из пчел — представители рода центрис.

Центрисы имеют свою собственную территорию, которую их самцы надежно охраняют от нашествий других насекомых. Если мимо движется посторонний, чужой, немедленно вылетают на перехват и атакуют ударами в лоб. Бывает, что соцветия онцидиума окажутся на подопечной территории центрисов. Чуть дунет ветерок, нежные цветки качаются, напоминая пляску насекомых. Для центрисов это сигнал: обнаружен враг.

Вылетают навстречу. На цветки не садятся. Идут на таран. С разгону налетают, толкают, бодают. Считают, что таким методом отгоняют непрошеных посетителей.

Во время удара пластинки склеенной пыльцы — поллинарии — прилипают между глаз. Пока пчела соберется с духом, чтобы стремиться к следующему мнимому врагу, поллинарии разворачиваются таким образом, чтобы попасть на пестик. Во время следующей атаки насекомое не должно ошибиться ни на миллиметр. К их чести нужно сказать: промахи случаются очень редко. Для ориентировки пчел на боковых лепестках венчиков имеются пестрые поперечные полосы, как огни на взлетной полосе аэропорта. Итак, мнимый враг отогнан. Опыление совершилось. Снова выгода для орхидей. И никакой пользы для насекомых.

Иной способ обмана у австралийской орхидеи калохилуса полевого. Самый большой лепесток цветка — губа — покрыт красно-коричневыми волосками. Они блестят глянцем, как металлические. У основания губы — две железки, с виду похожие на глаза. Дунет ветер — волоски зашевелятся. Ложные глаза засверкают. Кажется, что ползет насекомое.

Столь яркая внешность цветка привлекает ос из рода кампсомерис. Самки ос имеют обычай откладывать яйца не куда попало, а в тело других насекомых. Личинка их, съедающая тело своего хозяина, в этом случае обеспечена пищей надежно. Оса подлетает к цветку калохилуса и, думая, что перед ней насекомое, вонзает свой яйцеклад в губу с металлическим блеском волосков. Пока она проделывает эту процедуру, опылительный механизм срабатывает. Выведутся ли личинки в теле цветка? Если и выведутся, есть им будет нечего.

Результат? Выигрыш у орхидей. Проигрыш у ос.

Не всегда еще понятно, какая сила притягивает насекомых к орхидеям. Даже у такого обычного вида, как наш лесной башмачок (башмачок настоящий с коричневыми лепестками и крупной желтой губой, похожей на башмак). Долгое время спорили, что привлекает насекомых к башмачку, да так и не решили. Может быть, запах? По крайней мере, маленькие одиночные пчелы из рода андрена стремятся к нему постоянно. Находят отверстие. Оно большое. Войти внутрь удобно. Входят.

А дальше все происходит как у хищных растений. Желтый лепесток-губа оказывается ловушкой. Пчелка соскальзывает внутрь, на дно. Правда, здесь нет кислой жидкости. Нет ферментов, которые растворили бы жертву. Да орхидеям это и не требуется. Попав внутрь губы башмака и не обнаружив ничего съестного, пчелка силится выбраться обратно. Но внутри так тесно, что взлететь невозможно. Выползти тоже нельзя: края выходного люка завернуты внутрь. Они, как козырек, через который не перебраться. И тут андрена замечает светлые окошечки в желтой стене своей темницы. Не выход ли? Насекомое устремляется к окошкам. Но путь преграждают пыльники и пестик столбика. Протискивается с трудом. Всю спинку измажет в липкой пыльце. Наконец обнаруживает настоящий выход. Обрадованная пчелка покидает желтую тюрьму, так и не получив для себя ничего существенного. Снова один — ноль в пользу орхидей.

Взаимоотношения людей с орхидеями не всегда складывались благоприятно. Все началось с того, что некий путешественник привез из Южной Америки первую тропическую орхидею — онцидиум двулистный. Уверял, что висела в каюте корабля и цвела все долгое плавание совершенно без почвы. Над рассказом многие от души смеялись, однако нашлись такие, что поверили. А когда убедились, что путешественник прав, началась орхидеемания. Каждому захотелось иметь цветок, растущий без почвы.

В Южную Америку бросились искатели приключений, сменив мягкие кресла на седла лошадей. Некоторые возвращались богатыми. Другие не возвращались совсем. Те, что добирались до дому, рассказывали о магических свойствах орхидей. И чем вычурнее был рассказ, тем выше поднимался спрос на тропические сувениры. Один за другим вырастали стеклянные дворцы-оранжереи.

Пожалуй, ни одно семейство растений не грабили так беззастенчиво, как орхидных. В свое время в английском городке Сент-Альбансе жил некий Сандерс — король орхидей. Его фирма посылала сборщиков в страны Латинской Америки. Те разыскивали самые красивые виды. Отправляли хозяину ящики с живым грузом.

