Мир растений: Рассказы о соснах и можжевельниках, орляке и кукушкином льне, сморчках, опенках, мухоморах, морской капусте, пепельнике и многих других редких и широко известных растениях

Трудно сказать, к какому царству живых существ отнести грибы. До сих пор считают растениями: прикрепленный образ жизни, неограниченный рост, всасывание пищи, а не заглатывание. Но находят все больше признаков, напоминающих животных: хитин в клеточной оболочке, гликоген, а не крахмал в качестве запасного питательного вещества, продукт обмена — мочевина… Сами органического вещества, кажется, не строят. Пользуются готовым. Пожалуй, вернее отнести грибы к самостоятельному царству природы.

Основа гриба — грибница. Мицелий. Бывает примитивная, из одной клеточки. Чаще разветвленная, многоклеточная. Вместо семян споры. Их миллионы. У некоторых грибов их вылетает по сто миллионов в секунду. Странствуют по воздуху отлично. Нужен только хороший старт. Для этого шляпка плодового тела гриба поднимается возможно выше. У подосиновика — сантиметров на двадцать от земли, у лесных трутовиков — метров на двадцать. Услугами животных тоже пользуются, и нередко. Муравьи, улитки, мухи, комары, олени, лоси — список заинтересованных лиц очень велик. Едят готовое. Выращивают грибы в «садах». Разносят споры и кусочки грибницы.

XX век многое изменил в грибном мире. Шляпочные напочвенные грибы постепенно идут на убыль. Не столько из-за сбора, сколько из-за утрамбовывания почвы. Как только вырубают девственные леса или убирают валежник, убывают и трутовики. Нивы и плантации привлекают массу паразитов. Агрессивные грибы все чаще обрушиваются на леса, которые ослаблены пожаром, рубкой, ядохимикатами.

Все грибы неравнодушны к воде, но больше других класс фикомицетов. Это грибы-водоросли. Среди них немало водных.

Очень крупный класс сумчатых грибов — 25 тысяч видов. Четвертая часть всего грибного мира. Множество плесеней. Различные дрожжи. Крупные плодовые тела у сумчатых — редкость.

Класс базидиальных грибов — 15 тысяч видов. Самые видные, самые знакомые шляпочные грибы именно в этом классе. Многие грибы-микоризообразователи тоже здесь. Оплетая корешки деревьев, грибница снабжает их необходимыми растворами минеральных веществ. Взамен получает органические и некоторые другие вещества. Без связи с деревом у микоризных грибов не вырастают плодовые тела.

Класс несовершенных грибов включает те виды, у которых пока не обнаружены плодовые тела. Постепенно их находят и тогда относят либо к сумчатым, либо к базидиальным.

Урок кошачьего десанта

Несколько лет назад на острове Калимантан проводили кампанию борьбы с москитами. Смертоносная пыль ДДТ садилась на тропический лес. Москиты на время были оттеснены. Однако вскоре с хижин стали исчезать крыши. Их пожирали гусеницы какого-то насекомого. Раньше такого не замечалось. В джунглях жили хищные осы, которые контролировали число гусениц. ДДТ заодно с москитами истребил и ос. Гусеницы вышли из-под контроля. ДДТ на них действия не оказал.

Если бы дело ограничилось крышами! От пестицида начали гибнуть домашние мухи. И потянулась цепочка жертв. Обычно на Калимантане мух глотают ловкие и быстрые ящерицы гекконы, отлично лазающие по стенам. Наевшись мух, гекконы получили свою порцию ДДТ. Ничего не подозревавшие кошки ловили обессиленных гекконов и съедали их. Кошачье поголовье стало редеть и исчезло.

Немедленно в домах появились крысы. Они наводнили хижины, пожирали продукты, нападали на людей, несли инфекции… Пришлось срочно выписывать из-за границы кошек. Их сбрасывали на парашютах, время не ждало. Кажется, это был единственный в истории кошачий десант.

Всего этого могло не случиться, если бы вовремя вспомнили об одном наблюдении, которое сделал биолог Н. Богоявленский в Подмосковье в 1922 году. В грязном пруду возле города Клина, куда постоянно гоняли скот на водопой, он выудил рачка-бокоплава нотонекту, окрашенного в необычный для этого вида буро-желтый цвет. Вскрыв рачка, ученый обнаружил внутри клубки тонких нитей грибницы. Все промежутки между органами бокоплава желтели от спор. Споры высыпались на дно пробирки, куда он поместил рачка, и покрыли его слоем в несколько миллиметров толщиной.

Может быть, находка Богоявленского осталась бы незамеченной, если бы грибок келомомицес нотонекта не специализировался на личинках комаров. Бокоплавы для грибка — случайная жертва. Главный источник пищи — комары. Келомомицес — отличный хищник. Комарье гибнет от него почти на сто процентов. Единственный минус — грибок слишком теплолюбив. Он тропический житель. В нашей умеренной зоне до Богоявленского о нем вообще не слышали. Потому-то так заинтересовало биологов сообщение ученого.

И хотя заметка была напечатана в малоизвестном журнале «Архив русского общества протистологов» (название-то какое — «Архив»!), ее увидели. Богоявленский писал, что встретил хищного грибка только в двух прудах — возле Клина и в окрестностях села Болшева по реке Клязьме. Однако встретил же! Следовательно, не только в тропиках может жить, но и у нас…

Стали искать по стране. В 1967 году нашли в личинках комаров в Краснодарском крае. Через три года — в Приморском, еще через год — в Узбекистане. Вид, правда, другой — келомомицес псорофоровый. Но комаров губит превосходно. На заливных лугах Днепра попался еще один вид — келомомицес четырехугольный. Незадолго перед тем его поймали в штате Джорджия в США. Личинки от него гибнут массами. Среди 38 видов келомомицеса почти нет бесполезных. Знаток рода профессор А. Евлахова предсказывает грибку блестящее будущее в борьбе с комарами.

Пока за грибок трудится ДДТ. Этот яд, запрещенный к применению у нас и в США, вовсю распыляют в тропиках, и ядовитая пыль все больше насыщает атмосферу. Долетает до Антарктиды. Недавно биолог Д. Маспратт успешно заразил малярийного комара анофелеса гамбийского в тропической Африке келомомицесом индийским. Не менее успешную операцию провели на островах Токелау в Новой Зеландии. Есть свои хищные виды в Австралии, Южной Азии, на тихоокеанских островах… Правда, пока не удалось разводить грибок в культуре, но это вопрос времени.

В том же порядке энтомофторовых есть и еще несколько хищных грибков. Один из них достойно проявил себя в 1955 году на саратовских полях. Год выдался на редкость неудачный. Сначала на полях появился клоп-черепашка, опасный вредитель зерновых. Все силы бросили на борьбу с клопом. А тут навалилась саранча. Она потравила почти весь подсолнух. Шла через огороды, оголяя все на своем пути. Саранче не могли уделить много внимания. Спасали хлеб.

Тем временем в середине лета саранчовая армада начала гибнуть от неизвестной болезни. Умирающие насекомые забирались на стебли растений, на стены построек и там застывали «букетами» по нескольку штук. Ночью рядом с мертвыми садились живые на ночевку. Тогда из трупиков высовывались нити грибницы. С их концов срывались мягкие, нежные и очень липкие споры. Они приклеивались к телам живых саранчуков. Росток споры пробуравливал кожный покров, и грибница разрасталась внутри, пронизывая все органы вредителя.

Заметили, что гибнуть саранчуки стали после сырых дней. Затем наступила сушь. Падеж вроде бы прекратился. Уцелевшие полчища снова пошли по огородам. Тут пролились новые дожди, и грибок эмпуза Грилля, сорвавший саранчовое наступление, вновь начал отстрел саранчуков. Появились новые «букеты» на стенах и травах. И к августу вредитель был окончательно повержен. Осенью проверили яйцекладки саранчи: ни одной годной!

Откуда взялась эмпуза в сухой степи? Этот грибок, как и все другие, достаточно влаголюбив. Летние дожди лишь придали вспышке массовый характер. Но где истоки? На место происшествия еще в начале лета прибыла профессор А. Евлахова из Института защиты растений. Она понимала, что бесполезно осматривать просушенные до предела степные дороги. Так же бессмысленно искать эмпузу в не менее сухой целинной степи. Евлахова отправилась на поиски в самое сырое место в степи — вершину крупного оврага.

Именно здесь, когда еще гибли на полях подсолнухи, а саранчуки валом валили по огородам, она нашла первые «букеты» насекомых на высоких кустах полыни. Первые признаки приближающейся агонии вредителя. В глубине оврага нашлась яма с отсыревшим дном — местопребывание грибка. Вскоре саранчовые «букеты» нашли и в вершинах других оврагов. Значит, и овраги могут быть полезны! Без них вспышка насекомых не угасла бы сама собой.

Итак, не правы те, кто считает бесполезным строить расчеты на хищную прожорливость эмпузы. Они думают, что гриб не может работать в сухой степи. А он работает. Биолог А. Бабко из МГУ, рассказавший эту историю, уверен в силе эмпузы. Надо только дать ей хороший старт. А для этого сохранить, где можно, овраги — надежное убежище для грибка.

Другой вид — эмпуза мушиная подобным же образом расправляется с домашними мухами. Липкие споры отстреливают от грибницы и настигают муху. Правда, попадание в цель не всегда гарантировано. Может быть перелет или недолет, и спора упадет где-то рядом. Тут она прорастет и даст новый росток. На нем появятся новые споры. Они отстреливают, и снаряд снова летит к мухе. Дальнейшее известно. Финал мушиной драмы можно видеть иной раз на оконном стекле под осень. Муха неподвижно сидит на стекле, словно приклеена. Ее окружает белый ореол — нити грибницы. Сомнений нет — сработала мушиная эмпуза.

Хищный гриб номер три — боверия Басси. Специализировался на гусеницах тутового шелкопряда. Конечно, шелководам боверия создает некоторые неудобства, но с ее помощью можно бороться с луговым мотыльком, вредной черепашкой и даже колорадским жуком. Недавно боверия выручила сибирских биологов в одной очень трудной ситуации.

В 60-х годах иркутские биологи создали очень надежное оружие против сибирского шелкопряда. Этот вредитель шелка не дает, зато оголяет кедровую тайгу на миллионах гектаров. Профессор Е. Талалаев отыскал в лесу мертвых гусениц, извлек из них погубившую их бациллу и создал препарат дендробациллин. Препарат распыляли над очагом шелкопряда. Гусеницы болели, заражали друг друга. Очаг затухал.

Обрадованные лесничие предложили талалаевской лаборатории другую задачу: найти средство борьбы с лиственничной мухой. Это крохотное существо съедает почти все семена лиственницы. Ни сеять, ни продавать нечего. Биологи испытали на мухе дендробациллин, но без успеха. Слишком коротко время, которое личинка мухи проводит на поверхности шишки. Потом она углубляется в мякоть семечка, ранка заплывает смолой, и ничем вредителя не возьмешь. Попытались применить боверию. И дело пошло на лад!

Фитофтора

Кажется, ни один из грибов не играл в жизни народов столь роковой, гибельной роли, как фитофтора. Грибок перекочевал из-за океана и обрушился в середине прошлого столетия на картофельные поля Европы. Свидетель этих событий Ф. Энгельс писал:

«Что значит золотуха в сравнении с тем голодом, который в 1847 году постиг, в результате болезни картофеля, Ирландию и который свел в могилу миллион питающихся исключительно — или почти исключительно — картофелем ирландцев, а два миллиона заставил эмигрировать за океан!»

К. Маркс, оценивая причины французской революции 1848 года, назвал первой и главной «картофельную болезнь». Именно благодаря ей «взрыв общего недовольства был ускорен, а ропот вырос в восстание…».

До сих пор идет противоборство человечества с фитофторой. И хоть о массовых вспышках не слышно, вредитель еще не повержен. Нет-нет да и проявит свою натуру.

Было много надежд на диких родичей, устойчивых к паразиту. В Южную Америку двинулись экспедиции. Привезли дикарей. Вывели гибридные сорта На какое-то время они задержали натиск фитофторы. Но постепенно гриб приспособился и к иммунным сортам. До сих пор идет состязание между грибом и селекционерами: кто быстрее?

Выглядит фитофтора по-разному. Внутри клубней, уложенных в хранилища, заметны рыжие прожилки. Снаружи темные вмятины. Будто кто-то сжал пальцами и раздавил, умертвил ткани. На листьях растений заметны бурые пятна, точно их тронуло морозом. В сырую погоду по их краю виден белый пушок. Это спорангии со спорами. Споры не простые, а подвижные, со жгутиками. Фитофтора — гриб-амфибия. Хоть и живет на суше, а размножаться без воды не может. Дожди основа благополучия картофельной напасти.

Дожди бывают разные: сильные и слабые, теплые и холодные, затяжные и шквальные. За лето двадцать или пятьдесят. В какой-то таинственный день набирается необходимая сумма влажности и тепла, и вредитель дает вспышку. И все поле покрывается страшными коричневыми пятнами. И ботва превращается в вонючую мокрую массу.

Правда, еще в те давние годы, когда ирландцы бежали от голода за океан, один дотошный журналист заметил, что вблизи медеплавильных заводов поля не поражаются грибом. Стали обрабатывать посадки медными препаратами. И до сих пор их применяют. Но когда применять? В какой день? Опять-таки нужно подсчитывать число дождей, их силу, температуру…

А может быть, проще поступать так, как советует природа: выращивать картофель не в чистой, а в смешанной культуре. На Байкале его сажают вместе с горохом, и ничего худого не происходит. И урожай выше, да плюс еще горох.

Стоит понаблюдать и за живностью, которая связана с паразитом. Видели, как из больных клубней вылетают мушки. Когда их изловили, обнаружили спорангии фитофторы — картофельного гриба. Мухи явно трудились на благо грибу. Недавно уличили любимицу генетиков — плодовую мушку дрозофилу. Она переносила споры фитофторы махорочной на листья папайи — дынного дерева. А пчелы оказались переносчиками фитофторы лимской на бобы лимской фасоли. Жуки-долгоносики снабжают фитофторой посадки агавы. Видов вредителя много. У каждого свой разносчик. Принимают участие в распространении инфекции даже муравьи. Несколько лет тому назад на плантациях черного перца обнаружили фитофтору пальмовую. Заметили, что болезнь дает вспышки там, где лиана перца касается подпорок. На подпорках муравьи-крематогастеры понаделали туннелей из почвенного мелкозема. Заподозрили шестиногих в разносе спор. Наловили. Отрывали им головы, толкли в ступке. Искали фитофтору. Обычно муравьи переносят споры грибов в ротовых мешках. Там их действительно нашлось немало. Разных. Но не фитофторы. Хотели уже оправдать шестиногих, когда решили взять на анализ саму землю туннелей. В ней и обнаружили фитофтору.

Агрессивность фитофторового рода потрясающа. 70 видов его губят почти все известные культурные растения. Одна только пальмовая фитофтора специализировалась на 51 виде из 29 семейств! И нет ни одного континента, свободного от гриба!

Дрожжи

Лет около ста назад у подножия Эльбруса в аулах горцев-карачаевцев существовал обычай. На улицу выбрасывали кожаный бурдюк с молоком и оставляли там лежать на некоторое время. Каждый, кто проходил мимо, должен был пинать бурдюк ногой. Особенно нравилась эта процедура мальчишкам. Они катали его по земле, пинали, садились верхом. Физические упражнения прописывались бурдюку не случайно. Кроме молока, в него помещали еще и закваску — кефирные «зерна». Когда бурдюк пинали, бродящая жидкость взбалтывалась. Простокваша становилась однородной.

В те годы мир еще не знал кефира. Знали только горцы. Секрет кефирных «зерен» они не разглашали. Так требовала религия. Однако никакой секрет не вечен. Мало-помалу сведения стали просачиваться, и постепенно с кефиром познакомились сначала в России, а потом и во всем мире. Началось повальное увлечение модным напитком, которое не кончилось и по сию пору.

Рассказывают несколько историй, связанных с разглашением секрета. Есть со скачками, погоней и похищением красавиц. Мне показалась более правдоподобной версия казачки Н. Сигаловой из станицы Крымской, которую она описала в маленькой книжечке в конце века.

По настоянию врачей Сигалова вынуждена была покинуть родные места и отправиться для лечения тяжелой легочной болезни на воды в Пятигорск. Перемена мест не принесла желаемого результата. Несчастная уже совсем потеряла надежду на исцеление, когда познакомилась в Пятигорске с приехавшими на рынок горцами. Узнала от них, что в аулах лечат болезни легких кефиром. Горцы рассказать-то рассказали, а привезти напиток отказались: запрещено кораном.

Вот если бы русская сама отправилась в аул…

Выбирать не приходилось, и Сигалова отправилась в Будукеевский аул, где жила старая черкешенка по имени Фатимат. Та взяла больную на пансион. Поила кефиром. Постепенно женщины сдружились, и Фатимат доверила гостье готовить кефир самой. Тем временем больная стала поправляться. Уменьшился кашель. Дыхание стало свободным. Мокрота отходила легче. Несколько месяцев пробыла Сигалова в ауле. На прощанье Фатимат подарила своей подопечной несколько сотен кефирных «зерен».

Уверовав в лечебную силу кефира, выздоровевшая стала рассылать закваску врачам в разные города. Медицина подтвердила благотворное действие кефира на организм человека. Напиток с Кавказа вскоре попал на выставки в Петербург, Варшаву. Его демонстрировали в Париже и Чикаго. Первое время цена кефирных «зерен» была высокой. За ложку платили десять рублей. Но уже спустя некоторое время стали продавать мешками, по рублю за фунт.

Как возникли кефирные «зерна», до сих пор остается невыясненным. Думают, что их обнаружили в недостаточно выскобленном бурдюке, куда наливали для сквашивания молоко. На вид они как комочки рисовой каши. Это симбиоз — мирное сожительство молочнокислого микроба и дрожжевого грибка. Микроб сквашивает молоко, превращая его в простоквашу. Дрожжи сбраживают молочный сахар. Выделяется углекислый газ. Он разрыхляет молочный сгусток простокваши. Она становится однородной.

Есть и другой вид симбиоза, где участвуют дрожжевые грибки — «чайный гриб». В союзе с дрожжевым грибком там не молочнокислый микроб, а уксуснокислая бактерия. Вместе они образуют медузоподобное существо, которое плавает в растворе сладкого чая. Сахар сбраживается до спирта. Спирт — до уксусной кислоты. Чай дает азотное питание грибу.

Приятный кисленький напиток распространялся все шире и шире, как вдруг посыпался град обвинений. Высказывались серьезные опасения в канцерогенности чайного «кваса». Говорили, что он вызывает рак желудка. Знаток чайного гриба профессор Б. Барабанчик провел специальное исследование. Выяснилось, что больные перепутали причину со следствием. Судили по фактам. Человек начинал пить чайный «квас», и впоследствии у него обнаруживали рак.

