Мир растений: Рассказы о соснах и можжевельниках, орляке и кукушкином льне, сморчках, опенках, мухоморах, морской капусте, пепельнике и многих других редких и широко известных растениях

Маленькая древняя группа растений. Всего 800 видов. Когда цветковые выходили на арену жизни, голосеменные начали ее покидать. Правда, не все. Некоторые захватили ключевые позиции, в особенности в северном полушарии, и держат до сих пор. От цветковых отличаются весьма заметно. Цветка нет. Плода нет. Есть шишки, часто похожие на соплодия. В них семена, то мелкие, то крупные, похожие на плоды, отчего их и зовут орехами, как у нашего кедра. Вечнозеленые почти все. Трав среди них нет. Деревья достигают порой рекордных размеров.

Самый крупный порядок — хвойные, 600 видов. Листья игольчатые — хвоя или чешуйчатые, как у кипариса. Самое важное семейство — сосновые: сосны, ели, пихты, лиственницы. Всего 10 родов. Это они образуют тайгу Старого и Нового Света. Семейства араукариевых и подокарповых представляют хвойные в южном полушарии. Самое маленькое семейство — тисовые: 20 видов. Очень древнее. Деревья тисовых почти нацело истреблены. В субтропиках тихоокеанских побережий кое-где сохранились секвойи, криптомерия и другие «живые ископаемые» — представители семейства таксодиевых, процветавшие до ледникового периода. Вездесущие кипарисовые, 140 видов, обитают на всех материках, кроме Антарктиды.

Единой классификации голосеменных пока нет. Специалисты выделяют среди них 7—10 порядков. Помимо хвойных, наиболее важны порядки саговниковых, гинкговых и оболочкосеменных. В последнем — два семейства, эфедровых и вельвичиевых, которые иногда выделяют в ранг самостоятельных порядков.

Натиск человека голосеменные переносят не всегда стойко. Хвойные леса выгорают массами. Несмотря на всю технику двадцатого века, быстро справиться с пожарами не всегда удается. Ни в Старом, ни в Новом Свете. На больших вырубках лес восстанавливается слишком долго. Приходится помогать. Теперь добавляются новые заботы: загазованность воздуха, уплотнение почвы. Хвоя живет меньше, опадает быстрее. Потом засыхают и сами деревья.

Животный мир в хвойных лесах богат. Еды много — много и едоков. Однако урон от этого лес не несет. Все сбалансировано. Защита леса тоже под контролем животных. В дуплах старых деревьев живут птицы. В почве — муравьи.

Саговники в поле и в неволе

Саговники вечно путают с пальмами. Верно, очень похожи. Прямой, колонновидный ствол. Розетка перистых листьев на верхушке. У многих заметны остатки черешков на стебле. Чем не пальма? Но пальмы дают цветки и плоды. У саговников ни того, ни другого. Только яркие крупные шишки, красные, оранжевые, по виду как ананас. Есть преогромные, в полцентнера весом. Самые крупные среди голосеменных. Название саговников тоже напоминает о пальме. О саговой пальме, которая дает крупу саго, прозрачную, как икра. Саговники тоже дают саго, только плохое. Его едят, когда больше есть нечего.

Было бы полбеды, если бы дело ограничивалось сходством с пальмами. Путают и с папоротниками, а внутри семейства саговниковых один вид с другим.

Африканские ботаники обнаружили в нагорной степи вельде папоротник. Он рос вровень с травой и выбрасывал розеткой два-три листа. Нарекли ломарией. Каков же был конфуз, когда в основании розетки однажды обнаружили яркую сочную шишку! Пришлось срочно переименовывать и переводить в группу саговников. Ломария стала стангерией. Ей присвоили эпитет «поразительная».

На первых порах ботаники работали (кое-где работают и сейчас!) с саговниками в ботанических садах. То ли нет возможности выбраться в природу, то ли просто недосуг. С другими растениями большой беды в этом, может, и нет, но только не с саговниками.

Что из этого вышло? Множество ошибок. Один из самых крупных представителей почтенного семейства назвали микроцикасом. А все потому, что описали не в родной стихии, на островке Пинар-дель-Рио, возле Кубы, а в неволе. Вероятно, при пересадке он задержался в росте. У саговников это бывает. Вдруг перестанут расти и прозябают так многие годы.

На Кубе микроцикас так могуч, что на него можно взбираться, как на сосну. Ствол у него в 10 метров высотой! А уж если кому подошло бы слово «микро», то замии карликовой с Кубы. Ее почти от земли не видно. Стволик размером в два сантиметра, и тот весь в земле. Торчат только шишки-стробилы. Да и те не крупнее еловых.

Самый видный знаток саговников, чикагский ботаник Ч. Чемберлен, сокрушался, что исследователи совсем не изучают саговники в природе. Особенно он обрушивал свой гнев на К. Шлитцера. Тот написал большую книгу о саговниках. Сам их в природе не видел. Вот почему до сих пор саговники остаются племенем, которое человечеству известно меньше других растений.

Профессор Чемберлен рассказывал случай, который произошел с ним в ботаническом саду города Мельбурна в Австралии. Он увидел там африканский саговник из рода энцефаляртос. На растении не было этикетки. Пожурил директора: «Что за непорядок? Почему растение безымянное?»

Немного замявшись, директор ответил, что ситуация с этим растением весьма неопределенная. 50 лет назад его описал известный австралийский ботаник Ф. Мюллер и повесил этикетку. Энцефаляртос был тогда совсем молодым (хотя молодым считается и столетний!) и с тех пор так изменился, что описание Мюллера уже не соответствовало современному облику растения. Переименовать? А вдруг снова начнутся перемены? И директор решил выждать. Этикетку снял намеренно, во избежание недоразумений.

Однако и перемены во внешности — это еще не все, на что способны саговники. Они двудомны и могут менять пол, если стрясется какая-нибудь беда, чем доставляют немало хлопот своим владельцам и окружающим.

Мужские особи отвратительно пахнут. Их стараются не сажать, но это не всегда помогает. В Майами, в штате Флорида, обладательница одного саговника увидела, что растение накренилось после урагана. Решила вырубить. Несколько раз ударила топором, а потом передумала. Точно в отместку искалеченное существо сменило пол, стало мужским и начало распространять вокруг дурной запах. Хозяйка обратилась в местную газету с просьбой объяснить странное поведение деревца, хотя втайне догадывалась, что виновата сама. Газета подтвердила ее предположения.

В тот же штат Флорида завезли саговник — цикас ложный. По недосмотру один экземпляр оказался мужским. 60 лет подряд напоминал он о себе надоедливым запахом. В 1962 году грянул особенно сильный заморозок. Пришелец едва не погиб. Оправившись, превратился в существо противоположного пола. Впервые дал семена. Вонь, конечно, сразу же исчезла. Садоводы до сих пор вспоминают случай, когда взрослый цикас распилили сверху донизу, как бревно, чтобы сделать из одного два. Обе половинки прижились, но оказались разнополыми. Одна — мужской, другая — женской.

Помимо запаха, саговники создают кое-кому неудобства своими листьями и семенами. Те и другие ядовиты.

В Австралии часты лесные пожары. Все выгорает. Саговники остаются, и их яркая зелень привлекает животных. Еще больше влекут семена: яркие, сочные, сладкие. Бывают крупные, как яблоки. Под наружным мясистым слоем таится твердая «косточка». Сладкая мякоть не ядовита. Косточка содержит сильный яд. Овцы не разбирают, где мякоть и где косточка. Едят все подряд. Гибнут, если недоглядеть. Коров ждет та же участь.

Обозленные скотоводы сначала огораживали пастбища поскотинами, а потом столь хлопотное дело им, видно, надоело, и они решили уничтожать неугодные им растения. Подрубают ствол, делают инъекцию мышьяка в мягкую крахмалистую сердцевину или наливают туда керосин. Результат один: саговник засыхает.

Гибнут пальмоподобные деревца не только в Австралии, и в Индии, и в Мексике, и по всему тропическому поясу. От распашки земель и от разных других дел человеческих. Впрочем, начали угасать еще до того, как человек проявил свою энергию.

Считается, что процветало это племя во времена мезозоя, более ста миллионов лет назад. Не было тогда группы наземных растений более могущественной. Их семена и сейчас находят в желудках ископаемых рептилий. С тех пор ряды саговников оскудели. Жалкими островками уцелели они в разных точках Земли: кто в Австралии, кто в Мексике, Южной Африке, Южной Японии… Везде свои виды и роды. Общих нет.

Нельзя сказать, конечно, что саговники не приспособлены к современным условиям на земле. Нет, они достаточно живучи. Самые крупные из них страдают от ураганов. Но не гибнут, а лишь наклоняются и в такой позе как бы застывают. Стоит стволу согнуться, как свинцовой тяжести древесина начинает клонить его к земле еще больше. Поэтому большая часть высоких саговников наклонена то сильно, то слабо. Очередной ураган довольно легко вываливает деревце, однако оно не гибнет. Дает поросль, и вместо одного ствола вырастает целая группа.

А что за семена у саговников! Уже по яркой окраске можно сразу понять, что они рассчитаны на соблазн птиц или другого зверья. Овцы не в счет. Саговники для них в диковинку. Никакого опыта по обращению с ними не накопили. Другое дело — местные птицы и грызуны. В Африке, по крайней мере, и те и другие стараются, как могут, растаскивая косточки по окрестностям. При этом не гибнут и не болеют. Глотают и мякоть и косточку. Но не разгрызают ее, как глупые овцы. Косточки с пометом рассеивают по окрестностям, и появляются дружные всходы.

Самые главные потребители, однако, не птицы и не грызуны, а обезьяны. В особенности павианы. Иногда так усердствуют, что для продолжения саговникового племени ничего не остается. Предвижу возражения: ведь если павианы больше других растаскивают семена, значит, они и есть первейшие распространители косточек, благодетели-сеятели? На самом деле ситуация совершенно иная. Уже знакомый нам чикагский профессор Ч. Чемберлен, приехав в Африку, долго искал шишки энцефаляртосов и никак не мог найти. Оказалось, их растаскивают павианы. Куда девают косточки, неясно. Видимо, туалеты у них в таком месте, где косточки не могут прорасти. Но, что еще хуже, обезьяны выдергивают уже появившиеся на свет молодые сеянцы.

Как же уцелели энцефаляртосы, имея таких прожорливых соседей? За это нужно благодарить леопардов. Пятнистые хищники контролировали обезьянье население и тем самым спасали энцефаляртосы от поголовного уничтожения. Так было всегда или по крайней мере многие века и тысячелетия.

Настал XX век. Теснимые стадами скота, леопарды лишились многих своих владений. Стало голодно, и леопарды начали нападать на коров и овец. Скотоводы ответили пулями. Как на грех вошли в моду шкуры леопардов, и к скотоводам присоединились браконьеры. Объединенными усилиями стали сживать пятнистых кошек со света. Число леопардов быстро пошло на убыль, и саговники стали встречаться тоже все реже и реже, потому что возросло число павианов. Сейчас вроде бы опомнились и хотят оставить леопардов в покое. Что из этого выйдет и как скажется на павианах и саговниках, покажет будущее.

Однако уже сейчас некоторые виды пальмоподобных деревцев на грани гибели. Недавно журнал «Дикая природа Африки» поместил фотографию энцефаляртоса ужасного с огромной малиновой шишкой. Подпись гласит: «Кандидат на вымирание». Почему исчезает? Журнал не пояснил. Ведь семена-то есть! Может быть, исчезли их разносчики? О них так мало известно!

Сведения, которыми мы располагаем, взяты со слов путешественников прошлого века. Кое-что добавил профессор Чемберлен, но ведь и его книга вышла в… 1919 году!

Дикие саговники Америки — вообще белое пятно. Знаем только, что в Мексике местный представитель семейства — диоон съедобный — любимая пища медведей, пекари и обычных домашних свиней. Но как это сказывается на процветании самого диоона, неизвестно. Подозревают, что на тихоокеанских островах семена саговников транспортируют летучие лисицы.

Соблюдая истину, нужно сказать, что зверье оказывает помощь саговникам не во всех случаях жизни. Азиатские виды из рода цикас иногда расселяются с помощью «водного транспорта». В особенности те, что растут по крутым приморским склонам. Семена у этих саговников обычно крупные, овальные, длиной сантиметров до семи. Под жесткой оболочкой слой плавательной ткани. Она поддерживает семена на поверхности воды три месяца. За это время волны уносят их далеко. Поэтому и расселяются узкой полоской вдоль побережья. Бывает, однако, что вдруг окажутся вдали от берега, километров за сорок или шестьдесят, среди густого леса.

Английский ботаник Г. Ридли заинтересовался: как саговники туда попадают? Однажды он обнаружил заросли цикасов у подножия большой скалы в густом лесу. До моря было 58 километров. Вряд ли животные могли протащить косточки в такую даль через густой лес. Разговорился с местными жителями. Выяснилось, что в далеком прошлом море плескалось у скалы и предки современных жителей привязывали свои челны к камням.

Шли десятилетия. Потоки несли уйму ила и отлагали его на берегу. Берег отодвигался все дальше и дальше. Цикасы оставались там, где росли. Лес обступил и постепенно поглотил их. Очутившись в чаще, во тьме, цикасы потеряли способность давать семена. Ярких шишек на них никто больше не видел.

Но молодняк продолжал появляться. Он вырастал из особых выводковых почек, которые созревали между черешками листьев на стебле. Увы, далеко в стороны цикасы расселиться теперь не могли. Им нужна была помощь зверья, а животные, если и съедали почки, пользы принести не могли: ведь в почках нет твердых косточек, что в семенах. Так и остался островок цикасов у скалы — одинокий, затерянный среди леса.

Из всех саговников самый известный саговник поникающий. Особенно обилен он в Японии, на северных островках архипелага Рюкю. В голодные годы выручает островитян. Когда посевы гибнут от бурь, засух и наводнений, цикас снабжает их семенами. Он-то стихийных бедствий не боится. Семена мелют, подмешивают к другой пище (в чистом виде есть нельзя, можно отравиться!).

Однако добыча семян, операция в общем несложная, связана со смертельной опасностью. Они висят у основания листьев, как грозди фиников (у цикасов шишек нет). Крестьянин берет корзину и лезет. Стволик толст, но невысок. У редких вытягивается на 8 метров. Добравшись до вершины, крестьянин медлит, прежде чем сорвать семена. Среди них часто вьет гнездо ядовитая змея хабу. Она откладывает там яйца и защищает свое достояние, как и все ядовитые змеи. Не один смельчак поплатился жизнью за попытку взять орехи-семена из владений хабу. Поэтому японцы назвали островок Амами, особенно обильный цикасом, цикасовым адом.

К слову говоря, японцы подметили интересную зависимость. Чем больше на островах цикасов, тем меньше островитян, и наоборот. Известную роль в этом играет змея хабу. Однако, пожалуй, более важно другое: цикасы — жители беднейших почв и крутых склонов. Там, где много цикасов, огороды не разведешь. Японцы это учитывают и не особенно стремятся селиться на бесплодных островках. Одним цикасом сыт не будешь.

А теперь о чемпионах из мира саговников. Самым высоким из них, если верить учебникам, считается макрозамия из Австралии. Высота некоторых видов достигает 20 метров. Средняя высота стволов у этого почтенного семейства метра 2–3. В 1957 году официальный журнал королевского ботанического сада Кью в Лондоне назвал другой рекорд — 30 метров. Он принадлежит энцефаляртосу Бартера из Африки. Правда, высота — единственное, чем может похвалиться этот вид. Шишки у него самые обычные. По шишкам рекорд удерживают макрозамии. Длина — до 1 метра, вес — 40 килограммов. Хотя у энцефаляртоса кафрского еще тяжелее — 45 килограммов.

И наконец, возраст. Английский ботаник А. Хаксли называет 14 тысяч лет, но тут же оговаривается, что верить в столь астрономическую цифру очень опрометчиво. До него близкие цифры называли и другие. Начало всему положил случай в горах Тамбурин-Маунтинс в Австралии. В тех местах в тридцатые годы нашего века рос саговник из рода лепидозамия по имени Прадедушка Питер. В высоту Питер достигал 7,5 метра и считался очень древним. Какие-то вандалы срубили патриарха. Это событие так взволновало любителей природы, что посыпались воспоминания о жизни Прадедушки. Быль в них перемешивалась с вымыслом. Ссылались на покойного Чемберлена. Приводили его слова, якобы сказанные в 1936 году, о том, что Прадедушка прожил 15 тысяч лет. Упоминали о некоем Герберте, преподавателе из Квислендского университета, который побывал будто бы на месте гибели Питера и подтвердил, что тот был старейшим живым существом планеты.

Разобравшись во всех этих толках, лесовод Э. Меннинджер сделал вывод: все это басни. То ли Чемберлен решил подшутить над журналистами, то ли ему приписали слова, которых он не говорил. В книге чикагского профессора есть только одна цифра — 500 лет. Примерно так же оценивает предельный возраст саговников и австралийский знаток этого семейства Л. Джонсон. А самые крупные представители из австралийского рода макрозамия живут, кажется, всего 100 лет.

Никто не видел, как умирают секвойи

«Золотая лихорадка», вспыхнувшая в Калифорнии в 1848 году, привлекла массы бродячего люда. Через четыре года на рейде Сан-Франциско гнили сотни кораблей. Их команды бежали в окрестные леса за драгоценным металлом. Один из старателей, некий А. Дауд, отправился в горы, чтобы добыть мяса. Преследуя раненого гризли, старатель уперся в деревянную стену. Подняв голову, увидел, что это не стена, а ствол гигантского дерева. Вдесятеро более толстый, чем доводилось видеть раньше.

Забыв о гризли, Дауд бросился в лагерь, воображая, какой переполох вызовет его рассказ. Но никто не поверил. Тогда, выждав несколько дней, Дауд ворвался в лагерь с другой новостью: «Братцы, гризли с дом высотой!» Тут лагерь не выдержал. Все бросились за Даудом. Он привел их к гигантскому стволу: «Вот, ребята, мой гризли». И грубые, обросшие парни, далекие от сентиментальности, в немом восхищении застыли перед живым монументом.

О случившемся немедленно сообщили газеты Сан-Франциско. И Нью-Йорка. И Лондона. Апрельский день 1852 года вошел в историю как первая встреча белого человека с секвойей гигантской (индейцы знали ее и раньше).

Потом выяснилось, что Дауд не первооткрыватель. В 1833 году увидел секвойи путешественник 3. Леонард, пересекавший горы Сьерра-Невада с востока на запад. Правда, он встретил другую рощу — Марипоз, в 50 милях от Калаверской, которую обнаружил Дауд. Она находилась вблизи современного Йосемитского национального парка. Там росли такие же 100-метровые исполины, что и в Калаверской роще, и такой же неправдоподобной толщины. Леонард написал о них книжечку в 87 страниц. По иронии судьбы она осталась незамеченной. Обнаружили только в 1904 году!

Рощицы Дауда и Леонарда были первыми ласточками. Затем их стали открывать все чаще. К 1870 году число рощ достигло 72. Эта цифра удержалась до наших дней. Все рощи на западной покати Сьерра-Невады на высотах в полторы — две с половиной тысячи метров. Тянутся прерывистой полосой в 420 (418,3) километров. Самые крупные — в национальных парках «Секвойя» и «Королевский каньон». Почти все остальные тоже в национальных парках и в государственных лесах. Выкупить их у владельцев стоило немалых усилий и средств. Зато теперь нескончаемый поток туристов движется через заповедные рощи, и затраты давно окупились.

Самые крупные деревья получили собственные имена. И странно, что до сих пор нет единого мнения, какой же предельной высоты достигают гигантские секвойи. Грубо округляя цифры, можно было бы считать, что 100 метров. Американская лесная ассоциация опубликовала в 1961 году список деревьев-чемпионов. Там есть и гигантская секвойя. Высота — 82 метра. Видный американский специалист-лесовод Э. Меннинджер приводит еще две цифры. Одну из них сообщил журнал «Нэшенел джиогрэфик» — 87,7 метра, другую — сотрудник Национального парка секвой У. Фрай (120 метров, упавшее дерево).

Немало споров было и в отношении возраста. Называли 5 и 6 и даже 8 тысяч лет. Сейчас сошлись на том, что ныне здравствующим гигантам не более 3500 лет. Правда, упоминают нередко старого ботаника Д. Мьюира. Он в 1880 году насчитал на свежем пне гигантской секвойи 4 тысячи годичных колец. До сих пор ищут этот выдающийся пень, но пока не нашли. Тех же, кто не желает расставаться с прекрасной мечтой о 5—8-тысячниках, можно утешить. Хоть их и нет на Земле, но они могли быть и могут быть в будущем.

«Еще никто не видел гигантскую секвойю, умирающую по старости, — утверждает главный лесничий Национального парка секвой Р. Росс. — Те же стволы, которые покоятся на земле, упали не из-за возраста, а по причине стихийного бедствия».

При таких почтенных показателях высоты и возраста все остальные части дерева отличаются умеренностью. Хвоя мелкая, чешуйками, как у можжевельника. Шишки не больше, чем у сосны обыкновенной. Форма иная. Не конус, а бочонок. Семена мельчайшие. В одном грамме 400 штук. Правда, зверье находит их заслуживающими внимания и заготавливает на зиму. Дугласова белка прячет семена в лесном войлоке, как наша кедровка. Лесники в шутку зовут зверька главным лесничим Сьерры. Осенью в лесах шум. Сыплются сверху чешуйки. Это главный лесничий потрошит шишки, выковыривая семена, и очищает их от крылышек.

Однако как ни старается пушистый зверек, а КПД его очень мал. Всходов в лесу почти нет. Может быть, поэтому и рощиц мамонтовых деревьев так мало, да и в них никогда деревья секвой не стоят тесными легионами, как у наших сосен, елей и пихт. Всегда перемешаны со своими вечнозелеными спутниками. Калифорнийцы шутят: «Те, другие, выглядят среди секвой как тонкие травки среди стеблей индейской кукурузы». Только на пожарищах, где обнажается почва и много света, в полку секвой прибывает. Но в сыром углу, где живут эти мафусаилы, пожары случаются не так уж часто.

Теперь вернемся к временам «золотой лихорадки». Не успели еще золотоискатели унять волнение от встречи с древесными мастодонтами, как уже нашлись деловые люди без излишней сентиментальности, готовые превратить тысячелетнее творение природы в тару для ящиков, подпорки для виноградных кустов или просто в дрова. Для начала решили сделать выставку, показать американцам, что за чудо растет у них в горах. В Сан-Франциско и Нью-Йорке уже готовились к приему гигантского ствола. Когда же взялись за дело, выяснилось, что повалить мафусаила совсем не просто. Не созданы еще пилы, способные распилить десятиметровую толщу.

Пилу заменили сверлами. 22 дня пятеро молодцов сверлили. Продырявили насквозь. Но дерево держалось. Рухнуло, лишь когда поднялся ветер. Удар о землю был подобен землетрясению. Ствол разломился на несколько кусков, и они наполовину вошли в почву. Вывезти из леса обломки не удалось. «Ботаническая трагедия», — писали газеты. Она произошла летом 1853 года. Каков итог? Удалось доставить на выставку только кору. Сняли ее по частям. В Сан-Франциско из нее собрали огромную круглую комнату, высотою в 7 метров. Внутри поставили пианино и устроили сиденья для 40 зрителей. Вокруг пианино уместилось 140 человек. Оставшийся пень превратили в танцплощадку. На ней помещалось 16 пар и еще оставалось место. Рядом предприимчивый делец выстроил отель, и поток туристов приносил немалый доход.

Нашелся вскоре другой вандал, некий Д. Траск, решивший обогатиться за счет мафусаилов. Он выбрал самое крупное дерево — «мать леса». Оно возвышалось на 98 метров. Забив в ствол железные скобы, он добрался до сорокаметровой высоты, содрал всю кору и отправил ее в Лондон. Обычно деревья с содранной корой умирают. «Мать леса» не погибла. Заживо ободранная, она стояла, не желая расставаться с жизнью.

В роще Марипоз, которую открыл 3. Леонард, ее владелец проделал туннель сквозь самое крупное дерево. Размер туннеля позволял проехать на любом виде транспорта. Прошло сто лет. Поток машин бесконечной вереницей движется сквозь живые ворота, а дерево все так же гордо несет свою крону.

Еще один пример поразительной живучести мамонтовых деревьев связан с именем траппера А. Смита. Он обнаружил пустоту в одном из стволов — память о некогда бушевавшем пожаре. Выгоревшая часть оказалась 35-метровым гротом, больше современной двухкомнатной квартиры. Смит использовал ее как охотничью избушку. Прожил в ней три года. Как-то налетел ураган. Ломались и падали сучья. Рядом рухнули два громадных дерева. Смиту казалось, что раненый великан, приютивший его, может в любую минуту повалиться. Однако подточенный огнем старец выдержал напор вихря.

И вот эти-то уникумы стали рубить просто ради древесины. Рвали динамитом. Древесина оказалась никудышной, годной разве что на виноградные колья. Рубили и ради кольев. В 1854 году опомнились и вроде бы наложили запрет на дальнейшее разбазаривание долгожителей. Однако несмотря на запрет, продолжали рубить и дальше. И до сих пор рубят. Правда, теперь, кажется, немного и в основном на сувениры.

В когорте мафусаилов не только гигантские секвойи. Есть еще и другой вид секвойи — вечнозеленая. Американцы в просторечии зовут ее редвудом, или красным деревом. В толщину редвуд никогда 10 метров, как мамонтово дерево, не достигает. Вполовину тоньше. Зато метров на 10–12 выше. Рекордная высота, кажется, 111 метров, хотя называют и большие цифры. Возраст тоже вдвое меньше. Четырехтысячников здесь нет. Только один экземпляр в Ричардсоновской роще дожил до 2200 лет.