Один чуть жизнью не поплатился за жадность. Собрал 17 тысяч штук самой красивой орхидеи — каттлеи-рекс. Погрузил ее в семь ящиков. Не успел отправить, как в дом ворвались солдаты. Думали, что в ящиках драгоценности. Оверслей, как звали сборщика, едва унес ноги. Солдаты, обнаружив растения, побросали ящики и удалились. Груз ушел в Англию. Когда Сандерс получил ящики, он поразился жадности Оверслея. Посылая его для дальнейших сборов в Чили, советовал быть поэкономнее.

Конечно, не один Оверслей рыскал по лесам Латинской Америки. Как ни велико орхидейное семейство, но очень скоро из тропиков вывезли все эффектные виды. Новые виды стали встречаться все реже. Они уже не оправдывали затрат на долгое путешествие. Соответственно стали расти цены на редкие виды. Однажды за экземпляр редкого вида каттлеи запросили 600 фунтов стерлингов. Не всякому богачу стали по карману такие цветочки. И вот в 1907 году произошло событие, о котором в Англии помнят до сих пор. Мэр Девоншира приказал заложить взрывчатку в свой хрустальный дворец-оранжерею и нажал на спусковой механизм. Доли секунды, и огромное здание взлетело на воздух вместе со своими зелеными тропическими поселенцами.

За орхидеями охотятся до сих пор. Во что обходится такая охота? Исчезают из лесов орхидеи — еще полбеды. Хуже другое. В погоне за орхидеями нужно взбираться на высокие деревья. Проще срубить. Так и поступают. Перед второй мировой войной особенно ценилась орхидея одонтоглоссум криспус. Продавали ее по 1720 гиней (1806 фунтов стерлингов) за штуку. Один преуспевающий делец собрал в джунглях Колумбии 10 тысяч штук. Для этого он срубил… четыре тысячи деревьев! И уж совсем недавно, в 1976 году, другой охотник за растениями напечатал в журнале орхидейного общества большую статью о том, как, пытаясь добыть редкий вид орхидеи, повалил дюжину лесных деревьев-гигантов. Решить задачу по-другому у него, видимо, ни ума, ни храбрости не хватило.

Недавно английский ботаник В. Дункаф попытался собрать сведения о самых крупных, самых долголетних, самых красивых растениях. Не обошел и орхидеи. Самое крупное соцветие у малайского вида грамматофиллюм прелестный. Оно состоит из 30 более мелких кистей. В каждой кисти по сотне цветков. Каждый цветок размером с чайную чашку. В таком виде соцветие возвышается на два с половиной метра, а само растение — метров на восемь. Самая маленькая орхидея обнаружена в Венесуэле. Высотой немногим больше сантиметра.

А вот какая из орхидей самая красивая, тут вкусы расходятся. Слишком много красивых. Некоторым кажется, что красивы все 30 тысяч видов. Но большинство выбирает ванду голубую из лесов Бирмы и Ассама. Несколько этажей желобчатых вечнозеленых длинных листьев у ванды. Кисть крупных голубых цветков. Один из почитателей рода ванда писал в 1915 году, что род можно разделить на три группы. В первую войдут солидные и уважаемые виды, вроде ванды трехцветной, во вторую — легкомысленные и элегантные типа ванды Гукера, в третью — благородные и гордые патриции, и среди них ванда голубая. Описать ее трудно. Надо увидеть.

Соблюдая истину, нужно сказать, что жителям тропиков, которые привыкли к своим кричаще ярким орхидеям, больше нравятся северные скромные наземные виды. Не так давно в городе Меделине в Колумбии состоялась VII Всемирная орхидейная конференция. К ее открытию в Меделин доставили в полном цвету башмачок бесстебельный. Эта орхидея вызвала всеобщее ликование.

Если бы колумбийцы знали, сколько разочарований и неудач принесли северные орхидеи европейцам. Те самые садоводы, которые легко и свободно выращивали самые вычурные тропические виды, с отчаянием брались за свои, европейские. До сих пор не всегда и не всем удается утвердить в садах обычнейший вид — башмачок настоящий. А в лесах его желтая туфелька, отороченная коричневыми лепестками, мелькает все реже и реже. Башмачок настоящий уже попал в Красную книгу. Он охраняется в нашей стране, в странах Восточной Европы и в других местах.

Но кое-где и запрет не оказал нужного действия. На Британских островах он считается самым редким растением. К 1974 году остался в диком виде всего один экземпляр! Потом нашли, правда, второй. Но где этот второй — известно только узкому кругу лиц. Место находки держится в строжайшей тайне. Если узнают садоводы — выкопают и утащат к себе на участок. Так было не раз. В Англии башмачок исчез из дикой природы именно благодаря усилиям садоводов. Каждому хотелось иметь у себя в саду редкий вид.