На самом же деле человек потому и начинает пить чайный «квас», что рак у него уже есть. И при этом кислотность желудочного сока понижена почти до нуля. И человеку все больше хочется кисленького. Вот он и пьет кислый и приятный напиток, рожденный грибом и бактерией.

Но, конечно же, самые главные дрожжи не кефирные и не чайные, а пекарские. С точки зрения человека, конечно. Ежегодно их требуется 700 тысяч тонн. Их подъемную силу человечество использует так давно, что утеряли уже диких родичей. Остались только культурные дрожжи. Над этими теперь трясутся. Стараются создать идеальные условия. Мало того, что удобряют их всевозможными солями (растения все-таки!), но еще и соки добавляют. Огуречный, арбузный и даже тыквенный. Вдобавок еще морковный, картофельный и… гороховый! В особенности соки нужны, когда выращивают дрожжи из спор. В младенчестве всякий организм требует особой заботы и ухода. Дрожжи не исключение. Потом, когда разрастутся, нужно много воздуха. Его продувают снизу, и тогда в чанах дрожжевая масса волнуется, как кипящий борщ в походной солдатской кухне.

Пивные дрожжи — особая статья. Полезны не только тем, что дают пиво, а еще больше тем, что содержат витамины группы В. Ослабленным людям и тем, кто простудился, пивные дрожжи прописывают в первую очередь. Лекарство безвредное, безотказное, только требует умелого обращения. Тот, кто впервые идет на пивзавод, не ведает, какие испытания ждут его на обратном пути. Ему наливают на заводе банку дрожжей. Спрашивают: «Полную или половину?» — «Полную», — кивает простуженный. Просьба выполнена. С драгоценной ношей бедняга спешит домой. Если дело происходит летом, то вскоре он обнаруживает, что дрожжи переливаются через край. Тепло, и они развили бурную деятельность. Углекислый газ вспенивает жидкую массу. И она упрямо лезет из банки.

Наконец обладатель лекарства ловит себя на мысли, что можно охладить сокровище, и сует банку под струю воды в уличной колонке. Это утихомиривает разошедшиеся грибные клетки. Пенистая масса съеживается, уменьшается в объеме. Теперь уже пострадавший с тревогой наблюдает, сколько же останется в банке лекарства. Неужели снова идти на завод?

За последние годы мнения о дрожжах разделились. Одни — «за», другие — «против». Те, что «за», испробовали силу дрожжей на мышах. Разделили мышей на две группы. Одна получала обычную пищу, другой добавляли дрожжи. Первые прошли свой жизненный путь, уложившись в обычные сроки. Вторые пережили их чуть ли не вдвое. Еще и приплод дали. Итак, вроде бы дрожжи — спутники долгожителей?

Прослушаем теперь противную сторону. Те выставляют не менее веские аргументы. Конечно, дрожжами лечат нервы и простуду. Но белки у дрожжей уж очень необычные. Не такие, как в молоке и мясе. В особенности аминокислоты. Кроме того, есть там и токсичные жирные кислоты. Много слабоизученных биологически активных веществ.

Дворцы и пещеры для плесеней

Зеленая плесень пеницилл начала свой победный марш по планете вовсе не на медицинском поприще. Гораздо раньше, примерно две тысячи лет назад, она вошла в дом в обществе сыра. Говорят, это случилось будто бы так. Пастушок гнал отару по склону горы возле селения Рокфор во Франции. Внезапный ливень заставил его искать убежища в пещере. Когда вновь засияло солнце, он покинул гостеприимный кров, забыв там свой завтрак — мешочек с хлебом и сыром.

Вспомнил о еде уже за много километров от пещеры. Возвращаться не захотел. Вторично попал в те же края только через несколько дней. От хлеба ничего не осталось. Сыр уцелел. Только насквозь был пронизан зеленой плесенью. Юноша изнемогал от голода и рад был даже такой находке. Отломив кусок, почувствовал, что вкус сыра не ухудшился, а стал лучше во сто крат. С криком: «Чудо! Чудо!» — пастух ворвался в селение. Рокфорцы окружили его. Отламывали кусочки зеленого сыра. Жевали. Хвалили. С тех пор стали свои сыры носить в пещеру. Продукт зеленел и приобретал особую пикантность.

Много ли домысла в этой легенде — трудно сказать. Однако Рокфор как населенный пункт существует. И зеленый сыр там делают. Каждый год в ту его половину, когда овцы дают молоко (рокфор вырабатывают только из овечьего молока), жители поселка — 1300 человек — бросают все дела и начинают варить сыр. Его делают много: молоко 700 тысяч овец поставляют в Рокфор. Теперь уже не ограничиваются той, первой, пещерой. Используют еще 24 дополнительных. Они огромные, глубиной с 20-этажный дом. Всегда постоянная температура в 27,8 градуса Цельсия. Постоянная влажность. Постоянный сквознячок. Серия трещин соединяет пещеры с вершинами гор и подземными речками.

Секрет рокфора долго не могли раскрыть. Пытались подделывать, что вызвало возмущение и жалобы рокфорцев. Дошло до короля. Карл VI повелел впредь именовать рокфором только сыр рокфорских пещер. В дальнейшем фальсификация повторялась, и указы приходилось постоянно повторять. Вплоть до наших дней…

Гриб, вызвавший к жизни новый продукт, — зеленая плесень пеницилл рокфорский — приходится близким родичем пенициллу заметному, который дает пенициллин. В отличие от собрата рокфорская плесень антибиотика не дает. Внешне выглядит примерно так же. Голубовато-зеленые нити грибницы и над ними кисти спороносцев такого же цвета.

Постепенно семья плесневых сыров стала пополняться. В 879 году итальянцы получили свой зеленый сыр горгонзолу, очень похожий на рокфор. С помощью той же плесени. За ними греки, норвежцы, шведы. Пальма первенства осталась все же за французами. При Наполеоне во Франции появился совершенно новый сыр. Его создала в 1792 году некая М. Фонтан из маленькой деревушки Камамбер. Случилось так, что в тех краях оказался император. Ему подали новое блюдо. Сыр Бонапарту понравился. Узнав, что названия еще нет, император решил дать его сам. Долго силился, напрягая ум. Однако тщетно. В сердцах бросил: пусть будет камамбером!

Аромат у камамбера сильней, чем у рокфора. Внешне он тоже иной. Снаружи серовато-белый с желто-красными прожилками. Гриб в нем хотя и пеницилл, но не рокфорский, а камамберский в содружестве с бактериями и другими грибами.

До 1918 года американцам не удавалось заполучить секрет рокфора. Французы хранили его так же крепко, как горцы-карачаевцы кефирные «зерна». Наконец с помощью микологов установили вид гриба. После множества ошибок и неудач подобрали температуру и влажность. Но то ли свой рокфор вышел хуже французского, то ли просто у соседа все кажется вкуснее, только до сих пор в США завозят настоящий французский рокфор. Операция по перевозке в наш век не столь уж сложна. Но и далеко не проста. Даже после упаковки плесень продолжает жить и расти. Сыроделам приходится заранее рассчитывать время, чтобы продукт успел доехать и чтобы его успели съесть. В распоряжении сыроделов всего 60 дней.

На медицинскую арену пеницилл вышел намного позднее. Широкая публика узнала о нем уже после войны. Правда, в Армении пытались лечить зеленой плесенью раны еще в IX веке, но это были лишь попытки.

Тысячу лет спустя, в начале 80-х годов прошлого века, язвы и раны обрабатывать как следует не умели. Возникали воспаления. Больные поправлялись медленно. Многие умирали. Доктор А. Полотебнов предложил совершенно иной способ очистки язв. Он взял кожуру апельсина и бросил в стакан. Туда же поместил позеленевшую от плесени щепку из госпитального подвала. Опрыснул водой и накрыл блюдечком. Через несколько дней апельсиновая кожура покрылась зеленым войлоком плесени.

Тогда врач пригласил воспитанника фельдшерской школы, у которого не заживали язвы на теле. Тот был готов испробовать новый препарат. Полотебнов стряхнул с кожуры зеленый споровый порошок в баночку с миндальным маслом, размешал и нанес на больные места. Через два-три дня от язв остались одни рубцы. Те же, что обрабатывались по-старому, продолжали болеть.

Успех необычайный. Доктор экспериментирует еще и еще. То обсыпает раны спорами уже без масла, то прикладывает саму пленку плесени. Результат тот же. Никаких осложнений. Больные один за другим возвращаются в строй. Полотебнов исследует остатки жидкости в стакане из-под апельсиновой кожуры. Ни одной бактерии под пленкой пеницилла.

О своих опытах ученый пишет в «Медицинский Вестник». Через год, в 1873 году, его заметки выходят отдельной книгой в Петербурге. Заголовок: «О патологическом значении зеленой плесени». Книга читается как роман. Кажется, что вот сейчас, в эпилоге, заблистает единственно возможный вывод о лечебном действии пенициллина (ведь вылечил же многих!).

Увы, в это время доктор увлекся кожными болезнями. Доказал, что многие из них связаны с общим недомоганием организма, с неполадками в нервной системе. Это открытие заслонило первое. А книгу о зеленой плесени закончил унылой фразой: «Только в немногих болезнях грибки представляют некоторый практический интерес». Их воздействие на раны он приписал механическому раздражению. И гениальные наброски ушли в архив. Лежали там долгие годы, пока в 1946 году их не обнаружили. 56 лет спустя после полотебновских опытов шотландский микробиолог А. Флемминг экспериментировал с бактериями стафилококка. Он выращивал их в плоских стеклянных чашках Петри на агаре, сваренном на мясном бульоне. Несмотря на предосторожность, в чашку попала спора пеницилла. Тотчас же разросся кружочек зелени. Когда он приобрел достаточно большие размеры, мутный от стафилококков агар посветлел. Вокруг пеницилла обозначился светлый ореол чистого агара. И только по краям чашки еще роились стафилококки, оттесненные зеленой плесенью. Сама плесень не касалась зоны стафилококков. Между ними расстилалась буферная полоса, кольцо, где действовали невидимые силы. Некое вещество, которое выделял гриб. Флемминг назвал его пенициллином.

Не повезло и Флеммингу. Назвать-то назвал, а выделить из бульона не сумел. Только в 1941 году, когда Британские острова очутились в кольце блокады, английские химики X. Флори и Д. Чайн смогли выделить антибиотик и очистить его. И вовремя. Шла война, и новый препарат спас многие жизни.

Однако оставалась еще одна трудность. Пеницилл не живет без воздуха. Его пленка разрастается только на поверхности варений, солений и других деликатесов. Первое время пеницилл разводили в плоских бутылках. Их клали плашмя и затыкали ватными пробками. Фронт требовал антибиотика. Бутылки требовали площадей. Первый же завод, который построили англичане, занял три квадратных километра. Он весь был заставлен бутылками. Каждую надо было промыть, вырастить гриб, вынуть его, отмыть бутылку, снова засеять спорами. Все вручную. Работало 10 тысяч англичан. Но главное — площади. В перспективе потребуется антибиотика в сто раз больше. Где брать место?

И тогда вспомнили, как выращиваются дрожжи в больших чанах. Для дрожжей не строят многокилометровых заводов. Просто снизу продувают воздух. И масса разрастается без лишних площадей.

Залили питательную смесь в высокие чаны-танки и засеяли споры пеницилла. Продули снизу воздух. И дело пошло.

Современный завод пенициллина не завод, а дворец. Разноцветный кафель в цехах. Белые халаты рабочих. Чистота. Единственная неприятность — специфический запах плесени. Пробудешь день — потом кажется, что все пахнет грибами: и суп, и каша, и чай. Назавтра привыкаешь и забываешь.

А как ведет себя пеницилл в природе? Споры его мириадами носятся в воздухе наших комнат, городов, океанов. Главный их источник — лес. Масса отживающего хлама давно завалила бы лес и жизнь прекратилась бы, не будь пеницилла и его сородичей. Именно они первыми принимаются за утилизацию отходов. Отлично трудятся даже на мерзлых почвах Якутии. А в тропиках развивают прямо-таки бешеную деятельность. Путешественники, попав на остров Ява, приходят в ужас: чуть забыл проветрить чемодан, все зеленеет: костюмы, ботинки, сумки, ремешки от часов…

Всего в мире около ста видов пеницилла. Больше зеленых. Но есть и пурпурно-красного цвета. Есть голубые, желтые. Пурпурный убивает личинок комаров и вызывает астму. Итальянский проникает в ящики с апельсинами, окрашивает их голубым пушком и вызывает порчу плодов.

Аспергилловые беды

Сто тысяч индюшат подохло на Британских островах в 1960 году. Поскольку сразу не могли выяснить, кто виновен в массовом падеже птицы, болезнь назвали условно: «Индюшка-Икс». У несчастных индюшат оказалась пораженной печень. Она затвердела, как каменная.

Подозрение пало на арахисовую муку, которой кормили молодняк. Сама мука всегда шла в корм и никаких бед не вызывала. На этот раз зерно арахиса оказалось заплесневелым. Плесень вызвал грибок аспергилл желтый. Проследили, откуда идет зерно. Партия была получена из влажных тропиков. Плесени там действуют быстро, энергично.

И тут наметилась связь. Люди в тропиках тоже едят арахис. Из общего числа больных раком там у 70 процентов рак печени. Не аспергилл ли виноват? Очень похоже. Яд, который он выделяет, афлатоксин, действует именно на печень.

Конечно, аспергиллов множество. Афлатоксин выделяют лишь некоторые. В первую очередь аспергилл желтый. Именно этот гриб и погубил английских индюшат. Позднее нашли печеночный яд в аспергилле паразитическом и еще нескольких представителях злосчастного рода.

Беды, принесенные в мир аспергиллами, не ограничились афлатоксином. Гораздо раньше знали о другом заболевании, кстати тоже связанном с птицами. Профессор П. Мантейфель по этому поводу рассказал историю одной тетерки, которую поймали неподалеку от Москвы. Она так ослабла, что и летать не могла. Поэтому и поймали. В избушке лесника через час умерла. Лесник рассказал профессору, что в лесу подобрали еще нескольких мертвых тетерок и рябчиков.

Мантейфель — зоолог. Чтобы узнать причину гибели тетеревиных, он вскрыл тетерку и обнаружил в желудке необычного вида камешки. Не те прозрачные зерна кварца, что всегда запасают птицы на речных берегах Подмосковья, а другие, принесенные из дальних мест. Видимо, глубокие снега помешали тетерке заготовить кварц, и она вынуждена была искать заменитель на железнодорожном полотне, которое зимой очищается от снега и засыпано гравием. Без камешков птицы жить не могут, нечем перетирать в желудке пищу.

Дальнейший ход событий оказался для птиц роковым. Камни железнодорожного полотна не так чисты, как на речных берегах. Пассажиры беспечно выбрасывают на рельсовый путь остатки еды и другие отбросы — отличную пищу для гриба. Вместе с камешками был проглочен грибок, а затем он проник в легкие тетерки, в ее воздушные мешки и разросся там буро-серо-зеленым войлоком.

Чтобы проверить предположение, зоолог бросает в колбу со стерильным бульоном камешки с полотна железной дороги. В другую такую же колбу — камешки из оврага возле избушки лесника. В третью — березовые почки, которыми тетерки питаются зимой. Аспергилл, как и ожидалось, вырос только в первой колбе. Такие же беды приносит этот плесневелый гриб и в инкубаторах, забивая легкие у цыплят и утят. Да и люди не застрахованы от подобных неприятностей. Аспергилл дымящий, что работает в компостных ямах, вызывает эмфизему легких. Человеку становится трудно дышать. Он задыхается.

Впрочем, довольно мрачных красок. Разноцветные плесени не так уж страшны, если соблюдать профилактику и поддерживать чистоту в квартирах. Бывает в комнатах по 15 тысяч спор этих грибов в кубометре воздуха. Тогда есть риск заболеть астмой. Медики установили: 10 процентов случаев по вине плесеней. Но зачем же так запускать свое жилище?

А если техника безопасности на высоте, тогда и желтый аспергилл с его афлатоксином выглядит не столь пугающе. Его с пользой применяют, чтобы очистить шкуры от волоса и получить мягкую кожу. Аспергилл удаляет серебро со старых пластинок. Аспергилл рисовый дает фермент амилазу. Если добавить 20 граммов амилазы на тонну муки, хлеб делается иным — пышным, ароматным, с румяной корочкой.

Рогатая рожь, «глупый рис», бешеные всходы

Собор Парижской богоматери много лет хранил тайну, о которой не знали ни верующие, ни сами святые отцы. Она была связана с жизнью гриба спорыньи, который и по сию пору досконально не изучен. Тем более в те давние годы, отстоящие от нас на пять-шесть веков. В то время в собор шли как в поликлинику для излечения от «злых корчей». Несчастные еле двигались от слабости. Падали у входа. Корчились в судорогах. Изо рта шла пена. Если больных зачисляли на довольствие собора, то спустя некоторое время симптомы болезни исчезали и исцеленный радостно шагал домой, прославляя силу святой церкви.

Секрет излечения состоял в том, что больные получали иную пищу, чем дома. Причиной «злых корчей» был хлеб из плохо очищенного зерна. В таком зерне попадаются ядовитые рожки гриба спорыньи. В церковных закромах фиолетовые рожки тоже были, но зерно хранилось годами, а через год рожки теряли токсичность.

Расчет природы точен. Никто не должен съесть рожок, прежде чем он выполнит свою функцию: обеспечит продолжение спорыньевого рода. Весной с зерном попадает на поля. Прорастает. На нем поднимутся красные шарики, на ножках — стромы. В них сумки со спорами. Споры попадут на цветки хлебных злаков, чтобы потом к осени вместо некоторых зерен в колосьях снова налились фиолетовые рожки. «Рогатой рожью» называют спорынью в своих рецептах фармакологи. Они используют рожки для лечения.

Гриб очень тонко приспособлен к хозяину. Весь колос никогда не поражает. В колосе всего два-три рожка. Иначе бы погиб хозяин и не на чем было паразитировать. Летом ведется скоростное размножение гриба. Для содействия ему привлекаются насекомые. Под влиянием гриба цветки начинают выделять капли сладкого сиропа — «медвяную росу». Насекомые слетаются роем. Пьют росу. Вместе с ней уносят споры на другие колосья. Фронт спорыньи ширится.

Транспортировка рожков в посевах ржи возложена на человека. На диких злаках гриб приспосабливается по-иному. У лесного сорняка вейника рожки спорыньи срастаются с цветковыми чешуйками. Летучки чешуек подхватываются ветром и уносят рожки на новое место. На злаке-коротконожке рожки имеют крючки-зацепки. Расчет на пособничество лесного зверья. У водяного злака манника рожки становятся рыхлыми. В них много воздуха. Падая в воду, не тонут и устремляются вниз по реке.