Хвоя редвудов больше походит на еловую, на маленьких веточках. Так целыми комплектами и опадает. Шишки помельче, чем у гигантской секвойи. Семян по 5 миллионов на одном дереве. Но если бы их не было, редвуды не остались бы без молодой смены. У них бывает еще и поросль от пня, как у наших берез. Даже поваленное дерево дает поросль.

Редвуды расселились в Северной Америке гораздо шире, чем их собратья мамонтовы деревья. Заполонили туманный пояс на Калифорнийском побережье. Их там 400 тысяч гектаров. Вдесятеро больше, чем мамонтовых. Обнаружили редвудов где-то в самом начале прошлого века наши соотечественники по реке Русской возле форта Росс. Там и церквушку построили, жива до сих пор. Покинули форт в 1841 году. А затем началась «золотая лихорадка» и с нею рубки. Рубили кто сколько хотел. К 1917 году половины лучших массивов как не бывало. Близился конец редвудового царства. Тогда в 1920 году создали Лигу спасения редвудов. Она собрала средства и выкупила часть лесов. Сделали их памятниками природы.

В семействе таксодиевых, куда относятся наши мафусаилы, есть еще и их близкий родич — метасеквойя.

Сначала ископаемая, потом живая

История с метасеквойей похожа на детектив. В 1941 году японский ботаник Ш. Мики описал ее как ископаемую. Установили: жила 70 миллионов лет тому назад. И в том же году в горах Китая нашли живую. Сначала стало известно о трех деревьях возле деревушки Маотаочи на границе провинций Хубей и Сычуань. Потом выяснилось, что местным жителям метасеквойя давным-давно знакома. Рубили ее на дровишки. Рассаживали по кромкам рисовых полей. Именовали «водяной пихтой», потому что растет по берегам ручьев и речек.

Странно, что ботаники так поздно обнаружили метасеквойю. Ведь она не малая былинка. Стволы высотой метров 35. Диаметр два метра. Яркий ствол с красноватой корою. С весны до осени дерево несколько раз меняет свой наряд: сначала зелень нежно-фисташковая, потом обычная, осенью хвоя становится розовой и красной. И только зимой крона оголяется, как у нашей лиственницы. Цветет весной, осенью созревают семена.

Из-за семян возник конфликт между двумя видными американскими ботаниками. Цепь событий, последовавших за этим, окутана тайной, полностью не расшифрованной до сих пор. Началось с того, что Э. Меррилл, директор всемирно известного дендрария «Арнольд Арборетум», отправил в рощу метасеквойи экспедицию собрать семена. В 1947 году семена собрали. Правда, не очень много. Около килограмма. Роща небольшая — около тысячи деревьев. Получив семена, Меррилл разослал их по другим ботаническим садам. Часть семян выделил своему коллеге по работе Р. Чани — заведующему отделом ископаемых растений в Калифорнийском университете.

Чани поблагодарил, а вскоре явился к Мерриллу и огорошил его сообщением об отъезде на родину метасеквойи. На сбор семян. Дело происходило в самом начале 1948 года. Естественно, что Меррилл удивился: какие семена ранней весной? Ведь метасеквойя наверняка еще только цветет. Однако Чани и слышать не хотел об отсрочке. Мало ли что может случиться? Вдруг еще кто опередит? Добыв нужную сумму денег у Лиги спасения редвудов, он ринулся за океан. И вот позади длинное и опасное путешествие. Раскисшие от дождей дороги. Горные кручи. Встречи с бандитами. Беспрерывные ливни. Три дня, проведенные в рощи метасеквой.

Дома Чани ждала восторженная встреча. Выступления по радио. Статьи в газетах. Писали о Чани. Писал и он сам. Сенсация! В одном из выступлений Чани упомянул о том, что вывез из Китая четыре крошечных деревца метасеквойи в плетеной корзине. И мешочек семян. 25 тысяч штук.

Меррилл не верил своим ушам, когда услышал о мешке с 25 тысячами семян. Он-то отлично представлял, что Чани не мог вывезти семена весной. Где их взять? Если бы он дождался осени… Но он пробыл в роще метасеквой всего три дня. Единственный источник семян — экспедиция «Арнольд Арборетума», откуда Чани получил свою долю.

Зачем понадобилось Чани заявлять о мешке с 25 тысячами семян, Меррилл догадывался. Его коллега слишком тщеславен. Больше всего на свете любит паблисити — популярность. Ради нее он пустился в рискованное путешествие. Ради нее во всеуслышание заявил о семенах. От расстройства у Меррилла поднялось давление, и вскоре он умер. Чани же избрали председателем Лиги спасения редвудов, и последние 15 лет он жил, пользуясь почетом и известностью.

Уже после смерти Чани, в 1971 году, один из журналистов попытался выяснить истину. Мешок с 25 тысячами семян не давал покоя. Привозил или не привозил? Если привозил, то почему упомянул о нем лишь один раз? И как упомянул? Очень подозрительно. Он нигде не писал и не заявлял, что собирал семена. Он сказал, что вез с собой мешочек семян. Но, может быть, семена были совсем другие? Не метасеквойные? Если же он вез именно их, то где взял? Весной с деревьев их не соберешь. Или он ползал на коленях, выискивая прошлогодние в лесной подстилке? Но где же набрать такую уйму? Если же ему их подарили в Китае при отъезде, то почему ни он, ни его коллеги ни разу об этом не обмолвились?

Допустим, что Меррилл прав и Чани ничего не вывозил, кроме четырех сеянцев в плетеной корзине. Откуда же тогда он брал ту уйму семян, которые рассылал, вернувшись из Китая, по разным адресам? И журналист делает вывод: с незапамятных времен мифы было очень трудно разоблачать. Кажется, что это вполне приложимо к истории с метасеквойей.

Но оставим детектив на совести его героев. Сейчас метасеквойю развезли по всему субтропическому поясу. Растет она и у нас на Черном море. В северных странах с мягким климатом ее сажают в 160 километрах от Полярного круга.

Оттесненный в воду

В пойме реки Миссисипи и на юге Флориды, в трясинах, где вода стоит бóльшую часть теплого времени, растут леса из болотного кипариса, не похожие ни на какие другие леса мира. Двухметровой толщины стволы устремляются ввысь метров на сорок. Вместо листопада веткопад. Молодые веточки опадают вместе с краснеющими листочками. Вокруг ствола торчат из воды деревянистые колья. Если нужно перебраться через болото, местные жители идут по ним смело, без боязни. Знают, что это отростки обычных корней, устремленные вверх. Они выдерживают любой груз.

Прежде считали, что «колья» — это дыхательные корни, нужные дереву, чтобы обеспечить газообмен, когда в лесу стоит вода. Трудно не согласиться с этим. Стоит только сравнить, как ведет себя болотный кипарис в трясинах и на тех местах, где посуше. В трясинах вода стоит высоко и колья вытягиваются на метр-полтора. На незаливаемой почве они едва выдаются из земли. В том, что это так, убедиться нетрудно. Стоит только войти в наш парк «Южные культуры» возле Адлера. Там растет большой болотный кипарис. Воды или трясины под ним нет, и воздушные корни-колени едва заметны. Они кажутся булыжниками, вросшими в землю.

Современные ботаники относятся к «кольям» осторожнее. Рассуждают так: может быть, в прошлом они и служили для дыхания, но теперь нужды в этом нет. Для газообмена служат специальные дыхательные корешки, юбочкой охватывающие нижнюю часть стебля на урезе воды. Но зачем тогда «колья»? Никто на это пока ответа не дал. Специалисты своего дела, американский лесовод Э. Меннинджер и эколог Р. Добермайр, обошли этот вопрос молчанием.

Стоит добавить, что трясина вовсе не любимая обитель болотного кипариса. Гораздо лучше он чувствует себя на сухопутье, если только почва там не бесплодный сухой песок. Но с плодородных земель его вытесняют и сталкивают в болото лиственные породы. Трудности в болотах немалые. В особенности с появлением молодого поколения.

Каждую осень к ноябрю в широкой кроне кипариса созревают коричневые деревянистые шишки с вишню величиной. В каждой десятка два или три семян. Есть у семян маленькие крылышки, но, кажется, они не очень нужны. Семена далеко не улетают. Сыплются тут же, в болото.

Если упадут на подушку белого мха сфагнума, то прорастут. Если попадут в воду, то она унесет их вдаль.

В воде могут лежать три года и не испортятся. Когда наконец схлынет паводок и обнажится земля, прорастут. Появятся малютки-таксодиумы. Они должны рывком вырасти на такую высоту, чтобы стать выше следующего затопления. Пусть даже новый паводок замочит стволик, должен остаться незамеченным самый верхний кончик побега. Если останется сухим, даст новый побег, и тогда вода ему уже не страшна.

Если же вода покроет всего малютку, тогда ему конец.

Спасшись от затопления, молодой таксодиум еще не получает полной гарантии на жизнь. Впереди подстерегает много бед. И главная — болотное зверье: водная крыса нутрия и болотный кролик. Нутрия обгладывает сочную, мясистую кору на главном корне, а мелкие корешки отправляет в рот целиком. Кролик уплетает мягкие стебли с тонкими веточками.

Казалось бы, для малюток нет спасения. На самом деле все обстоит более или менее благополучно. Нутрия кормится сеянцами таксодиума в мелкой воде и на суше появляться не любит. Кролик же без особой нужды в воду не лезет. Если нутрия и обгрызет корешки, то не целиком, а наполовину. Вершки остаются, и сеянец, немного переболев, возвращается к жизни. То же самое и с кроликом. Когда он обгрызает вершки, почва уже суха, и нутрия корешки не трогает. Обгрызенная часть дает новый побег. Как говорится: и волки сыты, и овцы целы. В природе разве может быть иначе?

И вот что замечательно. Молодая поросль на обгрызенном стволике растет гораздо быстрее, чем обычно. Так быстро, что в год откладывается не одно годичное кольцо древесины, а два и даже три. Эти ложные кольца долгое время вводили в заблуждение лесничих. Возраст деревьев всегда у них получался завышенным. Ведь поросль таксодиум дает лет до 200. А за это время обгрызть могут не раз, да и срубить тоже.

Решили тогда понаблюдать на плантациях, сколько у таксодиума ложных годичных колец. Оказалось, в полтора раза больше истинного количества.

Теперь, высчитывая возраст по кольцам, приходится делать поправку. Но и при таких уточнениях старым деревьям бывает много лет. 400–600 лет — дело обычное. А недавно в Теннесси нашли 1300-летнее дерево. Толщина его достигает трех с половиной метров. Его назвали «Гигант Теннесси».

Другой таксодиум (всего их три) — болотный кипарис мексиканский. Обитает в Мексике. Леса его поднимаются в горы до 1500 метров. Стволы так же высоки, как у болотного кипариса, и еще более толсты. Нет только дыхательных корней. Самый известный экземпляр сохранился вблизи деревушки Эль-Туле. Толщина — 16 метров. Возраст — не то 2, не то 4 тысячи лет. Некоторые предполагают даже, что 7 тысяч. Точный возраст, однако, вряд ли удастся установить. Мексиканцы держат дерево под строжайшей охраной и никому не разрешают прикасаться к эль-тульскому Голиафу, а тем более бурить его, чтобы определить возраст.

Однажды гиганту нанесли телесное повреждение. Рана до сих пор не зарубцевалась, а прошло уже сто с лишним лет. Досадно, что увечье нанес не какой-то безвестный хулиган или человек, не искушенный в биологии, а умнейший из географов своего времени, сам А. Гумбольдт. Он совершил святотатство не ради научных целей, а просто так, созорничал по молодости. Вырубил кору до древесины и начертал там свое имя (случается же такое!). Говорят, дереву удалось залечить лишь края раны и только крайние буквы исчезли под нарастающим слоем защитной ткани.

Обычный таксодиум — болотный кипарис — гораздо крепче. Он, можно сказать, чуть ли не чемпион по залечиванию ран. И вообще неприхотлив. В 1770 году натуралист Д. Бартрам проезжал через Флориду. Залюбовался деревьями таксодиума, отражающимися в воде болот. Несмотря на старость и зияющие дупла, кроны нежно зеленели, и с них свешивались длинные серебряные нити испанского мха — тилландсии. Бартрам спрыгнул в воду и выдрал небольшой сеянец, решив пополнить коллекцию своего сада. Сунул в кожаный мешок и пристегнул к седлу. Ехал потом много дней, пока добрался до Филадельфии. В саду воткнул питомца кое-как, не надеялся, что приживется. Однако малютка укоренился и вырос в громадное дерево 50 метров высотою.

В той же Филадельфии на углу 13-й улицы и Локуст-стрит было посажено другое дерево таксодиума. Место выбрали неудачное: дым, копоть, пыль. Правда, вскоре улицу заасфальтировали и пыли не стало, зато лунку вокруг ствола оставили такую маленькую, что не проходил ни воздух, ни вода. Вдобавок по соседству оказалась кирпичная стена, не дававшая развиваться корням. Самое худшее, однако, было то, что к стволу постоянно привязывали лошадей приезжавшие в город фермеры. Кони грызли ствол, оставляя рваные раны. Непостижимым образом дерево успевало зарубцовывать повреждения и выглядело вполне здоровым. Очевидец содеянного лесовод С. Детвилер уверял, что никакое другое из американских деревьев не смогло бы устоять на злосчастном углу.

Кроме секвой, метасеквой и болотного кипариса, в семействе таксодиевых есть еще несколько выдающихся деревьев. Одно из них — куннингамия из Южной Азии, дерево высокое, метров под пятьдесят. Хвоя на ветках широкая и плоская, почти невесомая. Осенью краснеет и падает вместе с ветками. В наших южных парках багрово-рыжие опавшие ветки лежат, как перья жар-птицы. Садовники тут же сметают их как ненужный хлам.

Арча — дерево социальное!

В 1933 году в Ленинграде проходило большое совещание по проблеме Таджикистана. Выступали крупнейшие специалисты страны. Глава советских ботаников академик В. Комаров рассказывал о богатствах поливных земель. Орошение — это хлопок, сады, виноградники… Все будет, если не забудем об арче.

— Арчи из садов не видно, — сказал академик, — и садоводы о ней не вспоминают. А ведь именно она — ключ к поливному земледелию. Это дерево скрепляет корнями скалы и камни, накладывает на них почвенный слой и правильно распределяет осадки.

Для тех, кто незнаком с арчой, поясню. Это можжевельник. Не тот маленький колючий лесной кустарник — можжевельник обыкновенный, который знаком многим жителям нашей страны, а дерево, часто весьма крупное, метров до 10, а то и 20 высотой. Толщина достигает метра. Ягоды сизые, как черника, сладкие, как виноград, с запахом смолы. Дерево горное. На скалистых кручах темными мазками раскиданы их разлапистые силуэты, как наспех сметанные черные копны. Кроны до самой земли. Нижние ветви ложатся на камни. Ствола иной раз за ними и не видно. Лепятся темные фигуры по крутым склонам, далеко друг от друга, соблюдая дистанцию, как на шахматной доске.

Многих ботаников вводила в заблуждение шахматная расстановка фигур. Даже классик советской ботаники, профессор М. Попов, допустил оплошность. Заявил, что арча — дерево не социальное и не может создавать сомкнутого леса. Такова, по его мнению, биология дерева, его наследственность. А уж он-то исходил пешком чуть ли не всю нашу страну. И Среднюю Азию тоже. Мысленно взором умел охватывать весь земной шар и легко разбирался в самых запутанных ситуациях.

Все-таки оказалось, что арча — дерево социальное, общественное, лесное. Сомкнутый лес образовать может. Нашли такие леса, хоть и не сразу. Почему же не встретил их Попов? Да потому, что осталось их слишком мало. Повырубили в прежние века, повыжгли. А молодняк погубил скот. Остались отдельные деревья в самых недоступных местах. Там, где почвенный слой слишком тонок, чтобы мог вырасти сомкнутый лес.

Итак, надо было помочь арче вернуть утраченные позиции. Взялись за это дружно, сразу же после ленинградского совещания. Только дело оказалось не таким простым. Древовидные можжевельники отказывались расти там, где процветали миллионами лет. Посевы не удавались. Семена не прорастали. Посадки гибли. Еще и война помешала.

Научились выращивать арчу в горах совсем недавно. Уже планируют под посадки тысячи гектаров. Я видел по дороге на Памир, за городом Ош, питомники, где всходы капризного дерева зеленеют на грядках так же густо и пышно, как у нас на огородах морковка. Хотя и теперь еще не все решено и нет-нет да и приходится созывать всесоюзные совещания по арчовой проблеме.

Может быть, проблема разрешилась легче и быстрее, если бы в свое время вспомнили о тех, кто тысячелетиями разносил арчовые семена и обеспечивал будущее древовидным можжевельникам. Только в 1972 году на совещании в Киргизии ботаник В. Падалко упомянул о разносчиках, рассказав кое-что из своей практики.

Он работал в отрогах Тянь-Шаня, в Чаткальских горах. Создавалась защитная система против селей и оползней. Сажали все, что можно. Те породы деревьев, что быстрее закрепляются на склонах. В первую очередь белую акацию. Уже в пяти-семилетнем возрасте она смыкается кронами.

Проходя по акациевой рощице, Падалко заметил несколько сеянцев арчи, неведомо как проникших в рукотворный лес. Подсчитал непрошеных гостей. Не так уж мало: 2 тысячи штук на гектаре. Вид вполне здоровый. Под пологом акации как не благоденствовать!

Тень как раз такая, как нужно, умеренная. И солнце не палит, и света довольно. Смолоду для арчи это очень важно. Одна беда — сеянцы едва от земли видны. Но это уже вина лесников. Косят траву, чтобы акацию не задавила, невзначай и арчу срезают. Она и не может быстро подняться. Зато там, где не срезают, растет в высоту быстро.

Ботаник нашел даже двухметровые стволики. На них уже и шишкоягоды созрели. Раскопал почву, увидел: корни арчи тянутся к акациевым. Может быть, черпают оттуда запасы азота? Может быть, потому и растут быстрей обычного? Ведь акация — дерево бобовое. Азотособиратель.

Ученый сделал вывод: там, где трудно, где арча не появляется годами, верный способ вернуть ее — создавать островки белой акации. Он проверял, так ли ведут себя другие породы деревьев по отношению к арче. В соседних рощицах из урюка, из ясеня и вяза-карагача пусто. Никаких вселенцев нет. Нет и арчи.

А теперь о разносчиках. Падалко только намекнул, что семена арчи натаскало зверье. Но какое? Обратимся за советом к классику лесоводства ленинградскому профессору М. Ткаченко. Его учебник по лесному делу самый объемистый, самый полный. Настоящая энциклопедия. Ткаченко высказался очень определенно. На первое место поставил топтыгина. Любит мишка арчовые ягоды, посасывает их, как карамель. Семена глотает, и они следуют через его кишечник без помех. Профессор О. Агаханянц, полжизни отработавший в горах Средней Азии, постоянно встречал кучи медвежьего помета с арчовыми семенами.

Правда, специалисты расходятся во мнениях по поводу лесокультурной деятельности косолапого. Те, кто не признает его больших заслуг в деле распространения арчи по нашим южным горам, в общем тоже не против топтыгина. Эти ученые лишь считают, что самих медведей в горах Средней Азии осталось слишком мало. И хоть каждый из косолапых работает «не покладая рук» на арчовой ниве, общий результат не слишком велик. Впрочем никто, кажется, не проверял медвежью деятельность день за днем.

Вторыми благодетелями арчи в списке Ткаченко числятся птицы. Пернатым пища требуется концентрированная, калорийная. Поев одной травки, далеко не улетишь. Энергии расходуется много. И в этом смысле шишкоягоды арчи — еда идеальная. Правда, нет у них яркой окраски, но пернатые отлично умеют находить их. Налетают на арчу во множестве. Соответственно и посевы делают тоже массовые. Оставляют помет с семенами не где попало. Имеют пристрастие ко всяким пустырям, заброшенным огородам, а в особенности к запущенным садам.

В Северной Америке лесоводам хорошо памятны события, которые разыгрались в конце прошлого и начале нынешнего века. Участники событий: с одной стороны, местный виргинский можжевельник — красный восточный кедр, с другой — пернатые. Некогда возле озера Мичиган был большой яблоневый сад. В конце века сад забросили, и он зарос травой. Вскоре заметили, что среди травы начал появляться красный кедр.

Его семена приносили птицы с берегов Мичигана, где росли взрослые деревья. 17 видов птиц трудилось на благо вирджинской арчи — виргинского можжевельника. Кого только не было! Курсировали дрозды и кедровые свиристели, появлялись и исчезали пурпурные чечевичники и желтоголовые славки, белохвостые куропатки и мимусы-пересмешники. В общее дело включились дятлы, воробьи и обычная черная ворона.

По 50 штук птиц садилось на дерево можжевельника. За день очищали его полностью от ягод. А затем брали курс на сад. Потом там находили под каждой яблоней по нескольку всходов, иной раз штук по 20, а уж по два-три обязательно. Деревца-новоселы успешно конкурировали с задерняющей землю травой и понемногу выживали ее, что для яблонь было, конечно, очень полезно.

Такие сообщения в начале века шли потоками из каждого штата восточнее реки Миссисипи. Причем в садах арча появлялась даже в большем количестве, чем в самом арчовом лесу! Тень яблони на первых порах оказалась великолепной защитой. Не хуже, чем тень белой акации в Чаткальских горах Тянь-Шаня. Мичиганцы попытались сравнить, насколько важна сама яблоня для молодой арчи. Они подсчитали, как изменяется число сеянцев от ствола к границе тени. Цифры показали: в тени их много, на солнышке почти нет.

Ну а какова норма выработки у птиц? Сколько семян птица способна пропустить через свой желудок и как долго семена остаются внутри кишечного тракта?

Для этой цели наловили самых деятельных нахлебников виргинского можжевельника — ампелисов и посадили их в вольеру. Насыпали туда можжевеловых ягод. Наблюдали с 9 утра до 2 часов дня. Одна птица пропустила через себя почти тысячу ягод. Если учесть, что в ягодах может быть по 10 семян, значит, за половину дня ампелис может высеять 10 тысяч штук. Если все прорастут и каждый даст всход, будет отличный лес.

Однако вернемся в мичиганские сады. Что ждет их в будущем? Арча как более тенистое дерево начнет постепенно вытеснять яблоню, и та исчезнет. И никто не узнает, что на месте арчевника некогда цвел сад и в нем собирали яблоки. Таков ли был конец садов возле озера Мичиган, не знаю. История, которую я здесь пересказал, происходила в 1910 году. С тех пор никто о заросших садах больше не писал. Откуда же такая уверенность, что пересилит арча? На этот счет могу предоставить слово свидетелю, который хорошо изучил взаимоотношения арчи и яблони (правда, другой яблони — Сиверса!) в горах Средней Азии, В. Запрягаевой.

Профессор В. Запрягаева, лучший знаток плодовых деревьев этого края, рассказывает, что арча разделывается с яблоней быстро и бесповоротно. Яблоня Сиверса растет в кленовых лесах Таджикистана. Пернатая свита арчи натаскивает под яблоневую тень остатки своего обеда. Вырастает арчовый молодняк. Постепенно он выживает свою опекуншу. В смешанных кленово-арчовых лесах яблоня Сиверса еще встречается, а в чистых арчовниках ее уже и след простыл. Вытеснила арча.

Бывает, что древовидные можжевельники растут по соседству с тополем или березой в горных долинах. Река в долине постепенно, хоть и очень медленно, пропиливает себе русло все глубже и глубже. Уровень грунтовых вод опускается. Почва делается суше. Тополь и береза сразу чувствуют перебои в водоснабжении. Начинают чахнуть, хиреть. Можжевельник, напротив, к сухости привычен. Ему она если и не на пользу, то, во всяком случае, не помеха. Постепенно завладевает территорией.

А вот что произошло возле озера Севан. Когда стали спускать этот горный водоем, обнажился участок дна. И вскоре широкой полосой в 50 метров на многие километры вдоль старой береговой линии заселился арчовый молодняк. Не на гладком и ровном песчаном пляже, а возле крупных булыжников полуметровой высоты. Подле камней в летнюю жару прохладнее, да и влаги побольше. Замечательно, что на коренных склонах Севана, которые не скрывались под водой, арчового молодняка почти нет. Кто занес семена? Об этом можно только гадать.

Однако будем объективны. Всякие пертурбации в ландшафте отнюдь не всегда на пользу арче. Столь же часто бывает и наоборот. Нередко арча гибнет вроде бы без видимых причин, внезапно, целыми массивами.

Об одном из таких случаев поведал в 1947 году в журнале «Пустыня» американский биолог Т. Ричардсон. Проезжая по реке Колорадо в штате Аризона, он услышал от спутника-индейца, что в горах есть мертвый можжевеловый лес, погибший много лет назад. «Деревья умерли от страха, — добавил индеец. — Такова легенда». Заинтригованный биолог поспешил к лесному кладбищу. Его взору открылись тысячи сухих стволов, корявых и приземистых (горная почва бедна!). Ни кусочка коры не сохранилось на них, видимо, катастрофа произошло лет 30 назад. Добравшись до населенных мест, Ричардсон осведомился о причинах внезапной смерти леса.

Старожилы называли разные причины. Один считал, что это подземный пожар, другой ссылался на нападение почвенных насекомых, повредивших корни, третий утверждал, что сам видел, как упал метеорит и опалил зелень. Были и другие мнения: объел скот с голодухи, усох лес от трехлетней засухи.