Бывает, что башмачок исчезает, если его просто срывают для букета. Под землей у него толстое черное корневище, корявое, как старая велосипедная цепь. На нем, как шарнирные сочленения на цепи, круглые вмятины — остатки от бывших стеблей. Часто на корневище бывает всего один стебель. Сорвешь его, и на следующий год вырастет новый побег. Но если срывать слишком часто, корневище истощит запас питания и погибнет.

Иногда кажется, что вмешательство людей в жизнь природы на руку башмачкам. Вырубят сосновый лес, вырастет на его месте молодой осинник, а в нем так густо разрастется башмачок пятнистый, что оттеснит все другие травы. Его тонкие корневища куда более мобильны, чем у настоящего. И на них возникает много побегов с цветками. Но горожане рвут целыми охапками. Утаптывают почву, лишая корневища воздуха. И пятнистый башмачок, так упорно цепляющийся за жизнь, постепенно исчезает.

А теперь о том, почему орхидеи кажутся зловещими. Я не знаю, что имел в виду К. Даддингтон, когда присвоил им такой эпитет. Но могу сослаться на нашего соотечественника, профессора А. Цингера. Вспоминая свои гимназические годы, ученый рассказывал, как однажды он приехал в деревню на летний отдых. После московского шума его ожидало пение соловьев, переговоры лягушек и восхитительный сон на матраце, набитом свежим сеном.

Однако ожидания не сбылись. Кошмары всю ночь мучили гимназиста. То он опаздывал на поезд. То не мог ответить на экзамене. Встал с головной болью и обнаружил виновника происшествия: букет ночной фиалки — любки двулистной, которую с вечера поставили в комнату. Она так изящна маленькими белыми цветками. Так нежно пахнет. Запах оказался коварным. Зловещим.

Несомненно, запах нужен для привлечения насекомых. Бывает, насекомые в погоне за ароматами орхидей так нанюхаются, что совершенно одурманиваются. В особенности пчелы — посетители тропической орхидеи конгоры квинквинервис. Нанюхавшись конгоровых ароматов, пчела теряет ориентировку и в состоянии невменяемости опрокидывается на спинку. Скользит по наклонной плоскости цветка. Съезжая мимо пестика, оставляет на нем пыльцу с того цветка, где была раньше. Потом едет мимо тычинок и невольно соскабливает с них пыльцу для нового опыления.

Некий костариканец сообщил о другом случае. Он вышел в сад, чтобы срезать соцветие катазетума. Цветки этой орхидеи невзрачные, зелено-желтые, но пчелы возле них толкутся постоянно. Их привлекает аромат аниса, смешанный с запахом свежих фруктов. В особенности силен запах по утрам. Тогда он для пчел прямо-таки неотразим. Срезав нужное растение, костариканец направился к дому. Обычно тихие и смирные пчелы на этот раз с воем устремились за ним и проследовали в комнату. Не зная, как отделаться от гудящего эскорта, обладатель катазетума сунул соцветие в ящик письменного стола. Озлобленные пчелы облепили письменный стол, силясь проникнуть внутрь.

Чем только не пахнут орхидеи! Медом и свежим сеном. Ванилью и гвоздикой. Корицей и анисом. Фиалками и трупами. В последние годы биологи решили произвести инвентаризацию запахов. Выбрали 150 видов. Выделили 150 веществ. У одной орхидеи может быть от трех до восемнадцати запахов. Смесь у каждого вида своя. И свое насекомое-опылитель.

Американский профессор-ботаник из Майамского университета К. Додсон попытался проследить, как пчелы эуглоссины, живущие в западном полушарии, пользуются этими веществами и почему их так завораживает запах орхидей. Эуглоссины садятся на цветок и начинают скрести его лапками. Скребут, подчищают, собирают щеточками на передних ногах и складывают про запас на голени задних лапок. Взлетят, попорхают, погудят и снова садятся, снова скребут. Проделав эту процедуру, пчелы теряют обычную осторожность. И их можно тогда свободно поймать рукой.

Зачем им душистые вещества? Поскольку собирают их только самцы эуглоссин, сначала думали, что для привлечения самок. Однако сами по себе эти вещества самок не привлекают. Тогда решили, что орхидейными запахами самцы метят свою территорию. Может быть, запахи орхидей, переработанные в теле пчелы, превращаются в привлекающие вещества — аттрактанты?

Раздумывая над этими вопросами, Додсон сделал еще одно наблюдение. Эуглоссины-самцы, покинув гнездо, больше в него не возвращаются. Ведут бродячую жизнь, найдут в цветках нектар, попьют и сыты, но к своим орхидеям летят обязательно. Не найдя орхидей, остаются без душистых запасов. Без них умирают. Зато, обеспеченные по потребностям, живут по шесть месяцев — и тогда среди пчел становятся долгожителями. Цепочка связей: орхидеи — ароматы — пчелы эуглоссины — долголетие — намечена. Пока это предположение. Нужны новые факты, новые наблюдения.