Давно ушло то время, когда люди болели «злыми корчами». Уже приходится выискивать спорынью в посевах для медицинских целей. Но нет-нет да и вспыхнет где-нибудь очаг болезни. Не так давно в одном из поселков Франции заметили странное поведение горожан. Некоторые из них забирались на крыши и прыгали оттуда, воображая себя самолетами. Если оставались в живых, просили затащить на крышу для очередного полета. Причина? Особая форма «злых корчей». Люди ели хлеб, испеченный из зараженного зерна. Булочник не удосужился проверить его на чистоту. Попали рожки новой, особо опасной формы спорыньи.

Итак, спорынья наделала хлопот в Европе. В Азии, где едят не рожь, не пшеницу, а рис, не меньшие хлопоты вызвал «глупый рис» — заболевание, вызванное грибом из того же класса сумчатых грибов, из того же порядка пиреномицетов.

Впервые о «глупом рисе» упомянули в 1828 году. Выглядел он действительно неестественно. Соломинки тянулись вверх как придется. Бешеным темпом. Обгоняя друг друга. Одна была нормального роста, другая вдвое выше, третья — втрое. Листья становились уже, соломины тоньше, бледнее. Потом соломинка желтела, сгибалась и полегала. Крестьянам бешеная гонка риса стоила половины урожая. В 1912 году догадались, что виновник — гриб. Через четверть века удалось выделить белые прозрачные кристаллы вещества, подгоняющего рис в росте, гиббереллина. Его назвали в честь гриба — гиббереллы фуджикурое. После войны с гиббереллинами познакомился мир.

И начался ажиотаж. Вообразили, что белые кристаллы и есть та «пища богов», которой писатель Г. Уэллс посвятил свой роман. Может быть, великий фантаст и замысел свой почерпнул из истории с «глупым рисом»? Время как раз совпадает. Во всяком случае, надежды на новое ростовое вещество были большие. Мечтали о кукурузе, вытянувшейся не на два, а на пять метров в высоту. Корма бы прибавилось вдвое, а значит, вдвое и молока и масла. А огурцы? Если удлинятся плети, на них поместится вдвое, втрое больше огурцов!

Начались опыты. В США гиббереллины решили испытать на сое. Опыт вели широко. Сразу в девяти штатах. Результаты принесли больше разочарования, чем радости. В четырех штатах полегли стебли. В пятом — на неделю задержалось созревание бобов. В шестом — на три дня ускорилось. В седьмом — бобы растеряли жир. А в общем, везде, кроме одного штата, снизился урожай.

Испробовали на картофеле. На юге ученым сопутствовал успех. Гиббереллином удалось заменить ядовитый химикат, которым обрабатывали свежие клубни, заставляя их в то же лето давать новый, второй урожай. Зато на севере все вышло наоборот. Там и первый урожай понизился, хотя картофелин и стало больше.

Вопреки ожиданиям после обработки гиббереллином на огурцах появилась масса мужских цветков. Урожаи покатились вниз. Едва спасли положение прищипкой плетей. В особенности надеялись на лен. Он-то должен бы вытянуться и дать длиннейшее волокно. Однако лен не прореагировал на чудеса XX века. Каким был, таким и остался. Зато удача пришла на конопле. Советский биолог М. Чайлахян в Чуйской долине сумел вырастить пятиметровые стебли.

А с кукурузой пока вопрос остается открытым. Хоть она и вытянулась, а толку от этого мало. Сухого вещества осталось столько же. Зато стебли стали тонкими, хрупкими, начали полегать.

Когда подвели первые итоги, оказалось, что больше всего выгоды принес гиббереллин винограду. Кисти стали более полновесными, ягоды крупнее, а сахара в них осталось столько же, как и раньше. Правда, пока прибавка коснулась сортов бессемянных. С остальными все вышло наоборот.

Так и идет работа с переменным успехом, но биологи полны уверенности, что гиббереллины (а их теперь множество разных) еще себя покажут. Чего стоит, скажем, сообщение о том, что они снижают разрушительное действие радиоактивных облучений? А сокращение сроков цветения у двулетников? Разве этого мало?

Еще один полезный паразит из пиреномицетов — далдиния концентрическая. Она селится не на зерновых, а на березах. Попадает в ствол через ранку при пожарах. И вырастают на белых стволах черные шары размером с яйцо. Словно скатали катышек из вара и прилепили его к стволу. Трудно сразу сообразить, что черные шары не продукция трутовиков, а такие же «рожки», как у спорыньи, только иной формы и более крупного калибра. И предназначены для иной цели. У спорыньи рожки — способ перезимовать. У далдинии — хранят запас воды.

Когда в Якутии наступает засуха, буреют травы и сами березы еле-еле сводят концы с концами, далдиния бодро штампует споры по 100 миллионов ежедневно и щедро рассеивает их по лесу. Щедрость имеет под собой солидную водно-материальную базу. Замечательно, что споры разбрасываются только ночью. Днем гриб не работает. Местные жители размалывают черные шары в муку, смешивают с маслом и окрашивают кожи в черный цвет. Самое же главное применение далдиния нашла в художественном промысле. Под ее влиянием береза начинает загнивать. Первое время гниль разукрашивается черными и красными прожилками. Коробки из такой древесины не сравнимы по красоте даже с карельской березой!

А теперь об эндотии паразитической. Мир узнал о ней в начале века. В Америку завезли саженцы азиатского каштана. С ним приехал паразит. На родине гриб каштанам не досаждал. У них иммунитет. В США каштаны иммунитета к грибу не имели. Когда гриб нападал, на ветвях краснела кора. Трескалась, опадала. Под нею обнажалась раковая язва. Кроны каштанов редели. Листва мельчала. К концу лета она была как огнем опалена. Такой и в зиму отходила, не опадая. Микологи не успели сообразить, чем помочь, как каштановые леса исчезли с континента, словно их там никогда и не было.

Сейчас эндотия появилась у нас на Кавказе. Но теперь уже известно, что предпринять. Нужно, чтобы лес был густой. Чтобы тропинок было поменьше, всяких там просек и полян. Только при этом условии каштанники уцелеют. Поэтому для гуляния и отдыха каштановые леса не годятся.

Сморчки для 2000 года

Однажды некая французская фирма вывезла за город ворох канцелярских бумаг. Их свалили в кучу и сожгли. Следующей весной на месте кострищ появилась масса сморчков. Любители этих деликатесов терялись в догадках: то ли сыграл роль огонь, то ли виноваты бумаги? Находились такие, что несли в лес охапки макулатуры, жгли и ждали урожая. Другие просто поджигали лесной хлам. Успех, кажется, сопутствовал и тем и другим. Дело дошло до того, что не осталось ни одной вырубки, где бы не устроили пожара. Огонь, естественно, устремлялся в соседний лес. Леса запылали. Лесничие вознегодовали и добились запрета сморчкового промысла.

После первой мировой войны, когда многие дома сгорели, на пепелищах поднялись легионы сморчков. Огнепоклонники немедленно вспомнили о забытом промысле, и леса снова запылали бы, если б не одно обстоятельство. К этому времени немецкие ученые выяснили, что можно выращивать эти весенние грибы и без огня. Грибоводы разминали шляпки зрелых сморчков, разбалтывали в воде, поливали землю, а потом засыпали золой. Сверху водружали слой соломы или прелых листьев. Хлопот меньше, а урожай больше. Однако французы не желали уступить пальму первенства. Они заметили, что сморчки появляются в садах там, где скапливаются кучи гнилых яблок. И зола была заменена яблоками.

Теперь пора представить самого виновника происшествий. На обычные шляпочные грибы сморчок и похож и непохож. Ножка примерно такая же, как у всех, а шляпка коническая, сморщенная, как крошечная папаха из коричневого каракуля. Снаружи ямчатая, ноздреватая, как сушеная груша. В ямках сумки со спорами. Будь шляпка плоской, не гофрированной, сумок вошло бы меньше.

В учебниках по поводу сморчков всегда делается предостережение. Этакий пугающий аншлаг: внимание, гриб ядовитый! Есть можно. Но надо отварить, воду слить… Многие и вареный есть бояться. После войны один из приезжих писал в иркутскую областную газету письмо: «Разъясните сибирякам, что сморчки можно есть. Мы едим, а нас считают ненормальными!» Редакция переслала письмо к нам в университет. Они тоже были не в курсе.

Кажется, первым взялся реабилитировать сморчки писатель В. Солоухин. Для этой цели использовал свой личный опыт. Сам собирал. Сам варил. Сам ел. Читатели прислали ему кучу писем. Одна напомнила о старом писателе С. Терпигореве: «Прочтите его «Сморчки» в издании Маркса за 1899 год». Прочесть стоит. Там настоящий гимн сморчкам.

Суть такова. Старые приятели собрались после долгой разлуки на берегах Невы. Один из них обещает экзотический ужин. Вносят одно блюдо, второе, третье. Наконец… «необыкновенный — и сильный, и нежный, и острый, и деликатный, и приятный, и мягкий запах разлился кругом. Все нюхали воздух, боясь, казалось, проронить слово, хотя по сияющим глазам, радостным лицам и можно было заключить, что дождались наконец чего-то такого, чего не встретишь ни в природе, ни в естественной истории…».

Кажется, ясно. Встреча со сморчками прибавила радости и романтики человеческому роду. Однако времена меняются. Близится 2000 год. Человечество встретит его 6 — 7-миллиардным строем. Экономисты подсчитали: для такой уймы населения не хватит обычного белка. Даже при всем напряжении сельского хозяйства. Выход? Выращивать сморчки! На них сейчас возлагаются серьезные надежды.

В 1966 году фирма «Продьюсер Кримери» приступила к промышленному производству сморчков. Пока это единственное в мире предприятие, где сморчки поставлены на поток. Грибы на конвейере. Дешево и сердито! Цена в сухом виде всего 8 долларов за килограмм. Кто поручится, что завтра таких фирм не станет десять, сто?..

Соблюдая объективность, заметим, что завод фирмы «Продьюсер Кримери» штампует не те грибы, которые вкусно описал С. Терпигорев. Которые даже жевать не полагается, а смаковать, придавливая языком. Американская фирма фабрикует грибницу сморчка — длинные бесцветные нити. Съедобную паутину. Получают ее в глубинной культуре, в высоких танках, примерно так же, как пенициллин. Правда, знатоки говорят, что технологам как раз это и нужно. Им очень удобно формовать из нитей искусственную говядину и синтетических кур.

Предвижу вопрос: почему избран именно сморчок? Почему не рыжики, не грузди, наконец, не молниеносно растущий навозник или вездесущий шампиньон? Насчет груздей пока и не помышляют. Они «неподдающиеся». В глубинной культуре не растут. Испытывали лисички, дождевики, гриб-зонтик, навозник и, конечно, шампиньон. Всего 21 вид. Они росли, давали грибницу, но совершенно теряли аромат. Не терял только шампиньон, но он начинал пахнуть не грибами, а сыром или жареными орехами. Один сморчок сохранял свой «сильный, и нежный, и острый, и деликатный» аромат. Вдобавок он годился и с точки зрения коммерции. Все остальные обходились слишком дорого. Даже без аромата.

Сморчок съедобный, о котором шла речь у Терпигорева, ростом сантиметров 10. Сморчок толстоножковый, что штампует названная фирма, повыше — до 15. Самый высокий — сморчок степной, 25 сантиметров в высоту и до двух килограммов весом! Шляпка у него серая, почти шаровидная. Растет в полынных степях Средней Азии и кое-где в европейской части СССР.

А теперь вернемся на мгновение к опыту писателя В. Солоухина. Этот опыт ему дорого достался. Решив познакомиться на 41-м году жизни со сморчками, он долго их искал. Наконец ему подсказали, где их можно найти. Собрал целую авоську. Нажарили сковороду. Съели вместе с женой. Потом случайно в книге обнаружил, что собрал не сморчки, а строчки. Тотчас почувствовал признаки недомогания. Помчался на кухню, ожидая увидеть жену, корчащуюся в судорогах. Однако все обошлось. Во-первых, грибы все-таки отварили. И прожарили для страховки так, что на вкус они казались бараньими кишками. Во-вторых, строчки не всегда ядовиты. В некоторых странах их едят без страха и не болеют.

Однако если уж ядовиты, то тут трудно чем-либо помочь. Раньше думали, что в мякоти содержится гельвелловая кислота. Стоит отварить и воду слить, как гриб окажется безвредным. Теперь выяснили: гельвелловой кислоты не существует. Вместо нее в строчках содержится нечто худшее — яд гиромитрин. От него не спасает даже кипячение, хоть целый день вари. На этот счет не повезло жителям ФРГ. У них в строчках по полтора грамма яда на каждый килограмм грибов.

И для страховки лучше запомнить внешний вид строчка. Его коричневая шляпка не имеет правильной формы, она кособокая и с извилинами, в которых любит отдыхать и отсиживаться мелкая лесная живность. Солоухину гриб показался похожим на очищенное ядро грецкого ореха, величиной с кулак.

Ну а сморчки? Ядовиты или нет? Видимо, нет. Герой С. Терпигорева закладывал в горшок эти симпатичные грибы, не вываривая и не сливая воду. А только обмазывал сливочным маслом и посыпал тертым сыром для вкуса.

А в общем, сморчковые тем еще хороши, что появляются ранней весной, когда о других съедобных грибах еще и не мечтается. Причина? Они не связаны с корнями деревьев и не обязаны ждать, пока дерево удовлетворит свои запросы и станет передавать излишки грибу. Сморчковые добывают корм сами. Что же касается гарей и кострищ, то не одни сморчки там появляются. На свежей черноте пожарищ высыпают тысячи мелких, с булавочную головку, ярко-красных телец. Так заявляет о себе пиронема, названная в честь «пирроса» — огня. Пиронема, как и многие ее сородичи, не выносит ни малейшей конкуренции других растений и живет, пока гарь черна от углей.

Впрочем, не все дискомицеты — обитатели гарей. Есть и самые обычные лесные жители. Среди них выделяется своей назойливостью гриб шютте обыкновенный. Шютте можно встретить почти в каждом лесу: сосновом или кедровом. Стоит поднять с земли хвоинку. На ней видны черные точки. Такие же точки на краснеющей хвое, которая вот-вот упадет с дерева. Это плодовые тельца гриба, утопленные в мякоти хвои. Весной, когда стает снег, споры выбрасываются из сумок и летят на живую хвою.

В начале 30-х годов в предгорьях Тункинских Альп, между Байкалом и Монголией, усохли кедровые леса. Узкой лентой километровой ширины тянутся и сейчас сухие кедровники. Лесничие долгое время не могли сообразить, отчего усохли кедрачи. Ведь не случалось пожаров и не нападали насекомые. И трутовики вели себя мирно. Выяснилось, что виною всему шютте. Споры его, налетевшие с земли, развились в грибницу. Она прошила хвоинки изнутри, и они упали все разом, оголив деревья. Сбросив единовременно хвою, кедр уже не мог нарастить ее снова. Он вечнозеленый.

Предвижу вопрос: как уцелели другие хвойные леса, если шютте столь агрессивен и если в любом лесу есть хвоинки с черными точками? Ответ: шютте нападает только на ослабленный лес. Здоровый не трогает. Повреждает лишь отдельные хвоинки, которые отживают свой век. В Тункинских Альпах случилось непоправимое. Три года стояла сильнейшая засуха. Уровень грунтовой воды упал ниже допустимого. Корни кедров остались без воды. Деревья ослабли. Шютте этим и воспользовался.

Сейте желуди — получите трюфели!

Такой лозунг был брошен во Франции в середине прошлого столетия. Толчком послужило сообщение некоего И. Талона. Он решил развести на клочке земли дубовую рощу. Посеял желуди и через несколько лет уже любовался плодами своих трудов. Точно в благодарность за внимание к судьбам земли природа одарила его уймой трюфелей. Тех самых черных трюфелей, которые высоко ценятся самыми изощренными гастрономами. Они росли под молодыми дубками и, выпирая из земли, поднимали ее кучками, наподобие кротовых холмиков.

Обрадованный столь неожиданным подарком, Талон принялся скупать по дешевой цене пустующие земли и разводить на них дубовые рощи. И каждый раз, когда дубки начинали мужать, под ними приподнималась почва и появлялись душистые черные трюфели. По форме они напоминали картофелины, только кожура была шероховатой и черной, как шершавый собачий нос. На разломе мякоть отсвечивала фиолетово-черным и напоминала цветной мрамор.

Любой секрет не вечен. Франция узнала тайну трюфелей от самого Талона (прежде собирали то, что находили в лесу). Сообщение Талона оказалось весьма кстати, потому что опустошительный натиск тли-филоксеры уничтожил изрядное количество виноградников. Виноградарям грозило разорение. На месте лоз вырастили дубовые рощи. Чтобы в дубравах росло больше трюфелей, старались брать желуди для посадки из тех рощ, где родилось больше ароматных подземных грибов.

Как всегда, не обошлось без недоразумения. Французский ученый Г. Менневиль, более 30 лет изучавший трюфели, объявил, что они обильно растут лишь там, где дубы больные. Отсюда следовал вывод: дубы больные оттого, что трюфелевые грибы на них паразитируют. Это сообщение едва не испортило ход древонасаждений. В погоне за урожаями стали брать для посадки желуди с больных деревьев, полагая, что их восприимчивость к болезням перейдет по наследству к следующим поколениям, а значит, будет и больше трюфелей. По счастью, ботаник А. Шатен сумел доказать обратное. Убедил всех, что трюфель не паразит и вреда дубам не приносит. Поэтому увлечение больными дубами пустая и вредная затея.

В 1882 году в трюфельную эпопею включилось лесное управление Прованса, засадившее дубом обнаженные склоны гор. Старались использовать каждый клочок земли, даже просеки. Однако, как ни много развели во Франции дубняков, трюфелей требовалось еще больше. Торговцы не преминули воспользоваться трудной ситуацией. Проявили редкую изобретательность в фальсификации дефицитного продукта. Разработали способ утяжеления плодовых тел. Их смачивали водой. Катали по глинистой земле. Почва налипала тонкой пленкой, и «клубень» становился тяжелее.

Обман при продаже стал таким обычным делом, что даже поговорка возникла: «Он лжет, как продавец трюфелей». От французов не отставали и московские торговцы. Владельцы небольших магазинчиков Охотного ряда закатывали в банки белый подмосковный трюфель, по качеству ниже черного. Его собирали возле Троице-Сергиевской лавры. Клубень этого трюфеля белесо-желтый и почти без аромата.