Биолог вернулся на лесное кладбище и проверил все эти предположения. Увы, ни одно не оправдалось. Если бы засуха — погибли бы соседние живые леса. Если бы метеорит — остались бы явные следы падения. Скот вообще не любит можжевеловую зелень и тем более не может объесть ее нацело. Подземный пожар оставил бы в почве угли, а их не оказалось. Поврежденных корней тоже не обнаружил. Ричардсон резюмировал так: «Пока не найдется лучшего объяснения, придется принять индейскую легенду, что деревья умерли от страха».

Нечто подобное случалось с арчовниками и у нас. Памирский ботаник Г. Ладыгина столкнулась с лесными кладбищами возле ледника Федченко, где редко ступала нога человека. Километр за километром тянулись серые скелеты можжевельников: то прямые как свечи, то распластанные и корявые. Без единой зеленой веточки, сухие как сухари. Их даже не срубили на дрова. Некому рубить. Люди близко не живут.

Причина гибели? На этот раз предположили, что виною слишком быстрое поднятие гор. В Средней Азии горы поднимаются и сейчас, можжевельники, естественно, следуют вместе с ними и постепенно «въезжают» в слой более холодного климата. И в один прекрасный день усыхают от холода.

Впрочем, не все ботаники уверены, что гибель арчовников связана с излишне быстрым ростом гор. И саму быстроту, кажется, преувеличили. Геофизики выяснили: в районе ледника Федченко горы поднялись за последние 10 тысяч лет всего на 200 метров. Эта ничтожная прибавка, по-видимому, не принесла вреда арче. Скорее всего в гибели можжевеловых лесов повинны более прозаические причины. Скажем, свалилась лавина, образовалась запруда. Арчовник на время затопило, и он усох. Такую запруду профессор О. Агаханянц сам видел возле ледника Гармо. А мог быть еще и оползень. Мог, пульсируя, подвинуться ледниковый язык. Мало ли всяких случайностей?

В лесном деле бывают очень трудные взаимосвязи, распутать которые сразу не всегда удается. Для подтверждения сказанного предоставим еще раз слово ленинградскому профессору М. Ткаченко.

Он рассказывал, что в Казахстане птица клушица перелетает большими стаями, разгребает в поисках насекомых слой грубого гумуса под арчой и содействует ее возобновлению. В то же время в Туркменистане самосев арчи отсутствует по милости животных. Дикие свиньи и дикие курочки забираются под кроны можжевельников и буквально переворачивают землю, выцарапывая каждую ягодку. Где уж тут появиться всходам.

Однако и в том и в другом случае арча не исчезает. Если дикие курочки и съедят все ягоды под арчой, то семена-то не съедят, а разнесут по окрестностям. В Техасе лиса тоже истребляет ягоды древовидного можжевельника (хоть и не вегетарианка, зато сладкоежка!). Потом по лисьим тропкам выстраиваются цепочки арчовой молоди. С лисой в лесопосадках соревнуются в Техасе еноты и дикие коты.

Подведем некоторый итог. И в западном полушарии и у нас, в восточном, древовидные можжевельники имеют многочисленную свиту, которая тайно разносит семена. Несут не куда попало, а в места строго определенные. В яблоневые сады. В рощи белой акации. В другие не несут. Не использовать ли нам эту даровую рабочую силу? Жаль только, что о жизни зверья мы знаем еще очень мало.

Известно около 70 видов можжевельников. Почти все — в умеренной зоне северного полушария. Немногие — в тропических горах Центральной Америки, Вест-Индии или Восточной Африки. У нас в стране — 20 видов. Из древовидных в Средней Азии самые крупные: урюк-арча (с урюком-абрикосом ничего общего!) — можжевельник туркестанский, кара-арча — можжевельники туркменский и зеравшанский и саур-арча — можжевельник полушаровидный. Достигают в высоту 10 метров, иной раз и 20. Живут долго, лет до 700. На Кавказе и на Южном берегу Крыма растет самый крупный можжевельник — вонючий. Пониже можжевельник высокий.

Альвары под контролем овец

Пытаясь развести арчу в горах Средней Азии, лесоводы еще в прошлом веке терпели неудачу за неудачей. Пробовали развести ее в природе (забывая о зверье!), но и тут была масса неясностей. Почему не возобновляется под собственным пологом? Почему возле озера Сары-Чилек растет только на южных склонах, а в других горах и на северных? Почему иной раз на хороших почвах стелется как стланик, а на тощих, плохих выправляется в стройное и высокое деревце?

Особенно удивляла арча туркестанская. Некоторые ботаники ее вообще за дерево не считали. В Заилийском Алатау ее ползучие кусты создавали непроходимые чащи. Лет им было 100–150, а над землей поднимались едва на полтора-два метра. И здесь же, рядом, ель тянь-шаньская устремлялась ввысь на 30 метров! Зато в Киргизском Алатау в таких же с виду горах туркестанская арча выправлялась и росла стройным деревом в 15 метров высотой. Иной раз сталкивались с ситуацией еще более непонятной. На глубоких черноземовидных почвах арча лепилась в виде подушек, а по соседству, на голой скале, превращалась в обычное дерево, хотя по логике вещей должно быть как раз наоборот.

Ключ к разгадке нашел известный геолог Д. Мушкетов. Он обратил внимание на кислотность почвы. Там, где почвы кислые, хорошо растет тянь-шаньская ель, но плохо арча. А на щелочных, известковых грунтах, пусть даже там и почвы-то почти нет, одна щебенка, арча благоденствует. Если грунт был щелочной, но обильные осадки вымыли щелочь, что бывает на северных склонах, арча уступает позиции тянь-шаньской ели.

И вообще, известь играет в жизни можжевельников исключительную роль. В том, что это действительно так, можно убедиться и не лазая по горам Средней Азии. Можно сесть на автобус и проехать по дорогам северной Эстонии. Промелькнут по сторонам густые сосняки с рыжиками и волнушками, пшеничные и ржаные нивы, развалы валунов, которые оставил последний ледник. Картины, знакомые и по иным местностям. И вдруг перед глазами предстанет зрелище невиданное и вначале непонятное. Автобус помчится по полянам, где выстроились в парадном строю тысячи кустов можжевельника, по форме похожие на невысокие, заросшие мхом столбики. То в рост человека, то повыше, то пониже. Кроме можжевельника, почти нет других древесных растений. Только скудная травка, аккуратно подстриженная четвероногими друзьями человека. Царство можжевельников. В Эстонии оно имеет специальное название — альвар.

Возникают альвары затейливым путем, но обязательно из леса. И не из простого, а из альварного. Альварный же лес — это лес на известковом грунте. Он может быть разным: с дубом, и с сосною, и с елью или только с одной сосной. Но известь в почве присутствует обязательно, потому что именно тогда в альварном лесу будет расти знакомый всем кустарник — можжевельник обыкновенный.

Альварный лес постепенно вырубают, можжевельник остается. На вырубках пасут овец: десятками лет, столетиями. Пасут и лошадей. Животные объедают все деревья, кроме можжевельника. Он остается один на вырубке, которая со временем превращается в альвар. Кусты можжевельника скот тоже немножко подстригает, поэтому они высокими и не вырастают.

Так сотни лет в Прибалтике сохранялись и поддерживались альвары. Они стали национальной эмблемой этих мест. Без забавных можжевельников ландшафт уже не тот. Однако когда стали меньше пасти овец, лес стал теснить альвары. Над можжевеловым царством нависла угроза гибели. Профессор ботаники из Тарту Л. Лаасимер подсчитала, что лет через 70 леса поглотят альвары. Исчезнет неповторимый ландшафт, который придает этим местам особую прелесть, свой национальный колорит.

Что же делать, чтобы спасти альвары? Можно, конечно, двинуть овечьи отары удесятеренным строем против леса. Но опыт соседней Швеции гласит: если овец пасется слишком много, конец и лесу и можжевельникам. На шведских островах альвары имеют жалкий вид. Не альвары, а альваришки. Заеденный, затоптанный можжевельник ползет по земле, не в силах выпрямиться во весь рост.

Есть ли выход? Выход есть. Нужно оставить пастьбу такой, какая была сотни лет. Ботаники Эстонии прикинули с карандашом в руках. Для поддержания альваров нужно пасти две-три овцы на одном гектаре и немного лошадей. Коров ни в коем случае. Пусть пасутся в другом месте.

Сразу же реабилитируем наших рогатых кормильцев. Хотя они и угрожают альварам, но вообще для можжевельника пользу приносят немалую. Известный ботаник И. Пачоский постоянно наблюдал появление можжевеловых кустов вдоль коровьих троп в лесу. Выходит, что буренки, лакомясь ягодами, распространяют можжевельник по земле не хуже, чем дикое зверье.

Не нужно, однако, считать, что можжевельник обыкновенный так уж беспомощен и без содействия овец и коров может исчезнуть. Если лес поглотит альвар, исчезнет лишь памятный ландшафт. Можжевельник будет потеснен, но кусты его сохранятся. Недаром этот вид захватил в северном полушарии столь громадные площади. Он встречается даже в Гренландии! А под пологом леса может расти даже выше, чем на воле. В старом ельнике можжевельник растет вдвое и даже втрое быстрее самой ели. Профессор А. Шиманюк, поведавший об этом, находил в Горьковской области стволы высотой в 12 метров, хотя и не очень толстые. И живут такие уникумы лет по 500.

От человека обыкновенному можжевельнику досталось гораздо меньше, чем его древовидным собратьям. Те основательно пострадали. Виргинский можжевельник еще в старое время привлек внимание карандашного фабриканта И. Фабера. Древесину его Фабер хватал где мог. Когда было нельзя рубить в лесу, скупал дома, если полы в них стояли арчовые. Выламывали доски. Выкапывали и превращали в карандаши телеграфные столбы.

Поредели и арчовники Средней Азии. Здесь из арчи не только жгли уголь. Делали гробы. Считалось, что покойнику будет надежнее в арчовом гробу, он почти не разрушается в земле. Хуже всего, однако, сложилась судьба у арчи пурпурной с побережий Атлантики и Средиземного моря. Марокканский географ М. Микесель считает, что от них осталось лишь печальное воспоминание виде песчаных дюн, некогда скрепленных можжевеловыми корнями, а теперь отданных на волю ветра.

В семействе кипарисовых, куда причисляются можжевельники, видное место принадлежит, конечно, самому кипарису. Стройное, устремленное ввысь ракетоподобное дерево вечнозеленого кипариса — эмблема Крыма. Без кипариса Крым не Крым. А между тем в Крыму кипарис не столь уж давний житель. Основательно утвердился он на полуострове лишь 200 лет назад.

Впрочем, родина кипариса не столь уж далека от Крыма: горы Малой Азии, Иран, острова Кипр и Крит. Там его можно найти чаще всего на кладбищах, где он служит символом траура и печали. А местные жители полагают, что нацеленная в зенит крона как бы указывает усопшим кратчайший путь на небо. Естественных лесов вечнозеленого кипариса почти не сохранилось, по крайней мере, о них мало что известно. На острове Крит они в горах еще занимают пояс выше тысячи метров над уровнем моря. Вид деревьев совсем не такой, как мы привыкли себе представлять. Дикий кипарис Малой Азии раскидистый и издали больше напоминает обычную сосну, чем своего культурного собрата. Замечательно, что из семян, собранных с пирамидального кипариса (эту форму подсмотрели древние садоводы и отобрали лучшие экземпляры), вырастает только часть растений, похожих на родителя. Другая часть копирует облик дикого предка. Имеет горизонтальные ветви.

Всего в роде кипарис более десятка видов. В Центральной Америке европейцам больше всего понравился кипарис мексиканский, который они вывезли в Португалию. Там он так хорошо прижился, что его стали считать местным видом. Ошибались даже ботаники. Английский садовод Ф. Миллер дал ему имя — лузитанский, что значит португальский. Так оно за ним и осталось.

Ненастоящий кедр и его свита

В 1870 году иркутский генерал-губернатор получил тревожное известие. В кедровых лесах по берегам рек Зимы, Урика и Малой Белой появился неизвестный червяк. «Червяк волосистый, кусается, не дает крестьянам бить орех, и его очень много в кедровых лесах». Мы не знаем, как прореагировал губернатор на полученное донесение. Что за червяк, установить не успели. Вредитель пропал. Остались кладбища сухих кедровых стволов. Через несколько лет загадочное существо появилось снова, произвело еще большие опустошения, засушив леса в окружности на десятки верст. И снова исчезло. Из погибших лесов ушли птицы и звери. Воцарилась жуткая тишина, наводившая ужас на редкого путника, который рискнул забраться в эти гиблые места.

В начале тридцатых годов нашего века вредитель начал очередное наступление на кедровую тайгу. На этот раз имя его было хорошо известно — сибирский шелкопряд. В отличие от настоящего, тутового, шелка не дает. Бабочка шелкопряда — мирное существо. Губят лес гусеницы шелкопряда (это и есть «червяк»). Каждая гусеница съедает за свою короткую жизнь три-четыре тысячи кедровых хвоинок. Восстановиться хвоя не может.

Как выглядит сам кедр? Высотой не обижен — метров до тридцати на хорошей почве. Толщиной метра полтора. Крона густая, почти до самой земли. Писатель Д. Мамин-Сибиряк восхищался: «Как бояре в бархатных шубах!» Если говорить строго ботанически, кедр наш ненастоящий. Это не кедр, а сосна сибирская. Настоящие кедры растут в Африке и в Гималаях. Орехи у него в шишках тоже ненастоящие. Не орехи, а семена. Настоящие орехи, плоды, только у цветковых растений. Кедр — из голосеменных. Для удобства оставим кедровым семенам их старое народное имя.

Охотников до них великое множество. Не брезгуют ими даже самые настоящие хищники. Волки вовсю грызут орехи, в особенности когда меняют молочные зубы на коренные. А топтыгин иной раз даже жизнь ставит на карту в погоне за орехами. Когда шишки еще не совсем поспели, косолапый лезет на кедр, чтобы добыть себе пропитание. Под тяжестью туши хрупкий ствол иной раз ломается, и мишка летит на землю. Если кедр растет среди камней, падение оказывается роковым. Находили кости косолапого между камнями под большим кедром. Если же ствол выдерживает, топтыгин сламывает вершину с шишками и благополучно спускается с добычей. Иногда множество кедров стоит обезглавленными. Казалось бы, от медвежьей операции для дерева вред. На самом деле благо. Вместо одной вершины вырастет несколько. На каждой шишки. Урожай прибавляется.

Правда, лезть на кедры — риск. И топтыгин, где есть возможность, соблюдает технику безопасности. Когда орехи поспеют и кончится в лесу праздник урожая, все будет растащено по кладовым. Медведь остается без еды и начинает искать чужие запасы. Больше всего стремится обнаружить кладовые бурундука. Тот запасает до шести килограммов отборных орешков. Живет между камнями, и добраться до его склада не так-то просто. Косолапый отворачивает камни один за другим. Обнаружив запасы, выгребает орехи лапой и в рот. Некоторые, конечно, втиснет тут же в землю. Впоследствии они прорастут дружной стайкой. Медвежья неряшливость для кедра снова оборачивается выгодой. Без топтыгина запасы бурундука остались бы его личной собственностью.

Итак, косолапый в кедровом лесу существо не бесполезное, а очень нужное. Но первую скрипку в распространении кедровых орехов играет все же не он, а кедровка, ближайшая родственница вороны. Размером с голубя. Грудка в коричневую крапинку. Крик хрипловатый, отрывистый: «Крр-а, крр-а!» В двадцатых годах птицу считали вредной. Охотник взводил курок, как только над тайгой раздавалось знакомое «крр-а!». Основания были вроде бы весьма серьезные.

Еще и сейчас сибирские шишкари могут рассказать такую историю. Осень. Бригада сборщиков движется в тайгу усталым караваном. Люди. Лошади. Вьюки с провиантом. Тара для орехов. Прибывают на место. Разбивают лагерь. Для пробы ударяют по одному из кедров тяжелым колотом. Весело стучат по веткам падающие шишки. С шипением врезаются в мох. Так шипели на фронте падающие мины.

Проверив урожай, усталые шишкари засыпают спокойным сном. Утром они начнут наполнять мешки орехами. Однако рассвет не приносит радостного оживления. Шишки с кедров исчезли. Пока шишкари спали, налетели стаи кедровок и сняли урожай.

Не случайно налетели. Стук колотушки для птиц знаком. Это сигнал, что орехов скоро не будет. И птицы начинают действовать. Пернатая армада шелушит шишки быстро и деловито. Крепкие клювы долбят чешуи. Полновесные орехи берут, пустые не трогают. Содержимое одной шишки целиком входит в шейный мешок птицы. Штук сто умещается. Нагрузившись, птица улетает, чтобы спрятать собранное. Рейс за рейсом. Сотня птиц за сотней. А шишкарям обидно. Нужно искать новое место, новый кедрач. Недаром же в конце двадцатых годов журналы призывали: «Убей кедровку!»

Теперь не призывают. Нужно ли убивать? Лучше проследить, куда прячут орехи. Птицы распределяют их кучками штук по десять или двадцать. Прячут не где попало, а чаще на открытом месте — на вырубке или гари. Именно там, где нужно посеять кедр. Все свои запасы не используют. Часть остается. Массовый налет кедровок обеспечивает массовые всходы. Гарь покрывается молодняком. Без птиц орехи туда бы не попали, нет крылышек. Лететь не могут.

Остается несколько неясностей. Первая: почему кедровки уносят орехи на пустыри? Ведь не нарочно же рассаживают! Объяснение несложно. Прячут там, где зимой легче взять, когда все покроется снегом. Летит тогда кедровка над гарью и вдруг пикирует в снег. Тут и кучка орехов. С гари снег ветром сносится в соседний лес. В лесу снег глубже. Кедровки постоянно следят, чтобы не намело сугробы на кладовых. Перед снежным бураном перепрятывают орехи в более надежные места. По этой суетливости охотник угадывает погоду на завтра.

Вторая неясность. Как удается птицам (да и другим зверькам) определять, полновесный орех или пустой, не ломая скорлупы? Одни думают, что у животных есть тайная метка-«глазок» — белое, светлое пятнышко на тупой стороне орешка. Другие считают, что полновесность зверье определяет так же, как узнают, полный бочонок или пустой. Стукни клювом — пустой орех звучит звонко, полновесный — глухо.

Последняя, самая главная, неясность. Как находят зимой свои запасы? Каждая кедровка запасает 60 килограммов орехов. Это 30 тысяч кладовых. Можно ли запомнить их так, чтобы разыскать даже зимою, когда снег делает все вокруг однообразно одинаковым? Одни считают: у кедровок феноменальная память. Другим не верится. Подметили к тому же, что кормятся запасами не только сами заготовители, но и совсем молодые кедровки, которые только что вошли в мир. И переселенцы из других мест. Уж они-то не могут знать, где и что спрятано.

Выяснить истину взялся в 1963 году сибирский биолог В. Воробьев. В кедровой тайге в горах соорудил огромные вольеры в три метра высотой. Впустил кедровок. Поставил им задачу: искать собственные кладовые. Поиск прошел успешно. Орехи находили быстро, уверенно. Промахов не было.

Усложнил программу. Орехи из кладовых перепрятал в другие места. Кедровки ринулись по старым адресам. Пусто! Новые места найти не смогли. Третий вариант предусматривал поиск чужих кладовых. Тут возились долго. Шарили во мху. Иногда натыкались на орехи, но случайно, редко. В общем, остались голодными. Вывод получился четкий: память у кедровок феноменальная. Запасы же индивидуальные. Правда, остался пока нерешенным вопрос: как кормится молодняк, не имеющий своих запасов?

Итак, свита у кедра немалая: кедровки, медведи, бурундуки. Но самые многочисленные любители кедровых орехов — мышевидные грызуны полевки. Хоть сами на дерево, как бурундук или медведь, забраться не могут, зато подбирают, что упадет с чужого стола, аккуратно и систематически. Наверное, выискивают и некоторые кладовые кедровок. Профессор Б. Тихомиров считает, что на Севере больше половины их достается мышевидным грызунам. Под корнями кедров у полевок огромные апартаменты (по мышиным масштабам). Пустых скорлупок там тьма. Перехитрить полевок при посевах кедра в лесу — нелегкая задача.

Был такой случай. На старом шелкопряднике (так на Байкале зовут усохший кедровник) лесники сеяли кедр. Они срубили сухостой. Привезли ящики с пророщенными орехами. На вырубке сделали множество площадок в виде метровых квадратов. Сняли с площадок мох. В середину каждой бросали горсточку орехов. Прикрывали подушкой мха.

Расчет был такой. Мышь-полевка бежит по лесу, встречает площадку без мха. Заподозрив неладное, поворачивает и опрометью назад. Если же попалась смелая полевка и рискнула перешагнуть страшную черту, она побегает по площадке, поищет — нет ли съестного. Орехи не заметит: они скрыты под латкой мха. Так ни с чем и уйдет.

На самом деле психология полевок полностью учтена не была. Осенью сделали проверку. Ни на одной площадке не оказалось всходов. Все орехи съели полевки. Зоолог профессор И. Свириденко объяснил причину конфуза. Встретив площадку, мышь не пугается. Напротив, настораживается: здесь что-то есть! Начинает рыскать по ней, пока не обнаружит орехи. А затем ищет следующий квадрат, а там еще и еще…

Возникает трудная ситуация. При обилии мышей и их дьявольской изворотливости откуда возьмется кедровый молодняк на смену старым деревьям, если каждый орешек подбирается и уносится в кладовые? Не нужно ли поставить мышей вне закона?

Признаюсь честно: такая мысль в молодости и мне приходила в голову. Но если уничтожить мышей, то не станет соболя (мыши — главная еда!). Не станет колонка. И еще разных хищников, дающих ценный мех.

Проблему решил зоолог Ф. Штильмарк. Он подсчитал: чем больше в лесу полевок, тем лучше возобновляется кедр, тем больше молодняка. Ведь само обилие грызунов — показатель обилия орехов. Урожай у кедра бывает не каждый год. Большой урожай лет через пять. Потом может быть средний или неурожай. После неурожая полевки перемрут. Останется их мало. А тут снова обильный урожай. Едоков же пока мало. Потом они снова размножатся, но за это время кедр успеет деть всходы.

Сибирский кедр селится по туманным горам и равнинам от Приуралья до Дальнего Востока. На западе после некоторого перерыва появляется его собрат — кедр европейский в Альпах и Карпатах, на востоке — кедр корейский (наш Дальний Восток, Северо-Восточный Китай, Корея и Япония). У корейского кедра рост повыше, шишки крупнее, орехи тоже помассивнее. Скорлупу их так просто зубами не возьмешь, и у кедровки, которая с ним связана, клюв соответственно потверже.

Под снежной мантией

Взбираясь к вершинам сибирских гор, лес останавливается у незримой черты. Слишком сурова жизнь в высокогорьях, и каждое дерево, перешагнувшее роковую черту, обречено на гибель. Не подчиняется общему правилу только одно деревце из хвойных — кедровый стланик, который продвигается ввысь далеко за границу леса. Мало этого. Именно здесь, за роковой чертой, он рассыпает свои легионы, окантовывая горные вершины широким поясом в несколько сотен метров.

Сибирскому кедру ближайший родич. Также по пять хвоинок в пучке, только хвоя покороче. Такие же шишки и орехи, только втрое меньше. Высота и толщина стволиков тоже меньше, но во сколько раз, сказать нельзя — они у стланика переменчивы.

Начнем с высоты. Летом стланик выглядит довольно высоким, метров до двух-трех, раскидистым кустом в несколько стволов. Зимой скрыт под снегом, как стелющаяся яблоня — ниже метра. Ботаник А. Эрман, экскурсировавший по Камчатке в 1829 году, был крайне озадачен, когда на его глазах засыпанный снегом и придавленный к земле стланик весной за несколько дней вдруг поднялся, выпрямился во весь свой рост. Эрман объяснил это по-своему: снег прижимает деревце к почве. Так же полагали многие и сто лет спустя.

На самом же деле снег тут хоть и играет главную роль, но вес его большого значения не имеет. Снег не прижимает стланик к земле. Деревце с первыми морозами само опускает стволики ниже и ниже, чтобы снег прикрыл их сверху теплой шубой. Над снегом торчат только нижние части стволиков, как дуги над головой лошадей. Они одеты толстой корою, и мороз им не страшен.

Конечно, механизм природы не всегда работает идеально. Там, где накапливаются глубокие снежники, весной концы ветвей слишком долго не оттаивают. Разбуженная теплом древесина стволиков наливается упругой силой, чтобы выпрямиться. Ткани рвутся, и стволик поднимается один, без зеленого украшения. Хвоя и веточки остаются припаянными к сугробу. Летом стволик засыхает. Так снег, без которого деревце жить не может, иной раз становится его могилой.

Теперь о толщине стволиков. Обычно дерево толще у корня, тоньше у вершины. Исключений немного. Встречаются они в сухих тропиках, когда ствол вздувается бочкой для запасания воды. У нас исключение стланик. Деревце начинает свой жизненный путь кучкой всходов. Они появляются на свет из горстки семян — бывшей кладовой кедровки. Тесня друг друга, разваливаются в стороны еще во младенчестве. Да такими и остаются. Стволик прикасается к почве, еще раз укореняется. Ближе к вершине начинают нарастать крупные и широкие годичные кольца, ближе к старому корню — мелкие или вообще никаких: условия в горах суровы, и стройматериалов не во всякий год хватает. Нарастая дальше, стволик снова укореняется и снова утолщается. Поэтому найти среднюю толщину стволика — дело затруднительное. Еще труднее подсчитать возраст: в трудный год годичных колец может не образоваться.