Нужно объяснить и то, что уже известно. Рассказывают о чудачествах новогвинейской птички садового шалашника, которая обожает цветки орхидеи дендробиум. Шалашник — единственная из птиц, которая любит орхидеи не за материальные блага, а за их красоту. Соорудив гнездо из палочек и лиан, устелив его свежим мхом, шалашник приносит своей подруге цветки дендробиума. Он украшает ими вход в гнездо. Как только начинают вянуть, приносит новые. Эстетика у шалашника — на первом месте. Но кто может поручиться, что и здесь не играют роли запахи? Или причина другая?

А теперь о некоторых странностях самих орхидей. Они могут отгонять нежелательных насекомых. Делается это довольно изощренными методами.

У орхидеи-молота губа скроена так, что напоминает миниатюрный молоточек, который может изменять свое положение, двигаясь как бы на шарнире. Чуть только насекомое заденет за краешек губы, молоток размахнется и ударит. До сих пор не удалось выяснить причину крайней чувствительности ударного механизма молоточка. Думают, что скорее всего это — способ избавиться от слишком тяжелых насекомых, которые могут перегрузить цветок и обломать лепестки. Лучше заранее отпугнуть тяжеловесов.

И уж совсем непонятно сходство цветка европейской кукольной орхидеи ацераса человекоподобного с маленькой фигуркой человека. Ноги у фигурки желто-коричневые, руки — тоже, словно она одета в коричневый комбинезон. Светлое лицо обрамлено. зеленоватым капюшоном. На лице при известной доле воображения можно разглядеть глаза, нос, рот и даже усы. И все это достигается с помощью нескольких лепестков и чашелистиков.

А чего стоят белые цветки перистерии высокой— национального растения Панамы. Они предстают в виде вороха простынь и подушек, среди которых гордо красуется белый голубь с красноватым клювом и головой, горестно поникшей в глубокой задумчивости. Если перебрать все 25 или 30 тысяч видов орхидей (как-никак 10 процентов цветочного царства!), сколько еще подобных творений природы можно найти. Есть похожие не только на голубей и кукол, но и на ящериц и на лягушек.

Однако самую большую сенсацию в мире вызвали все-таки не зверо-, птице- и человекоподобные орхидеи, а совершенно невзрачные и абсолютно незаметные путнику подземные представители этого разнокалиберного семейства в Австралии. Ризантеллю Гарднера обнаружил в 1928 году фермер Д. Тротт, раскорчевывая лесной участок под пашню. Плуг выворотил несколько кусков растения возле гниющего пня дерева мелалеуки. Оно выглядело совершенно бесцветным, как и полагается подземному жителю. Мясистые белые корни. Мелкие белесые цветки в густых, как у маргариток, корзинках. Хлорофилла нет. Жизнь рассчитана на союз с грибами. Еще два раза находили ризантеллю, и при таких же обстоятельствах — истерзанные плугом куски, из которых с трудом удалось составить растение, как из кубиков картинку.

В 1943 году в 3218 километрах к востоку нашли другую достопримечательность — криптантемис Слятера. Тоже под землей. Цветки ее не доходили на два сантиметра до поверхности, однако были оплодотворены, и в них завязались нормальные семена. К 1975 году в Австралии нашли всего четыре криптантемиса.

Ботаникам — новые заботы. Надо решить уйму проблем. Как появились подземные орхидеи? И кто их опыляет? Может быть, они самоопыляются? Или на них работают почвенные насекомые?

Строители воздушных болот

Ж. Дорст собирал в джунглях Америки бромелиевых — родичей ананаса. Они облепляли ветки высоких деревьев густыми темными массами. Снизу, с земли, казались большими птичьими гнездами. Только пурпурные венчики цветков на белых стебельках блестели на солнце, как язычки пламени. Ярко-красные прилистники еще больше привлекали взор. Красный цвет их постепенно переходил в зеленый, отчего они казались кусками железа, раскаленными на горне. Вокруг вились бесчисленные колибри.

Добыть нужные экземпляры совсем непросто. Мало того, что приходится взбираться к вершинам деревьев. Довольно сложно даже снять бромелию с ветки-хозяина. И не потому, что цепко держится за ветку корнями. А по причине необычной конструкции самих растений.

Каждое представляет собою как бы огромную розетку из длинных колючих листьев. Отдельный лист похож на желоб. Влага, попавшая в желоб, скатывается к центру розетки. Там образуется маленькое озерко. В воду падает разная труха: старые листья, кора, птичьи перышки и птичий помет. Озерко превращается в нечто среднее между болотцем и помойной ямой. Миллиарды микроболотец парят в воздухе тропических лесов. Когда Ж. Дорст тянулся за очередной жертвой, та словно в отместку обливала его сверху вонючими помоями, хотя дождей перед тем не выпадало несколько дней.