Такое обстоятельство торговцев мало смущало. Они чернили продукцию солями железа, добавляли для аромата разных эссенций и сплавляли под маркой французского. Пускали в дело даже обычную морковку, тоже подкрашенную и надушенную. Пришлепывали этикетку, на которой красовался усатый француз-сборщик, а рядом с ним свинья в наморднике. Свинья фигурировала отнюдь не ради экзотики.

Дело в том, что собирать трюфели — большое искусство. Как заметишь чуточку вспученную над грибом землю? Если клубень лежит близко к поверхности, почва лишь немного растрескивается. Ошибаются даже опытные сборщики. Гораздо надежнее привлечь для поисков четвероногих, например свинью. Правда, хавронью никогда не относили к числу очень умных существ, но именно на трюфельной ниве к ней пришла заслуженная слава. Впрочем, если соблюдать точность, то не пришла, а вернулась. Ведь в лесах и по сию пору трюфели собирают дикие родичи свиньи — кабаны. Едят и споры разносят.

Обряд сбора выглядит следующим образом. Свинью ведут в лес, предварительно перетянув морду ремнем, дабы не съела найденное сокровище. Подземные клады хавронья чует издалека. Примерно с 50 метров. Бросается вперед, подкапывает землю и выволакивает к ногам хозяина находку. Тот в виде поощрения награждает свою кормилицу горстью вареных бобов.

Академик И. Рупрехт в свое время страстно желал принять участие в трюфельном промысле. Когда он путешествовал по Кавказу, ему пообещали встречу в Дагестане с выдающейся свиньей. Академик прибыл в Дагестан. Прождал напрасно несколько дней. Однако хавронья была слишком занята на поисковых работах. Встреча так и не состоялась.

И все же домашняя свинья — существо не очень приспособленное для долгих странствий по лесу. Кабанам дальние лесные походы не в тягость, а домашняя скоро устает, особенно если предмет поисков встречается редко. Чаще всего так и бывает — то густо, то пусто, потому что подземный гриб очень разборчив к месту жительства.

Нужна почва в меру рыхлая, чтобы тени и солнца не слишком много и не слишком мало. И влаги чтобы в достатке, но никак не в избытке. Этих «чтобы» наберется с десяток, если не больше.

Сейчас свинью заменяют собакой. Выбирают коротконогих. Чаще всего пуделей. За неимением таковых приучают обычных дворняг. Желательно с известной родословной, где среди предков уже были искатели грибов. Учат собаку с юности. Сначала дома. Дают трюфельную кожуру, смешанную с хлебом и молоком. Скатывают из смеси шары по форме клубня и закапывают в землю. Ищи! Найдешь — получишь соответствующее вознаграждение. Перед походом в лес выдерживают беднягу на голодном пайке, чтобы резвее искала.

А подмосковные грибники, те, что собирали для Охотного ряда белый трюфель, водили в лес не собак, а медведей. В одном селе держали сразу четырех. В лесах медведи и по сей день такие же сборщики белых трюфелей, как кабаны — черного, французского. Иначе кто бы стал разносить споры? У трюфелей вся надежда на лесную живность. Кроме упомянутых четвероногих, в транспортировке спор участвуют еще и зайцы, улитки и мелкие желтые мушки. На закате солнца они толкутся тесными столбами над землей. Именно тут и лежат ароматные клубни.

Черный трюфель растет во Франции, Италии, Швейцарии. Чуть похуже, но почаще встречаются зимний и летний, с серым и желтым мясом. Почти без аромата. Доходят до наших границ. Их собирают на Украине и по Кавказу. Черный не доходит.

Белый, что из Подмосковья, растет и в соседних областях. И в Западной Европе тоже. В Африке есть свой трюфель — терфеция, с бурыми клубнями. Хоть и крупный, как яблоко, но невкусный. В Сибири нет ни черных, ни белых. Один только олений. Тоже из сумчатых грибов, но настоящим трюфелям родич очень дальний. Клубни желто-коричневые, с сильным и острым запахом. Едят его олени и кабаны. Люди не едят. Кроме Азии и Европы, трюфели встречаются в Северной Америке и в Австралии.

Белый гриб

«Было похоже, что случилась какая-то катастрофа и происходит повальное бегство из Москвы. Машины всех видов: автобусы, самосвалы… не говоря уже о тысячах легковых машин, ехали с грибниками сплошной вереницей, заняв и левую сторону шоссе. Москвичи просто с ума сошли с этими грибами…»

Такое письмо получил ленинградский миколог (так называют исследователей грибов) Б. Васильков в 1964 году. Урожай тогда выдался действительно потрясающий. В особенности белых грибов, боровиков. Причины? О них можно только догадываться.

И при совпадении нужных погодных требований боровики появляются не всегда и не везде. Писатель С. Аксаков, кажется, это первым заметил. В своей дубовой роще находил белые грибы только там, где стояли старые дубы. Росли редко, как в парке. Профессор В. Частухин подметил еще одну деталь: в лесу моложе 50 лет, искать боровики бесполезно. Разве что случайно какой окажется. В молодняках всегда в изобилии маслята и моховики, но не белые.

Таким образом, человек с топором, прореживая леса, действовал в некотором роде на пользу боровику. Можно предположить довольно уверенно, что во времена Ильи Муромца этот гриб водился в муромских лесах отнюдь не так часто, как теперь. И не только в муромских. То же можно сказать и в отношении Африки. Знаток африканской флоры Р. Марлот пишет, что в конце XIX века этот обычный в Европе гриб был большой редкостью на африканском юге. Он встречался только под некоторыми дубами по реке Оранжевой.

Прошло 20 лет. Из Канады завезли белок, и они с большим удовольствием принялись за истребление боровика. Однако белый гриб не пропал. Напротив, он расселился так широко (может быть, при содействии этих грызунов?), что теперь есть почти во всех дубовых лесах вокруг Столовых гор и в других местах, где раньше не встречался. Он тут даже крупнее, чем в Европе, и весит по килограмму. Очень крепкий, когда не бывает червивым.

Белки и у нас не обходят вниманием боровик. Сушат его на зиму. Повесят повыше на сухой сучок, иной раз метров в пять-десять над землей. Пока висит да сохнет, споры летят. Природа старалась, рассчитывала ножку боровика, чтобы была повыше, совсем не зря. Чем выше ножка, тем дальше улетят споры. И все же самая длинная ножка — тридцать сантиметров. Белка же забросит шляпку на высоту десять метров. Выгодно и для белки, и для гриба.

Коровы и козы, если найдут белый гриб, не пройдут мимо. В их кишечнике, особенно козьем, споры далеко уедут. Конечно, чаще всего на скотный двор, где белому грибу делать нечего. Однако может быть и по-иному. Из копытных, конечно, больше других заинтересованы в боровике северные олени. Природа особенно не балует их. В тундре и лесотундре не бывает такого обилия боровиков, как в тайге. Зато олени издалека чуют аромат. Даже зимой, когда высохшие и сморщенные грибы скрыты глубоко под снегом, они находят их, разгребают снег и съедают с аппетитом. Осенью в поисках грибов разбредаются по тундре. Один из оленеводов в 30-х годах всерьез предложил разводить боровики в тундре, дабы держать оленьи стада в повиновении и не давать им разбредаться.

Нужно ли представлять белый гриб? Думаю, что нужно. И именно по той причине, что боровик предстает перед неискушенным сборщиком в самом разном обличье. Лучший в мире знаток его, ленинградец Б. Васильков, насчитал 18 различных форм: и с коричневой шляпкой, и с оранжево-красной, и с лимонно-желтой. То с тонкой ножкой, то с клубневидной, толстой.

Есть, конечно, и нечто общее. Гриб крупный, шляпка сантиметров двадцать в ширину (бывает и до полуметра). Снизу пористая, белая. Белый цвет после сушки сохраняется. Поэтому гриб и зовут белым. Ножка у молодого гриба в виде яйца, вытягивается уже потом.

Что касается окраски, то в сухих сосняках шляпка у боровика темно-бурая, в елово-пихтовых — буроватая, в лиственных лесах — светлая. Но иногда и в лиственном лесу вдруг появится темно-бурый уникум. Мало этого. Профессор Б. Васильков находил в Поволжье в сосняке-беломошнике в сырые дни темноокрашенные боровики. В засуху они бледнели, словно выцветали. Немало путаницы вызывает вишневый отблеск на шляпках. Был соблазн увязать этот феномен с соседством вереска: вдали от кустов вереска вишневый оттенок исчезает и шляпка становится буднично коричневой. Потом оказалось, что вишневыми боровики бывают и в Западной Сибири, где никакого вереска нет.

Удалось проследить, как быстро растет гриб над землей. Грибники считают, что для этого достаточно ночи. Не спят бедняги, всю ночь ворочаются, как бы не проспать. Утром бегут чуть свет на заготовки. А зря. На самом деле грибу требуется гораздо больше времени. В Ленинградской области белый гриб растет недели две. В среднем скорость невелика — чуть меньше сантиметра за первые сутки. На вторые сутки тянется энергичнее, прибавляя два с лишним сантиметра.

Наблюдательные крестьяне из горной деревушки в Богемских горах заметили, что в их местности почти никто не болеет раком. Объяснили для себя тем, что едят много белых грибов. В 1934 году слух дошел до биолога Е. Лукаса. В 1948 году он поставил опыты на мышах, больных одним из видов рака — саркомой Крокера-180. Результат ошеломил: водный экстрат из белого гриба сохранил мышам жизнь. Все другие грибы исцеления не принесли.

Блеснула надежда: вот-вот белый гриб объявят панацеей от рака. Увы, после 1961 года, когда Лукас с группой ученых опубликовал статьи об успехах лечения, известий больше нет. И чем объяснить феноменальный случай с мышами — неизвестно.

Нет полной ясности и в поведении боровика вблизи человеческого жилья. Сообразительные люди, заблудившись в тайге, выходят из трудной ситуации, наблюдая за количеством этих грибов, встреченных в пути. Чем их больше, тем ближе жилье. Правда, до определенного предела. Однако, где этот предел, пока никто еще не установил. В микрорайоне города Калинина Первомайском жители иной раз собирают боровики в сосняке, едва выйдя из дома, а ведь Калинин город областной, немалый! И уж совсем мало известно о взаимоотношениях белых грибов с лесной мелюзгой. В Западной Сибири подметили, что белый привлекает разную нечисть больше всякого другого гриба. 21 вид насекомых проводит свои младенческие дни во вкусной мякоти его крепких шляпок и ножек. Как отвлечь их — никому не ведомо.

Единственное, кажется, что сообразили: как уберечься от слизней. Один из любителей боровиков приобрел дачу с большим участком сосняка. Каждый год там появлялись коричневые шляпки с вишневым отблеском. Но собрать урожай не удавалось. Опережали слизни. Они выедали круглые дыры. Пользоваться чужими объедками дачник из гордости не хотел. Наконец его надоумили: разбросай по участку бутылки из-под кефира. Только мыть их не надо. Пусть на стенках останутся потеки. Тот так и сделал. И верно: слизней поналезло в бутылки полным-полно. С тех пор как слизни перешли на кефир, боровики достаются дачнику.

Все эти попытки исследовать боровик ничто по сравнению с теми усилиями, которые предпринимают грибоводы, чтобы сделать дикий боровик культурным, домашним. Идею подал наш агроном А. Болотов еще 200 лет назад. Он даже статью написал о посеве грибов. Правда, не на грядке, а в лесу. Сто лет спустя снова попытались разводить боровики. Снова в лесу. Разминали зрелые шляпки. Разбрасывали под деревьями. Грибы отвечали двойным урожаем. Без деревьев не получалось, а так хотелось вырастить боровички на грядке. Как шампиньоны. Как сморчки. Насыпать бы золы или гнилых яблок. Нет, не получается. Не известно то вещество, которым дерево снабжает своего подопечного. То, которое дает толчок к образованию плодовых тел.

И грибоводы меняют тактику. Уходят из лесов в лаборатории. Кусочки ножек бросают в пробирку. Подбирают питательную среду. Одну, другую, десятую, сотую. Чего только не смешивают: глюкозу, дрожжи, ростовые вещества. Готовят даже салат из древесных корешков. Грибница растет— плодовых тел нет. В 1961 году в Варшавском исследовательском институте получили-таки в пробирке крохотный грибочек. Но какой? Шляпка почти не окрашена и без запаха.

Боровик всегда приносил людям радость. Увлекались сбором самые серьезные и занятые люди. Н. Крупская вспоминает: «Вторую половину июля и август мы прожили в горах. Когда мы уезжали, и нас санаторы провожали, как всех, пением: «Прощай, кукушка!» Спускаясь вниз через лес, Владимир Ильич вдруг увидел белые грибы и, несмотря на то, что шел дождь, принялся с азартом за их сбор, точно левых циммервальдцев вербовал. Мы вымокли до костей, но грибов набрали целый мешок. Запоздали, конечно, к поезду, и пришлось часа два сидеть на станции в ожидании следующего поезда».

Увлекался сбором боровиков и академик И. Павлов. Писатель А. Югов рассказывает об этом так: «Одно лето он вступил с академиком Фаминицыным в состязание: кто за один выход в лес больше «наколлекционирует» белых грибов. Раз за разом Павлов оказывался победителем. Наконец он стал презирать противника. И вдруг чуть ли не в самый день отъезда Ивана Петровича с семьей в Петербург, — во всяком случае билеты были уже куплены, — профессор Фаминицын пришел и выложил на стол рекордное число грибов. Этого Иван Петрович снести не мог. Он махнул рукой на билеты, остался и тотчас побежал в лес. Фаминицын был посрамлен».

Что же касается техники сбора, то предоставляю слово академику А. Ферсману: «Как искать белый гриб? У меня свой секрет. Надо пойти в старый еловый лес, в этом лесу поискать место, где подлесник сквозь мох пробивается, чтобы травы не было, а такой сплошной, зеленый, мягкий, но сухой мох, и вот там осторожно подыми ветки елки да пошарь руками под мягким мхом: обязательно найдешь красавца боровика… Конечно, если там грибное место, а если не грибное — ничего не найдешь».

Боровик расселился по всему свету, кроме Австралии и Южной Америки. Правда, в последние годы нашли его в Уругвае, однако есть опасения, что там он не местный, а привозной. Прибыл с саженцами деревьев с других континентов. В Европе встречается по всей лесной зоне. В Сибири не везде. В тундре редко. В полярной пустыне его вообще нет.

В Средней Азии белым грибом зовут совсем другой. Он даже не трубчатый, а пластинчатый. И другого рода. Наш боровик из рода болет, а среднеазиатский из рода плевротус. Он больше напоминает груздь. Растет в степи. Часто его зовут белым степным грибом. В Крыму еще один белый гриб — клитоцибе гигантская. Тоже пластинчатый.

Другие болеты

«Прикаспийские глухие бережки. Ни травинки на пути, ни деревцев». Астраханская полупустыня. Песок, накаленный до 76 градусов. Горячий ветер. Жалкие осадки; втрое меньше, чем в Москве (испарение вдевятеро больше!). Какие уж тут леса. И все же…

В 1925 году для защиты полей только что созданной Богдинской опытной станции заложили первые лесные полосы. В 1953 году в молодом лесу нашли уйму белых грибов. Они росли там в рощицах канадского тополя. Румяные, крутобокие, крепкие. Носили корзинами до половины октября. За час набирали по сотне и больше — ядреных, молодых. От ивановских и ярославских боровиков их отличали гигантские размеры — в четверть метра высотой — и крупный вес — полтора килограмма одна штука. Не было среди них и червивых. Вкус обычный, как у боровиков.

Когда стали варить и сушить, появились первые сомнения: а боровик ли? При варке вроде бы не темнел, но часть ножки синела. А сушеный становился черным (белый остается белым!). Может быть, не белый, а полубелый? Но у того мякоть желтая. У богдинского белая. Ножка у полубелого тоже желтая. У богдинского белая, как у боровика, или серая, как у подосиновика. Сошлись на том, что полубелый. Только форма своя, богдинская. Болет богдинский. А может быть, тут замешан еще и канадский тополь? Ведь именно под ним появился богдинский болет. Может быть, этот гриб из Канады? Ведь и там полубелый тоже растет.

Прежде чем продолжить знакомство с болетами, нужно сделать предупреждение. Почти все болеты вкусны и красивы, но осторожности ради к ним нужно присматриваться получше. Хорошо, что в богдинских посадках оказался безвредный гриб. А вот в Праге известный миколог А. Кромбольц однажды попал в очень неприятную ситуацию. Он шел на службу через рынок и увидел боровики, которые выделялись своим ярким, праздничным видом. Верх шляпки более блеклый, чем обычно, зато низ, трубчатый слой, был не белый и не зеленоватый, а цвета утренней зари. Такие же розовые пятна пестрели на ножке. Профессор тотчас приобрел кучку грибов, которые продавец оценил особенно высоко. На ходу откусил кусочек мякоти. Вкус превосходный, чуть сладковатый. Правда, запах немного неприятный. И он отнес покупку знакомому художнику. Просил сделать портреты новой разновидности.

Придя на службу, Кромбольц почувствовал себя немного не в себе. Поташнивало, и кружилась голова. Он проглотил таблетку, и вроде бы отошло. Спустя час-другой зашел к художнику. Тот корчился на кровати весь в поту. Признался, что съел кусочек шляпки. Дома его ждала подобная же картина. Два университетских работника, стащившие у профессора часть его сокровища, примчались за помощью. У одного из них — прозектора— было «неприятное царапанье и жжение в глотке», «искры и потемнение в глазах», «шум в ушах». Спасла только больница. Студент, который в это время дежурил в палате, не поверил, что беду принес столь симпатичный гриб. Он демонстративно проглотил кусочек шляпки. С ним повторилось то же, что и с прозектором.

Так попал в историю сатанинский гриб. Теперь его отличия от боровика известны. Кроме розовых тонов изнанки шляпки, еще и неприятный запах. И мякоть на изломе голубеет. Правда, только вначале. Потом снова становится белой. У нас он растет по дубнякам на Кавказе и под Киевом, а в Подмосковье доходит до Рязани.

Следующий двойник нашего боровика связан с историей менее драматичной, но более широко известной. Начнем с того, что в 1931 году вышла книжка Н. Полевицкого о том, как разводить грибы. Из нее ярославцы, тверяки и костромичи узнали, что в их местности родится самый вкусный, самый ароматичный боровик. А чем дальше на запад, тем качество ниже. Он как бы выдыхается, и вкус уже не тот. «Смоленский гриб гораздо хуже московского, а польский гриб еще хуже и в сушеном виде дешевле настоящего владимирского вдвое».