Свита животных у стланика почти та же, что и у кедра. Кедровки, мыши-полевки, бурундуки. Обожают мелкие орешки стланика глухари, щуры и кукушки.

Осенью в зарослях корявого деревца появляется топтыгин. Уверен, что здесь нагуляет жир. Собирать шишки гораздо удобнее, чем с кедра. Рисковать жизнью не надо. Шишки висят как раз на том уровне, чтобы открыть рот и разжевать. Шишка сама в рот въезжает.

Соболь использует путаницу стволов и ветвей стланика как природную крепость. Так он спасается от охотников, которые здесь не очень любят ходить. Даже летом легко сломать ногу, а тем более зимой: деревце растет на камнях, камни качаются, между ними зияют предательские дыры. Орехи соболь тоже ест, и немало, хоть он и хищник и должен бы воздерживаться от вегетарианской пищи. В его рационе орехи занимают 39 процентов. Видимо, жирный орех (масла в ядрышке почти 70 процентов) не хуже, чем животное сало. В день соболь съедает сто граммов орехов. Если не выполнит норму, болеет. Профессор Б. Тихомиров свидетельствует: в неволе без орехов соболь слабеет, тощает, гибнет.

Расквартирован стланик в снежных горах от Байкала до Камчатки и Курильских островов. На Сахалине спускается с гор и растет на равнине гигантскими кустами-чашами в шесть метров высотой. В городе Оха на северном Сахалине сохранился кусочек диких зарослей. Его оставили как городской парк. Сам город выстроен тоже на месте стланика. Кусты его со спелыми шишками начинаются сразу же за городскими огородами. Местные куры пользуются даровым кормом и жиреют на глазах, отчего смело могут быть приняты в число новых членов свиты снеголюбивого деревца.

Англичане еще в 1817 году завезли куст стланика к себе на острова и посадили возле города Дропмора. В других европейских странах тоже сажали, но отдельными кустами, как экзотику. У нас на Урале взялись за массовые посадки для соболя. Война помешала. Сейчас посадки продолжают в Хибинах и на севере Якутии.

Другие ореховые сосны

Других — несколько. Природа постаралась почти равномерно разбросать их по суше. На Дальнем Востоке растет кедр корейский. Похож на сибирского собрата, только чуть повыше да шишки подлиннее. Семена-орехи погрубее, зубами так легко не разгрызешь, как у сибирского. Южнее, в Гималаях, — сосна Жерарда (от Тибета до Афганистана). Семена преогромные, с грецкий орех, только поуже. Афганцы едят их сами и продают в соседние Индию и Пакистан. Сбивают с деревьев длинными шестами. Иной раз так усердствуют, что не остается ни для зверья, ни для возобновления самой сосны.

В Европе свои ореховые сосны. В Швейцарских Альпах кедр европейский. Очень похож на наш сибирский. В Италии и дальше по Средиземноморью до Испании сосна каменная — пиния. Здесь, в благословенных субтропиках, растет еле-еле. Вытягивается за долгую жизнь всего метров на пять-восемь. А в год прирастает сантиметров по пять-десять. Только в самых благоприятных условиях достигает тринадцати метров, как наша рябина. Втрое ниже сибирского кедра. Крона пинии грациозна и кокетлива. Она густая и напоминает темно-зеленый берет.

Семена пинии — пиниоли вкусом как наши кедровые орехи, только чуточку покрупнее. Еще древние римляне их ценили. Заливали медом, приготавливая впрок. При раскопках Помпеи нашли подобные сладости. Сейчас итальянцы усиленно собирают пиниоли. Продают за рубеж. В Англию. И даже в Америку.

Североамериканский континент располагает и своими ореховыми соснами. Вкуснее всех орешки у сосны съедобной из штатов Нью-Мексико, Аризона и Колорадо. В Скалистых горах славятся вкусные и крупные (более сантиметра длиной) орехи сосны белоствольной. Калифорнийцы в восторге от орешков западной белой сосны, похожих на наши, сибирские. Огромные семена приносит сосна Торрея размером со сливу. И урожай бывает огромный. Но ее мало, и даже не все американцы о ней знают. Некоторые ореховые сосны рубят просто так, на хозяйственные нужды. Особенно самую популярную в Америке западную желтую сосну — пондерозу. Орешки ее, правда, вчетверо мельче, чем у Торреи. Местные жители очень их любят.

Но пожалуй, самой популярной в Новом Свете считается сосна сахарная, или желтая орегонская. Английский ботаник Д. Дуглас услышал о ней в начале прошлого века, когда экскурсировал в районе форта Ванкувер. Услышал, что далеко на юге, за рекой Колумбией, поднимаются высокие горы и в них растет самая могучая из всех сосен мира. Ее семена индейцы грызут на досуге. Если наберут много, мелют в муку и пекут лепешки. Если при пожаре ствол обгорает, то из него течет сладкий, сахаристый сироп. Индейцы используют его вместо сахара. Он застывает на коре твердыми кусками, как канифоль.

Дуглас немедленно попросил одного из своих друзей, В. Мак-Кэя, отправлявшегося на юг, добыть ему дюжину шишек, кусок лесного сахара и мешочек семян. Мак-Кэй привез только одну-единственную шишку. Однако она одна стоила дюжины. Высота — полметра. Когда рядом сажали малыша, шишка возвышалась над ним. Какими же величественными должны быть сами деревья! Дуглас пришел в неописуемое волнение и решил немедленно отправиться на поиски сахарной сосны.

Шестьдесят дней потратил на поиски. То сражался с гризли (его спутник спасся на дереве, оставив топтыгину всю свою одежду!). То мок под ливнями так, что распухали колени. За рекой Колумбией пошла совсем неведомая земля, куда не ступал ни один ботаник. Там жили индейские племена. К концу путешествия Дуглас остался совсем один. Варил суп из коры. Почти не спал.

Все-таки упрямый ботаник достиг своей цели. На одной из гор обнаружил рощу сахарных сосен. Деревья семидесятиметровой высоты, шестиметровой толщины. На редкость стройные, прямые стволы разветвлялись на вершине, образуя зонт из голубовато-зеленой хвои. Высоко в кроне висели немногочисленные шишки, крупные, как тыквины.

К сожалению, внизу не было сучьев, чтобы добраться до шишек. Неимоверная толщина стволов помешала срубить дерево. Тогда Дуглас снял ружье и стал палить по веткам. Удалось сбить три шишки. Признавался потом, что эта попытка чуть не стоила ботанику жизни. Шишки едва не размозжили голову. В довершение бед звуки выстрелов привлекли встревоженных индейцев. Пришлось спасаться бегством. Уже в конце путешествия, переплывая через реку Сантьям, Дуглас утопил почти все коллекции. Однако три драгоценные шишки спас, решив лучше погибнуть, чем выпустить их из рук.

Обыкновенная

Осенью 1913 года рубили Брянский лес. Проходил по вырубкам лесовод, будущий академик А. Тюрин. Интересовался сосновыми пнями. У многих заметил следы давних пожаров: заросшие, но не исчезнувшие старые раны. То была память не о легком, беглом пале, который пробегает по соснякам, не причиняя большого вреда, а о свирепых, разрушительных, упоминаемых в монастырских летописях пожарах. Такие пожары сметали сосновый лес, оставляя лишь самые толстокорые деревья. На смену погибшим уцелевшие сосны высевали уйму семян, и на пепелище поднимался молодняк. Шли годы, десятилетия. Волна огня проходила по сосняку. Считанные единицы сохранялись от нового поколения. И опять налет семян восполнял утрату.

Все это прочитал академик по пожарным узорам на пнях. На некоторых пнях оказалось по два, три огневых клейма и больше. Тюрин подсчитал годичные кольца на разных пнях и обнаружил: особенно сильные пожары налетали на Брянский лес в 1752 году, потом в 1775-м, затем еще через 20 лет. В следующем, XIX веке сильный пожар прошел в 1809 году, за ним — в 1835, 1851, 1859-м… Из летописей, сохранившихся в монастырях, удалось уточнить: действительно, в эти годы были очень серьезные пожары. И после каждого — налет семян.

Сосна — пионер леса. Пожары ее губят, они же помогают ей заселить пепелище. Обычно свое. Иногда и чужое. Бывает, что выгорит соседний кедровый лес. Пока-то кедровки натаскают туда орехи. Сосновые семена на своих легких крылышках налетают гораздо быстрее и массовее. И вместо кедровника вырастает сосновый бор. Конечно, кедр со временем вернет территорию. Он поселится под кронами сосен и своей тенью не даст поселиться новым соснам. Старые мало-помалу погибнут, но это случится очень не скоро.

Однако не всегда обстоятельства складываются для сосны так благоприятно. В Забайкалье лесничие долго не могли понять, почему на вырубках не появляются всходы, ведь сосны обильно посыпали землю семенами. Обратились за помощью в Академию наук СССР. Институт леса выслал специальную экспедицию. Сделали несколько посевов весной и летом. От весенних посевов толку не вышло. Семена проросли, но июнь в Забайкалье сухой, без дождей. Всходы засохли. Летом полили дожди. Летние посевы дали всходы. Но появились они поздно. До осени слишком мало времени, чтобы окрепнуть и встретить зиму. Однако уже стало ясно: вырубки не возобновлялись из-за отсутствия дождей. Ведь семена сосны обыкновенной осыпаются рано весной.

Еще неудачнее складываются обстоятельства в Бузулукском бору под Оренбургом. Бор чудом уцелел среди засилья степей. Он последний островок лесного океана. Жарко. Сухо. На вырубках сосне восстановиться так же трудно, как в Забайкалье. Пробуют сажать. Растут сосенки. Вот уже им и десять и пятнадцать лет. Неожиданно наступает момент, когда сосны начинают суховершинить. Лесничие, конечно, понимают, в чем причина. Сосенки вступают в пору юности. У сосны это случается, когда стволы достигают толщины жерди (сосняк тогда и зовут жердняком). Пора юности — время быстрого роста. Требуется много влаги и пищи. В сухой степи влаги в обрез. Деревца суховершинят. Лесничие хватаются за топор и вырубают злополучный жердняк. И сажают новые сосенки.

Удивляло одно: как же растет естественный лес? Как миновал роковой возрастной барьер? Во-первых, естественный лес редко бывает одного возраста. Потребности у разновозрастных деревьев различны. И не все сразу требуют много влаги.

У старых сосен в бору заметили легкие искривления стволов в нижней части. Это не что иное, как память о давней суховершинности. Сосенки в естественном жердняке тоже страдали от безводья. У них тоже засыхали вершинки. Но их не срубили, и они оправились. Боковые ветви заменили усохшие побеги.

А в последнее время появился у сосны и еще один противник — сохатый. Человеку рогатый красавец всегда был симпатичен. Однако браконьеры к началу двадцатых годов в Подмосковье почти полностью его истребили. Пришлось вмешаться государству, и поголовье восстановили. Потом лоси стали появляться даже в городах.

И вот на рубеже пятидесятых годов из центральных областей России стали поступать сигналы о неблаговидной деятельности лосей. Они объедали сосновые молодняки. Не успевали лесники насадить сосен на вырубках, как рогатые чудища спешили откусить сочные верхушки. Чем дальше, тем больше урон. Лесничие взмолились: или надо сокращать лосиное поголовье, или начисто отказаться от посадок сосны. Иначе работаем вхолостую.

Пришлось разослать по лесничествам анкеты, провести референдум: кто за лося и кто против? Вопрос поставили так: как представляете себе будущее обгрызенных молодняков? Действительно ли вред от лося так велик? Пришло почти 600 ответов. Большинство лесничих ответило: часть сосенок погибнет, другая часть сохранится, но в будущем даст плохую древесину, годную только на дрова. А некоторые лесничие считали, что особенного вреда от лося нет.

Все правильно. Разные леса, разные лесничие, разные лоси. Начнем с лесничих. Бывает, что вырубки начинают зарастать елью и осиной. Лось любит осину больше, чем ель, и начинает, ее объедать. А тут приходит лесничий и начинает вырубать осиновую поросль. В лесном деле это называется делать осветление хвойных молодняков. Мероприятие в общем нужное, иначе быстрорастущая осина будет тормозить рост елочек. Но лось такую операцию проведет и без лесничего и осветлит ель. Если же лесничий опередит лося, то, оставшись без пропитания, рогатое существо будет вынуждено искать замену. Елка лося не привлекает. После осины у лося на втором месте стоит сосна. Вот он и начинает безобразничать в сосновых посадках. Иной раз почти половину сосенок поломает.

И все это при условии, если лосей в лесу слишком много. Ученые подсчитали: если на одну лосиную голову имеется 20–30 гектаров леса, убыль сосенок невелика. Если вдвое меньше, то у каждой второй сосенки сломан стволик. Вывод один: держать в лесу столько сохатых, сколько позволяет площадь леса. Подкармливать их. Ведь летом и весной, когда много всякой другой зелени, рогатое существо не притрагивается к сосне. Вредит зимой. Если лесничий оставит ему осиновый лесок, сохатому и довольно, в сосняк не полезет.

Впрочем, в этом нельзя быть совершенно уверенным. В последнее время в Тамбовской области заметили странную связь между морозами и страстью лосей к сосне. Проверяя желудки отстрелянных животных, обнаружили: у зверя, убитого в сильный мороз, желудок полон сосновых вершинок, в оттепель — осиновых. Предполагают, что в морозы лоси сбегаются в сосновые молодняки погреться. В гуще вечнозеленых сосен теплее, уютнее, там затишье. Голый осинник продувается насквозь. Есть, кажется, и еще одна причина, почему зимою лося влечет в сосняки. В это время года в сосновой хвое фосфора больше, чем в любом другом корме.

Сохатый, конечно, не единственный любитель обыкновенной нашей сосны. Не меньше заинтересована в ней и белка. Пожалуй, ни одно дерево лесной зоны не подходит для белки так, как сосна. Английский натуралист А. Уокер выяснил это недавно, поставив себя примерно в те условия, в которых обитает белка. Заметив беличье гнездо в кроне сосны, он взобрался туда вместе с фотоаппаратурой, решив провести здесь несколько часов. На беду ночью пошел дождь, скользкий сук обломился, и ученый повис в воздухе. Аппаратура рухнула на землю.

Однако ливень оказал и большую услугу. Именно он помог выяснить, почему белка так любит сосну. Исследователю удалось составить схему дренажной системы сосны. Основой этой системы служат сучья. Они расположены в кроне не как попало, а строго симметрично. Хвоя вынесена к периферии, сами сучья согнуты дугами. Отходя от ствола, сучья поднимаются кверху, а затем, описав дугу, устремляются вниз. Биолог определил и углы, под которыми сучья отходят от ствола и заканчиваются охвоенными веточками.

Когда начинается ливень, вода, повинуясь законам конструкции кроны, устремляется по двум направлениям. Большая часть ее скатывается по хвое и стекает на землю с шумом, который слышен даже при слабом дожде. Если ливень усиливается, часть дождевых капель пробивает хвойный полог и попадает внутрь кроны. Вот тут-то беличье гнездо может подмокнуть. Однако оно остается сухим. Вода капает с ветки на ветку и, поскольку форма сука представляет собой дугу, скатывается по дуге к стволу и струится по коре вниз. Кора же отслаивается пластинками, как дранка на старых крышах. И вода сбрасывается с краев пластинок, как с крыши деревянного дома.

Между двумя потоками беличья резиденция оказывается сухой и невредимой. А чтобы в гнездо не капала вода с пластинок коры, белка располагает его ближе к вершине, там, где кора гладкая и блестит медно-красной поверхностью. По медной глади вода скатывается мгновенно. Через полчаса все сухо. Кроме того, зверек выбирает место для гнезда в основании крупных сучьев. Это дает двойную выгоду. Во-первых, на них больше хвои, а значит, и лучшая защита от разных бед. Во-вторых, крупные сучья смотрят на юг и юго-запад. Южная сторона теплее и быстрее высыхает, даже если чуточку подмокла.

Наконец, сосна дает белке и пропитание. Семена у сосны всегда зреют в достаточном количестве, а раз в три года бывает большой урожай. Белка делает немалые запасы. Этим лесничие иногда пользуются, конфискуя у зверька его заготовки вместо того, чтобы собирать самим. У лесничих в США есть даже специальная графа в отчетах, где учитывается вес семян, конфискованных у грызунов. Они оказываются самыми дешевыми и высококачественными.

Пернатые также принимают участие в дележе сосновых семян. Большой пестрый дятел питается ими всю осень и зиму. Этот широко известный факт можно было и не упоминать, если бы в двадцатых годах двое лесничих, А. Положенцев и Ю. Кнорре, не возмутились. Подсчитали: в Бузулукском бору дятлы могут съесть (могут, но не съели же!) столько сосновых семян, что их хватило бы для засева двух тысяч гектаров вырубок.

Допустим даже, что бузулукские дятлы съели это рассчетно-теоретическое количество семян. Но разве птицы должны сидеть на голодном пайке, день и ночь работая по защите леса от вредных насекомых? В том, что дятлы и другие пернатые — истинные спасители сосняков, можно убедиться на опыте днепропетровских лесоводов. Они пытались закрывать сетями от птиц молодые сосновые посадки. И сразу же резко падал прирост сосенок — их немедленно начинали точить вредители. Когда же подсчитали, сколько вредителей контролируют отдельные животные, получили внушительные цифры. Ящурка разноцветная, работающая днем, держит под контролем 23 вида насекомых, а сменяющая ее в сумерках чесночница — 29.

В свою очередь, и сосна незаменима для пернатых. Даже если она преклонного возраста, с сухой вершиной. Напротив, именно старые суховершинные сосны для птиц — лучшее пристанище. Американские лесоводы подсчитали, что для гнезд и ночлега старые сухие сосны выбирают одиннадцать видов дятлов, три поползня, две мухоловки, семь видов сов, три ласточки. Список получился очень длинный.

Но пожалуй, ни для одной птицы сосна не важна так, как для глухаря в наших северных лесах. Раз или два в сутки глухарь делает облет своих владений, набивает зоб сосновой хвоей, добавляя к ней немного можжевеловых ягод. Если сильный мороз, бредет пешком, срывая хвоинки с низких сосенок. Замечательно, что на однообразной сосновой диете глухарь не только не худеет, но, напротив, прибывает в весе.

Совершенно по-особому складываются отношения у сосны с косулей. Иногда она обкусывает вершинки сосенок, как и лось, иногда проходит мимо. Зато очень часто обдирает стволики у сосенок двухметровой высоты. Раньше думали, что обдирает ненамеренно, когда чистит рога. Однако этой операцией косуля занимается примерно месяц в году, а затески на соснах делает с ноября по март — почти полгода. Теперь выяснили: косуля размечает свои участки. Если придет кто-то с другого участка, то по затескам поймет, что место занято. Правда, используется не только сосна, а и другие деревья: осина, ель, пихта и даже ива, но сосне отдается предпочтение. Три четверти всех затесок — на сосне, на ели же — один процент, на пихте и того меньше. В чем причина, пока еще не разобрались. Неясно и то, почему для «пограничных столбов» выбраны лишь двухметровые сосенки, не ниже и не выше.

Средь собственных руин

Долгожитель отыскался не сразу. Собственно говоря, его и не искали. Мечтали найти способ борьбы с засухами. Для этого нужно было прочесть летопись засух за долгий срок. Сделать это можно лишь с помощью деревьев, по годичным кольцам. На поиски долгожителей отправился профессор Аризонского университета Э. Шульман. В национальном парке Брайс-Каньон нашел 800-летнюю желтую сосну-пондерозу. В центре штата Юта — 975-летнюю сосну съедобную. В штате Айдахо обнаружил сосну гибкую возрастом 1500 лет. Соблазненный находками, аризонский лесовод стал мечтать о летописи дождей и засух, которые были до нашей эры.

Неподалеку, за снежными вершинами Сьерра-Невады, толпились секвойядендроны, возраст которых достигал трех тысяч лет. Но они не годились, росли на влажной стороне Сьерры, в области дождей и туманов, а нужны были свидетели из гор сухих, пустынных, где влияние засух сказывается особенно резко.

До Шульмана дошли слухи, что долгожители встречаются и на сухой покати Сьерры в национальном парке Айнио. Там выпадает всего 10 дюймов осадков (250 миллиметров), как раз столько, сколько в пустыне. Ботаник поспешил туда. На голых, каменистых склонах у верхней границы леса, где жизнь становится уже невыносимой для деревьев, он нашел наконец редкие группы полумертвых деревьев. Они росли как бы пучками, рощицами.

Каждая рощица на самом деле была единым деревом в несколько стволов. Местный лесничий показал Шульману самое древнее на вид дерево — «Патриарх». Пробурили ствол особым буравом, вынули узкий, как карандаш, цилиндрик древесины. На нем четко вырисовывались годичные кольца— 1500. Продолжая работы, аризонский лесовод уяснил, что в сухих районах деревья живут и там, где условия жизни труднее. И стал подбирать такие места, где деревья росли почти на голом камне.

Вид таких сосен внушал жалость. У многих вершины давно засохли. Кривые, изуродованные, они торчали среди обрывков зелени, еще уцелевших на некоторых ветвях. Но и живые стволы были перекручены ветрами, как жгуты белья в руках у прачки. Последние искорки жизни средь собственных руин. Однако деревца остистой сосны упорно боролись за жизнь, за право оставаться на земле. Место засохшего ствола занимал его ближайший потомок — молодая поросль от корневой шейки. Нашим соснам такое несвойственно. Остистые же сосны получили от природы право давать поросль, так же как наши березы и дубы.

Каждое деревце-рощица имеет свой неповторимый облик, однако ученые, привыкшие все обобщать и систематизировать, выделили среди них два интересных типа. Первый тип — «Орлиное гнездо»: сосны разрастаются ветвями в стороны так далеко, а ветви стелются так низко по земле, что просматривается довольно явное сходство с гигантским гнездом.

Другой тип — «Пик-а-бак», что значит — «за плечами». Почему «за плечами»? Потому что новая поросль, новый стволик на смену сохнущему появляется как бы за спиной умирающего из уцелевшей почки у основания ствола. Со временем так же происходит смена следующего поколения. Так и стоят стволики друг за другом, как в очереди. Живые за спиной сохнущих.

Для лесоводов тип «Пик-а-бак» оказался великолепной находкой. Основания к этому весьма важные. Каждый ствол сосны остистой у «Пик-а-бака» живет примерно полторы тысячи лет. Молодой побег, сменяющий старца, сохраняет с ним связь узкой полоской живой ткани. Если бы удалось пробурить всю семейную компанию одним махом, можно было бы определить общий возраст династии. Для таких целей «Пик-а-бак» дает идеальную возможность. Бурав пронзает сразу несколько стволиков в одной плоскости.

Подобрав самый удобный «Пик-а-бак», Шульман пробурил (бур был особый, пустой внутри!) одну из сосен, показавшуюся наиболее старой. Вынул цилиндрик древесины из бурава. Результат ошеломил: 4600 годичных колец! Старше мамонтовых деревьев!

Возник соблазн: спилить примерно такую же сосну и проследить жизнь древесной династии поточнее. Долго не решались совершить святотатство, уничтожить четырехтысячелетнюю работу природы. Наконец скрепя сердце выбрали. Спилили. Дерево состояло из трех стволов, связанных воедино. Самый старый ствол назвали «Дедом», средний — «Отцом», младший — «Малышом».

«Дед» появился на свет из семечка за две тысячи лет до нашей эры. Рос одиноким стволиком полтора тысячелетия. Потом одна из нижних ветвей дала побег, и рядом с «Дедом» встал «Отец». Он вырос таким же, как «Дед», невысоким, метров пять в вышину. Прошло 1400 лет, одна из ветвей «Отца» оказалась прижатой к земле и образовала поросль. Но верхние ветви давали слишком большую тень. Отпрыск увял, однако успел пустить новый побег. Его судьба сложилась столь же несчастливо. Двести лет побег за побегом сменяли друг друга, передавая эстафету жизни. Наконец 800 лет назад сучья вверху поредели и очередной побег тронулся в рост. Это и есть «Малыш», принявший эстафету поколений. Когда-нибудь, лет через 700, он передаст ее своей смене.

Старые стволы долго не сдаются. Спутник Шульмана, калифорнийский профессор Ф. Вэнт, собрал шишки со столетнего юнца и 1500-летнего старца. Посеял в разных горшках. В обоих вырос совершенно одинаковый молодняк. Значит, о старости в 1500 лет говорить не приходится. И тут возникает вопрос о пределе жизни у деревьев вообще. Предел ли 4600 лет? Или деревья могут расти дольше?

Заметили, что у остистых сосен обычно бывает очень много смолы. Так много, что фотограф из Американского географического общества, сопровождавший Шульмана, человек аккуратный и опытный, измазал в смоле всю аппаратуру, когда пытался запечатлеть церемонию определения возраста «Пик-а-бака». Однако у некоторых стволов смолы бывает мало. Такие к старости оказываются насквозь гнилыми. Может быть, поэтому и живут меньше. Жаль, что проверить трудно: в гнилых стволах кольца точно не просчитаешь.

Другой вопрос: что ведет к долгожительству — скудная диета, спартанские условия или обилие пищи, воды и тепла? Для остистых сосен как будто важнее первое. Ну а секвойядендроны? Они-то живут в достатке. Воды, пищи, тепла сколько угодно. А не доживают и до четырех тысяч лет. Самому старому — «Генералу Шерману» — 3500 лет. Значит ли это, что секвойядендроны должны отдать пальму первенства остистым соснам? Отнюдь нет.