Еще полбеды, если бы бромелиевые копили тухлую воду. Им-то самим она явно на пользу. И запас влаги, и азотная пища. Не брезгуют ею и попугаи. Они обитают на вершинах деревьев и могут не спускаться на землю и не искать ручьев или речек. Но бывает, что в воздушных болотцах селятся москиты. Они приносят с собой возбудителя малярии.

Когда на побережье Бразилии вспыхнула малярия, обвинение пало на родичей ананаса. Проверили и установили тесную связь. Первой мыслью было: уничтожить строителей воздушных болот. Но как истребить их по всей Амазонии, где расселились бромелиевые? И как скажется эта операция на остальных обитателях дождевых лесов?

Стали разбираться дальше. Составили карту малярийных вспышек. Записали ход заболевания. Результат оказался неожиданным. Вспышек болезни по вине бромелиевых насчитали всего три. Первая — в дождевых лесах возле города Сан-Пауло, вторая — на острове Тринидад. Третья — в окрестностях местечка Санта-Катарина на восточном побережье Бразилии. Во всех трех случаях заболевание ограничивалось прибрежной полосой.

Именно здесь росли строители воздушных болот. По всей остальной Амазонии обитали другие бромелиевые, которые запасают воду не в воронках, не в болотцах, а в тканях листьев. Естественно, что ни москитов, ни малярии с ними связано быть не может.

Но тогда возникал другой вопрос: почему строители воздушных болот так обильно разрастаются вблизи людских поселений, а вдали от них встречаются не часто? Виноваты в этом сами бразильцы. Вблизи поселений они расчищают леса под огороды и плантации какао. Бромелиевые именно в таких лесах и разрастаются: редких, нарушенных человеком. И на лесных опушках. Часто создают непроходимые заросли. А москиты плодятся массами только там, где бромелиевые поселились слишком густо. Так, как в девственном лесу, не бывает. Раз уж они разрослись, потеснить их придется. Но только в той узкой полосе, которая опоясывает плантации какао.

Впрочем, прежде чем строить планы борьбы с бромелиевыми, полезно вспомнить о том, как их пытались ликвидировать во Флориде. Не из-за москитов. Из-за их собственной красоты. Американский садовод Д. Фэрчайлд с горечью описывал ограбление национального парка Эверглейдс. Дельцы наводнили тропические леса. Использовали всю современную технику. Грузовики вывозили бромелиевые тоннами. Продавали поштучно: покрупнее — по десять центов, помельче — за пятачок. Конечно, все эти растения впоследствии погибали. Флорида же лишалась своей первозданной красоты.

Испанский мох

Впрочем, уничтожать бромелиевые возле жилья, может быть, и не придется вовсе. Об этом говорит случай, который произошел с тилландсией уснеевидной — самым известным видом из бромелиевых, кроме, пожалуй, ананаса. Тилландсию редко называют ее ботаническим именем — длинным и труднопроизносимым. Чаще испанским мхом, хотя к мхам она отношения не имеет. Больше похожа на мох-бородач — наш седой таежный лишайник, серой канителью драпирующий глухие северные леса. И хотя растения совершенно не родственны (мох-бородач даже не цветковое!), но внешнее сходство так разительно, что ошибаются даже птицы. Птичка-древесинница, вьющая гнезда на юге только в космах испанского мха, улетая на север, устраивается на квартиру в путанице мха-бородача уснеи.

Длинными прядями свисает тилландсия со всевозможных предметов. В первую очередь окутывает деревья в лесу, превращает их в сказочные чудища. Это придает лесу некоторую волшебность, даже первобытность, столь высоко ценимую в наши дни. Гирлянды испанского мха появляются и в других, казалось бы, самых неподходящих местах: на старых церквах, почтовых ящиках, на заборах из колючей проволоки и на телефонных проводах. Когда не было ни церквей, ни проводов, ни колючей проволоки, тилландсия обитала еще на крутых скалах.

Но продолжим рисовать портрет тилландсии. Гирлянды ее представляют собой тонкие нити метра в три-четыре длиной, свисающие с ветвей серебристо-серым дождем. Растение в общем-то зеленое, но узкие острые листочки покрыты серыми чешуйками-волосками. Из-за них зелень почти не видна. Лишь во время дождя, когда серебристая бахрома на деревьях намокает и становится похожей не на елочный дождь, а на грязные веревки, сквозь серебро проступает зелень хлорофилла, и тилландсия на время становится оливковой. Серебристые чешуйки, маскирующие тилландсию, для нее не менее важны, чем сами зеленые листья. Они улавливают воду рос и туманов. Действуют как маленькие помпы. Это для испанского мха единственный способ добыть воду: ведь хотя корешки у тилландсии и есть, но они настолько слабы и несовершенны, что водой растение не обеспечивают, и для чего нужны — не совсем понятно. По крайней мере, Г. Вальтер, видный немецкий ботаник, только что издавший трехтомник о растительности земного шара, ничего определенного об этих корешках сказать не мог. Зато роль чешуек известна давно.