Профессор Б. Васильков, перепробовавший боровики во всех областях, встал на защиту смоленских. Чем они хуже? Ничем. Но полностью согласился с Полевицким в отношении «польской шляпки». Однако вся суть здесь не в том, что в Польше белый гриб становится невкусным. Просто в прежние годы «польской шляпкой» называли совсем не белый гриб, не болет съедобный, а болет каштановый. Он настолько подобен боровику, что микологи и по сей день мечутся: то к моховикам его отнесут, то вернут к болетам! А раньше торговцы пользовались внешним сходством и сбывали сушеную «польскую шляпку» под видом белого. Низ у шляпки действительно белый. Вкус, конечно, и аромат не тот, хотя в Западной Европе гриб считается одним из лучших. Наши грибники более разборчивы. «Белый гриб благоухает, а этот без особого запаха».

Из серии двойников стоит еще упомянуть болет желчный, или попросту желчный гриб. Неопытные грибники берут его за белый с большой охотой. Немного розовеет трубчатый слой? Подумаешь, велика беда. Однако беда действительно велика. Попадет небольшой кусочек вместе с белым, и весь обед испорчен. Горечь неимоверная. Нужно не спешить и обратить внимание на ножку. Наверху на ножке у перечного гриба есть черноватая сеточка. У белого — белая.

Березовик перепутать с белым труднее. Шляпка мягче. В старости как губка. Ножка длинней и тоньше. Если высушить — почернеет. Грибоведы отнесли березовик ко второму сорту (всего их четыре!). Зато олени, видимо, считают его первейшим. В поисках его могут идти на край света. В 1967 году геолог П. Сигунов работал неподалеку от Норильска по речке Горбачи. В отряде было 70 оленей. Однажды утром исчезли почти все. Проводники уверяли: «Ушли кушать масло!»— «Какое масло?» — «Оленье. Его сейчас навалом в тайге, и наши олени ушли туда». Выяснилось: за березовиками ушли. Каюры искали пропавших пять дней. Хорошо, что так кончилось. Бывает хуже. В одном эвенкийском колхозе сбежало за березовиками несколько сот оленей.

Березовик полностью отвечает своему названию. С березой связан крепко и постоянно. Даже в тундре, где березки ниже своего союзника. В наш век, когда березняки разливаются, подобно наводнениям, на месте отступающих хвойных лесов, легионы березовиков множатся. И если собраны самые ценные — рыжики и боровики, то березовик все равно где-нибудь попадется. Тем более что он совершенно не маскируется, как его аристократические собратья. В березняках часто обитает и осиновик, хотя ему положено находиться в осинниках. Выходит, что он может увязываться и с березой. Но при таком союзе цвет шляпки уже меняется. Она как бы блекнет, нет в ней яично-оранжевой яркости.

Плачущий и его собратья

За рубежом он пакостил давно. У нас заметили с конца прошлого века. События развивались стремительно. 1878 год. В Брест-Литовске в новеньком, только что отстроенном здании неожиданно проваливаются полы. Не успевают произвести ремонт, как рушится алтарь в городском соборе. В аварийных зданиях в подвалах находят коричневую пыль, которой не замечалось раньше. Анализ показывает, что это споры самого опасного из домовых грибов — мерулиуса плачущего.

Наступает 1896 год. Студенты Петровской сельскохозяйственной академии в Москве (ныне Тимирязевка) замечают, что полы в общежитии стали неустойчивыми и гнутся под ногами. И здесь мерулиус. В Лесном корпусе той же академии деревянные конструкции приходится менять не один раз. Мерулиус! Проверка других зданий показывает: во всем Петровско-Разумовском нельзя найти ни одного дома, ни одного сарая, где не поселился бы домовой гриб. Эпидемия!

Гриб не только съедает полы. Он проникает в комнаты, забирается в шкафы, в гардеробы, уничтожает бумаги, книги, одежду, постельное белье… В Омске выводит из строя здание городского архива. Гибнут ценнейшие документы. В Алма-Ате подтачивает новый губернаторский дом. Хозяин еще и въехать не успел, а дом уже аварийный. Факты множатся. Злодеяния мерулиуса привлекают внимание ученых. Микологи путешествуют по подвальным помещениям вслед за грибом. Чаще всего на месте преступления лишь грибница — нечто вроде белой ваты с желтыми и розовыми пятнами. Древесина под ней растрескивается и становится мягкой, как сырая глина. Растирается между пальцами в маслянистый порошок. А гриб в это время подыскивает новые места для агрессии. Толстые шнуры грибницы — ризоморфы, как у опенка, тянутся к здоровым доскам и бревнам. На грибнице и на шнурах выступают капельки влаги, как утренняя роса, как слезы (недаром — плачущий!). Наконец образуется то, ради чего работает гриб, — плодовое тело. Оно без ножки и похоже на лепешку, на блин, распластанный по доскам. Сначала «блин» белый, потом розовый. В старости желтый. Огромный. Бывает до метра и даже больше. На нем в складках образуются споры. Складки заменяют мерулиусу трубчатый слой.

Бороться с домовым грибом затруднительно. Ботаники иронизируют: «Если заселился, проще сжечь дом и построить новый!» В шутке есть доля правды. Примерно так поступили в конце прошлого века путейцы Северной железной дороги. Гриб захватил две станции — Гостовскую и Быстряки. Боролись, не помогло. Тогда сожгли то, что осталось. Выстроили заново уже каменные.

Есть, конечно, и у мерулиуса слабое место. Он не выносит сквозняков. Если в нижней части дома сделать отдушины и воздух не будет застаиваться, грибу придется туго. На сквозняке нити грибницы высыхают, и от них остаются лишь кристаллики щавелевокислой извести. «Блины» плодовых тел повисают, погибая, как серые тряпки. Был, правда, случай — съел мерулиус деревянный Успенский мост в Москве. Уж там-то, под мостом, сквозняк был постоянный. Наверное, помогла сырость, которой тянуло с реки.

Замечательно, что пахнет домовый гриб в молодости совсем недурно. В подвале в это время как в хвойном лесу. Запах грибной, знакомый. Немецкий миколог Р. Гартиг соблазнился, отодрал кусочек «блина» и съел. Вкус приятный, даже сладковатый. Только немного погодя ощутил во рту горечь, словно после таблетки хинина. Зато старые «блины» пахнут отвратительно. Пробовать их Гартиг не стал. Он только понюхал споры. Они не пахли ничем. Вскоре Гартиг скончался. Его смерть связали с тем, что он ел и нюхал домовый гриб.

И вообще, в те времена кривотолков в отношении домового гриба было немало. Ему приписывали тысячу грехов. Считалось, что в одном помещении с ним находиться опасно. И не только по той причине, что рушатся балки и потолки. Будто бы он губит здоровье. У одних начинает болеть голова. У других выходит из строя нервная система. У третьих развивается астма и даже… рак! Многие, всерьез считали: поселившись в сыром подвале, гриб может затем переместиться в верхние этажи, добраться до чердака. Что рушит он не только дерево, книги и тряпки, но даже камень. В особенности кирпичную кладку стен.

Разобраться в хоре тревожных сигналов выпало на долю профессора Московского университета, клинициста К. Илькевича. Работа предстояла нелегкая. В числе его оппонентов были такие светила, как немецкий миколог И. Кромбольц и уже упоминавшийся Р. Гартиг. Кромбольц прямо заявил, что мерулиус с дерева перебирается на кирпичи, «поднимает их, разламывает на куски, дробит и начисто уничтожает». Сторонники Кромбольца спустя полстолетия продолжали держаться того же мнения. Уверяли, что гриб разъедает даже типографский камень, а кирпичи пронзает насквозь, особенно если масса пористая и плохо обожжена.

Илькевич начинает с кирпичей. Конечно, он сомневается. Вряд ли гриб способен разрушить кирпич. Слишком уж неподходящий объект. Однако нужно доказывать фактами. И он их добывает. Приносит несколько кирпичей и бросает в ящики с мерулиусом. Поддерживает нужную сырость. Выжидает два с половиной года. Когда кончается испытательный срок, ящики открывают.

Кирпичи побелели от мицелия, точно их обмазали известью. Нити грибницы разбежались по всем углублениям, проникли в мельчайшие трещинки. Однако прочность материала все та же. Хоть сейчас отправляй на стройку. На всякий случай Илькевич осматривает еще несколько аварийных зданий. И в них гриб выбелил кирпичные стены. Стелется по ним, но вреда незаметно.

Для большей убедительности профессор проводит еще один опыт. Сжигает пленки гриба и взвешивает золу. Расчет такой. Если гриб разрушает кирпич, следовательно, вещество его впитывает в себя. Значит, должно быть много золы. Илькевич взвешивает остаток. Нет, вес тот же, что и обычно. Никакой разницы. Значит, из кирпичей ничего не взято.

Теперь нужно проверить, не вреден ли гриб для здоровья? Клиницист ставит опыты. Сначала на кроликах, потом на морских свинках. Разбалтывает споры в физиологическом растворе. Впрыскивает шприцем тем и другим. Крошит в кормушки плодовые тела. Однако четвероногие здоровехоньки. Правда, кролики и свинки бывают гораздо устойчивее против болезней, чем люди. И ученый решается ставить заключительный опыт на себе.

Эксперимент беспощаден. Перед Илькевичем печальный пример Р. Гартига (ел и нюхал — умер!). Илькевич знает, что грибы могут разрастаться по коже, в легких… И тем не менее глотает кусок за куском складчатые «блины». Жует ризоморфы. Отправляет в желудок паутинистую грибницу. Подносит к носу щепотку спор и с силой втягивает в себя воздух. Не так, как нюхают табак, а чтобы проникло в самые альвеолы легких. Это повторяется изо дня в день (не то, что Гартиг, — раз или два!).

Соблюдая объективность, отметим: риск был большой, но существовала и некоторая гарантия безопасности. Перед тем как вести эксперимент, ученый несколько лет наблюдал за своим подопечным. Находился в одном с ним помещении часами, днями. Дышал тяжелым воздухом, насыщенным спорами. И ничего. Обошлось.

Рядом сидели художники. Рисовали плодовые тела в разных позициях. Сидели неделями, и здоровье у них тоже не пошатнулось. Даже на головную боль не жаловались. Выждав два года, профессор мог наконец заявить на весь мир: мерулиус для человека не страшен. Опасна лишь сама сырость жилища, которая дает лазейку для гриба. И добавил: «Домовый гриб — благодетельный агент, очищающий города от негодных жилищ».

Если поглубже вдуматься в эту фразу, можно найти ключ к разгадке внезапного распространения домового гриба в России в те давние годы. Цепочка событий развертывается так. После отмены крепостного права поток людей хлынул в города. В середине прошлого века в Москве проживало 360 тысяч, в конце — миллион, а в начале нашего века — полтора. Дома росли как грибы. Строили наспех, из сырого леса. Соответственно росли прибыли. Результат известен.

Остается сказать, откуда пришел мерулиус. К нам, по всей вероятности, из Германии. Там свирепствовал в Берлине, Бреслау и в других местах. А в Берлин откуда? Логически рассуждая, из леса. Но в лесах-то мерулиуса плачущего не нашли. Правда, в 1906 году обнаружили очень похожий, со шнурами-ризоморфами, только плодовые тела у него более тонкие и светлые. Выяснилось, однако, что для строений лесной мерулиус не опасен. Следовательно, он не предок плачущего.

И только в 1912 году в Беловежской пуще попался мерулиус плачущий на поваленном дереве. С тех пор, однако, больше никто его в лесу не встречал. Нигде и никогда. Возможно, что и в пуще произошла ошибка?

Ни один из лесных мерулиусов (а их более десятка) не разрушает древесину так яростно и быстро, как плачущий. Есть всякие: и с приставшими к дереву лепешками-блинами, и с отстающим краем, с отогнутым. Из тех, что с отогнутым, самый обычный — мерулиус дрожащий. Его студенистые шляпки величиною с металлический рубль массами покрывают гнилые березовые пни. Высыхая, твердеют и становятся упругими и скользкими, как хрящ. У нас под Москвой на гнилой ольхе с весны до осени можно видеть желтые, маленькие, как пятачки, лепешечки мерулиуса снежного.

Остается высказать еще одно соображение. Сокрушая древесину, домовый гриб выедает одну ее часть — лигнин. Оставляет целлюлозу. Лигнин скрепляет волокна целлюлозы, и на заводах тратится много усилий, чтобы отделить одно от другого. Применяют сильные кислоты, давление, температуру. Гриб обходится без таких крайностей, быстро очищая нужные нам волокна. К тому же на гидролизных заводах лигнин остается вредным отходом, лишним балластом. Видимо, стоит поближе присмотреться к домовому грибу и кое-чему у него поучиться.

Рогатики

Рогатик в лесу почти не виден. Нет у него ни толстой ножки, ни широкой шляпки. Вместо этого пучок торчащих шнурков. Как вермишель высшего сорта. Как лапша. Цвет грибной лапши может быть в точности вермишелевый, может и поярче — желтый или даже оранжевый, точно замешена на ярких летних желтках.

Самый обычный из семейства рогатиковых — рамария Инвала — крошечка сантиметра три-четыре высотой. Пучками сидит под елями и соснами, где нет травы и мох не очень густой. Если бы не оранжевый цвет — его бы и не заметить. Есть рогатики и повыше. У рамарии желтой пучки-кустики сантиметров по 15–20. Мясистые, лимонно-желтые.

Есть рогатики иной формы. «Бывали грибы как кораллы, оленьи панты, лосиные рога, петушиные гребешки, кусты, языки, кочаны».

«Кочаны», пожалуй, самые крупные создания из рогатиковых. Размером до полуметра, весом по три-четыре килограмма. Формой как разлохмаченный капустный кочан, отчего и зовутся грибной капустой. Ножка массивная, короткая. Ее почти не видно. Зато сам кочан великолепен. Он как кружевное жабо из множества плоских веточек с зубчатыми загнутыми концами. «Трепещет в руках сборщика его зыбкое тело». Найти грибную капусту можно вернее всего у комля сосновых стволов. Немцы большие любители лохматых кочанов. Если найдут, обязательно сварят суп. У грибной капусты «вкус сморчков и запах лесного ореха».

Многие другие рогатики тоже обладают орехово-сморчковым вкусом. Очень хорош рогатик желтый. Только шнурочки его плодовых тел очень мелки. Сбор его лапши — школа терпения. Популяризатором рогатиков многие годы был первейший грибник мира, москвич Д. Зуев. Прославлял их на все лады. Досадовал, что грибники проходят мимо. В особенности мимо рогатика язычкового: «А ведь могли бы доверху наполнять корзины».

Простота конструкции рогатиков озадачивает даже виднейших ботаников современности. Английский ученый профессор Э. Корнер считает их самыми примитивными среди трутовиковых и пластинчатых грибов. Действительно, у них нет сложно построенного трубчатого слоя, как у боровика, где умещалось бы несметное количество спор. Нет даже примитивной гофрировки складок, которыми так богат «блин» мерулиуса плачущего. Споры на подставках-базидиях сидят прямо на шнурочках-веточках. На лапше. Однако самих лапшинок великое множество, и их обилие заменяет рогатикам ту уйму трубочек, которыми так богаты шляпочные лесовики.

Сейчас, кажется, пришли к выводу, что рогатики некий тупик природы. Неудачная попытка, которая уперлась в это курьезное семейство и ничего более совершенного не дала. Правда, и человечество не приложило особых усилий, чтобы изучить курьез природы. Только недавно сделали всеобщую перепись. И даже такой великолепный наблюдатель, как Д. Зуев, о жизни любимцев ничего сказать не смог. Может быть, потому, что встретить их можно не каждый год. То высыплют по всему лесу, пойдут чертить ведьмины круги, то исчезнут и несколько лет их не видно.

Еще один уникум природы — гриб баран. Он хоть и не из рогатиковых, но все же из одной с ними группы трутовых. Баран — «грибное счастье». Счастье в том, что он большой. Один найдешь — и полная корзинка. Но встречается крайне редко. С. Мухин из Перми охотился за ним несколько лет, пока встретил. Зато впечатлений осталось на всю жизнь. «Вел себя во время сушки, как увядающая роза, все острее и резче разливая свой специфический запах, который вскоре наполнил всю комнату». Счастливый обладатель барана уверяет, что это восьмой из найденных в СССР. Так или нет, судить не берусь. Но, во всяком случае, на каждом шагу бараны не попадаются.

Выглядит маленьким, коренастым деревцем с солидным стволиком и множеством мясистых куцых ветвей. На конце каждой по маленькой шляпке. Как у опенков. Только у опят все шляпки расположены параллельно друг другу. У барана торчат и вкривь и вкось. Одна стойком, другая бочком, третья, вообще, чуть ли не вверх ногами. Кажется, что они тянутся к свету и стараются, чтобы соседи не загородили. А на самом деле свет грибу зачем? В обрамлении каштановых шляпок баран и вправду напоминает шкуру своего четвероногого двойника.

Мякоть барана белая. Ее сушат, мелют в порошок и запасают впрок. Зимой прибавляют к щам и к борщу.

Начинающие грибники в погоне за бараном часто собирают совсем другой гриб — ежевик коралловидный из семейства ежевиковых (тоже трутовый!). Его тело, большое, желто-белое, ощетинилось крупными нежными шипами, как массажная щетка. На каждой веточке таких шипиков целая бахрома. Когда-то старому ботанику Скополи показалось, что все сооружение напоминает коралл. Скорее всего не напоминает ничего.

Гораздо чаще можно найти другой ежевик: маленький, с сосновую шишку ростом аврискальп обыкновенный. Этот специализировался на разрушении шишек, и в сосняках на старых шишках его всегда много. Аврискальп — копия щетки, которой домашние хозяйки моют посуду. Ножка как ручка. А на шляпке снизу щетина из шипиков. Замечательно, что шипы, как и сам гриб, черно-коричневые. Под цвет гниющих сучьев, на которых лежат шишки. Маскировка преотличная!

Несчастье века

Еще в начале 50-х годов корневая губка считалась самым рядовым вредителем. На корнях сосны появлялись ее ярко окрашенные, волнистые «копыта», бордовые сверху и бледно-кремовые с изнанки. Сосна засыхала. Но больших разрушений не замечалось. Прошло лет двадцать, и о корневой губке заговорили в печати. Посыпались статьи, книги. В заголовках замелькало: «Корневая губка — несчастье века!» Она стала разрушать молодые сосняки десятками, сотнями, тысячами гектаров. И чем дальше, тем энергичнее. Надежда века — сосна, так хорошо приспособленная ко всяким невзгодам, оказалась беззащитной против вредителя. Самое непонятное то, что вредитель ниоткуда не завезен, как было с фитофторой картофеля. Корневая губка своя, «доморощенная». Она тысячелетиями шла рука об руку с сосной, не принося заметного ущерба своей хозяйке. Что же изменилось за 20 лет?