Здесь нужно сделать небольшое отступление от нашего повествования и рассказать об одном грехе, который совершил упомянутый лесовод Шульман. Он публично покаялся в следующем. В национальном парке, где проживает «Генерал Шерман», Шульман буравил гигантские стволы. Директор парка разрешил это ради научных целей, но строго предупредил: «Буравьте что хотите, но не трогайте «Генерала Шермана». Шульман дал слово, но не сдержал его. Пробурил старейшину. А затем сделал общий вывод: в стволах секвойядендронов нет гнили. Те, что лежат поверженными, упали от урагана либо от пожара. Они так здоровы, что могли бы простоять еще пять тысяч лет, а может быть, и больше! Наверное, мы застали их где-то на середине жизненного пути. Таким образом, предел жизни у деревьев остается невыясненным. О нем пока можно только гадать. Надо думать, что он очень велик.

Невесть как уцелевшие

Природа обделила Апшерон. Не подарила полуострову ни сочной зелени, ни дремучих лесов. А возле Баку и подавно. Едешь из аэропорта в город, по сторонам дороги только полынь да выцветы солей.

И вдруг совершенно неожиданно на обочине шоссе появляются шеренги сосенок. Ландшафт сразу преображается. Становится веселее. Сосенки, конечно, неказистые (как-никак полупустыня!), однако растут упорно, больных и сухих среди них не видно.

Это сосна эльдарская, родом из Кахетии, с каменистых склонов хребта Эльяр-Оуги. Еще сто лет назад никто о ней не слышал. Ботаник А. Медведев в 1902 году описал этот вид. Сохранилась одна роща, всего несколько сот деревьев, меньше тысячи. Для лесоводов Кавказа они дороже всех сосен. Они могут расти в такой жаре и сухости, как никакие другие.

Прежде эльдарских сосен было больше. Узнали об этом от археологов. Во время раскопок возле азербайджанского города Кировабада они обнаружили куски сосновой древесины. Анализ показал, что это древесина сосны эльдарской. Они сохранились с XII века, когда здесь был город Ганджа. Поскольку сейчас возле Кировабада эльдарская сосна не растет, резонно было предположить, что в XII веке ее завозили из Эльяр-Оуги. Однако это добрая сотня километров пути. В XII веке транспорт был примитивным, и вряд ли кому приходило в голову отправляться за сосновой древесиной в такую даль, тем более что эльдарская сосна невысока и тонка и на постройку мало годится. Высота — метров 10, толщина—0,5 метра.

По соседству с Кировабадом и сейчас можно найти дубовые и грабовые леса, а в пойме реки разнообразие пород еще больше. Ясное дело, что ганджинцы не ездили за сосновыми бревнами за сто километров, а брали их под рукой, где-то возле Ганджи. Таким образом, надо было искать вторую рощу эльдарской сосны под Кировабадом. Увы, ее не нашли. Зато обнаружили небольшой хребтик Боз-Даг, удивительно напоминающий Эльяр-Оуги. И ориентирован примерно так же, и грунт похожий, и зарос такими же сухими горными травами. Только сосны на Боз-Даге нет. Но, ясное дело, была! Ее вырубили, не оставив ни одного дерева.

Каким-то чудом уцелела эльярская роща. Теперь она снабжает семенами не только Апшерон, а и весь Кавказ и Среднюю Азию. Потребности огромны. Нужно засадить рыжие голые горы возле Баку. Они уже начали менять свою окраску на густо-зеленую. Это множатся посадки эльдарской сосны.

В самой столице, в Баку, на набережной есть длинный бульвар, засаженный эльдарской сосной. Каждая растет в глиняном корытце. Это лесоводы сберегают влагу, чтобы деревья росли быстрее. Замечательно, что выходец с гор не боится соленых брызг, летящих с моря, и городского дыма.

В Северной Америке есть сосна, уцелевшая на небольшом уголке земли возле Сан-Франциско и имеющая не менее блестящее будущее, — сосна лучистая. Внешне не очень видная, не искушенный в ботанике человек посчитает ее обыкновенной сосной. Однако растет в два раза быстрее. Эту скорость роста лесоводы давно уже оценили, вывезли ее из Нового Света и рассадили по всем субтропикам. Там, где плохо удаются посадки местных деревьев, где испорчена или смыта почва, лучистая сосна выручает. Особенно довольны австралийцы и новозеландцы. Сотни тысяч гектаров у них засажено лучистой сосной. Правда, они чаще называют ее сосной замечательной.

Интересно, что она имеет две формы шишек. Одни шишки с тонкими чешуями, другие — с толстыми. Те и другие раскрываются с большим трудом, за это лесоводы называют лучистую сосну закрытошишечной. Открываются шишки лишь после пожаров. Недавно выяснили, что толсточешуйные шишки находят на деревьях, которые растут в местах, где часты пожары, тонкочешуйные — где они редки. Там, где белки много, сосна дает толсточешуйные шишки, где мало — тонкочешуйные. Что же заставило сосну наращивать толстые чешуи — частые пожары или обилие белок, пока неясно.

Первые посадки сосны лучистой появились в Австралии в начале века. Хотя до тех пор сосновые леса ни в Австралии, ни в южном полушарии вообще не росли, зверье довольно быстро к ним приспособилось. Кенгуру стали завсегдатаями этих лесов, а попугаи настолько полюбили семена, что стали съедать их начисто, затрудняя естественное возобновление сосняков.

Среди 100 видов сосен есть довольно высокие, 75 метров высотой, как сосна Ламберта из Северной Америки. В Мексике растет самая маленькая из сосен — яйцеплодная. Самая необычная — сосна Бунге с совершенно белой корой из гор Южной Азии. Самая длиннохвойная — сосна болотная, иголки у нее до 45 сантиметров длиной.

Медвежья обитель

Судьба еловых лесов уже давно не дает покоя лесоводам. Торжественные, немного мрачные, но такие милые сердцу северянина ельники, казавшиеся чуть ли не вечными, начали вдруг разрушаться и гибнуть. Заметили это впервые в Брянских лесах сто лет назад. Сначала появились отдельные сухостоины, а вскоре разразилась катастрофа. Ели валились от малейшего ветерка. Академик В. Сукачев предположил, что причина в сплошных широких вырубках, которые ввели в 60-х годах. Выросшая в густой, тесной чаще, в тени и сырости ель неожиданно выставлялась на простор, под напор ветра и солнечные лучи.

Не раз гибли ельники на Дальнем Востоке. Причем выборочно. Старые деревья гибли, молодые оставались. Решили, что старый организм подточен всякими невзгодами, на него обрушиваются напасти. Однако в Подмосковье перед войной первыми сходили с жизненной арены самые юные ели — всходы. За ними подрост. Затем елочки, достигшие второго яруса, и уже потом, самыми последними, старые ели.

Не обошла напасть и Северный Кавказ. Там смерть косила всех подряд, но не весь лес сплошняком, а кусочками, куртинками, клочками. То в одном месте засохнет куртинка, то в другом.

Лесоводы наблюдали множество ситуаций и называли самых различных виновников гибели елей: вредителей, бактериозы, засуху и множество других причин. Однако почему-то так не везло только ели. Ни одной хвойной древесной породе не выпадали такие испытания. Заподозрили, что одна из главных причин в самой биологии ели. Некоторые основания для этого имелись.

История сохранила любопытный факт. Факт печальный и тревожный. В Саксонии в XVIII веке еловые леса сильно поредели. Лесовод К. Котта посоветовал: вырубить их до конца и посадить новые по всем лесоводственным правилам. Так и сделали. Однако вместо смешанных лесов с дубом и буком посадили только ель. В Саксонии она росла быстрее и разводить ее было выгоднее. Ель обещала дать раннюю жатву древесины.

Оставшись без своих спутников, которые обогащали почву разнообразным опадом и мешали размножаться вредителям, ель стала расти хуже. Уже во втором поколении стала повреждаться вредителями и сохнуть. И сейчас еще в Восточной Европе продолжают гибнуть еловые леса, созданные в те давние годы по саксонским рецептам.

Казалось, в самой ели есть нечто такое, что мешает ей жить на земле. И хотя по логике вещей природа не могла создать такую древесную породу, которая была бы не приспособлена к окружающей обстановке, все-таки у лесоводов накапливалось все больше фактов, что ель сама себе враг.

Под еловыми лесами северные почвоведы находили белый, похожий на золу слой — подзол. Когда крестьянин разрабатывал такую почву под пашню, он наперед знал, что она без удобрения давать урожай не будет. Из подзолистого горизонта вынесено водой все ценное. Выщелочено кислотами, которые дает слежавшаяся и жесткая еловая хвоя.

Как ухитряется ель жить на такой бросовой почве? Да еще миллионы лет? Секрет в подстилке из хвои, сучков и шишек, которая покрывает почву. Весь этот хлам — отличное удобрение. Когда в Саксонии сажали ель, то аккуратно сгребали подстилку. Думали, что она лишний балласт для леса. Поэтому и росли ели очень плохо и туго.

Нужно сказать, что подзол под елью бывает не всегда. Иной раз под нею лежит черный пласт земли, похожий с виду на чернозем. Советский почвовед С. Зонн наблюдал это в горах Болгарии. Потом такие почвы обнаружили и в Восточной Сибири. Болгарские ельники выросли на грунте, богатом щелочами, которые нейтрализовали кислоты еловой подстилки. Значит, сама по себе ель почву не ухудшает. Это случается, лишь когда ель оказывается в стесненных обстоятельствах, вырастает на тощем, бесплодном грунте.

Классик лесного дела в России профессор М. Турский назвал ель благодарной породой, с которой каждому лесничему приятно иметь дело. Турский не жалел сил и времени на пропаганду ее достоинств. Он считал, что ель можно продвинуть на юг гораздо дальше, чем это сделала природа. Рассылал посылки с семенами всем желающим. Даже в Крым посылал, в Симферополь. И ездил туда сам, смотрел, как ель там живет.

Конечно, Турский несколько увлекся. И вокруг Симферополя разводить ельники не стоит. Но расширить владения ели за счет северных территорий можно. Недавно советский географ В. Крючков доказал, что северная граница лесов проходит не там, где она должна проходить. Кое-где на сто-двести километров южнее. И их место пока занято тундрой. Отсюда следует замечательный вывод: если посадить еловый лес в тундре в этой полосе, он останется там навечно.

Еще не зная о выводах Крючкова, железнодорожники сделали смелый опыт: высадили ель вдоль Печорской железной дороги на Севере. Сначала, правда, ель не приживалась. Слишком суров оказался климат. Но когда ее защитили щитами, она укрепилась, а потом стала расти как ни в чем не бывало. Так впервые водворили ель на ее законное место.

Семена ели привлекают не только белок, но и дятлов и клестов. Раньше думали, что клест — конкурент белки. Действительно, семян поедает массу. Но выяснилась любопытная деталь: он роняет на землю множество еловых шишек. В них остается порядочно семян — штук по 70 на каждую шишку.

Упав на сырую землю или во влажный мох, шишка намокает. Чешуйки плотно стягиваются, словно и не раскрывались. И не дают семенам вылетать. Шишки, которые остаются висеть на деревьях, к началу лета высыпают все семена. Внизу, на земле, их уже ожидают мыши. Если бы не запас, сделанный невольно клестами, белки остались бы голодными к лету. Большой пестрый дятел, тот, кажется, работает только на себя. Однако семян хватает всем: и четвероногим и пернатым. И самой ели. Недостатка в молодняке у нее обычно не бывает.

Замечательно, что молодняк очень часто выстраивается в одну линию, шеренгами. В шутку ботаники называют их «колоннами марширующих елей». В таком геометрически точном расположении елового молодняка повинны опять-таки животные. Правда, некоторые биологи уверены, что все дело в толщине мохового покрова. На валежнике он тоньше, и всходам легче пробиться через мох. Другие полагают, что наверху, на валежнике, теплее и зябкие елочки не так страдают от холода. Третьи говорят о повышенной влажности гнилой древесины, а елочки всегда тяготеют к влажным местам. Кроме того, на валежнике лучше развиваются грибки, которые дают на корешках елей микоризу— сеть грибницы, без которой деревья растут плохо. В общем, мнений разных уйма.

На валежнике очень часто устраивают кормежку мелкие зверушки и птички. Здесь они разбивают и шелушат шишки. Конечно, часть семян остается и прорастает.

В Карпатах обитает дождевой червь эйзения — красивый, медно-желтый, с красными кольцами по телу. Он отлично ползает по деревьям, а уж о валежнике и пнях и говорить нечего. Тащит мелкозем и заполняет им промежутки между древесиной и отстающей корой. Земли скапливается так много, что на валежнике поселяются не только травы, но и еловый молодняк. Земля отборная, самая лучшая, пропущенная через кишечник. Елочки растут как на грядке.

Еловый валежник в жизни лесного зверья играет тоже не последнюю роль. Особенно необходим он соболю. Этот зверек облюбовывает в ельниках участки, где больше валежа. Из шести километров, которые пробегает пушистый хищник за день, четвертая часть приходится на валежины. Он вскакивает на них до 200 раз в день, пробегая каждую колоду из конца в конец, и следует дальше по земле, только если рядом нет другого возвышения. Объясняются эти гимнастические упражнения несколькими причинами. Прежде всего страх. С валежины лучше обзор, легче увидеть врага. Легче заметить и добычу — мышей. Еще одна причина: мыши селятся именно под еловым валежом. Сверху можно прослушать их возню. Соболь так привыкает к своеобразным тротуарам, что даже брачные игры устраивает не на земле, а на валежнике. Может быть, и здесь причиной осторожность. Любовь любовью, а об опасности забывать нельзя. И о еде тоже.

Еловый валежник нужен не только соболю и мышам. В нем жизненно заинтересована и куница. В верховьях Волги куница обитает только в заваленных упавшими елями лесах. Помимо куницы, назову еще глухаря и другую боровую дичь. Когда ель падает, поверженная ветром, ее плоская корневая система, точно срезанная ножом, поднимается вертикально, перпендикулярно к земле. И так стоит многие годы. В густой сетке корней зажаты куски почвы и мелкие камешки. Во второй половине зимы, когда снег особенно глубок, глухари выискивают еловые выворотни и собирают среди корней камешки, потому что больше нигде их в эту пору не найдешь. Выводки пернатых прилетают сюда и летом. И хотя на этот раз камешки, необходимые для нормального пищеварения, могут добыть где угодно, охотно купаются в рыхлой земле под нависшими корнями.

Медведь еловые семена как будто не ест. Но темный, загадочный ельник для мишки — лучшее пристанище. В Западной Сибири попытались подсчитать, в каком лесу больше медведей. Первенство получил ельник. Куда бы ни выбрался косолапый: весной на солнцепек полакомиться ранней травкой, или летом на поляны с борщевиком, или осенью за клюквой на сфагновое болото, все равно возвращается в ельник. Тут лучшее убежище. Самая надежная гарантия остаться незамеченным.

Есть у топтыгина и еще одна причина предпочитать еловый лес всякому другому. Когда приходит время строить берлогу, мишка долго не раздумывает, роет ее под елкой. Плоский переплет еловых корней — крепчайший свод. Отличный потолок— не обрушится никогда. Потому-то четвертая часть всех медвежьих берлог устроена под еловыми корнями. По крайней мере, в северных лесах.

Не отстают от топтыгина и кабаны. Ельник им, пожалуй, еще нужнее, чем косолапому. В конце осени, перед заморозками, кабаны начинают устраивать себе лежки. Копают яму и устилают ее молодыми елочками. Отламывают их у корня или выдергивают целиком. Обламывают и низкоопущенные ветки. Материала на одну лежку уходит довольно много — елочек 30, а то и больше.

Получается нечто вроде пружинного матраца. Возвышается такое сооружение над землей иногда на полметра. Если ожидается прибавление семейства, а случается такое в конце зимы, то сооружается более высокая и мягкая постель, высотой в полтора метра, шириной в два-три метра. А чтобы колючие иголки не раздражали поросячьи нежные бока, выстилают ее сверху травкой и мхом.

Хрюкающая братия использует еловые стволы и как станок для чесания. Клыками делают насечки. Если клыками не получается, пускают в ход зубы. В конце концов ствол превращается в подобие большой терки. Прижимаются к насечкам боками, трутся спиной. Стоят в очереди друг за другом. Приходят и сегодня и завтра. В результате гребенка сглаживается и затекает смолой. Тогда ее подновляют, проезжая клыками по старым насечкам еще и еще раз. Однако особенно больших бед в лесу все же не происходит. Если кабанов не слишком много.

В последнее время в ельники повадился наведываться сохатый. Обычно ему там делать нечего. Предпочитает пастись в осиновых порослях либо подстригать молодые сосенки. Когда же в Подмосковье развелось много лосей, они объели все сосновые молодняки и напустились на ельники. Стали драть кору со старых деревьев, чего раньше за лосями не замечалось.

Человек, конечно, тоже причиняет урон. Особенно под Новый год, когда миллионы елочек падают под топором. Самые юные, самые пышные, самые нужные для смены поколений. Обычай, можно сказать, международный. Ведь даже в тропики, где наша ель не растет, ее везут к Новому году на самолетах с севера. Не останется ли в результате мир без ели?

Такая опасность существует. Однако в последние годы удалось ее немного отодвинуть. Помогли простейшие наблюдения за поведением нашей старинной знакомой.

Один из иркутских биологов давно мечтал развести у себя на даче ель, но ему это долго не удавалось. Каждую весну он вооружался ведром и лопатой и отправлялся в еловый лес. Выкапывал елочку тщательно и осторожно, сохраняя на корнях ком земли. Чтобы ком не рассыпался по дороге, помещал его в ведро и так же осторожно опускал на своем участке в большую яму. Елочка зеленела некоторое время, а потом хвоя с нее осыпалась, и на следующий год приходилось все начинать сначала. Так повторялось несколько раз. Наконец раздосадованный иркутянин отправился в лес без ведра и лопаты. Выдрал первую попавшуюся елку с такой силой, что мох разлетелся в стороны. Взвалил на плечо. Принес в сад. Яму копать не стал, а просто снял травяной дерн, поставил свою жертву торчком и прикрыл корни мхом. И именно эта елка прижилась.

Московский лесовод С. Курнаев объяснил подобное поведение елочек так. Ель — дерево влажных лесов. Влажная почва содержит мало воздуха. Корни вынуждены стлаться по поверхности. Зато вширь идут далеко. Если выкапывать ель с маленьким комом земли, невольно перережешь корни, и деревце засохнет. Если потянуть молодую елочку за стволик, корни легко отслоятся от земли, потому что с грунтом почти не связаны.

Разгадав секрет, С. Курнаев попытался использовать его в решении новогодней проблемы. Он взял ящик из-под винограда, плоский и широкий, как лист для выпечки пирогов. Насыпал слой земли, поставил выдранную с корнями елочку и засыпал сверху рыхлой землей. А когда кончились новогодние торжества, елочку вынесли на мороз и укрыли снегом, как в лесу. На следующий год ее снова внесли в дом. Снова украсили игрушками. И так много лет подряд. Выгодно, удобно.

По-иному решили новогоднюю проблему австрийские лесоводы. Они создали плантации новогодних елок. И когда деревца подросли, срезали. Но не под корешок, а повыше. Оставили внизу две-три мутовки сильных ветвей. Места среза продезинфицировали и замазали садовой замазкой. По две ветки пустили на замену главного побега. Когда из них вытянулись новые елки, срезали и их, повторив операцию. А поскольку Австрия — страна маленькая и тесная, плантации устроили на просеках высоковольтных линий. Там все равно земля пропадает без пользы.

Она с трудом сводит концы с концами

Трудная доля досталась тянь-шаньской ели. Растет на крутых, почти отвесных склонах. На них едва-едва держится почва. В темных ущельях, куда с трудом проникают лучи солнца. Попав в эти гиблые места в конце прошлого века, профессор А. Краснов с грустью отмечал: «Хвойный лес в Тянь-Шане еле-еле сводит концы с концами. Всякие порубки в этих местах, в сущности, очень опасная вещь».

Уже в советское время профессор Е. Коровин пытался разыскать большие массивы еловых лесов. Не нашел, хоть и знал растительность Средней Азии лучше других. Встречались ему только кусочки тайги, фрагменты, куртины. Они перемежались с крупными участками полупустыни. Еловые рощицы казались совершенно чуждым элементом в этих краях. И если дерево срубали, то на смену ему редко вырастал молодняк. Чаще освободившееся место занимала трава.

Судьба тянь-шаньской ели до сих пор волнует лесоводов: быть ей или не быть? Пожалуй, ни об одной ели не написано столько, сколько о тянь-шаньской. Она и на ель-то не очень похожа. Больше на пирамидальный кипарис. У обычной ели крона в виде конуса. У тянь-шаньской скорее цилиндр, чем конус. Длинная, узкая. И только ветви, как у нашей ели, стелются до самой земли.

Тайну сходства с кипарисом удалось разгадать московскому профессору И. Серебрякову. Он поставил вопрос широко: чем вообще вызывается цилиндричность крон? Такая форма деревьев встречается чаще всего в горах. Физиологи считают, что это приспособление к защите от вредного действия высокогорного солнца. Серебряков находит такое объяснение недостаточным. Узость кроны свидетельствует, что вершина растет быстро, боковые ветви — слабо. Отстают, потому что боковые почки развертываются раньше верхушечных и нередко обмерзают. Однако на Тянь-Шане подмерзания не наблюдаются. Дело в другом.

Профессор И. Серебряков во времена своей работы на Тянь-Шане был еще совсем молодым человеком, очень любознательным и задорным. Он хотел непременно добраться до тайн ели. Изучал тянь-шаньскую ель в самых разных областях: на нижней ее границе, на высоте в полторы тысячи метров и за облаками. В высокогорьях крона ели казалась гораздо гуще, чем внизу. Выяснил: у высокогорных елей хвоя сохраняется на ветвях гораздо дольше. Лет 20 с лишним. У такой же ели внизу — 10 лет. Раз хвоя живет дольше, значит, больше годичных побегов оказывается охвоенными. От этого крона становится гуще.

Дальнейший ход рассуждений ботаника прост и логичен. Чем больше хвои, тем меньше веществ и воды остается, чтобы питать ростовые почки на концах ветвей. Поэтому рост боковых ветвей замедляется. А на верхушечную почку правило не действует. И рост дерева вверх ничто не тормозит. Если на боковых ветвях хвоя живет дольше, значит, увеличивается ее теневыносливость. Поэтому нижние ветки долго не отмирают и крона доходит почти до земли.

Однако тут возникает другой вопрос: почему тянь-шаньская ель имеет кипарисоподобный вид не только в высокогорьях, но и на нижней границе своих владений? Все дело в том, что граница проходит не так уж низко. Полторы тысячи метров — это выше Крымских гор! На таких высотах и у обычной ели хвоя живет вдвое дольше, чем на равнине, и крона тоже приобретает цилиндричность.

Говорили о тянь-шаньской ели и другое: что нынешний климат Тянь-Шаня ей не подходит. Он вроде бы слишком сух. Поэтому и выбирает она глухие, сырые ущелья и северные, тенистые и крутые, склоны. Профессор Серебряков проверил и это. Нет, в глубоких ущельях ели живется совсем не сладко. На открытых склонах она растет куда лучше. И плодоносит обильнее. И на скалистых гребнях ель не такая рослая, как на мягкой почве седловин. Просто ущелья спасают от вырубки. Там до ели не так легко добраться. Пока нелегко.

Лесоводы недовольны, что мало тянь-шаньская ель дает семян. Пытались даже обрубать нижние ветви, чтобы почва не затенялась и лучше прогревалась солнцем. Кажется, семян прибавилось.

Про обитателей тянь-шаньских ельников сведений мало.

Птицами в свое время заинтересовался путешественник Н. Северцов. В 1873 году он попал в тянь-шаньские ельники и был удивлен отсутствием пернатых. В особенности клеста, столь обычного в ельниках. Северцов не встретил ни одной птицы. Он даже построил замысловатую теорию их отсутствия. На самом деле клест — самый обычный житель этих лесов. Только его численность колеблется по годам. Зависит от урожая еловых семян. Северцов попал в неурожайный год…

Что касается других животных, то тут мы снова обязаны наблюдениям И. Серебрякова. Он заметил, что больше всех стараются на пользу ели кабаны и маралы. На кабаньих пороях он встречал елочки в 20 раз чаще, чем обычно. Много их и на старых маральих тропинках. Там меньше мха и молодняк растет гораздо энергичнее.

К сожалению, в прошлом люди не проявили заботы об уроженке тянь-шаньских гор. Когда-то на нижней границе ее владений тянулись великолепные яблоневые леса с боярышником и высоченными елями. Теперь от былого великолепия остались жалкие клочки. В 1926 году лесовод К. Никифоров обследовал леса по реке Нарын и поразился, как начисто уничтожены деревья. Во многих ущельях не осталось даже пней, и только старожилы удостоверяли, что там росли тянь-шаньские ели.

В тридцатых годах лесничие взялись за восстановление еловой тайги. Но сделать это оказалось, совсем не просто. Сеяли семена, но сбегалось зверье со всей округи и расхватывало даровое угощение вмиг. Состязание между зверьем и лесничими продолжалось до начала сороковых годов. Победило зверье. Лесничие отказались от мысли вернуть в горы ель и решили попытаться заменить ее деревьями, которые в Тянь-Шане раньше не росли. Завезли сосну обыкновенную и крымскую, из Северной Америки добыли дугласию и множество других пород. Но тут началась война.