В Америке мальчишек, которые отправляются в поход, матери предупреждают: смотри не стели под бок испанский мох, в нем такие твари — живьем сожрут! На самом же деле никаких тварей в тилландсии нет. Просто матери боятся простуды. Серебристые пряди выглядят очень соблазнительно. Собирать мох с деревьев легко. Раньше, когда использовали тилландсию взамен конского волоса, одна семья за день тонну собирала. А под бок мальчишке много ли надо? Соберет паренек на привале серебряные нити, настелет в палатке— мягко, удобно, как на поролоне. Но под тяжестью тела из-под чешуек постепенно выступает вода, и к утру турист просыпается весь мокрый. Простуда. Ревматизм. Радикулит.

Животные отлично знают об этой особенности испанского мха. И редкое из них решится мастерить гнездо из нежных серебряных нитей. Даже серая белка, неразлучная спутница тилландсии, которая прячется в путанице висящих гирлянд, сливаясь по окраске с растением, даже белка предпочитает строить жилище из чего угодно: сухих листьев, трав, полуистлевших черешков капустной пальмы, только не из тилландсии. Зарабатывать радикулит никому не хочется!

Из птиц вьет гнездо только древесинница. Может быть, она не боится воды, как утка? Другое исключение — летучие мыши. Их влечение к тилландсии так велико, что они забираются даже в кипы испанского мха, собранного на фабриках для выделки эрзаца конского волоса. Когда одному зоологу понадобились летучие мыши для диссертации, он попытался добыть их на такой фабрике. Предложил некоторую сумму за любую мышь и очень скоро получил 296 штук.

Но я, кажется, слишком увлекся описанием теневых сторон испанского мха. Светлые стороны несравненно богаче. Серебристые гирлянды, свешиваясь с ветвей, придают необычную торжественность лесу. Ночью, когда лунный свет просвечивает сквозь живую драпировку, она кажется сверкающей изморозью и создает ощущение ирреальности.

Лес, где поселился испанский мох, никогда не бывает неподвижным. Еще не шелохнулись листья деревьев, а пряди тилландсии уже затрепетали под едва ощутимым дыханием Эола. Любимый хозяин тилландсии— вирджинский дуб по этой причине всегда в движении. Американцы прозвали его живым дубом. А рыбаки в приморских районах определяют погоду по поведению живого дуба. Если ниточки тилландсии на нем едва колышутся, можно выходить в море. Если же трепещут, лучше переждать и заняться другими делами. Не было случая, чтобы тилландсиевый барометр подвел.

Местные жители так привыкли видеть испанский мох на ветвях дуба и кипариса, что без его серебристого покрывала деревья кажутся неестественно нагими (как пастор в нижнем белье!). И вдруг в 1968 году вся эта лесная сказка стала рушиться, исчезать. Испанский мох заболел. К 1970 году болезнь охватила громадную площадь. От Вирджинии до Флориды. Прядь за прядью засыхают серебряные ниточки. Становятся невесомыми. Коричневыми, как побитая морозом ботва картофеля.

Поклонник и знаток испанского мха А. Карр попытался выяснить причину: гриб или вирус? Точно определить не удалось. Но тот или иной паразит, сорвавший лесную декорацию, мог так размножиться только потому, что тилландсия ослаблена. Чем? Загрязнением воздуха на Юго-Востоке США. В том, что это так, А. Карр почти уверен.

Справедливости ради нужно оговориться, что сам испанский мох разросся в небывалых размерах не без участия человека. В девственных лесах из магнолий и лаврового дуба, где темно круглый год, для тилландсии почти нет места. Когда вырубили девственные чащи, остался лишь дуб. Тут и разросся испанский мох. Его мелкие семена снабжены летучками. Летят далеко.

Но беда в том, что цветет тилландсия редко. Не каждый год. Одно растение-ниточка дает всего один цветочек. Цветок приносит 13 семян. Небогато. По сравнению, скажем, с пастушьей сумкой, у которой 75 тысяч на одно растение, это величина ничтожная. Поэтому у тилландсии возник другой, совершенно необычный способ расселения.