Изменилось одно: способ рубки леса. Раньше рубили малыми площадями, узкими лесосеками — метров сто шириной. Теперь пришли трактора, и ширина возросла вдесятеро. Ширина уже километр, и то и два! Такой широкой вырубке часто не под силу зарасти лесом. Стали пускать лесопосадочную машину, которая сажает сосну. Сосна для хозяйства самая выгодная порода.

Что происходит дальше? Посадки растут, вступают в пору юности. Юность — время быстрого роста. У сосны она наступает лет в 25 или в 30. Потребности в пище и влаге возрастают. В густой посадке деревья слабеют. Этим и пользуется корневая губка. Она нападает на слабых. А тут еще один шанс в ее пользу. Сосенки стоят густо. Корни соприкасаются. От корня к корню вредитель перекочевывает быстро.

В 1972 году в русском переводе вышла книга Д. Эренфельда «Природа и люди». «А что, если в XXI веке начнут разрушаться лесные плантации, которые мы создаем сейчас?» — спрашивает он. Можно ответить: они уже начали разрушаться сейчас. Из-за корневой губки.

Что делать? Не рубить сосну нельзя. Не сажать на вырубках тоже нельзя. И вернуться к узким лесосекам невозможно. Есть ли выход? Несомненно, он будет найден. Над этим трудится большая бригада лесоводов. А пока выясняют, какая сосна устойчивее к губке: остро-или туповершинная, густо- или редкокронная, пока снимают с поврежденных сосен электрические показатели, лесоводы из Бузулукского бора предложили простой и надежный способ защиты.

В свое время классик лесоводства А. Тольский сажал на вырубках сосну. На всякий случай не одну, а с каким-нибудь спутником: с березой, с вязом и с желтой акацией. И вот, когда появилась в сосняках бора корневая губка, она стала громить в первую очередь чистые сосняки.

В смешанных болезнь проявлялась слабее. А там, где смешивали с желтой акацией, выпадали лишь отдельные сосенки. Вывод прост и решителен: чтобы отвести от сосны опасность, нужно сажать рядом с ней компаньона. Может быть, желтую акацию. А еще лучше едкий лютик. Его фитонциды для корневой губки погибель!

Другие трутовики

Эшелоны осиновых бревен идут из Белоруссии в Сибирь на спичечную фабрику «Байкал». Через всю страну идут. И не потому, что своей осины в Сибири нет. Ее там хоть пруд пруди, только почти вся гнилая. Впрочем, хорошей, здоровой осины и в Белоруссии немного. Такая же ситуация в Скандинавии, в Америке, да и вообще по всему свету.

Бич осины — осиновый трутовик — уже с младенчества обрекает дерево на преждевременное увядание. В 20 лет осинка уже заражена (отломился сучок — попала спора!). В 40 — внутри ствола развивается белая полосатая гниль. В 60 — на серой коре появляются, повисают серые «копытца». От земли метрах в пяти-десяти. Оттуда посыпают спорами окрестный лес. В 80 лет вихри рушат отдельные стволы. В 100 — ветровал идет полным ходом. До 120 доживают единицы. А ведь предел жизни осины 250 лет. По милости трутовика не живет и половины положенного срока.

В Швеции, где давным-давно извели всю осину на спички, незадолго перед войной бродил по лесам селекционер, профессор Нильсон-Эле. Мечтал найти здоровую осину, чтобы попытаться вывести сорт, невосприимчивый к болезни. В южной Швеции, на полуострове Лилло, возле озера Рингсьон ему бросилась в глаза осина с небывало крупной листвой, размером с тарелку. Обычно такие листья бывают у поросли, которая идет после пожара. Профессор сбросил рюкзак и стал более внимательно осматривать дерево. Почки оказались тоже вдвое крупнее. И ветви. И даже пыльники цветков. Ствол устремлялся вверх идеально прямо, рассекая ярус кленов и лип, которые обычно теснят и глушат больную осину. Когда же профессор подрубил ствол, чтобы убедиться в отсутствии гнили, он обнаружил, что и годичные кольца гораздо шире обычных. Свободное от грибного засилья дерево росло с удвоенной энергией, хотя лет ему было уже за сто.

Оглядевшись вокруг, Нильсон-Эле заметил еще несколько таких же здоровых осин. Он насчитал их несколько сотен. Целый выводок. Правда, все оказались мужскими экземплярами одного клона. Потомки одного дерева, выросшие от корневой поросли. Но ученый был и этому рад. Мужские ведь тоже можно размножать вегетативным путем. Годом позже возле города Бодена нашли еще один клон в 60 деревьев. Снова мужских. И наконец, удалось обнаружить одно дерево женское.

В те годы в шведских лесах негодную, больную осину старались окольцовывать у корневой шейки, чтобы зря не засоряла лес. И она засыхала. Когда нашли женский экземпляр исполинской осины, один из лесоводов под впечатлением находки писал: «Я иногда теперь просыпаюсь от страшного сна, как будто режу шейку у женского экземпляра исполинской осины!»

Вскоре после того обнаружили исполинскую осину и у нас. Молодой селекционер А. Яблоков нашел ее возле станции Шарья Горьковской области. Мастер лесозаготовок рассказал Яблокову, что в шарьинских лесах растет такая здоровая осина, какой нет во всем Советском Союзе. А может быть, и во всем мире. Ее прямо отправляют на экспорт. Ученый поспешил к месту заготовок. Многое оказалось вырубленным, но оставалось еще довольно хороших деревьев исполинского роста, с широкими листьями и совершенно без гнили. С тех пор невосприимчивую осину не только размножают, но и скрещивают с другими тополями (осина тоже тополь, только дрожащий!).

Под Львовом удалось разыскать еще один клон — 20 здоровых стволов среди тысяч гнилых. Потом в Белоруссии. Замечательно, что кора у иммунных осин часто не серая, а ярко-зеленая. Иногда коричневая. Зеленокорые осины сейчас ищут по всем лесам. Коричневые тоже.

А теперь взглянем на осиновую проблему более широко. Блестящее будущее осиновых лесов уже не за горами. Постепенно больные деревья заменят здоровыми, и об осиновом трутовике можно будет прочитать только в старых книгах. Он исчезнет. Хорошо ли будет? Хорошо, да не совсем. Нужна в лесу и обычная осина. Для устойчивости самого леса.

В старых стволах гнилой осины часто бывают дупла. Удобные квартиры для птиц-дуплогнездников. Дятел весьма заинтересован в дуплах. В особенности тех, что сделаны осиновым трутовиком. Дятел выдалбливает вход в дупло не где попало, а под «копытом» плодового тела. Там спасение от дождя. Зонтик. Козырек. Крыша надежная. А главное — многолетняя. С каждым годом становится все шире, все крупнее. Ежегодно снизу нарастает новый слой со спорами. Единственное неудобство — споры на голову сыплются. Впрочем, дятла это, видимо, мало волнует.

Если уничтожим все дуплистые деревья в лесу, не обречем ли дятла на гибель? Ведь сейчас уже американские журналы с тревогой пишут: дятел, лишенный дупел и вредителей, которых надо выдалбливать из стволов, становится попрошайкой. Он прилетает на кухню и таскает отбросы, как городской воробей. А куда денутся без дупел дикие пчелы? На Урале их сохранилось еще немало. Вдруг что стрясется с культурной пчелой, дикая выручит. А если дикая без дупел исчезнет, как быть тогда? Для птиц вместо дупел вешают скворечники. Однако дупла они не всегда заменят. Дупла лучше. По крайней мере, с точки зрения дуплогнездников.

Конечно, не одной осине достается от трутовиков. Березе тоже. Хотя и меньше, чем осине. Да и трутовики ведут себя на березе иначе. Не всегда вырастает «копыто». Если поселится косотрубчатый трутовик, то вместо «копыта» появляется нечто совершенно бесформенное, в виде коричневого или даже совсем черного нароста — чага. С чем сравнишь чагу? Скорее всего с пригоршней грязи, которую взяли и пришлепнули к белому березовому стволу. Грязь высохла и растеклась неровным, бугорчатым слоем.

Лопнет ли ствол от мороза, или ударит по нему соседнее падающее дерево, инфекция проникнет внутрь, и начнет расти чага. У старых деревьев образуются огромные наросты, килограммов по 25. Бывает по нескольку штук.

Охотовед С. Устинов встретил на Байкале дерево, а на нем восемь чаг сразу. Росло дерево на крутом склоне. Сверху сыпались камни. Ударяли по корням. Пробивали кору. Там, где ударяли, — цепочка чаг.

Неизвестно, кто первым заварил чагу в тайге вместо чая. Получился рыжий настой, похожий на обычный чай. Потом заметили: там, где пьют чагу, меньше болеют раком. Особенно прославляли березовый гриб знахари в Олонецкой губернии и в старой Эстонии. В 1858 году в одной из газет появилась статья об излечении чагой раковой опухоли, что якобы подтверждалось врачами. Впоследствии профессор Дерптского (Тартуского) университета Г. Драгендорф написал докторскую диссертацию по чаге. «Ничего в ней особенного нет». Дальнейшие события шли с переменным успехом. Были вроде бы и удачи, но больше разочарований, разбитых надежд. Опухоли разные, люди тоже разные, да и сама чага неодинаковая.

Снова вспомнили о чаге уже после войны. В 1954 году Вроцлавская сельскохозяйственная академия провела опыт на двух собаках. Им вводили препарат чаги. После месячного лечения клетки опухолей сначала увеличились в объеме, потом стали распадаться. Собаки возвращались к жизни… У людей тоже наступало некоторое улучшение, но ненадолго. Впрочем, надежда еще теплится… Ведь и сама чага досконально не изучена. Не все причины, вызывающие ее, известны.

Думали, что возникает от солнечных ожогов. Потом сообразили, что кора белая, блестящая, ожогов просто быть не может. А точно ли так, никто не проверял. Косотрубчатый трутовик селится не только на березе, но и на рябине. Почему березовые наросты ценятся, а рябиновые нет? С. Устинов нашел однажды на Байкале такой лес, где на каждой десятой березе чернел нарост. Какие условия нашел здесь косотрубчатый, что так обильно расселился?

Нет единого мнения и о нуждах трутовика. Одни считают, что идеал для него — густая хвойная тайга, где берез немного, где они зажаты между елями и пихтами, угнетены и ослаблены (гриб нападает на слабых!). Другие возражают: трутовик облюбовывает березы в полном расцвете сил (с тощих чем поживишься?) в редкостойных, пронизанных солнцем рощах.

А неопытные лесоводы иной раз вместо чаги привозят из тайги совсем иное — капокорешковую березу. Тоже бугорчатый, тоже черный нарост на стволе. Или на корне. Только вызван не трутовиком, а неизвестно чем. Может быть, другим грибком?

Под влиянием неизвестной причины древесина разрастается ненормально. В толще нароста утоплены дополнительные, придаточные, почки. Годичные слои переплетаются так затейливо, что на срезе получается рисунок изящнее, чем у карельской березы.

Чаще всего туристы привозят из дальних лесных походов самый красивый из трутовиков — окаймленный. Широкое, как блюдо для пирогов, «копыто». Черное, лакированное, с киноварно-красной каймой по краю — точно палехская шкатулка. Встречается на пнях и на валежнике. За последние годы интерес к трутовику окаймленному неимоверно возрос. И не только из-за его внешности. Причина более существенная. Однако, прежде чем о ней говорить, скажем два слова о кубинских обедах. На Кубе в ходу одно необычное для нас блюдо. После громадной отбивной вам подают кусок сыра, политый вареньем из дынного дерева папайи. Сыр — чтобы сдобрить приторный вкус варенья. Варенье — чтобы помочь расщепить в организме белки отбивной до аминокислот. Процесс расщепления идет быстро под напором фермента папаина, который есть в варенье. Папаин подобен желудочному ферменту пепсину. Домашние хозяйки в Южной Америке, если нет плода, бросают в котел даже черешок листа папайи, и мясо варится быстрее.

Папаин нужен всем. Не только, чтобы размягчить мясо. Макароны сварятся втрое быстрее, если бросить туда фермент. Морковь сварится не за час, а за пять минут. Силос станет помягче и послаще. У нас папайя не растет. Разве что в оранжерее. Заменить тропическую папайю может наш северный окаймленный трутовик. Правда, пока он дает мало фермента, но кто поручится, что в тайге не найдется такой его разновидности, которая даст вдвое, вдесятеро больше?

Для этой цели надо иметь в лесах большой выбор трутовиков. И вот тут мы сталкиваемся с задачей, которая в корне противоречит всем правилам лесной науки. Лесничих всегда учили: в лесах должен быть санитарный порядок. Всякий валежник, пни и другой гниющий хлам из леса вон!

А как быть тогда с трутовиком окаймленным? Где искать?

А наш трутовичок и так в лесах на правах бедного родственника. Стоит ему только поселиться на пне и немного разрыхлить его древесину, как появляется другой трутовик — пахучий. Приходит на готовое, поселяется, укрепляется, а потом вытесняет своего предшественника. Хорошо еще, если есть рядом свежий пень. Тогда окаймленный переселяется туда и начинает все сначала.

Какой обед без мухомора?

Нет на свете гриба страшней бледной поганки. Внешность его обманчива. Особенно в молодости. Похож и на сыроежку, и на шампиньон. Наверное, поэтому до сих пор уносит человеческие жизни. Самое досадное, что отравление сразу не замечается. На вкус гриб даже приятный, сладковатый (кто-то же пробовал!). Только через два дня наступает кризис. Смерть почти неизбежна, и средств к спасению, кажется, нет.

Может быть, объявить гриб вне закона? Истребить его повсеместно? Убрать с планеты и вычеркнуть из списков растений? Не будем спешить. Ядовитые растения сослужили человеку большую службу. К тому же живой механизм леса без бледной поганки будет работать с перебоями. Что касается отравлений, то нужно лишь немного знать внешний вид гриба и вообще соображать, как вести себя с ядовитыми лесовиками. Едим же мы строчки!

Итак: внешний вид. У типичных мухоморов высокая белая ножка. На ней поясок, кольцо — остатки чехла, который закутывал в юности нижнюю часть шляпки. Внизу у пенька белые лохмотья — остатки еще одного чехла, который окутывал шляпку вместе с ножкой. Порознь остатки от чехлов еще ни о чем не говорят. Вместе — подозрение на ядовитость. Еще важнее шляпка. У бледной поганки она плоская, светло-серо-зеленая. Могут быть и белые пятнышки, пока их не смыло дождем. Снежно-белые пластинки очень важный признак!

Не узнать бледную поганку трудно. Если все же есть сомнения, лучше поступать так, как сделал французский профессор А. Туше. Он удивил мир тем, что два месяца кормил собаку бледной поганкой и ничего худого с псом не приключилось. Другой француз, Жирар, как поведал о том натуралист Д. Кайгородов, в 1851 году собрал совет ученых (гигиенистов и врачей) и к их изумлению съел около полукилограмма мухоморов. Через несколько дней повторил операцию, на этот раз выбрав на обед бледную поганку.

И Туше и Жирар свое дело знали. Опасный эксперимент базировался на точном расчете. Туше кормил пса отваренными и хорошо отжатыми грибами, как мы поступаем со строчками. Яд переходил в бульон. Жирар вымачивал предварительно поганку в уксусе, который растворяет и удаляет грибные яды. И хоть современные биологи считают, что яд бледной поганки неистребим, а вот поди ж ты! Факты!

Итак, смертельные качества мухоморов можно обойти и избежать опасных ситуаций. Есть и еще целый дивизион этого ядовитого сословия, но с меньшей силой яда. Самый известный, конечно, наш с пеленок знакомый красный мухомор. Добрый спутник детских книжек и украшение небогатых северных лесов. Именно он первым получил грозное имя мухомора. Если довериться названию, красный мухомор морит мух. На самом деле для мушиного сословия большой опасности не представляет. Пробовали, делали настойку на блюдечке. Крошили и разминали шляпку. Добавляли сахару. Заливали водой. Мухи слетались на сироп роями. Садились на край блюдца. Пили мухоморный настой. Через некоторое время походка их становилась неровной. Начинали пошатываться, хоть и на шести ногах. Полет становился беспорядочным. Однако вскоре опьянение проходило и муха становилась в строй.

Нечто подобное случается и с людьми, которые отваживаются испить грибного снадобья. У человека начинаются галлюцинации. Он возбуждается так сильно, что ему хочеться прыгать через заборы, скакать по-заячьи, бежать неведомо куда. Все предметы представляются увеличенными во сто крат. Окружающие люди кажутся выше сосен. А деревья упираются вершинами в самое небо. Затем несчастный погружается в тяжелый сон. Алкалоид мускарин давит на сердце и нервную систему. Ритуал еды красного мухомора бытовал у народов Севера. Он и сейчас в ходу у лесных племен Южной Америки, где красный мухомор тоже растет.

У нас мухомор встречается в разных лесах. Чаще в сосновых. Появляется не сразу, а когда приютившим его деревьям исполнится лет 50. С сосной находится в самой тесной связи. Его грибница оплетает сосновые корешки. Доставляет им воду и другие необходимые материалы. Когда в Южной Африке стали сажать сосну замечательную, родом из Сан-Франциско, она росла плохо, пока не внесли грибницу красного мухомора. Тогда сразу дело наладилось.

С той поры сыплют микоризную землю (микориза — грибной чехол на корнях) и в посадки других экзотических сосен. И везде наблюдается прибавка в росте.

А в общем, наш лесовик самый невзыскательный к выбору спутников жизни. Кажется, ему безразлично, чей он союзник. Связывается и с елью, и с лиственницей, и с березой. Замечательно, что появление в лесу мухомора как бы сигнал: внимание, ждите боровиков.

Дикое лесное зверье любит мухомор. Лось за раз съедает по пять-шесть красных шляпок. Съест и, удовлетворенный, ложится, пережевывает жвачку. Правда, еще нет полной ясности, чем важен для лося этот красивый гриб. То ли просто вкусная еда (пробовали: такой же сладкий, как бледная поганка!)? То ли лекарство от глистов? Более массовые потребители — слизни. Они проедают круглые дыры в шляпке, будто ее градом побило. Разохотятся, съедят половину шляпки, а то и всю целиком. Одна ножка остается.

Довольно охотников до мухомора и в тундре. Северные олени едят с не меньшим удовольствием, чем сохатый. Истосковались за зиму. Потом расплачиваются за неумеренность. Быстро пьянеют. Походка становится неуверенной, как у домашней мухи, вихляющей, шаткой. Ноги теряют обычную твердость. Может быть, у них галлюцинации наблюдаются? Однако это скоро проходит. Зато от глистов избавляются надолго.