После войны лесничие решили еще раз попытаться посеять ель. Пробовали всяческие способы. И дело вроде бы пошло на лад. Посевы принялись. Лесничие готовы были торжествовать победу. Но вскоре молодые елочки погибли. Тогда ель стали сажать. Но начались другие напасти. Саженцы обжигало солнце. Мороз выжимал малютки елочки из земли, и они падали рядами, чтобы больше уже никогда не подняться. Саженцы затеняли щитами, землю засыпали опилками. От солнца и мороза удалось отбиться: впервые в истории выросла густая щетка тянь-шаньских елочек.

В двухлетнем возрасте, как полагается, пересадили деревца из питомника на постоянное место на вырубки. К восьми годам от елочек остались единицы. Пришлось все начинать сначала. Испробовали последнее средство. Выдержали в питомниках вместо положенных двух лет четыре. На этот раз успех был полный, и лесничие вздохнули с облегчением. На все эти хлопоты ушло 20 с лишним лет.

А теперь вернемся к обрезке елей. Стоит ли обрезать нижние ветви ради горсточки семян? Вреда дереву от обрезки почти нет. Нижние ветви органики накапливают мало, а часто работают только на себя, то есть вхолостую. Иной раз и в убыток. Но красоте урон большой. Куда девается вся грациозность, величественность и торжественность дерева? Ради добавочных семян, может быть, и стоит пожертвовать внешним видом, но есть одно соображение, которое заставляет задуматься. Несколько лет назад лесовод Е. Коваленко обратил внимание на то, что нижние ветки у тянь-шаньской ели могут укореняться и давать отводки, как крыжовник или смородина. Из отводков вырастают новые елочки, причем гораздо быстрее, чем из семян. В 30 лет они уже семиметровые! Не нужны ни питомники, ни защита от всевозможных напастей.

Правда, отводки дают далеко не все деревья. Из ста елей их обнаруживают примерно у семи. Зато число их можно увеличить, прикапывая лежащие на земле ветви. Через три года молодняк получает собственные корни!

Внукам — дуб, детям — сосна, себе — ситка

Когда первые русские поселились на Уналашке, он был таким же пустынным, как и другие Алеутские острова. Деревья росли только на острове Кадьяк. Без них было так тягостно, что решили завезти с материка. По соседству, на Аляске, возле города Ситки, росла ситкинская ель. Когда елочки принялись, на Уналашке сразу стало веселее.

В 1828 году натуралист Д. Дуглас привез ситкинскую ель на Британские острова. Вначале ее выращивали в ботаническом саду. Вскоре выяснили, что растет быстро на самой плохой, бросовой почве. Стали выращивать все больше и больше. И по сей день ситка, как зовут новую ель англичане, у них дерево номер один.

Чем же ситка отличается от других елей? Во-первых, она очень высокая. Две обычные ели, если их поставить друг на друга, едва достигнут ее вершины. Растет на Аляске вдоль побережья, не отходя далее чем на 160 километров. Только там, где вечная сырость, где постоянные дожди и нет летней засухи, растет ситка. Там, где всегда висят тучи и очень редко проглядывает солнце. Климат Британских островов оказался примерно таким, какой требуется жительнице Северной Америки. Тепло, сыро и мало солнца.

Животный мир встретил новую знакомую так, словно она росла в Англии всегда. Когда в 20-х годах нашего столетия Лесная комиссия высадила крошечные елочки на заброшенных пастбищах Уэльса, первыми в ельники прибыли луговой чекан и короткоухая сова.

Чекан — любитель посидеть и попеть на возвышении. Вершины елочек — отличный насест. Внизу, под миниатюрной кроной, удобно устроилась короткоухая сова, разложив десяток крупных светлых яиц. Позиция очень удачная. Сверху защищает колючая крона ситки. Сбоку — сорные травы. И мышей рядом хоть отбавляй.

Чем старше становятся елочки, чем гуще молодой лесок, тем больше постояльцев, тем теснее птичьи ряды. Появляется многочисленная орава вокалистов — желтые овсянки, коноплянки, славки, пеночки, зарянки, крапивники. Прибывает даже тетерев. Проходит еще несколько лет. Елочки уже выше роста человека. Метра по три, по четыре. Чаща непролазная. Она влечет новых квартирантов. Прибывают вьюрки, дрозды, лесные голуби, крошечная лесная чечетка.

Когда елочки вытягиваются на восемь метров, приходит человек с топором. Все, что кажется лишним — чахлые стволики, нижние сучья, сухие ветви, — долой. И сразу тише становится в лесу. Лесные вокалисты удаляются в невырубленные чащи. Однако и им находится смена: сойки и сороки, и даже черная ворона. А через несколько лет лесоруб приходит снова и превращает лес в подобие светлого парка, где можно свободно гулять. Сойки и сороки удаляются, а вместо них появляются новые музыканты во главе с чижом.

Так меняется птичья компания у ситкинской ели. То гремит многоголосым хором, то почти замирает, но никогда не замолкает совсем. Английский лесничий В. Коундри, описавший все эти пертурбации, считает, что насаждение еловых лесов в Уэльсе оказалось полезным не столько из-за самих елок, сколько из-за того, что они привели с собой чижа — любимца англичан!

Конечно, лесничий немного преувеличил. Древесина англичанам нужна позарез. И хоть у ситки она похуже дубовой и даже сосновой, но зато зреет быстро. Один из экономистов в шутку заметил: «Дуб выращиваем для внуков, сосны — для детей, ситку — для себя!» Другой пояснил: «Где еще найдешь дерево, которое, будучи посажено 20-летним юнцом, даст ему урожай ценою в полторы тысячи фунтов стерлингов за акр, прежде чем он успеет состариться». Недаром же англичане ежегодно сажают ситки в десять раз больше, чем сосны, и в тысячу раз больше, чем дуба. Ведь ситка растет даже на таких бесплодных пустошах, где овцы не могут найти клочок травы.

Все шло нормально, пока Англия не вступила в «Общий рынок». Тут пришлось затянуть пояса потуже. А в лесном деле сократить до минимума лишние затраты. Теперь не до чижа!

Да и наидешевейшая древесина ситки уже кажется дорогой. И английские фермеры подумывают: не бросить ли выращивание лесов и не заняться ли снова овцами? На них государство дает хоть какую-то субсидию…

А тут еще выяснилось, что ситку выращивали совсем не так, как надо. Растили ее по стандартным рецептам, выработанным для континента, а ситка — дерево приморское. Его надо выращивать не дальше чем в 160 километрах от моря. Только там дает наивысшую скорость роста. Но даже и здесь придется пускать 35 — 40-летние деревья под топор! Обидней всего, что в этом возрасте они только набирают силу и начинают приближаться к максимальному приросту. Парадокс ситки! «А что делать? — заметил печально один из лесничих. — Приходится подчиняться формуле «Приспособься или сгинь!»

В роде ель больше 30 видов. У нас в основном ели обыкновенная и сибирская. В Северной Америке славятся голубые ели: колючая и Энгельманна. Их выращивают и в наших парках. Ценят за голубой отблеск хвои и устойчивость к дыму и газам. Впрочем, есть у нас и своя голубая ель. Это ель алтайская — форма сибирской ели. Встречается она в горах Сибири. Сейчас на Алтае отбирают самые голубые елочки, собирают с них семена и выращивают еще более голубое потомство.

Неясно лишь одно: для чего хвое голубой налет? Ведь это слой воска для защиты от излишнего испарения. Но голубые ели растут вперемежку с обычными и никаких преимуществ по сравнению со своими зеленохвойными сестрами не показывают. Тот же возраст. Та же скорость роста. Может быть, это атавизм, сохранившийся с седой старины?

Тень не всегда выручает…

Ничто не может устоять перед пихтой. Любое из деревьев, попади оно под крону сибирской пихты, чахнет и гибнет. Один только тисс, кажется, мог бы ужиться под ее пологом. Но тисса мало, и живет он на юге. Тень пихты ужасна. В пихтовом лесу как в пещере, хоть свет зажигай. Тут селятся лишь мхи да редкие травы. Травы особые: с широкими листьями и белыми цветками. Широкий лист, чтобы улавливать ничтожные крохи света. Белые цветки, чтобы их заметили опылители. Другой цвет во тьме не виден. Пихта и сама тропически черная. Недаром в Сибири ее леса именуются чернью.

И если до сих пор пихта не выжила своих собратьев из леса, то лишь потому, что тень — ее единственный козырь. В остальном это порода слабая и беззащитная. Рубили однажды на Алтае пихтовый лес. Оставили стену леса, чтобы оттуда летели семена на вырубку. Но вскоре лесники стали замечать неладное. Пограничные с вырубкой деревья стали засыхать. Вредители? Нет, их не было. Просто у деревьев отваливалась кора, словно ее ошпарили кипятком. Виною оказалось солнце. До рубки пихты затеняли друг друга. Когда же деревья внезапно оказались на просторе, тонкая кора не смогла защитить нежный камбий от жарких солнечных лучей, и он погиб. Пихты «подопрели».

Впрочем, и без вмешательства человека сибирская пихта, самый распространенный вид пихтового племени, живет недолго и едва дотягивает до 200 лет. Уже в 150 лет пихтовый древостой начинает разрушаться, и очень скоро наступает его полный крах. Выяснив это, некоторые лесоводы предлагали пораньше вырубать пихтачи, чтобы не пропали зря эти ценные леса. Однако до сих пор еще никто не видел пихтовых кладбищ, где лес бы погиб от естественной смерти.

Профессор Э. Фалалеев решился выяснить, как сочетается противоположное: быстрая гибель пихтачей с их вечной молодостью. Оказалось, что, когда пихтачам исполняется 100 лет, спелые деревья начинают отмирать. Они падают одно за другим, но их место не пустует. Оно тотчас же покрывается густой щеткой молодняка. Лет через 30 или 40, когда засохнет уже много крупных стволов, молодое поколение сомкнется, да так тесно, что исчезнут под его тенью и травы, и даже мох. А еще через полсотни лет, когда упадут последние старые пихты, юное поколение станет взрослым лесом. А потом все пойдет своим чередом, как на конвейере.

Совсем иное дело, если пихтач погибает от какой-нибудь напасти. В 30-х годах нашего века на черневые леса Саян навалилась пихтовая пяденица. Пядь за пядью отмеривали свой путь по хвоинкам зеленые гусеницы. Съели пихтовые леса по рекам Кизиру и Казыру. Оголившиеся горы надолго распростились с пихтой.

Насколько, попытался выяснить профессор Л. Попов. Тысячи километров прошагал по сибирским лесам. И представил себе следующую картину. На пихтовом кладбище возник осинник. Сначала молодой — чаща. Потом старый, редкий. В редкий кедровки нанесли семена кедра. Осинник сменился кедрачом. И тут постепенно начала появляться пихта.

Сначала скраешку, потом дальше и дальше в глубь кедрачей. Семена ее не летят далеко. Все больше пихт, гуще тень. Молодым кедрам путь в новый лес уже закрыт. Но старые кедры переживают пихту. Пихта живет 200 лет, кедр — 600. Однако пихтовый конвейер работает без перебоя. За одну жизнь кедра пихта сменит три поколения и выйдет победительницей. У нее уйма молодняка, здорового, крепкого. У кедра — нуль. Но произойдет это лишь через 600 лет!

Кроме сибирской пихты, в мире есть еще видов 40. У нас — 9. На Кавказе — кавказская, вдвое выше сибирской — метров под 60. В Приморье, на самом юге, — не менее внушительная пихта цельнолистная. На Камчатке — пихта грациозная. Насчет грациозной, может быть, не стоило много говорить, ее всего 15 гектаров, если бы было доподлинно известно, откуда этот островок взялся и почему эта пихта больше нигде в мире не встречается. И как он уцелел на краешке земли, где условия для хвойных деревьев почти невыносимые?

Первым упомянул о пихтовом островке путешественник С. Крашенинников двести лет назад. Даже легенду записал. Поскольку легенда имеет под собою некоторую фактическую основу, крашенинниковские записки впоследствии очень пригодились. Говорилось в легенде о том, что пихты выросли над телами камчадалов, которые умерли в дальнем походе на врага. Умерли голодной смертью. И в их память никто не смеет прикасаться к стволам пихт и тем более рубить их.

В конце прошлого века на Камчатку приехал ботаник В. Комаров, будущий академик. Он-то и нарек камчатскую пихту грациозной. Стал размышлять, откуда взялся пихтовый островок. Пришел к выводу: раньше пихтовые леса были обширнее. Потом их погубили камчатские вулканы. Чудом уцелел небольшой клочок. Мысль показалась резонной. Ее приняли и другие ботаники.

Прошло еще 70 лет. На Камчатке побывал московский лесовод Л. Карпачевский. Вошел в пихтовую рощицу. К его удивлению, пихта оказалась самой заурядной. Высотой метров пятнадцать, ниже средней березы. Прямых и стройных стволов не так много. Все больше двойные, с развилками, кривоватые. Почему же Комаров назвал эту пихту грациозной? Выяснилось, что тот сам рощу не видел. Описал по рассказам местных охотников. Оценил ее, так сказать, заочно и представил себе не совсем верно. Однако суть дела, конечно, не в названии. Важнее было установить: реликт это или не реликт? Сделали пыльцевой анализ почвы. На глубине 13 сантиметров пыльца пихты кончилась. Этот слой возник где-то между 500 и 1000 годами нашей эры. Нетрудно догадаться, что еще 500 лет назад пихтовой рощицы на Камчатке не было. А 200 лет назад была.

Академик Л. Берг, заинтересовавшись историей пихты грациозной, нашел, что она очень близка к пихте сахалинской, уроженке Сахалина и Курильских островов. Видимо, на Камчатку попала оттуда. Но как — академик понять не мог. Занесли птицы? Могли, конечно, занести, не будь расстояние так велико, не менее 500 километров. В такую даль птицы семена не доставляют.

Остается один виновник — человек. Вероятно, он занес пихту. Когда? Более или менее ясно. В промежутке между XV и XVIII веками. Откуда и зачем? Тут очень помогла легенда Крашенинникова. В ней говорится о том, что роща выросла на костях людей. Значит, она не природная, а саженая. Второй важный факт: люди вернулись из похода на врага. Третий — на обратном пути воинам пришлось долго голодать, что и послужило причиной гибели отряда.

С кем могли воевать камчадалы? Либо с коряками — северянами, либо с айнами — южанами, которые обитали на Курилах. На севере пихта не растет, значит, северный вариант не подходит и коряки ни при чем. В поход камчадалы ходили против айнов. История подтверждает это. С айнами сражались не раз. Захватывали у них женщин, потом заставляли платить выкуп. Поскольку камчадалы превосходили своих противников храбростью и умом, как отметил Крашенинников, ясно, что стычки с айнами происходили не на Камчатке, а на Курилах. Видимо, там воины увидели пихту и захватили с собой семена.

В этой версии настораживает лишь одно. В языке айнов пихта имеет название «яю». В лексиконе камчадалов соответствующего термина нет. Карпачевский объяснил это так. Возвращаясь из очередного набега, камчадалы плыли на лодках домой. Их застала непогода. Ветер отнес далеко от дома. Продукты кончились. Когда наконец лодки прибило к берегу, многие умерли. Оставшиеся в живых похоронили товарищей и в память о них посеяли семена сахалинской пихты, которые везли с собой. Выросла роща, ставшая священной. Никто не имел права прикасаться к деревьям, поднявшимся на могилах героев. И никто не должен был называть пихту вслух. Слишком печальные события она напоминала. Так ли было на самом деле, утверждать нельзя. Во всяком случае, есть над чем подумать и этнографам и биологам.

Дугласия

В 1910 году неподалеку от Сноквалмского водопада в Северной Америке рухнуло дерево поперек ущелья. Его ствол шириной в 2,8 метра обтесали, получился мост. Любители сильных ощущений лихо катили по мосту на экипажах. Еще более крупный ствол в тридцатых годах рухнул на полотно Северо-тихоокеанской железной дороги в США. Движение поездов остановилось. Хотели распилить, но подсчитали, что на работу уйдет пять дней. Пришлось срочно доставлять динамит и взрывать.

Тот и другой случаи из летописи дугласии, родственницы пихты. Внешне похожа на пихту, только шишки у нее висячие, а не стоячие. И ростом повыше. Были деревья по 140 метров, как рассказывал академик В. Сукачев. Сейчас таких, кажется, уже не сохранилось. Но по 115 метров есть. В 1962 году измеряли. Еще и жизнь у дугласии подлиннее — лет 500, а то и 1000.

Редкая древесная порода вызывала так много споров и разногласий. Сколько недоразумений с нею связано! В 1827 году уже знакомый нам Д. Дуглас завез ее в Европу. Выяснив, что она растет чуть ли не быстрее всех хвойных, дугласию стали выращивать в Германии и в Скандинавских странах. И на Британских островах. Но тут выяснилось, что дугласия бывает разная. Подле океана растет то высотное дерево, о котором шла речь. А в Скалистых горах, где повыше и от моря подальше, обитает ее сестрица. Она втрое ниже, метров до 40 высотой. Зато к холоду более приспособлена. У первой хвоя зеленая, ее назвали зеленой, у второй — голубая. Ее назвали голубой.

Соблазнившись морозостойкостью голубой дугласии, решили выращивать на севере именно ее. А для сравнения рядом посадили зеленую. Опыт поставили в Ленинграде, в Лесной академии. Каково же было удивление лесничих, когда холодостойкая голубая форма померзла при заморозках, а ее более нежная товарка не только не пострадала, но и сохранила свой скоростной рост! Выросла вдвое выше. Да и древесина у нее оказалась лучше.

Другое недоразумение связано с местожительством зеленой. Считается, что зеленая — дерево туманов, что растет в прибрежной полосе, где постоянная сырость и моросит мелкий дождичек — бус. Действительно, леса дугласии зеленой подступают чуть ли не к самому океанскому берегу. А затем выяснили, что все прибрежные леса молодые. Старых, девственных нет. Они есть вдали от берега, где уже не бывает таких туманов. Чем меньше туманов, тем больше пожаров. Дугласия хорошо возобновляется лишь после пожара. Понятно, что пожароопасные районы для нее более подходят. Каким же образом тогда появились молодые леса в туманном поясе Тихоокеанского побережья? Они возникли, когда пришли первые европейцы, которые принесли с собой пожары. И немедленно стали появляться дугласиевые леса.

Третье недоразумение связано со зверьем. Прежде чем семена поспеют, их начинают потрошить бурундук и дугласова белка. Заготавливают на черный день. Когда семена начинают вылетать, их ловят и едят мыши и землеройки. И пернатые тоже: клесты, крапивники и певчий американский воробей. Раньше птиц за расхитителей не считали, но когда начали рубить дугласию, в оставшихся лесах семеноедов-пернатых стало скапливаться все больше и больше. И для обсеменения вырубок иной раз семян почти не оставалось.

Чтобы реабилитировать зверушек, нужно привести один случай из жизни зеленой дугласии. В 1891 году на северо-западе США возник большой пожар. Выгорел такой громадный кусок дугласиевого леса, что никаких надежд на его быстрое восстановление не было. Слишком далеко оказались источники семян. Ветер их не мог занести, животные тоже. Однако вскоре, на удивление лесничим, по всей гари поднялся молодняк. Да такой густой, что на одном акре (0,4 гектара) насчитывали по 40 тысяч юных дугласий. Они выросли из семян, которые зарыли в почву до пожара дугласовы белки.

Много хлопот доставила дугласия и опытнейшему московскому лесничему П. Дементьеву. В 1936 году он раздобыл 200 граммов семян и посеял у себя в Бронницком лесничестве. Молодняк рос здоровым и крепким. Он пережил даже страшную морозную зиму 1939 года, когда вымерзли на юге даже старые взрослые деревья. Однако стоило перерасти снежный покров, как вершинки ежегодно стали подмерзать. Неизвестно, как поступил бы лесничий, если бы ветер не насеял березовых семян из соседней рощи. В несколько лет молодые березки обогнали в росте дугласию. И тут Дементьев заметил, что его подопечные тронулись в рост. Подмерзать перестали. А когда совсем окрепли, лесничий вырубил березки. Вскоре деревца дали первые шишки. Второе поколение, выросшее из них, уже совершенно не страдает от мороза. Ведет себя в этом отношении даже более стойко, чем местная московская ель! И растет с нею наравне.

Спасение — за каменной стеной

Трудно добираться до цедрусов. Даже в Ливане, где их показывают туристам как величайшую редкость. Из четырех уцелевших рощиц только к одной ведет более или менее приличная дорога. К остальным нужно добираться то пешком, то верхом на лошадях, да и лошадей заказывать заблаговременно.

Высоко живут цедрусы. Осенью внизу, на берегу Средиземного моря, все деревья стоят зеленые, а вверху, возле цедрусов, листва уже осыпалась. Только сами они в зеленом убранстве. Они вечнозеленые.

Цедрусы — это настоящие кедры. В Ливане растет один из трех видов — кедр ливанский. В роще ливанского кедра лесозаготовители зачастили еще с библейских времен. Начало положили, кажется, финикияне. Строили галеры. Царь Соломон соорудил в Иерусалиме храм из его розовой древесины, а потом и флот. Египтяне хоронили в кедровых саркофагах своих фараонов. Знали, что никакие жуки не источат. Учтя этот богатый производственный опыт, по проторенным тропинкам шли ассирийцы и римляне, турки и греки. Побывали в кедровниках и крестоносцы. А во время первой мировой войны розовую древесину пустили просто на дрова для паровозов.

И вот печальный итог: остались четыре рощицы — памятник былого богатства. Напоминание человечеству, как быстро может утечь из рук состояние, казавшееся неисчерпаемым. Замечу, что не один топор повинен. Доконали кедровники домашние козы.

Дьявольская изворотливость козы хорошо известна. Взбирается на громадный кедр легко и свободно, словно поднимается на гору по каменным глыбам. Ливанские кедры чуть ли не от основания разветвляются, толстые сучья почти горизонтально простираются в стороны метров на 20. Ходи прогуливайся. Козы именно так и поступают. Прогуливаются. А попутно щиплют жесткую хвою, которая очень удобно расположена на ветвях — пучками по 50 хвоинок, наподобие кисточек для бритья. То, что хвоя жесткая, рогатых верхолазов не смущает.

Чтобы не съели оставшихся гигантов, самых старых, самых величественных уже давно огородили высокой каменной стеной. Специально от коз. Это заповедник «Кедры». В нем нашли убежище 400 деревьев. Есть тысячелетние. Есть и постарше. Есть помоложе: лет по 600, по 400 и по 200. Тысячелетних немного. Статистика тревожная. В 1550 году старейших оставалось 28. Через сто лет — 22. Еще через 40 лет — 16. Сейчас — 12.

Положение с кедрами критическое. Вмешалось даже духовенство. Каждый год приезжают в заповедник. Предают коз анафеме. Объявили греховным рубить деревья и пасти здесь скот. А верующие потихоньку и рубят и пасут (в тех рощах, что не за стеной!). Хотя уж и рубить нечего, и пасти без толку. Крупнейшая хадетская роща становится все реже. А в ней всего два квадратных километра леса. В другой роще — енденской — вполовину меньше. А в ней еще кормится стадо овец и коз. Надолго ли хватит?

В бшаррской роще, той, что за каменной стеной, конечно, не рубят и не пасут. Там туристы. Кедры влекут всех. На их ароматных ветвях торчком стоят, как елочные свечи, крупные шишки. Чешуи у них не оттопыриваются, как у нашей сосны, и оттого шишки гладкие, словно прилизанные, и напоминают маленькие бочонки. Созрев, рассыпаются. Треугольные семена падают на землю. Они немного похожи на наши кедровые, но несъедобны. Местные ребятишки собирают их и тут же сбывают туристам в качестве экзотического сувенира.

Натуралист Б. Билс из университета Висконсин (США) недавно попытался описать уцелевшие рощи. Три описал. В бшаррской роще это ему не удалось. Описывать нечего. Все вытоптано. Остались лишь сами старые кедры. Правда, под тенью каменной стены в углах Билс нашел кое-какой молодняк. Это единственное, что осталось живого, кроме старых гигантов.

Чем меньше в Ливане кедров, тем больший интерес они вызывают. И не только у туристов. Один из той рощи, что огорожена стеной, попал на государственный флаг. Оттуда перекочевал на почтовые марки и на фуражки блюстителей порядка. Даже на номерах полицейских автомашин красуется тысячелетний старец. И выглядит совсем не дряхлым. Не только в репродукции, и в оригинале тоже.

Некоторым утешением для любителей природы служит тот факт, что в соседних странах Северной Африки, в горах Атласа, сохранились леса из близкого вида — кедра атласского. Правда, их тоже общипали, но не так беспощадно. В Алжире уцелело 30 тысяч гектаров. Мало. Капля в море. Сотая часть алжирских лесов. Считается, что в Алжире за всю историю вырублено четыре пятых лесов. Потери кедра, очевидно, неизмеримо больше.

Странным кажется сам факт, что кедры дожили до наших дней. При такой популярности среди людей и коз. Противокозьи законы стали вводить сравнительно недавно, да и не везде они приобрели силу. На Гавайях козам рубят головы и сбрасывают в море на корм акулам. На острове Святой Елены истребили коз, когда они уничтожили леса. На Кипре устроили референдум. Большинство жителей высказалось за то, чтобы коз в кедровый лес не пускать, а держать на привязи. Эта мера помогла, и кедров стало больше.

Однако кедр и без коз возобновляется очень плохо. Под собственным пологом молодой смены не бывает. Зато очень хорошо прибывает его молодняк под пологом пробкового дуба. Да еще дуба падуболистного. Эти дубки корявы и невысоки, зато необыкновенно живучи. Рубленый, обгоревший дубок восстанавливается порослью и раз, и два, и десять, и пятнадцать раз. А там, где он уцелел, появляется и молодой кедр.