Ее нити некрепко сидят на ветвях. Дунет Эол, легко сорвет серебряные нити и пошвыряет на землю, как плохо прицепленное на веревках белье. Вся почва в дубняке тогда покрывается серым налетом, словно выпал вулканический пепел. Если же налетит ураган, пряди испанского мха взметнутся в воздух, поднимутся высоко над лесом и в объятиях вихря промчатся над полями, лесами, пересекут границы графств, штатов и государств. По крайней мере, доподлинно известно, что во Флориду пряди мха занесло с островов Карибского моря. Недаром же трассы ураганов на юге Северной Америки в точности совпадают с расположением крупных зарослей тилландсии.

Чтобы не сложилось о роде тилландсии неправильного мнения, добавим: не все виды ее висят на ветках елочной канителью. Есть такие, что растут обычными кустиками на земле. Такова тилландсия Вердерманна в безводной пустыне на чилийском севере. Подобно испанскому мху, корни ее служат целям, пока мало известным. Воду же, которой в сухом песке почти нет, получает из туманов, ночью. Пробовали взвешивать: к утру вес кустиков прибывает, к вечеру падает. Из огромной армии цветковых растений только тилландсии — настоящие растения туманов. Других пока не обнаружили.

Пуйя

В королевском ботаническом саду Кью возле Лондона есть картинная галерея М. Норт. Норт — художница. Ее имя мало известно живописцам, зато ботаники с ней отлично знакомы. Все свои полотна, а их несколько сотен, она посвятила растениям. Колесила по всему свету, выискивая самые редкие деревья и травы. Рисунки делала с такой тщательностью, с такой точностью, что иной раз ботаники могли не ехать за тридевять земель. Описывали новые виды, сидя в картинной галерее.

На закате своих дней Норт услышала о пуйе. Пуйя росла за океаном, в далекой Южной Америке. В Центральных Андах. Пуйя — гигантская трава. Как огромная голубая свеча. В рассказах о ней быль перемешивалась с небылицами. Говорили, что время от времени она самовозгорается, но выходит из огня невредимой. Что соцветие блестит, как закаленная сталь. Что зацветает позже всех трав в мире — после 150 лет. И что это самая могучая из трав планеты.

Художница страшно разволновалась. Такого в ее коллекции не было. А что, если махнуть в Анды? Правда, годы уже ушли. Недуги стали посещать все чаще. Сдали нервы. Глухота.

Но упустить такую возможность? И, махнув рукой на болезни, отважная старушка понеслась через океан на встречу с голубой травой. Не только океан предстояло пересечь (в 1884 году — путь не близкий!). В Анды нужно было подниматься на высоту в 4 тысячи метров, без троп и без дорог, чтобы достичь горной пустыни — пуны.

Добралась-таки. С мольбертом и красками. Верхом на муле. Была вознаграждена за храбрость. Перед ней на крутом склоне, среди кактусов и высохших грубых трав, возникло голубое сияние. Огромное, в три человеческих роста растение. Обугленный черный ствол. На нем розетка из сотен кинжально-острых листьев. Еще выше — трехметровый султан соцветия. В лучах заката он отсвечивал странным металлическим блеском. Рассмотрела внимательнее.

Стебель только кажется обгорелым. На самом деле покрыт остатками отмерших листьев, как бывает у пальм. Только остатки эти как черные струпья. Соцветие производит впечатление металлического из-за голубоватого оттенка цветков.

Удивилась, что две трети цветков бесплодные. Зато остальные давали золотую пыльцу и обильный нектар. Вокруг соцветий вились крупные мотыльки, а на стволе висели их десятисантиметровые коконы. В таком виде альпийская пуйя и дошла до наших дней. В картинной галерее М. Норт она значится под номером 25. Подпись гласит: «Голубая пуйя и мотыльки».

Гигантские мотыльки по имени кастания играют в жизни пуйи немаловажную роль. Гусеницы кастании проделывают в стебле туннели, где живут. Взрослые мотыльки опыляют цветки. Они постоянно запачканы в желтой пыльце. Мало этого. Несут еще роль телохранителей, отгоняя от пуйи тех, кто готов пользоваться нектаром, но ничего не дает взамен. Кто не опыляет цветки. А таких немало. Колибри, например. У колибри длинный клюв и язык. Нектар пьют, порхая, как вертолеты. Цветки не задевают. Пыльцу не переносят.

Главный опылитель пуйи, однако, не мотыльки, а птичка тордо, похожая на европейского скворца. Она садится на бесплодные цветки и потягивает нектар из плодущих маленькими глотками. Черная голова тордо становится в это время совершенно золотой от налипшей пыльцы, что удостоверяет документально: птичка пользуется нектаром не зря. Вот тут-то и становится понятным, для чего растению так много бесплодных цветков. Они играют роль насеста для тордо. В ходе эволюции кордильерский сородич скворца и пуйя оказались надежно пригнаны друг к другу. Правда, скептики посмеиваются: а как же тогда воробьи на телеграфных столбах — тоже дело рук эволюции?