В Южной Европе в лесах встречается похожий, но вполне съедобный и абсолютно безвредный мухомор кесарев. В Древнем Риме, когда изощренный ум именитых бездельников искал утонченных, экзотических яств, гвоздем пиров был именно этот гриб. Его подавали на приемах у императора Клавдия. Римский богач и обжора Лукулл вообще не признавал ни одного пиршества без мухомора. Мода охватила весь Рим. Нанимали целые бригады сборщиков. Прочесывали леса. Везли возами, чем приводили в смятение тогдашнего философа и писателя Л. Сенеку: «Боже правый, сколько людей трудится ради прихоти желудка!»

Заготовительные бригады, видимо, хорошо умели отличать съедобный гриб от его ядовитого двойника. В наши дни это тем более несложно. Стоит лишь запомнить: у кесарева пластинки не белые, а желтые. Ножка тоже — желтая, и пятнышек на шляпке нет.

Очень похожий гриб недавно обнаружили у нас на Дальнем Востоке. Местные жители встречали его в дубняках, и нередко. Но не собирали. Принимали за обычный мухомор. И только совсем недавно профессор Л. Васильева из Владивостока объявила, что это разновидность Лукуллова любимца — мухомор кесарев дальневосточный. Такой же безвредный, как европейский собрат. Такой же вкусный. Однако убедить грибников оказалось нелегко. Традиции сильны. Васильева рассказывает о своем разговоре с одним из старых грибников. Тот криво усмехнулся: «Гриб-то кесарев? Так пусть кесари его и едят!»

К семейству мухоморовых относится еще род термитомицес. Его виды поселяются в термитниках на остатках древесины, переработанной их хозяевами. Довольно долго плодовым телам приходится пробиваться на волю сквозь толщу громоздкого сооружения. Шляпка гриба похожа на артиллерийский снаряд. Она обтекаемой формы, жесткая и очень прочная. Только выбившись на волю, разворачивается обычным для мухоморов зонтиком. Ножка выглядит тоже обычной. На самом же деле над термитником выдается только ее самый верхний конец. Все остальное в глубине термитника. Бывает длиною и по два метра с лишним!

Прежде считали, что грибница служит для подкормки термитовых личинок. Новейшая проверка показала иное. Грибные деликатесы личинкам совершенно не нужны. У них рты не те. Не приспособлены для выедания грибов. Однако молодые термитихи-царицы, когда замышляют основать новую колонию, уносят с собой кусочек древесины, зараженной грибом, и закладывают его в первую ячейку нового жилища. Нидерландский ботаник К. Боедийн считает, что у термитов фатальная нужда в грибах. Зачем? На это ни он, ни другие ученые не дали ответа.

Есть в мухоморном семействе и такие, которые выращивают на грядах, как шампиньон. Они из рода вольвариелла. От типичных мухоморов отличить несложно. На ножке нет кольца и пластинки из-за розовых спор розовые. В Южной Азии выращивают «травяной шампиньон» — вольвариеллу съедобную. Берут рисовую солому. Прибавляют немного конского навоза. Сеют грибницу. Через 10 дней можно приступать к уборке урожая. У нас в Белоруссии по огородам растет вольвариелла прелестная (специозус). Есть ее, в общем, можно тоже. Только редко кто пробует. Хватает и других, лучших.

Из мухоморного семейства в нашей стране выращивают, кажется, только один красный мухомор. Когда создавали в степях полезащитные лесные полосы, выяснили, что добавка грибницы красного мухомора обязательна. Житель сырых лесов работает в сухой черноземной степи, подгоняя в росте дубки. Внесли грибницу, когда сажали двухлетки. Исполнилось дубкам девять лет, проверили. Все еще действует мухомор. Подгоняет! Дубки выше контрольных на целых полметра и выглядят не в пример здоровее и лучше!

Млечники

Кажется, нет в наших лесах другого рода, на который армада насекомых обрушивалась бы с такой свирепой жадностью, как на млечники. Разве что болеты больше страдают. Иной раз маленький совсем грибочек, едва на свет появился, а уже червивый. Сразу уточним. «Черви» — личинки грибных комариков. И мух. Комариные — белые с черной головкой. Сферы влияния поделены строго и точно. Мухам — нижняя часть шляпки. Комарам — остальное.

Не все млечники по вкусу лесной нечисти. Горький млечный сок горькушек как будто ограждает их от посягательств насекомых. По крайней мере в молодости. Червивые горькушки в лесах редкость. И даже к воде, которая скапливается озерцами на ворончатых коричневых шляпках горькушек, никто из таежной живности не притрагивается. Не пользуются вниманием и волнушки. Их ароматные розовые шляпки с войлочно-пушистой окантовкой обычно свободны от личинок. Спасает горький сок. Даже от людей иной раз спасает. По крайней мере англичане до сих пор считают их грибами несъедобными (а ведь стоит вымочить — деликатес!). Да и не только англичане.

Первейший из млечников — рыжик. Недаром и название ему млечник великолепнейший. И уже давно, в начале века, пытались разводить его кто как умел. История сохранила нам записки доктора Никитина. Ему показалось странным, что мир увлечен шампиньонами, а рыжики остаются вроде бы вне поля зрения огородников. Никитин рассуждал так. Шампиньон — гриб неплохой, когда нет лучших. Он, как говорится, «на безрыбье». Не лучше ли разводить грибы высшего гастрономического качества — рыжики?

Поскольку рыжиком никто в то время не занимался и подсказать, как это делать, никто не мог, доктор стал действовать по своему усмотрению. Приобрел под Москвой участок земли в 54,6 гектара, совершенно голый, из-под пашни, и насадил там две рощи деревьев — ели, липы и орешины. Два-три года между деревьями косили траву, чтобы не заглушала посадки. Потом доктор съездил в Можайск и набрал красных рыжиков. Разломал их на куски и разбросал между елками. Сверху прикрыл мхом. Через две недели не выдержал, приоткрыл мох. Следов от посева не сохранилось. Там, где были брошены красные шляпки и ножки, теперь стлались зеленовато-фиолетовые нити грибницы, похожие на обычную плесень.

Никитин решил, что опыт не удался, и целый год не посещал свои плантации. В августе 1874 года заглянул случайно. Четыре рыжика выглядывали из-под мха. А потом как пошли! Собирал каждое утро. С тех пор стал сеять шляпки и в следующие годы. Росли хорошо. Но только под елками. Под липой и под орешинами не прижились. Через полстолетия опыт повторили. На этот раз по кругу окопали деревья, чтобы выключить старые корешки и дать нарасти новым. Снова посеяли рыжики. Разным манером. И спорами. И глыбами земли из рыжичных мест. Урожай вышел неплохой. Однако дальше опыт не продолжили. Перешли в лаборатории. Там успех не сопутствовал ученым.

Пытались прорастить спору. Она не прорастала. В природе дело иное. В пробирках же чего-то недоставало. Решать эту задачу брались известнейшие микологи. Асы своего дела. Увы, безрезультатно. Не только у рыжиков. И у мухоморов тоже. Чего только не применяли! Сеяли споры на землю и на хлеб. Чередовали жару и стужу. Намачивали в молоке и в соке красной смородины. И даже в коктейле из навоза. Тщетно.

Заподозрили, что судьба спор может быть связана с «червями». Пропускали споры через кишечник мушиных личинок. Иногда вроде бы намечалась удача. Заметили как-то, что слизни охотно едят рыжики и другие млечники. Проверили кишечники и, ко всеобщей радости, нашли там прорастающие споры рыжика. Взяли тогда каплю жидкости из пищевого тракта слизня, поместили в нее рыжиковые споры. Проросли, наконец! Увы, таких счастливых минут у микологов слишком мало!

Некоторое отношение к делу имеют и черепахи. Правда, не прямое, а косвенное. Слизни питаются рыжиками и сыроежками, а черепахи — слизнями. В результате споры и к прорастанию подготовятся, и уедут в черепашьем желудке подальше. Английский ботаник Г. Ридли считает, что старое название пластинчатых грибов, куда относятся наши млечники, — «черепаший помет» — не ошибка, как некоторые думают. Были и раньше наблюдательные люди.

В роду млечников, помимо рыжика и волнушки, немало грибов высшей категории. В первую очередь груздь настоящий. Сырая, лохматая, развалистая воронка цвета слоновой кости. Запах за три шага слышно, не то что у боровика: к носу надо подносить да еще принюхиваться. После дождя вода в шляпке стоит светлой лужицей. Приходят белки и бурундуки напиться. Чаще лохматые воронки скрываются подо мхом. Да не по одной, а сразу по десятку, по два. Наступишь, раздавишь — выступит светлый сок и застынет желтыми потеками.

Помимо настоящего груздя, соблазнительна еще и белянка — двойник волнушки, только поменьше и белого цвета. И серушка со свинцово-серой шляпкой и едким белым соком. И собачий груздь с лиловеющим соком. Стоит задеть, выступает из пластинок и из ножки как будто черничное варенье.

Вся эта компания имеет явное тяготение к березнякам. Иногда с примесью осины, иногда сосны. Но березе явно отдается предпочтение. Даже желтый груздь — верный спутник ели и тот не порывает совсем с березой. Поэтому, если сопоставить нашествие березняков в современную нам эпоху с обилием груздей, волнушек и белянок, серушек и собачьих груздей, можно сделать для себя вывод: техногенный век для млечникового сословия не так уж плох.

Что же касается спутника хвойных лесов — рыжика, то сокращение сосняков и ельников должно бы пошатнуть его позиции. На самом же деле этого не происходит. Лесничие так ревностно взялись за создание сосновых молодняков, что следует думать об обратном. О готовящемся «демографическом взрыве» прекраснейшего из млечников.

Конечно, все это при условии, если натиск грибников на леса не будет столь силен. А он возрастает с каждым годом. И тут приходят на ум опасения, которые высказывали еще в конце прошлого века дальновидные биологи. Они уже тогда предвидели, к чему может привести страсть сборщика, и давали советы, как правильно собирать грибы. Совет первый: не вырывай и не ломай грибы, а осторожно подрезай ножом. Вырвешь — нарушишь грибницу. Совет второй: ни в коем случае не подрезай грибы, а срывай. Подрежешь — место среза загниет. Носи тогда с собой садовую замазку и замазывай, как раны на дереве. Совет третий: не срезай и не вырывай грибы, а осторожно вывинчивай их по часовой стрелке. Ни в коем случае не наоборот. И по сию пору спрашивают: а как лучше — ломать или вывинчивать?

В 1954 году главный знаток съедобных грибов Б. Васильков в журнале «Природа» заявил определенно: можно и срезать, можно и ломать, вырывать и вывинчивать. Срежешь — место среза загниет. А не срежешь — все равно гриб через пару дней сгниет. Какая разница! Несъедобные тоже гниют миллионами, миллиардами, а число их от этого не уменьшается. И вырывать не страшно, лишь бы не оголять грибницу, чтобы не высохла на солнце.

Опасней другое. Утаптывание подстилки в лесу. А как тогда собирать грибы, если не топтать? Вот тут мы подходим к очень трудной задаче, которая встает сейчас перед географами Подмосковья.

Географы должны придумать способ сохранения подмосковных лесов, чтобы их не затоптали отдыхающие. Придумали разделить все лесные участки на три категории. Первая — поляны, где можно отдыхать. Вторая — тропинки между ними, где нужно ходить. Третья — густые рощицы между ними, которыми любоваться. Все бы хорошо, кабы не грибы. За грибами-то пойдут и в чащу. И весь стройный порядок нарушится. Как быть? Не ясно.

Ранний опенок не приносит радости…

В одну из оттепелей февраля 1967 года в калмыцких степях произошло событие почти неправдоподобное. Жители отправились в лес по грибы. Несли их оттуда корзинами. И только одного сорта — осенние опенки.

Этому неурочному урожаю предшествовали следующие события. 120 лет назад сделали первую попытку создать в калмыцких степях островки леса для защиты скота от непогоды. Широко задуманная операция кончилась неудачей. Сто последующих лет лесоводы бились, ничего не получалось. Наконец после войны свершилось. Лес зазеленел! Его посадили погуще, с тем чтобы по мере возмужания проредить. Влаги в степи мало, и густой лес долго держать нельзя.

Пришла пора, проредили посадки. Вырубили часть стволиков. Вот тут-то и навалился опенок. Он поселялся на пеньках такими же массами, как в Подмосковье, хотя в степях раньше не рос.

Калмыцкие лесничие встревожились: как бы не пострадали соседние живые деревья. На пнях опенок — мирный разрушитель. Тут он, можно сказать, союзник лесовода. Помогает убирать пни. Иной же раз ему вроде бы чего не хватает, перебирается к живым деревьям. Окольцовывает их. Оплетает под корой шнурами-ризоморфами. Деревья сохнут.

Настоящий осенний опенок не гнушается никакими деревьями. Их у него в обиходе 200 видов по всему земному шару. Похож на маленькую настольную лампу с круглым абажуром. Абажур, то есть шляпка, песочного цвета. Ближе к центру словно толчеными сухарями обсыпана — маленькие темноватые чешуйки. Снизу шляпка затянута светлым покрывалом. Потом оно рвется, и на ножке остается кольцо. Растут опенки большими группами. У всех ноги длинные, тонкие. Не всегда у пней. Иной раз заберутся по стволу так высоко — палкой сбивать приходится.

Во всех учебниках опенок предается анафеме как опасный паразит. Борьба с ним трудна, потому что трудно сообразить, когда ему заблагорассудится начать сушить живые деревья. Советуют поступать с ним, как с домовым грибом. Сжигать вместе с зараженными деревьями и пнями. Однако, если обратиться к народной мудрости, можно заметить иное отношение к тонконогому. В народе он никогда вредным и ужасным не числился. Напротив, его испокон веку называют медовым. Не то что бледную поганку, которую окрестили смертельной шляпкой. Но попытаемся разобраться по порядку.

Первым подал голос в защиту опенка писатель В. Солоухин, большой любитель и неплохой знаток. Его мысль такова. Если уж считать опенка агрессором, то на скамью подсудимых должен сесть и зайчишка, обгладывающий кору осины, и лось, подстригающий сосновые молодняки, и турист, утаптывающий почву возле палатки. Ведь во всех трех случаях деревья сохнут. Конечно, может быть, не всегда, так ведь и от опенка тоже не всегда. Он может десятки лет жить рядом с живыми деревьями и не причинять вреда. А вдруг…

Надо на фактах разобраться, как опенок из мирного сапрофита (у которого еда — мертвая древесина) превращается в паразита. По этому поводу львовский миколог С. Шевченко поведал следующее. В украинских лесах опенок есть, как и везде, но особого беспокойства лесничим не причиняет, кажется, нигде, кроме как в Прикарпатье. Вот тут он агрессор, да еще какой. Рушит не отдельные стволы. И даже не рощицы. А целые леса. Массивы.

Нападает на живые ельники. У взрослых елей сначала резко тормозится прирост главного побега. Хвоя на верхушке начинает терять свой здоровый вид. Бледнеет. Желтеет. И наконец осыпается. Потом отстает кора, и из-под нее вытекают лужицы смолы. Наконец кора обваливается, и под ней обнажается грибная пленка. Она веером поднимается по стволу, еще выше тянутся ризоморфы, похожие на корни трав и деревьев.

Итак, ситуация явно не в пользу опенка. Однако если бы состоялся суд, гриб был бы оправдан. Виноват не он, а старые лесничие, которые когда-то сажали в Прикарпатье ельники по немецким рецептам. Сажали там, где ель в природе одна-одинешенька никогда не росла, а если и росла, то в сообществе бука, клена, вяза и многих других деревьев. Все вместе они посыпали почву разнообразной листвой — лучшим удобрением. Жесткая еловая хвоя тогда не слеживалась плотным, как асфальт, слоем и не портила почву.

Лесничие погнались за сиюминутной выгодой. Ель растет быстрее бука. Дает древесину лучше клена. Имеет ствол более прямой, чем у вяза. Из нее сделаешь и бумагу, и деки музыкальных инструментов. Соблазнов много.

За ошибку лесничих приходится платить потомкам. Нам. Еловый лес слабеет без листового удобрения, без соседства лиственных пород. Тут-то и нападает на него опенок. Конечно, сохнут на Украине не только ельники. И дубняки тоже. Но опять-таки какие? Саженые. Созданные без учета законов природы. Чистые. Без примеси.

Собственно говоря, ведь и в калмыцких степях сохнут тоже чистые посадки. Из одного вяза. Примешать бы к ним другие породы деревьев, может, и обошлось бы… В Прикарпатье сейчас именно так и поступают. Но там, на Украине, влажно и может расти много пород. В калмыцких степях сухо да еще почва соленая. Кроме вяза, ничего и не подберешь. Как быть?

Теперь предоставим слово другому защитнику опенка — специалисту по северным лесам В. Шубину. Он часто наблюдал, как сеют лесники сосновые и еловые семена. Стараются разбросать их возле пней. Расчет такой: там сорных трав поменьше. Почва порыхлее и побогаче. Да и есть старые ходы корней, по которым легко проникают корешки молодых сеянцев. Проходит год-другой, и рядом со всходами на пне появляются полчища опят. Соседство на первый взгляд опасное. Однако годы идут, а молодняк не только не страдает, не желтеет, не сохнет, напротив, вид у него гораздо лучше, чем вдали от опенка. И рост тоже. Выяснилось: разрушая пень, опенок удобряет землю для сеянцев. Мало этого. Корешки сосенок и елочек устремляются туда же, где работает грибница опенка, — в рыхлую древесину пня. Как тут не вспомнить, что опенок иногда образует союз — микоризу с травами и кустарничками. А в тропиках становится совершенно беспомощной без опенка орхидея гастродия высокая. Ее клубни не трогаются в рост, пока на них не воздействует опенок.

Соблюдая объективность, отметим: Шубин привел доводы не только в пользу опенка, но и против. Специалист вспомнил, что у немецких лесоводов опенок неожиданно обрушивался со старых-престарых пней 60-летней давности на еловые молодняки. И сушил их куртинами по 10–20 штук сразу. Я не знаю, какие молодняки имел в виду В. Шубин, но, наверное, чистые. Тогда ничего удивительного нет. Опенок просто показал лесничим, что такие молодняки создавать нельзя. Дал им наглядный урок.

В длинном ряду достоинств гриба есть и еще одно немаловажное. Его многочисленное воинство никогда не бывает червивым. Хотя гриб и вкуснейший (даже латинское название — медовый!), насекомые его бракуют так же, как, скажем, лисичку. Однако В. Шубин считает, что причины совершенно разные. У лисички особые отпугивающие вещества, а у медового причина иная. Просто появляется позднее. Сентябрь. Месяц, когда для насекомых уже погода не та… Ученый и подтверждение приводит. Был такой 1968 год. Исключительный по погодным условиям холодный июль. И опенки появились на месяц раньше. Зато 83 процента оказались червивыми. Ранний опенок не приносит радости!