Замечательно, что у нас в Крыму, куда уже давно завезли настоящие кедры, они столь же успешно дают молодняк среди зарослей плюща и барвинка.

Остается решить вопрос: кто и как заносит семена кедров в дубовые перелески и в другие места? Ведь на своих маленьких крылышках кедровые семена далеко не улетят. Видимо, не обходится без вмешательства животных. Но здесь возникает трудная ситуация. Семена кедров на редкость богаты эфирными маслами. И пока никто не наблюдал, чтобы их ели животные. Я написал знатоку кедров, ботанику С. Кузнецову, в Крым. Он ответил: ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из зверушек утащил с грядки питомника цедрусовый орешек, хотя семена кипарисов, туй и других хвойных крали постоянно.

Я уже почти отчаялся найти связь между настоящими кедрами и животными, когда вспомнил историю разведения атласского кедра в юго-западной Франции. Первые посадки, сделанные в 1861 году, дали в 1900 году семена. Второе поколение кедров, выросшее из этих семян, принесло урожай через сорок лет. Потомки второго поколения расселились уже за 10 километров, они быстро распространяются по горам и даже переваливают через горные хребты. Если бы семена распространялись по ветру сами, то самое большое расстояние, которое они пролетели бы, — метров 50 или 100. Таким образом, за два поколения кедр мог бы продвинуться вперед метров на 100–200. А он прошагал 10 километров. Не повинны ли тут птицы? Пока на этот вопрос нет ответа.

А теперь о последнем из настоящих кедров — гималайском. Скроен по общему образцу. Только ствол стройнее и выше. Бывает метров под 50. Сохранился, кажется, лучше своих собратьев, но и он требует защиты и ухода. Индийские лесничие стараются ухаживать за ценным деревом, но иной раз случаются и промахи.

Однажды решили проредить поросль лиственных пород, чересчур наседающих на кедр сбоку. Окольцевали по нескольку деревьев вокруг каждого кедра. Ушли, оставив несчастных истекать соком. Обрекли их на засыхание. Едва скрылся последний лесник, как из чащи выкатилось несколько гималайских медведей. Подбежали к окольцованным стволам. Обнюхали. Лизнули. Сладко. И началось пиршество. Вылизали все до капли. Когда сок кончился, стали драть кору с деревьев сами. Драли со всех подряд. Досталось и кедру. Его ободрали тоже. Впрочем, знатоки утверждают, что медведи даже предпочитают обдирать хвойные деревья, хотя сладким соком они и небогаты.

В союзе с вечной мерзлотой

В 1930 году экспедиция, пересекавшая полуостров Таймыр, наткнулась на берегах речки Новой на лиственничную рощицу. Деревья не отличались особой мощью и высотой. Поражало другое— координаты: 72 градуса 30 минут северной широты. Так далеко на севере лесов еще не находили. Местные жители называли рощу «Ары-Мас», что в переводе — «лесной островок». Островок врезался в тундру, как ледокол в сплошное море полярных льдов.

Хорошо зная жизнь леса, можно было, конечно, предположить, что именно на долготе Таймыра обнаружится самый северный лесной форпост. Ход рассуждений таков. Лесам благоприятствует континентальный климат. Самый большой континент мира — Азия. Самый континентальный климат — в ее центре. Центр Азии — в Туве. Там даже столб, кажется, стоит. Если идти от столба по меридиану на север, то линия пересечет Таймыр где-то неподалеку от речки Новой.

Другое дело, почему именно на долю лиственницы выпал столь почетный жребий — строить самый северный в мире лес? Многое здесь зависит от мерзлоты. Лиственница — самая устойчивая к мерзлоте из всех деревьев мира. Если корни ее вмерзают в лед, они заменяются другими, придаточными. Те вырастают выше по стволу. Недаром же это дерево заняло чуть ли не половину лесной площади нашей страны. Как раз в области вечной мерзлоты.

Есть, конечно, у лиственницы и слабые стороны. Порой она может легко и свободно занимать пустующие площади. Но обычно этот процесс крайне труден. Густые чащи молодняка вырастают далеко не всегда.

Когда биолог С. Шиятов попытался разобраться в истории лиственничных редколесий на Полярном Урале, оказалось, что они прошли тернистый путь. И хотя деревья обильно посыпали землю семенами, десятками лет из них ничего не вырастало.

Древостой, как выяснилось, состоял из четырех поколений. Первому, самому старому, было лет 500. У многих деревьев уже и возраст не сосчитать, дупло мешает. Появились эти мафусаилы еще в XVI веке. Второе, тоже старое, поколение возникло лет через полтораста. Сейчас деревьям три века с небольшим. Третье поколение на 150 лет моложе. Последнее, четвертое, еще только укрепляется. Начало появляться в 20-х годах нашего века.

Причины чередования поколений? Соблазнительно объяснить их пожарами, как это сделал для Брянских лесов академик А. Тюрин. Нет, сколько ни присматривался С. Шиятов, следов пожара на Полярном Урале не нашел. Значит, дело в климате. Вековые колебания. Именно они виною. Но каков механизм связи между ними и выживаемостью лиственниц?

Пришлось обратиться к жизни молодого поколения лиственниц. Юность — самый неустойчивый этап в жизни живых существ. Для того чтобы получить достойную смену, нужны три условия: много хороших семян, здоровые, крепкие всходы. Нужно, чтобы выросший из них молодняк имел возможность расти и крепнуть. На Полярном Урале молодняк сохнет. Почти половина стволиков сухая. Усыхание начинается, как только юные лиственницы перерастут ярус мелких кустарничков и выйдут из-под их опеки. Еще чаще засыхают те, которые поднимаются выше уровня снежного покрова. Некоторым все же удается преодолеть два опасных барьера. Тогда лиственницы продолжают расти. А ведь это происходит сейчас, когда климат мягкий и продолжается потепление. Что же говорить о тех временах, когда накатывается волна холодов? Тогда должен высохнуть и погибнуть весь молодняк? Именно так и бывало в прошлом. Данные С. Шиятова говорят: новые лиственницы не появлялись лет по 80 подряд.

В Центральной Якутии судьбой лиственничного молодняка нередко распоряжаются зайцы-беляки. На вырубках, где молодая лиственница появляется вместе с березой, зайцы обкусывают вершинки у той и у другой. Правда, не каждый год, а один раз в 12 лет, когда заячье население достигает своего максимума. Лиственница страдает от зайцев в возрасте от 6 до 20 лет, а за этот срок наверняка численность зайцев дважды достигнет пика. И дважды объедят лиственницу. Березу же один раз. Старше 10 лет береза для беляков недосягаема. Лиственница, таким образом, оказывается в гораздо худшем положении. Береза перерастает ее и торжествует победу. Возникают березовые леса.

А теперь еще раз о мерзлоте. Всегда ли она полезна для лиственницы? Спору нет, мерзлота спасает лиственницу от деревьев-конкурентов. Немногие способны уживаться на льду. Но и сама северянка растет неважно. Высота ее невелика. Чем севернее, тем тоньше стволы. Канадцы назвали такие леса «землей тонких палочек», наши биологи — тонколесьем. В тонких стволах нет поместительных дупел. Нет дуплогнездников-пернатых. Нет белки. Меньше защищены тонколесья от вредителей. Зато на хороших, теплых почвах лиственница растет быстро и стремительно обгоняет все другие деревья, возвышаясь над ними. И не случайно. Растет она в летнее время, три месяца. Ее соседка, сосна, только один месяц.

Суховершинность — на благо

Тиссовые рощи считают поштучно. Сколько-то на Кавказе и кое-где в Карпатах. Да еще на Дальнем Востоке. Вот и все наше богатство. Зато от каждой веет седой стариной. Возраст деревьев до тысячи лет, а то и до двух. 600–700 лет — дело обычное. Нарядная густозеленая хвоя закутывает дерево еще гуще, чем у ели и пихты. Нижние ветки спускаются к земле так низко, что там и укореняются. Под тенью тисса не уживается ни одно дерево. Даже собственный молодняк. И поскольку смены старому поколению нет, стали считать тисс видом вымирающим.

Самая лучшая в мире тиссовая роща и самая древняя — Бацарская, в верховьях реки Алазани на Кавказе. И здесь нет подроста тисса. Побывал в ней профессор А. Долуханов. Не хотелось верить, что тисс вымирает. Стал искать причину, почему нет возобновления в тысячелетней роще.

Всходов появляется порядочно. Некоторые живут год, другие два. Третьей весны не переживают. Ботаник Л. Махатадзе проверил молодняк в Тарсачайской тиссовой роще в Армении, та же картина. Во всей роще нашел только один четырехлетний тиссик. Пусто, как и в Бацарской.

Не хватает света? Вряд ли. Тогда разрастался бы подрост тисса по прогалинам и полянам. Там толпится всевозможный молодняк: буковый, кленовый, ильмовый. Тиссового нет! Однако если побродить по окрестностям и не спешить, то в отдалении от старых деревьев молодняк тисса обнаружить можно. Немного, но есть. Растет куртинами отлично. Здоров. И почва под ним не тот богатый перегной, что под материнским пологом, а щебенка, в которой и мелкозема-то почти нет.

Что ждет старую рощу в будущем? Так и останется без смены и в конце концов погибнет от старости? И да, и нет. Да, потому что смены не будет. Место старых тиссов займут после их смерти буки, клены, ильмы. Но в стороне, где поднимаются куртинки молодняка, возникнет новая роща. Проживет, если удастся, тысячу лет или две. История повторится на новом месте. Так и кочует тисс по земле. Тысячу лет здесь, две тысячи там.

Итак, тисс не вымирающая порода. Доказать живучесть тисса можно не только этим. И не только, почтенным возрастом. Еще и хорошим приростом, который дерево сохраняет до глубокой старости.

Обычная сосна в триста лет уже не растет в высоту. Тисс и в семьсот лет прибавляет каждый год сантиметров по семь. Значит, в таком возрасте он должен достигнуть высоты 49 метров. Если даже он в молодости рос помедленнее и в среднем прирост составлял не 7, а 6 сантиметров, то и тогда высота будет 42 метра. А на деле выше 30 почти не бывает. Чаще — 25. Простейшая арифметика дает осечку?

Долуханов взялся и за эту проблему. А поскольку в высоту дерево прирастает вершиной, обратил внимание именно на нее. Вернее, на них, потому что вершин у тисса не одна, а несколько. Это ученому было известно.

Почему несколько? Тут мнения расходились. Одни считали, что это результат давнего срастания стволов. Другие представляли дело по-иному. Тисс — дерево теневыносливое. Поэтому растет во втором ярусе леса. Бук выше его. Во время бури бук может упасть и сломать вершину тисса. На смену сломанной придут боковые вет?и. Будет несколько вершин. Правдоподобно? Да. Но в лесу то и другое случается редко. А много-вершинность повсеместна. Иногда в учебниках пишут, что вершина ломается под тяжестью снега. Но тисс порода местная и к снегу приспособлена издревле. Если и обломится когда вершинка, то опять-таки как исключение.

Долуханов предлагает свой вариант решения. Рассуждает так. Тисс — порода второго яруса леса. Приспособлена к жизни в вечной тени и сырости, где темпе-83

ратура и влажность почти не колеблются. Поскольку же тисс растет и в старости хорошо, он постепенно из второго яруса выдвигается в первый. Там его встречают яркий свет, резкие перепады температур. Свищет ветер, ускоряя испарение. Непривычный к таким крайностям тисс суховершинит. Рост в высоту временно прекращается. Пока что боковые ветви займут место усохшей вершины… Но и они засохнут, как только поднимутся высоко, в запретную для тисса зону солнца и ветра.

Возможно, в какие-то очень давние времена тисс и вырастал до 40 метров, но тогда он должен был иметь над собой полог еще больших гигантов. Может быть, это были секвойи — Мамонтовы деревья? Гадать трудно. Но и тогда его должна была спасать суховершинность — великолепный предохранительный механизм, дарованный природой.

Третья странность тисса, удивившая тбилисского профессора, — ядовитость хвои. Ее яд смертелен для лошадей. Случайность или закономерность, выработанная длительным отбором? Долуханов считает — не случайность. Ведь подрост тисса так редок. Не будь хвоя ядовитой, его обгрызли бы.

Кто? Конечно, предки лошадей. Правда, дикие лошади, которых мы знаем, животные степные, но их предки в огромных количествах населяли леса. В третичном периоде непарнокопытные были одной из самых многочисленных групп позвоночных. Недаром их палеонтологическая история изучена лучше других. Сейчас токсичность хвои — рудиментарное свойство, но в древности это, видимо, помогло тиссу уцелеть.

Замечательно, что ядовита только хвоя. Семена безвредны (иногда их считают чуть ядовитыми). К тому же они окружены сладким, сочным присеменником, окрашенным в розовый или красный цвет. Семечко в нем сидит, как яйцо в рюмке, выглядывая тускло-зеленым концом. Яркая расцветка всегда привлекает птиц. Соблазняется даже куница, хотя и хищница. Профессор А. Формозов находил в желудке у этого зверька по две сотни тиссовых семян. Куницын вклад в расселение тисса, следовательно, тоже со счета сбрасывать нельзя. Но все ее старания пропадают нередко зря, потому что молодняк, выросший из посеянных семян, ждут разные беды и напасти.

И здесь мы снова должны вернуться к ядовитости хвои и поведению копытных. В наши дни олени и косули с удовольствием и пользой для себя щиплют тиссовую зелень с ветвей, иной раз обгладывая нижние ветки начисто. Профессор Д. Воробьев считает, что это делается с лечебной целью, против глистов. В особенности же любят молодняк и сощипывают у него верхушки в первую очередь. И малютки тиссы погибают. Конечно, доказать, что именно копытные повинны в уничтожении тиссового подроста, задача не из легких. Ведь в лесах столько разного зверья и птиц…

Однако дальневосточные биологи обнаружили один факт, разоблачивший неблаговидную деятельность косуль и оленей. На юге Приморского края есть остров Петрова. Островок небольшой — всего 28 гектаров. Зато растительность на нем совершенно уникальна. Среди липняков там сохранилась тиссовая роща — явление в Приморье необычайное. На Дальнем Востоке тисс в лесах редок. Дерево от дерева — шагов за 50, а то и за 100. Тут же ствол к стволу — кронами смыкаются. И подроста много, точно его специально сеяли. Не под собственным пологом, конечно, а в соседнем липняке. По 17 тысяч штук на гектаре, почти по две штуки на каждом квадратном метре! Не всегда и сосна наша может похвалиться такой уймой молодой смены. Тисс потому отлично возобновляется на острове, что там нет копытных. Ни косуль, ни оленей. Никто не обгрызает молодняк, и он растет себе спокойно, набирая высоту.

Правда, профессор Д. Воробьев считает, что успех возобновления на острове Петрова зависит еще и от птиц. Доказательства? Вот они. Птицы едят семена и выбрасывают ненужный им сочный присеменник — арил. Раз на острове тиссового молодняка много, значит, много и семян, следовательно, мало птиц. С таким утверждением не все согласны. Профессор Г. Бромлей из Владивостока уверен, что дело обстоит как раз наоборот. Птицы разносят и сеют семена, съедая лишь сочный арил. И называет главного сеятеля — дрозда. В Англии биологи тоже считают дрозда основным разносчиком семян дерева Ю, как там называют тисс. Рябину и дерево Ю дрозды очищают в первую очередь, едва дождавшись, пока созреют плоды.

Досконально проследили дальнейшую судьбу семян. Связь между деревом Ю и дроздами примерно такая же, как у кедровки с кедром. Дрозд набирает в зоб штук 25 семян и летит с ними на лужайку. Там прячет свое богатство в дернину и летит за новой порцией. Если поблизости есть скалистые холмы, летит туда. Может удалиться метров на 400. В Брекншире ботаник X. Гаппи заметил, что дрозды повадились пастись на крупном дереве Ю во дворе местной церкви. И улетали с грузом семян в горы. Гаппи отправился в горы и обнаружил там обильный молодняк тисса.

Итак, налицо два совершенно противоположных мнения. Первое: птицы едят семена и бракуют арил. Второе: птицы едят арил и сеют семена. Кто же прав? Видимо, правы обе стороны. И птицы разделяются на два лагеря. Одни — «за», другие — «против» дерева Ю. Так же, как это установил для рябины профессор А. Формозов, не успевший, однако, за 40 лет выяснить смысл этой запутанной игры природы.

В Англии выращивание тиссов — своего рода хобби. Особенно любят сооружать из него живые заборы. Когда забор подрастет и станет слишком высоким, ставят лестницу и подстригают его на высоте в несколько метров. Бывают и семи и восьми метров. Это уже не забор, а заборище. Сохранились на Британских островах и несаженые, старые тиссы. В Дербишире уцелел уникальный экземпляр 2000-летнего тисса высотой в 15 метров. Подобные старцы обычно толсты, как баобабы. Толщина, однако, ложная. Ее создают дополнительные стволы, которые тесной гурьбою окружают ствол первоначальный. Э. Меннинджер сфотографировал один из толстяков. Его окружность составила 11 метров. Другой такой же тисс он оценил как 500-летний, хотя оговорился, что очень трудно точ^о установить возраст, потому что новые стволы тесно срастаются со старыми.

Из 10 видов тисса, которыми располагает наша планета, есть, кроме наших двух (остроконечного и ягодного), еще очень похожий на них тисс коротколистный на западе Северной Америки. Другой тисс, канадский, не дерево, а маленький кустарник. В горах Малайи растет тисс Валича.

Ногоплодники

В ботаническом саду в Сухуми неподалеку от входа растут несколько деревьев, возле которых в недоумении останавливаются неискушенные в ботанике посетители. Издали эти деревья можно принять за ели. Крона черно-зеленая, конусом, очень густая, ветви почти до самой земли. Но стоит подойти поближе, как иллюзия рассеивается. Хвоинки оказываются крупными, как ивовые листья, правда, твердые.

На ветках, как лампочки на елке, торчат синие плодики на оранжевых сочных ножках. Отсюда и пошло название «ногоплодник» — название с точки зрения обычного человека очень точное, а, по мнению ботаника, совершенно неуместное. Синий, как голубика, круглый плодик на самом деле семя. И облепихоподобная оранжевая ножка не плод. Она сладкая, как конфета, и дана растению с понятной целью — для привлечения птиц. Посетители ботанического сада невольно выполняют работу птиц: срывают приманку, съедают оранжевую ножку, а плодик выплевывают. Для процветания ногоплодника большего и не нужно. Разве что птицы унесут свою добычу подальше, чем это сделает человек.

Способ рассева семян у ногоплоднихового семейства, видимо, отработан отлично, потому что среди хвойных оно одно из самых крупных. А малая известность ногоплодников следствие того, что почти все они жители южного полушария. Оранжевые ножки не у всех. У крупнолистного, о котором говорилось, и у тотары из Новой Зеландии. У другого новозеландца — «риму» ножка самая обычная, сухая, зато плодик как слива. Аппетитный, фиолетово-красный, с приятным ароматом. Да и хвоя тоже источает сильный запах. Третий новозеландский ногоплодник — «матаи» привлекает к себе гроздьями чернично-сизых «плодиков». Они тоже без сочных ножек. Кора его ствола так испещрена разноцветными бликами, точно на ней пробовал разные краски начинающий живописец.

Все перечисленные ногоплодники — солидные деревья метров по 25 или 30 высоты. Есть, правда, и еще более высокие: ногоплодник узамбарский — 80-метровый гигант. Есть и низкие, как подушки, — ногоплодник снежный. В Новой Зеландии снежный ногоплодник очень ценится. Корни его стелются на десятки метров, скрепляя почву высокогорий, а укореняющиеся лежачие ветви как бы пришпиливают рыхлый грунт и не дают ему двигаться.

Семейство ногоплодниковых замечательно многими уникальными представителями. Именно в нем самое мелкое, самое низкорослое хвойное — дакридиум рыхлолистный. Он едва поднимается от земли на высоту спичечной коробки и стелется таким плотным ковриком, что внешне похож не на дерево, а на мох. Ботаник А. Бидвилл, первым познакомившийся с карликом, принял его за мох.

Другой карлик — ногоплодник опаленный. Этот из Новой Каледонии. Внешность его переменчива. То рыжий, то медно-красный, то пурпурный. Пристраивается на корнях или на стволах деревьев из своего же семейства и черпает из него нужные продукты. Одним словом паразит, недаром же так необычно окрашен. Кустики его могут достигать метровой высоты. Мелкие, как чешуйки, листочки, мелкие, как горох, семена. Корни проникают под кору хозяина и стелются там между корой и древесиной. Только не сверху вниз, как положено, а снизу вверх.

Еще одна новокаледонская достопримечательность — ногоплодник топяной. Живет там на мокрых землях, а то и прямо в воде. На отмелях у берега озер. Для хвойных это, можно сказать, уникальный случай, в особенности для южного полушария. Ствол толстый, похож на перевернутую морковку, низкий. Из его вершины торчит несколько корявых ветвей. Наши кедры и сосны, случается, тоже на болотах растут, но такими уродливыми стволы не бывают. Неясно и другое: зачем потребовалось природе создавать такую водяную форму дерева? Было бы понятно, если бы Новая Каледония была страной озер, как Финляндия. Но озера в Новой Каледонии — редкость, как и сам топяной (болотный) ногоплодник.

Всего в семействе ногоплодниковых 140 видов, из которых больше сотни принадлежит роду ногоплодник.

Вернется ли каури?

«Замечательное бесплодие остается в тех местах, где росли когда-то величественные, роскошные леса каури. Эта проклятая древесная порода взяла из почвы все, не оставив ничего для своих будущих поколений. Теперь на вырубках щетинится лишь низкорослый папоротник…»

Эти горькие слова прозвучали в конце прошлого века по адресу самого известного в Новой Зеландии дерева — каури. Для новозеландцев каури все равно, что для американцев секвойи.

Прежде не знали, как назвать. Одни говорили «сосна-каури», другие — «ель-каури». От той и другой отличается заметно. Хотя дерево и хвойное, но хвоинки больше похожи на листья. Широкие и длинные, как незрелые бобы гороха. И такие же плотные. Ствол — цилиндром, как колонна. Крона — шапкой на самой макушке.

Из стволов выпиливали чудовищной длины доски без единого сучка. Одну хотели в Париж на выставку отправить. Не взял пароход. Не вошла. Так и осталась в музее в Веллингтоне. Да и туда едва втащили.

Раньше габариты каури, несомненно, были и побольше. Так ли, можно лишь гадать, ибо от былых лесов мало что уцелело. Только в заповедниках. Сто лет назад еще жило дерево толщиной в 6,3 метра. Оно погибло при пожарах на рубеже нашего века. Не сохранилось и следов. Самым высоким в последние годы считали дерево «Отец всем остальным». Оно достигало 56 метров. Погибло от урагана в 1973 году. Теперь остались только 51-метровые…

Древесина каури со времен капитана Д. Кука славилась на весь мир. Англичане уверяют, что адмирал Нельсон одержал победу при Трафальгаре благодаря мачтам из каури. Но славу дереву принесла даже не древесина и не великанские размеры, а смола. Она сочится из трещин коры, капает с ветвей и застывает в почве кусками, прозрачными, как леденец. По виду и качеству напоминает янтарь.

Дантисты нашли янтарь каури незаменимым в зубной технике. Из него делали линолеум и еще тысячу разных вещей. Дороже всего ценился ископаемый янтарь. Перерыли почву так беспощадно, что перемешали все почвенные слои, а заодно и снесли всю молодую поросль, зеленевшую на месте срубленных гигантов. Остались бесплодные пустоши, удивляющие путешественников.

И растаяли невиданные леса. Их и так было немного, 1600 тысяч гектаров. Теперь осталась одна шестнадцатая часть. Не повезло и этой шестнадцатой. Через лучший из уцелевших массивов, леса Ваипоуа, потянули автостраду. Тут уж новозеландцы не выдержали, забили тревогу. А когда лесное ведомство стало раздавать лицензии на вырубку участков, в парламент подали петицию протеста. Ее подписали 70 тысяч любителей леса: каждый 200-й житель новозеландских островов. В 1958 году парламент вынужден был прекратить рубку.

Теперь пытаются вернуть хоть часть утраченного. Но это не так просто сделать. Каури — дерево капризное. В природе никогда не начинает жизнь на открытом месте, всегда растет в тени соседей. На вырубках после трав появляется чайное деревце — лептоспермум. Под его защитным пологом подрастают малютки каури. Потом они перерастут своего благодетеля. Однако пока это случится, пройдет лет 200 или 300. И то при условии, что будет довольно семян. С семенами же не всегда все обстоит гладко.

Когда, созрев, рассыпаются шишки, дождь семян падает на почву. Тут их поджидает вета — родич саранчи, из прямокрылых. Разгрызает оболочку. Выедает жирную мякоть. К вете присоединяется и местный попугай — нестор западный. Тот не ждет, пока упадут семена. Сам добывает их из шишек, пока еще не поспели. Выклюет несколько семян, а шишка сваливается недозрелой. Но ни нестор, ни вета, конечно, не съедают весь урожай. Гораздо хуже другое. Семена быстро теряют жизнеспособность, если влажность воздуха слишком велика. Именно такая держится с февраля по апрель, когда идет разлет семян. Замечательно, что в это время в почве для прорастания семян влаги не хватает…

Несмотря на все старания лесоводов, восстановить леса каури пока не удалось. Не надеясь на лучшее будущее, новозеландские лесоводы пока заменяют ее посадками сосны замечательной. Та растет на любой бросовой почве и не боится пертурбаций во влажности.