Однако товарищество между птицами и пуйями зиждется вовсе не только на гастрономической основе. Большая часть птиц, постоянных посетителей пуйи, нектара в рот не берут. И пыльцу не переносят. Есть тут и насекомоядные птички. И семенояды. И хищники. Для всей этой пестрой пернатой компании, кроме, может быть, хищников, пуйя служит отличнейшим убежищем.

В особенности десятиметровый гигант — пуйя Раймонда. Листва ее ощетинилась пиками на все 360 градусов вокруг ствола. Между листьями остаются свободные проходы, куда могут проникнуть мелкие пташки и свить себе отличное гнездо. Правда, мягкую подстилку для гнезда приходится таскать издалека, из тропической степи пампы. Поднимать ее высоко в горы. Оттуда же таскают клочки овечьей шерсти и для крепости конский волос.

Редкий хищник осмелится нападать на обитателей пуйи, опасаясь ее кинжальных листьев. Правда, за такую безопасность птичкам приходится расплачиваться иногда ценою собственной жизни. Вся беда в том, что по краям толстых листьев расставлены крепкие и острые крючки. Загнутый конец крючков направлен в сторону ствола пуйи, то есть к центру. Крючки птицам очень нужны. С их помощью гнездо крепится к листьям надежно и прочно. Но протискиваться мимо крючков нужно с большой осторожностью. Одно неловкое движение— и хозяин опасного убежища попадает на крючок.

Бьется, силясь вырваться на волю, трепещет крыльями. Кажется, вот-вот освободится. На самом же деле делает только хуже для себя. Крючок все сильнее впивается в тело. Трупики птиц постоянно торчат между ветвей пуйи. Не минуют крючков и хищники, в особенности воробьиная пустельга. Яростная атака на обитателей пуйи становится последним часом в жизни хищника.

Иногда насчитывают до десяти трупиков на одном стволе пуйи. Чаще всего в беду попадают голуби и разные птички из семейства воробьиных. Однажды нашли целую группу: четыре птенца с родителями. Видимо, испугались хищника. Панику подняли. Хищник до них и дотянуться не смог. А на крючки попались все шестеро. Одним колибри удается избежать опасности. Их на крючках не находили ни разу.

Несмотря на потери, птицы валом валят к пуйям. Выгода слишком внушительна. Вечерами на одном стволе насчитывают до тридцати штук. Кого только нет: иглохвостые стрижи, голуби, колибри. Некоторые пернатые ухитряются вить гнезда не между листьями, а возле ствола, между густой бахромой висящей ветоши. Той самой черной ветоши, из-за которой пуйю считают обгорелой.

Правда, добраться до такого жилища трудно. Зазор между стволом и ветошью сантиметров десять, не больше. Протискиваются с трудом. Зато тройная выгода. Гнездо не видно снаружи — раз. Под войлоком гораздо теплее — два. Не попадешь на крючок — три.

Итак, пуйя создает для птиц существенные материальные блага. Одного нектара в каждом соцветии три четверти литра. Чем могут отплатить пернатые за питание, за кров и защиту от врагов? Они в долгу не остаются. Нередко слой помета на листьях пуйи достигает нескольких сантиметров толщины и совершенно скрывает под собой зелень. Потом вся масса осыпается вниз, унавоживая почву. Туда же падают трупики птиц, остатки гнезд. Птичий транспорт поднимает в горы с равнин огромные количества строительного материала, который в конце концов попадает в почву и делает ее еще более плодородной. От этого сами пуйи становятся еще выше, еще раскидистей и еще больше возможностей предоставляют птицам. И соседние с ними растения вырастают выше и мощнее. Высокогорная пустошь с помощью пуйи становится богатым лугом.

До сих пор в Андах сохранились еще кое-где густые заросли гигантских бромелиевых. Но чаще стволы их рассеяны по горной пустыне. Один от другого на десятки метров. Когда пасут в пуне овец, эти глупые животные натыкаются на листья. Бывает, что выкалывают глаза. Пастухи в отместку вырубают стволы под корень.

И процесс обогащения высокогорий, который шел с помощью бромелиевых, начинает раскручиваться в обратную сторону. Меньше пуйи — меньше птиц. Меньше птиц — меньше удобрений. Хуже будут расти травы в пуне. Беднее станет растительность. В конечном счете хуже для самих же пастухов с их овцами. А когда восстановится пуйя и восстановится ли там, где ее вырубили? Лет сто нужно ждать, пока вырастет травянистая громадина.

И, наконец, ананас. Самый популярный из бромелиевых. Мир наводнен ананасами. Вот типичный разговор в цейлонской гостинице. Отец убеждает сына позавтракать. Сын недовольно: «Опять ананасы!» Вырубаются девственные леса. Множатся плантации ананасов. Больше плантаций — больше опасности, что нападет вредитель. Выход один — изучать диких родичей, скрещивать. А что о них известно? Почти ничего.