Кроме каури (агатиса южного), в роде агатис есть и другие виды. Все они уроженцы тихоокеанского бассейна. Почти все обитатели островов. На Новых Гебридах — агатис крупнолистный, в Новой Каледонии — ланцетовидный, на островах Фиджи — фиджийский. Крупнолистному повезло. Его изучили лучше других. Выяснилось, что необходимейшим условием его процветания служат ураганы. Без них смены старому поколению не жди. Когда ураган выхватывает из гущи леса очередную жертву, она падает, выворачивая глыбу почвы. Именно такие места и может занимать молодняк.

Их хвоя похожа на гвозди

Многим жителям острова Маврикий памятен февральский ураган 1960 года. Ветер развил скорость 400 километров в час. Все живое трепетало и рушилось. Падали вывороченные с корнем деревья. Трещали и ломались стволы. Даже у кокосовых пальм. Лишь одна древесная порода спокойно выдерживала натиск взбесившегося Эола: «хуп-пайн», араукария Куннингама. Правда, и у нее ломались ветви, когда порывы ветра становились совершенно невыносимыми. Но это срабатывал предохранительный механизм дерева. Хуп-пайн запрограммирована так удачно, что ради сохранения всего дерева приносит в жертву Эолу сучья. Сучья падают один за другим, пока не останется голый, как столб, ствол. Улягутся вихри, и дерево начнет наращивать новые ветви. Года через четыре от разрушений не остается и следа. А ведь хуп-пайн не местное дерево, она из Австралии. Там, на восточном побережье, в провинции Квинсленд, араукария выносит свою красивую крону в небо метров на 45. Толщиною тоже не обижена, бывает метра по полтора. Хвоя больше похожа на гвозди.

В Австралии немного таких хороших деревьев. Для австралийцев хуп-пайн что для нас сосна. Дает бревна и доски. Рубят много. Запасы невелики. Приходится выращивать. А это дело хлопотное. Местные крысы обрушиваются на плантации. Подкапывают корни. Съедают с них кору. Молодые араукарии сваливаются и засыхают. Впрочем, хуп-пайн несет урон не только на родине. На острове Маврикий ее столь же трудно вырастить. Из-за разных моллюсков. В особенности преуспел гигантский моллюск ахатина. Он очень любит кору сеянцев и обдирает ее, пока та молодая и сочная. Приходится держать араукарию в питомнике дольше обычного, пока кора не затвердеет. Семена хуп-пайн крупные, как у нашего кедра. Особенно любит их попугай какаду.

Своих араукарий австралийцам показалось мало, и они завезли к себе еще один вид — араукарию высокую с острова Норфолка, который известен в мире своей знаменитой каторжной тюрьмой. Норфолкскую араукарию одни называют сосной, другие — елью, кому как нравится. Черты той и другой у нее имеются, хотя в общем ни на сосну, ни на ель она не похожа. Хвоинки ярко-зеленые, формой как сапожные гвозди. Густо укутывают ветви. Высота приличная — метров 70, примерно вдвое больше, чем у наших елей и сосен. Но самое замечательное — конструкция кроны. Ветви на стволе прикреплены мутовками строго горизонтально. Между мутовками нет никаких ветвей. Сами ветви по длине одинаковы и расположены на равных расстояниях друг от друга. Число ветвей тоже одинаково. В общем, идеальная геометрическая фигура. Профессор Э. Корнер из Кембриджа назвал такую форму типом пагоды. Вот за этот-то тип пагоды и вывезли островитянку в Австралию и в разные другие страны.

Она разрослась на побережьях отлично. В особенности похорошел от таких посадок Сидней. Деревья украшали набережную до 1959 года. Затем начали сохнуть вроде бы без причины. Так быстро сохли, что городские озеленители едва успевали спиливать сухие сучья. Вслед за ними пришлось убирать и сами стволы, когда на них не оставалось живой хвоинки. Недавно управляющий австралийскими музеями опубликовал в журнале две фотографии сиднейской бухты. На одной — веселые толпы араукарий-пагод (снимок 1959 года). На другой, сделанной в 1974 году, — унылый, голый пляж без деревьев. Лишь четыре последних ствола доживают свои дни…

Сиднейцы сделали анализ хвои. Выяснилось, что она пропитана морской солью. Источник ее известен — океан. Ветер срывает с бурунов прибоя брызги и мелкой пылью несет на сушу. Казалось непонятным, почему хвоя араукарий стала пропускать соль, если тысячи лет не пропускала? Преградой для соли во все времена служил тонкий, но прочный слой кожицы листа — кутикулы.

Стали выяснять детали. Кроме солей морских, нашли в хвое еще одно чуждое ей вещество — цинк. Его в хвое оказалось куда больше, чем в обычной морской воде. Конечно, в хвою цинк попал не иначе, как из океана. Стали изучать те места, где сливаются в океан сиднейские помои. Увы, предвидение оправдалось. Чем ближе к сточным трубам, тем сильнее повреждения араукарий. И новая неясность: ведь помои сливались всегда, а деревья не сохли. Очевидно, в 50-х годах к помоям, так сказать, естественным добавилось нечто синтетическое. Да, стиральные порошки. Именно они нарушили защитный экран хвоинок, открыв доступ морским солям.

С араукарией высокой может поспорить ее новогвинейская родственница — араукария Ханстайна. Она бывает и повыше. В 1941 году одно дерево достигло 89 метров. Самое высокое дерево Новой Гвинеи! Высоко в горах оно возвышается громадным зонтиком над пологом тропического леса. Очень забавный вид имеет араукария Кука с острова Соснового возле Новой Каледонии. Она так похожа на кипарис, что вначале ее и назвали кипарисом. Впрочем, другим европейцам, которые впервые видели ее на берегах острова, она напоминала… дымящие заводские трубы.

Продолжая знакомство с араукариями, нужно сказать, что настоящее царство этих древних деревьев не в Австралии, не в Новой Гвинее и не на островах Новой Каледонии, а в Южной Америке. В Чилийских Андах склоны покрыты лесами из араукарии чилийской — «обезьяньей загадки». Кроны точно сдвинуты к вершинам стволов и там внезапно расправляются широкими канделябрами. Темно-зеленые, почти черные жесткие хвоинки, широкие и треугольные, спиралью обвивают побеги, а у молодых экземпляров и сам ствол. Украшение, надо сказать, пугающее. Именно из-за него этот вид назвали «обезьяньей загадкой». Говорят, что оно пошло от одного английского садовода. Тот вырастил у себя в саду молодое деревце чилийской араукарии и, демонстрируя его своим знакомым, комментировал: «Забраться на него было бы загадкой для обезьян!» Правда, в ботанических садах «обезьянья загадка» не столько пугает посетителей, сколько привлекает их своим обликом, и приходится ее огораживать проволочными заборами, чтобы не общипали. У нее и шишки-то взъерошенные, лохматые. Они шаровидные, размером с апельсин. Рассыпаются, когда созреют. Семена вкусные.

Замечательно, что у «обезьяньей загадки» есть определенное тяготение к вулканам. Самые лучшие ее леса растут именно здесь, на вулканических почвах. Тут она достигает и рекордной своей высоты — 60 метров. Обходится без деревьев-спутников. Если же кому и дозволяется расти по соседству, то только южному буку — нотофагусу.

Немного напоминает «обезьянью загадку» араукария бразильская. Крона ее, похожая на перевернутый зонт, тоже сдвинута к вершине. Хвоинки поуже, зато шишки крупнее вдвое. Эти уже размером не с апельсин, а с арбузик. Соответственно тяжелее и семена. В килограмме всего сто штук. Очень вкусные. Потребителей всегда много. В особенности любят их свиньи. Иногда так усердствуют, что для возобновления ничего не остается. Лошади и ослы обгладывают молодняк.

Даже без участия лошадей и свиней бразильская араукария не очень успешно восстанавливается. Боится тени. Молодняк ее появляется только вдоль дорог и тропинок или на свежей земле из-под корней вывороченного бурей ствола. Раньше были большие леса араукарии в Южной Бразилии. Их вырубили. Мало что осталось.

Выращивать араукарии на вырубках считают в Бразилии делом хлопотным. Стоит ли возиться, если проще и дешевле засадить их карибской сосной или эвкалиптами? Поэтому будущее древних деревьев неясно.

Укрепленные городища эфедры и песчанок

Лет около ста назад в Бузулукском уезде Самарской губернии проживал народный лекарь Ф. Муховников по прозвищу Кузьмич. Лечил ревматизм, болезни кишечника. Травой лечил, но какой, знали немногие. Народ валил валом. Приезжали даже из-за границы. Когда лекарь оказался не в силах снабжать уйму пациентов сырьем, он пошел на хитрость. По его совету сыновья крадучись пронесли несколько охапок травы с красными цветками и повесили для просушки. Один из пациентов выкрал пучок и отнес ботаникам. Те определили: самая обычная плакун-трава. Как только это стало известно, все принялись заготавливать плакун и ездить к Кузьмичу перестали.

На самом же деле Кузьмич лечил не плакуном, а эфедрой. Секрет эфедры перешел к нему от отца. Тот узнал его от бурят, когда жил в Забайкалье. Там по степям и каменистым склонам растет невзрачная травка без листьев с корявыми ползучими стебельками словно из проволоки. Членистые стебельки делают ее похожей на хвощ. Листочки, строго говоря, у эфедры есть, но крохотные, в виде чешуек, и сидят в узлах стебельков. Весной эфедру в степи можно и не заметить, но зато когда поспевают сочные «ягоды», их яркий ковер виден издалека.

Ягоды оранжевые. Степное зверье очень любит «степную малину» и разносит семена по окрестностям. В каждой ягоде одно семечко, отчего забайкальскую эфедру зовут односемянной. А европейскую ее родственницу просто Кузьмичевой травой.

Из 10 видов эфедры, что растут у нас, не все так приземисты, что можно наступить и раздавить. В пустыне Каракумы эфедра шишконосная, борджок, вырастает в рост человека. Ни на одно из пустынных растений не похожа. В Каракумах она одна вечнозеленая. Уцелеть в страшную летнюю жару и сушь ей удается без труда. Листьев у нее, как и у карликовых собратьев, нет. А главный корень уходит на три метра в глубь почвы. Тратит воду экономнейшим образом, в 13 раз меньше, чем самые стойкие пустынные деревца.

Но все-таки главная роль эфедры в пустыне не в этом. Этот кустарник совершенно преображает пустыню. Человек, придя через несколько лет на то место, где был в молодости, не узнает его, если там поработал борджок. Будут воздвигнуты крепостные стены, на них расположатся сторожевые башни. Правда, одна эфедра такие пертурбации вызвать не может. Ей помогают постоянные спутники — полуденные песчанки, грызуны.

Ветер приносит летучее семечко борджока (у борджока нет сочных шишкоягод!), и из него вырастает кустик. Кустик начинает собирать возле себя песок, примерно так же, как это делает селитрянка в прикаспийских песках. Дальнейшая цепь событий иная. Борджок, хоть он и вечнозеленый, но каждый год часть веточек сбрасывает. Они цементируются песком, который заботливо надувает ветер. В песке много гипса, и цемент получается очень прочный. Песчаный бугор превращается в некоторое подобие термоса. В нем постоянная температура. Она колеблется совсем мало. Этим пользуются жуки, пауки и другая летающая и ползающая мелюзга. Поверхность бугра под борджоком от гипса спекается, образуя прочный свод наподобие крыши. Здесь поселяются полуденные песчанки.

Песчанки делают в верхней части бугра множество ходов. Пока роют, перерезают эфедровые корни. Куст эфедры, теперь уже основательно разросшийся в стороны с помощью корневищ, местами усыхает. Уцелевшие ветви начинают самостоятельную жизнь. Вместо одного куста возникают два или три. А ветер между тем выдувает песок в тех местах, где куст засох и где есть выход песчаночьей норы. Ровный конус бугра как бы разрезается седловиной.

Каждый новый куст собирает возле себя песок, как его прародитель. Вырастают новые бугры, возвышаясь на старом. Затем ход событий повторяется. Через несколько десятков лет объединенными силами эфедры и песчанок сооружается песочный городок высотой метров до пяти с крепостными стенами — остатками первичного бугра и башнями на нем — вторичными дочерними буграми. Полная иллюзия укрепленного городка.

Неизвестно, как долго держалась бы в пустыне эфедровая крепость, если бы в плавную цепь событий не втиснулся черный саксаул. У выходов песчаночьих нор накапливаются семена саксаула. Удобренные пометом грызунов, молодые саксаульники вырастают здесь, пользуясь защитой эфедровых кустов. Под кронами саксаулов появляются «салфетки» — слой просоленного грунта, который несет гибель всем соседям. В том числе и защитившей его в юности эфедре. Под кронами саксаула кончается жизненный путь эфедры. Правда, ей удается все-таки прожить лет до ста.

Как складывается дальнейшая ее судьба? Где возникает новый песчаный городок? Конечно, там, где нет саксаула, где отары овец разбили пески и позволили им двигаться по воле ветра. Таким образом, в наше время у эфедры есть все условия, чтобы расширять свои позиции. Тем более что сами вечнозеленые кусты скот ест мало. Наоборот, выедает все, что повкуснее, и освобождает для эфедры нужную ей площадь.

В мире 40 видов эфедры. Они растут не только у нас. Есть в Средиземноморье, и в Африке, и в обоих Америках. По пустыням и степям. Ближе к тропикам эфедры повыше, помощнее. Южноамериканский вид — эфедра трехтычинковая — небольшое деревце. Напоминает уже не хвощ, а скорее хвощевидную казуарину.

Всю жизнь как проросток

Вельвичию каждый представляет по-своему. Одним она кажется похожей на кожаный передник. Другим — на осьминога. Третьим — на разлохмаченный кочан капусты, увеличенный в десять раз. Сравнивают ее и с седлом, и с пригоревшим караваем хлеба. Вельвичия действительно похожа на все эти вещи.

Встречается в одной из самых пустынных пустынь мира — Намиб в Юго-Западной Африке. Там мало что растет, кроме нашей знакомой. Влаги в почве почти нет. Единственный ее источник — туман. Он ползет с океана, заволакивая континент примерно на сто миль от берега. Такую же полосу земли занимает и вельвичия, потому что существует за счет туманов. А туманы здесь часты. Сто дней в году.

А поскольку из тумана много не выцедишь, высоким деревом вырасти она не может. Однако ствол у нее твердый, древесный. Возвышается над землей не больше, чем обычный пень, и в таком виде многим вельвичия кажется больше похожей не на дерево, а на гигантскую репу. Основная часть ствола в земле. Сверху он как бы раздвоен и имеет форму седла. Или каравая хлеба, треснувшего посредине. В поперечнике у старых растений около метра и даже больше. Выгоняет два громадных листа в несколько метров длиной, жестких, как деревянные доски. Листья никогда не опадают и не сменяются молодыми. Они даны раз и навсегда. На всю жизнь. Нарастают в основании день за днем, год за годом, подобно бесконечно идущей ленте транспортера. Противоположные концы потихоньку стареют, засыхают, нагромождаясь мусорными кучами вокруг живой части.

Вельвичия всю жизнь находится как бы в состоянии проростка. Ботаники в шутку именуют ее «взрослым проростком». С годами концы доскоподобных листьев расщепляются на более узкие ленты, и тогда растение приобретает отдаленное сходство с осьминогом. Другим концы листьев кажутся языками гигантского змея.

Когда приходит время давать потомство, а происходит это сравнительно рано, лет в 20, из караваеподобного ствола вертикально поднимаются малиновые шишки. Опыление ведут, по всей вероятности, жуки одонтопусы, хотя твердо это еще не доказано. Во всяком случае, видели не раз, как жуки едят пыльцу, а потом, насытившись, отдыхают рядом. Так или иначе, опыление все же происходит. Зрелые семена снабжены широкими крыльями и разносятся ветром. Большая часть пропадает зря.

До последнего времени считали, что 100 лет — предел жизни этого феномена. Однако определить точный возраст долгое время не удавалось. Ствол хотя и метровой толщины, а годичных колец в нем нет. Нет и древесины. Вместо нее «темно-бурая субстанция», как туманно выразился датский ботаник Э. Йенсен. Он много поработал в пустыне и попытался определить возраст без годичных колец, по кусочкам отмерших концов листьев. В Мичиганском университете с помощью радиоуглеродного метода установили: 950 лет. Африканский ботаник X. Борнман отыскал покрупнее и постарше— 1500 лет. Поскольку в трудных условиях жизнь растений нередко удлиняется, видимо, этим цифрам можно верить.

Один из первооткрывателей намибского чудища — португальский натуралист Ф. Вельвич, встретивший в середине прошлого века вельвичию, сначала боялся даже прикоснуться к ней — как бы не исчезло видение. Позднее ботаники стали пересаживать ее в горшки и выращивать в оранжереях. И мало-помалу о тех диких, что остались в пустыне Намиб, забыли почти на сто лет.

Но вот в начале 70-х годов вельвичия снова увлекла ботаников. Они поспешили в пустыню Намиб, поскольку, в сущности, об этом уникальном творении природы почти ничего не известно. А затем появились статьи с броскими названиями. «Путешествие в невозможное — я встречаю вельвичию», — пишет один. «Вельвичия снова открыта!» — вторит ему другой. И хоть все еще остается масса «белых пятен», хотя мы по-прежнему не знаем, как ведут себя жуки, мыши, хамелеоны и другая мелюзга, находящая защиту под зеленой крышей вельвичии, все же наши знания пополнились.

Во-первых, ботаники 70-х годов уточнили длину главного корня. Намибские фермеры в один голос клянутся, что предел — 120 метров. Именно такие фантастические шахты приходится им копать, чтобы добыть воду для своей скотины. Копают и находят корни вельвичии. Профессор X. Борнман, африканский ботаник, сильно сомневается в точности и достоверности фермерских наблюдений. Он собрал факты совершенно противоположные.

Недавно стали прокладывать дорогу через пустыню Намиб севернее Брандберга. Бульдозеры крушили все на своем пути, выкорчевывая и попадающиеся навстречу вельвичии. Грустно было смотреть, как гибли редчайшие растения земли. Борнман обмерил длину главного корня у нескольких экземпляров. Увы, длиннее, чем два метра, не нашлось. А чаще всего метр. Зато боковые корни сильно развиты. Они идут близко от поверхности и собирают влагу рос и туманов.

Старые ботаники говорили, что листья рвутся на ленты по воле ветра. Спору нет, бывает и так. Гораздо важнее иная причина. Концы листьев лежат на песке и поджариваются до такой степени, что содержимое клеток свертывается и гибнет. И тогда листья легко расщепляются. И начинает казаться, что у вельвичии не два листа, а несколько десятков. Они нагромождаются высокой «мусорной кучей».

Много было споров, почему так редки вельвичии в Намибе. Оказалось, что взрослая «мусорная куча» дает в хороший год не так уж мало семян — 10 тысяч штук. Правда, половина — невсхожие. Из оставшейся половины четыре пятых отдается на съедение грызунам, на порчу грибком аспергиллом. Но тысяча семян остается! А всходов почти нет. По крайней мере там, где они должны быть, рядом с родителями. Но ведь где-то когда-то прорастают семена и всходы дают. Свидетельство сказанному — группы взрослых вельвичий одного возраста.

X. Борнман попытался проследить, как и где прорастают семена. Наблюдал за ними в туманные утренники и после дождей, когда семена намокали и вот-вот должны были наклюнуться. Увы, вместо этого они начинали распространять вокруг себя отвратительный запах мышиного помета. Казалось, что семена загнили. На самом же деле ничего страшного с ними не случилось. Просто начал вымываться амид — вещество, мешающее до нужной поры семенам прорастать. Он-то и пахнет. Если бы весь амид был выщелочен из семян, они проросли бы дружно и быстро, но для этого требуется много воды. Борнман подсчитал, что по пять ведер воды на один квадратный метр почвы.

В Намибе такое случается редко. Для этого дожди должны лить дня два-три. Зато уж если польют, то семена прорастают за два дня. Главный корешок начинает расти с фантастической скоростью — по два миллиметра в час! В пустыне промедление смерти подобно. Дождевая влага испарится быстро, и упустить ее нельзя.

После шквальных ливней Намиб расцветает. Неожиданно появляются яркие цветки литопсов — «цветущих камней», протягиваются плети диких арбузиков-цитруллюсов. И пустыня становится совсем не такой пустой, как думалось ботаникам прошлого века.

Современник динозавров в автомобильном дыму

Пытаясь заглянуть в прошлое нашей планеты, классик ботаники М. Попов представил себе то время, когда исчез Тетис — древнее Средиземное море. Суша, поднявшаяся на месте вод, оказалась свободной. С юго-запада наступала флора сухих и жарких пустынь, с востока — флора теплых и влажных лесов. На земле нашлось два «живых ископаемых», по одному от каждой флоры. Первую — пустынную — Попов назвал «Флорой Вельвичии», вторую — «Флорой Гинкго».

Древнейшее гинкго! Оно жило еще 125 миллионов лет назад, когда динозавры топтали планету. В нем необычно все: и веероподобные листья, какие бывают, кажется, только у папоротников. И семена, желтые, как сливы, зреющие то на ветвях, то на листьях и соленые на вкус. И воздушные корни, как у фикуса-баньяна, свешивающиеся с ветвей подобно сталактитам. И сам облик кроны, в молодости похожей на грушу, в старости — на осину. Ствол внутри скроен по типу хвойного дерева, а оплодотворение идет, как у саговников. Иногда, впрочем, обходится и без оплодотворения. Семена все равно вызревают.

Самое же главное: в диком виде гинкго на земле не сохранилось. Только в ископаемых остатках. Оно растет возле монастырей и храмов. Где и как раздобыли его священнослужители, история умалчивает. Видимо, это случилось в XI веке. До этого ученые мужи не писали о гинкго ни слова. Скорее всего святые отцы пощадили кусочки леса, где росло дикое гинкго. Вот оно и сохранилось. А потом стали сажать уже как культурное. Иметь такое редкое дерево возле храма очень выгодно. Нигде нет, а в церкви есть.

Предполагают, что родина гинкго — Китай или Япония. Кое-где там в лесах встречаются отдельные деревца, и многие ботаники не выдерживают соблазна и спешат сообщить о находках дикого гинкго. Увы, очень скоро выясняется, что не дикое, а одичалое…

Больше всего было надежд, когда американский агроном Ф. Мейер обнаружил возле китайского города Хангехоу деревья гинкго, разбросанные по лесу. Жители рубили их на дрова наравне с другими деревьями. Нет, и эти гинкго оказались потомками саженых. Кто-то из животных разнес семена с церковных дворов. Кто же?

До сих пор так никого это и не заинтересовало. А ведь именно здесь таится ключ к разгадке. Желтые сливоподобные семена с мясистой оболочкой и твердым ядрышком явно рассчитаны на лесных обитателей. Когда-то их пожирали древние рептилии. Может быть, с не меньшим удовольствием растаскивают и рептилии современные?

Впрочем, если говорить о расселении гинкго по планете, то сейчас пальму первенства перехватил человек. Садоводы еще в XVIII веке прочно и навечно утвердили его в Европе. Сначала на Британских островах, потом на континенте. По этому поводу рассказывают всякое. Вот один из примеров.

Парижский садовод-любитель, некий Петьен, будучи в Англии, осматривал большой питомник с редкими деревьями. Хозяин питомника похвалялся, что добыл из Японии пять семян деревца с веероподобными листьями. Из них вырастил пять саженцев. Сидели саженцы в горшке. Петьену страстно захотелось заполучить японские деревца. Хозяин, конечно, и слышать не желал о продаже. Тогда парижанин схитрил. Пригласил хозяина в ресторан, и тот под хмельком уступил ему всю пятерку. Утром, когда хмель прошел, несчастный понесся к французу, чтобы расторгнуть сделку. Не тут-то было. Парижанин отказал. От этих пяти штук, как говорят, и пошли гинкго на континенте.

Из парков и садов современник динозавров перекочевал на улицы городов. И здесь сыграла роль не только необычная форма листьев и облик кроны. Гораздо важнее оказалась его необыкновенная устойчивость к загазованности воздуха. От древнейшего растения никто таких качеств не ожидал.

Катят мимо машины, извергая синий дым. Двести различных ядов в автомобильном дыму. Другие деревья сохнут, а гинкго хоть бы что! И пожара не боится. Не горит. Поэтому стараются сажать гинкго между домами вместо брандмауэра — каменной разделяющей стены.

Единственное, что смущает городских озеленителей, — запах протухшего масла, который распространяют древнейшие деревья во время созревания семян. Запах противный и привязчивый. Стоит задеть дерево рукой или одеждой, никак не избавишься. Не выветрится до следующего дня. Поэтому стараются не сажать женские экземпляры. Но в молодости трудно узнать, который из саженцев мужской, а который женский. И таким образом женские постоянно попадают в уличные посадки. Ну а раз проскользнули, надо принимать меры. В США прибегают к средству, которое разработали на конференции в 1953 году. Средство простое и решительное. Берут пожарный брандспойт и направляют струю под большим давлением на женское дерево. Вода сшибает семена, пока они еще не вызрели и не причинили неудобств.

Итак, на счету гинкго стойкость к огню и к автомобильному дыму. Этот перечень можно продолжить. Дерево не боится ни болезней, ни насекомых. Оно застраховано так надежно, что знающие библиотекари кладут в редкие книги закладки из вееровидных листочков. Это гарантия, что книжный червь или иная нечисть не сжует ветхие страницы. А знатоки краснодеревщики стараются отделывать стены кабинетов и спален гинкговой дранкой. Ни комар, ни таракан, ни клоп не рискнет появиться в таком помещении.