Прав ли В. Шубин? Вполне возможно. Но два обстоятельства заставляют еще раз подумать над его выводом. Во-первых, опенки растут не только в сентябре. Первый слой проходит в августе. Во-вторых, на Сахалине есть собрат опенка из того же рода армилляриелла (в переводе — запястье, поясок, браслет) — ложный шампиньон. Мухи и комары его тоже обходят стороной. Не потому ли, что все-таки вещества, неприятные для мух, в том и другом содержатся?

И последний штрих. По многочисленности плодовых тел среди шляпочных грибов опенок держит первое место. По разнообразию использования, кажется, тоже первое. Белый нельзя солить, рыжик нельзя сушить. С опенком можно делать все, что хочешь.

Другие тонконогие

Летом осеннего опенка заменяет летний. Вкусом похуже, но такой же массовый. Яркий, рыжий. Шляпка такая водянистая, что просвечивает по краям. Ножка и пластинки потемнее, почти коричневые. Кольцо на ножке обязательно, как тряпичные лохмотья. Не всегда на пнях. Случается, что переберется поближе к постройкам. Встречали на деревянных мостах.

Непритязательность летнего опенка воодушевила грибоводов. Попытались выращивать в теплице, как шампиньоны. Только вместо навозной земли брали поленья дров. Намазывали поленья грибной кашицей. Через год примерно начиналась уборка урожая. Ждать хоть и долго, зато плодоносило полено два-три года подряд с перерывами.

В ГДР пошли еще дальше. Прикинули, что этот опенок может давать, кроме еды, еще и карандашную дощечку. С карандашным сырьем у немцев плоховато. Карандаши делают из кедра либо из можжевельника. В ГДР ни того, ни другого нет. По крайней мере, в достаточном количестве. Есть бук. Но карандаш из бука пришлось бы подтачивать на токарном станке, так он крепок. Если же буковое полешко обработано летним опенком, древесина становится рыхлой, как кедровая.

Зимою осеннего опенка заменяет зимний. Из рода фляммула. Род назван очень точно. Фляммула — «пламя». Огонек. Шляпки гриба именно так и выглядят. Ярко-оранжевые, а в центре пронзительно-красные. Ножки внизу бархатистые, точно закопченные. Друг к другу прижаты тесно, как ветви сорго в домашнем венике. Иногда зимний опенок относят к роду коллибия — «денежка». И снова верное сравнение. Мелкие шляпки зимнего опенка как горсть медяков.

Растет по пням лиственных деревьев, в особенности на гнилых, старых ивах. И на валежнике. К морозам, к зиме поразительная стойкость. В сильную стужу, конечно, замерзает, но чуть оттепель — оттаивает и продолжает радоваться своими шляпками-монетками. В южных странах перерывов в урожае почти не бывает. «Монетки» зреют почти круглый год. Тонкомясые шляпки зимнего опенка — деликатес.

Следующий по счету опенок — луговой — назван опенком явно по недоразумению. Какие пни на лугу? Единственное, что сближает с обитателями пней, — мелкость и массовость. Шляпки бурые, с пятачок. Стоят круговыми хороводами среди травы. По обе стороны хоровода трава словно вытоптана. Раньше считали, что вытаптывают ночью ведьмы, сбивая масло. Название «ведьмин круг» осталось. Причину нашли. Траве не дает расти грибница лугового опенка. Когда грибница проследует дальше (шагает по 10 сантиметров в год!), трава снова становится пышна и зелена. Бывают круги по 10 метров и больше.

Собрат лугового опенка — чесночник. Крошечный. Шляпка с двугривенный. Ножка как спичка. И так же обуглена на конце. Мякоти в шляпке на один укус, зато запах! Чесночный, но не резкий, а нежный.

Рассказывают, что на одном из приемов у Наполеона повар подал особенно изысканное блюдо. Гости его вмиг расхватали. Император был, однако, немало изумлен, узнав, что предмет восторгов его собственная фехтовальная перчатка, приготовленная (из-за пари с интендантом!) под соусом из чесночника.

Научное название — негниючник — отвечает своему назначению. Грибок засыхает на корню, не сгнивая. Но чуть пройдет дождь, намокнет и продолжает жить. И уж совсем эфирное создание негниючник перфоранс. Еще мельче чесночника. Розовая шляпка как купол парашюта. Мякоти совсем нет, одна кожица. Селится на хвоинках. Надо же кому-то и их разрушать.

А теперь о ложных опятах. Их множество. В первую очередь опенок серно-желтый (ложноопенок). Шляпка с ножкой цвета молотой серы. В середине подрумянена красным. Снизу — пластинки оливково-зеленые. Из-за спор. Запах ДДТ. На вкус горчат. Ядовиты. Собрат серно-желтого, опенок кирпично-красный, похож на летний. Разница в изнанке шляпки. У летнего она бурая из-за спор, у кирпично-красного зеленая.

Сами себя переваривающие

Навозники появляются не обязательно на навозе. Бывает, что и на газоне. На изумрудном фоне ровной, подстриженной травы, где не должно быть ничего лишнего, неожиданно и быстро поднимаются серые неряшливые колокольцы навозника лохматого. Штук по пять, по десять сразу. Тесной кучей, один к одному. Колокольцы становятся все крупнее, ножки все выше, сантиметров до 20. Шляпки и ножки пестреют желтыми лохмотьями. На каждой блестит желтое кольцо. Очень скоро картина меняется. Шляпки расправляются зонтиками, края их чернеют, как обмороженные, и с них начинают капать капли черной как деготь жидкости. Через сорок восемь часов от гриба остается лишь черная лужица. Ботаники шутят: «Гриб сам себя переваривает!»

Все эти превращения навозника произвели сильное впечатление на английского поэта П. Шелли, и он втиснул навозников в свою поэму о растениях. В 1820 году поэма вышла первым изданием. В ней говорится о старой леди, которая души не чаяла в своем саде, лелеяла его, как могла. А когда умерла, сад заглох и вместо цветов в нем выросли навозники. Шелли, правда, не назвал грибы по-латыни, но ботаники без труда узнали навозника лохматого, с такой точностью поэт нарисовал его внешность.

Однако рисуя этот неряшливый, неопрятный гриб, Шелли перестарался и слишком сгустил краски. Прочтя типографский оттиск своего творения, поэт содрогнулся от брезгливости и тотчас же вычеркнул все строки о лохматом навознике. В следующих изданиях о нем нет ни слова. Впрочем, Шелли напрасно так волновался. Неказистый вид еще не говорит о вредности. Молодые грибы даже есть можно. Знатоки считают, что навозник не хуже шампиньона. Правда, он иногда появляется первым на тех грядах, где ждут урожая шампиньонов, но и тут приносит больше пользы, чем вреда. Его лохматые колокольчики верный признак того, что земля для шампиньонов подобрана такая, как надо.

Ученый мир соблазнился навозниками по причине их скоростного роста. Лохматый навозник еще не самый быстрорастущий. Есть и такие, что живут всего одну ночь и к утру исчезают. Биолог из МГУ Л. Гарибова считает, что соперничать по скорости роста с навозником не может ни один гриб. До войны увлекался лохматым навозником профессор В. Частухин. Гриб помог ему решить множество проблем, связанных с животными.

У себя в лаборатории Частухин постоянно наблюдал массу мелких мушек, которые собирались на чернильной жидкости навозников. То ли питались ею, то ли по ошибке принимали за что-то другое. Когда Частухин находил в лесу и в поле группы навозников, там поднимались в воздух тучи мелких черных мушек. Чаще всего ими оказывались дрозофилы, занимающие почетное место в арсенале генетиков. Возникало множество вопросов.

Если мушки вьются возле навозников, то не разносят ли их споры? Если разносят, то как? В желудках или на лапках? Прорастают ли споры, пройдя сквозь желудок? Кому отдать пальму первенства в транспортировке спор: взрослым мухам или личинкам, которые точат плодовые тела грибов?

Частухин взял многотомное издание «Исследование грибов» английского миколога Р. Беллера. Тот писал: в нормальных условиях споры навозников не попадают в жидкость, потому что опадают раньше, чем расплывется та часть шляпки, где они созрели. Но этому трудно поверить хотя бы потому, что в чернилах, которые делают из жидкости навозников, всегда есть споры. И в большом количестве. Именно из-за спор эти чернила применяли для подписи особо важных документов. Такие трудно подделать. Споры выдают. Кроме грибной жидкости, в них только гуммиарабик.

Итак, первый вопрос: могут ли споры попасть в мушиный кишечник с жидкостью? Профессор берет мух, выдавливает из кишечника содержимое. Рассматривает под микроскопом. Спор полным-полно. Значит, через хоботок мухи споры проходят свободно. А не теряют ли всхожести, блуждая по внутренностям насекомого? Частухин сажает мух в пробирку, а на другой день собирает экскременты. Они почти целиком из спор! Споры отлично прорастают. Проверил личинок. Споры и тут сохраняют свои посевные качества. Следовательно, мухи для навозников — важный агент распространения спор. И не только они. Мелкие насекомые — коллемболы тоже едят споры, а значит, тоже разносят. Наверное, есть и другие животные-распространители, но о них пока ничего не известно.

Кроме навозника лохматого, есть еще несколько следующих за человеком.

На выгонах, в садах и огородах постоянно обитает навозник серый, с крупной, как у лохматого, шляпкой, только серой, с коричневым верхом и бурыми крошечными чешуйками.

Ближе всех к заборам и строениям подбирается навозник домовой, с серо-коричневой, точно отрубями посыпанной шляпкой.

А на кучах навоза чаще всего селится навозник настоящий с пепельно-серой шляпкой.

На Севере, на долинных лугах, заросших полярной травой — дюпонцией, процветает навозник Мартина. Гриб попал туда по милости леммингов. Обитает на их экскрементах.

Взломщики асфальта

В 1956 году в самом центре Москвы, в трех шагах от здания Манежа, три шампиньона пробили асфальт толщиною в несколько сантиметров и вышли на свет, удивляя москвичей, что удостоверено писателем В. Солоухиным. На заводах и складах эти городские грибы не раз поднимали бетонный и асфальтовый пол. Пол перестилали. Снимали бетон, и цемент, и асфальт. Обнаруживали под ним разное древесное гнилье. Сколько лет таился шампиньон под полом? Как уцелел? Какие силы заставили его напомнить о себе? Особенно удивлял Манеж. Лошадей в Манеже держали давным-давно. А шампиньон сохранился именно с тех давних времен. Ему ведь нужен навоз!

Портрет шампиньона хорошо известен. Крупные чешуйчатые шляпки, то розовые, то деревянисто-коричневые. Розовые пластинки. Кольцо на толстой ножке. Когда гриб старится, пластинки становятся фиолетово-бурыми и, наконец, совсем черными.

Сила и мощь шампиньона в быстром делении клеток. В их упругом растяжении. В насыщенности водой. Ничего особенного здесь нет. Недоумение вызывает другое. Сам факт поведения взломщика. Ведь асфальт и бетон детища нашего времени. Выдумки техногенной эпохи. Еще сто лет назад никто и не предполагал, что они появятся. Шампиньоны же существуют миллионы лет. Как сумели так быстро приспособиться к асфальту?

Ситуация несколько прояснится, если вспомнить, что в пустынях Средней Азии и в соседней Монголии живет собрат нашего дворового гриба — шампиньон Бернарди. У него, у пустынного, только побольше чешуек на шляпке, кольцо на ножке двойное да мякоть на изломе не краснеет. Селится где повлажнее: в западинах-такырах, где весною на краткий миг застаивается вода. Летом вода высыхает и почва спекается в твердую и блестящую, как асфальт, корку. Это препятствие и приходится преодолевать пустынному шампиньону. Не отсюда ли ведут пути приспособления к асфальту у нашего дворового жителя? Конечно, пока это лишь предположение, которое нужно доказать. И без того обитатель канав и мусорных куч задал грибоводам столько задач, что разрешить их удалось только в 30-е годы нашего века. А ведь выращивать шампиньоны начали еще с середины XVIII века.

Биологи издавна мечтают разводить грибы дома, как морковку на грядке. В лице шампиньона они получили от природы отличный подарок и принялись выращивать этот гриб в несметных количествах. А поскольку этому неженке нужно тепло и жирная земля, а свет не нужен, приспособили для него старые шахты, пещеры и каменоломни. Одно время шотландцы использовали как шампиньонницу даже городской туннель в Эдинбурге: от станции Ваверлей до северной части города.

Стоит заметить: растить растили, а что лелеяли, и сами не знали. Думали, что на стеллажах-грядках благоденствует обыкновенный шампиньон — обитатель мусорных куч и свалок. На деле же выяснилось, что совсем не он. У обыкновенного на подставках-базидиях сидят по четыре споры. У того же, что рос в туннелях и шахтах, по две. Внешне оба похожи, как близнецы. Выяснили это в 1906 году.

Сначала решили, что двуспоровый стал таковым от долгой культуры. В 30-е годы убедились, что и это неверно. Двуспоровый всегда был двуспоровым. И рос по соседству с четырехспоровым, обыкновенным. Только его было мало. Другие растения выживали. Когда огородники выкапывали кусок дернины в поле, они вместе с обыкновенным приносили и двуспоровый. Под опекой грибоводов он разросся.

Четырехспоровый же не прижился, потому что не смог расти на компостированном навозе, который предложил ему человек.

С животными у шампиньонов связи, по-видимому, крепкие и давние. Можно сказать, что этот гриб кочует по следам стада. Там, где на выгонах пасутся коровы и лошади, появляются россыпи чешуйчатых шляпок.

Особенно вездесущий обыкновенный. Благодаря связи с живностью шампиньоны и Арктику освоили раньше человека. В этом им содействовали такие коренные северяне, как суслики-евражки, песцы и лемминги. Ленинградский миколог Б. Васильков чаще всего находил дикие шампиньоны возле нор четвероногих, где почва лучше удобрена.

Со своими пушистыми спутниками шампиньоны добираются до Ледовитого океана и даже до некоторых его островов. Растут там по щебнистым склонам сопок и высоким речным берегам. Болот и сырых мест избегают. На самых северных островах, где нет ни песцов, ни сусликов, шампиньоны не встречаются.

Муравьи, видимо, тоже получают выгоду от связи со взломщиками асфальта. По крайней мере, знаток этого рода Л. Гарибова из МГУ не раз находила шампиньон лесной возле муравьиных куч и даже прямо на них. Бывает, что плодовое тело красуется на вершине муравейника, словно беседка на макушке горы.

Из 60 видов шампиньонов самый крупный, самый видный — лошадиный, или луговой. Шляпка у него с глубокую тарелку. Сверху шелковистая, белая. Снизу буровато-фиолетовая. Особенно любят его лошади. Люди тоже не проходят мимо. Нужно только не перепутать с бледной поганкой. Взглянуть на пластинки. У шампиньона они буро-фиолетовые, у поганки — белые. Лошади отличают их, видимо, по запаху. Шампиньон пахнет анисом. Поганка нет. Поганку не едят.

Особое внимание, которым человек окружил эти видные грибы, зависит не от того, что они уж так вкусны. Напротив, их считают плохой заменой рыжикам и груздям. Довольно красноречиво высказался пермский краевед Н. Попов: «…Все же прочие грибы, не употребляемые в пищу, известны здесь под общим именем поганых, или собачьих губ, в числе коих считают шампиньоны». Любят взломщиков асфальта за то, что можно выращивать на грядке. Рыжики нет. Взломщики не образуют микоризы.

Впрочем, тут еще не все ясно. Л. Гарибова выделила среди рода и несколько микоризных видов. Однако в лаборатории удавалось вырастить плодовые тела и микоризных шампиньонов. Без деревьев. Видимо, для них микориза не так обязательна, как для рыжиков и груздей.

Итак, хороши ли, плохи ли шампиньоны, а мир уже не может без них обойтись. Выращивает все больше и больше. Однако если заглянуть вперед лет на двадцать-тридцать, видно, что больших перспектив у взломщиков нет. Встает проблема, где брать конский навоз для гряд? Лошадей с годами становится все меньше.

Любители шампиньонов вроде бы нашли выход: обойдемся компостом! Даже рецепт составили: смешать пареную солому, табачные стебли и обычную почву, посыпать химикатами… Правда, эрзац не дает того эффекта. Урожай меньше вполовину, вкуса того нет, да и прибыли не дает. А главная загвоздка в том, что в компосте все равно должен быть навоз. И немало.

Совершенно неожиданный выход из тупика нашли лесоводы. Вместо шампиньона разводить вешенку. Вешенка — гриб древесный. Снизу как граммофончик. Пластинки сбегают на ножку, как у лисички. Сверху шляпка как мягкая булочка. Желтоватая, шелковистая. Пахнет свежей пшеничной мукой. Вкус отменный. Достоинств у вешенки оказалось столько, что шампиньон отстал от нее по всем статьям.

Начнем с ножки. Она у вешенки боковая. Может шляпку вынести к свету из любой трудной ситуации. Шампиньону нужна строго горизонтальная грядка. Вешенка может расти даже на вертикальной стене. Мало этого, и снизу на ветке. Ножка ее вызволит и оттуда.

Вырастить шампиньон из споры — целая история. Сначала пестуют в пробирке на агар-агаре. Потом переваливают в колбу с пшеничным зерном. Потом в цилиндры с навозом. Споры вешенки прорастают на любом хламе за два-три дня. И сам гриб растет на чем угодно: на дубовых чурбаках и березовых пнях, кленовых сучьях, разных опилках и стружках и даже на кукурузных кочерыжках. Можно продолжать сравнение и дальше. Однако и так ясно: перевес на стороне вешенки. А главное — не нужен навоз!

Среди кособоких вешенок есть одна, непохожая на своих собратьев, — степной белый гриб. Его и вешенкой трудно назвать, потому что он не подвешен на ножке (в степи к чему подвесишься?), а растет как обычный груздь или шампиньон. И ножка у него в центре шляпки. За степной гриб не надо агитировать, как за остальных вешенок. Когда уродится, собирают корзинами, возами.

Прежде чем приступить к сбору, осматриваются на местности. Ищут на горизонте зонтичный «лес» — заросли крупных ферул. Ствол ферулы в рост человека, толщиной в оглоблю. Внизу прикорневая розетка листьев. Резных, как у дягиля. Вверху крупный зонтик цветков. Года три-четыре растет без стебля, одной розеткой. На пятый-шестой зацветает в первый и последний раз в жизни. Вот тут-то рядом с ферулой и появляется наш белый степной гриб. Искать его нужно там, где поднимаются феруловые стебли.

Степной гриб — южное создание. В средней полосе его нет. Зато обилен по реке Или в Казахстане. Много его и в Средней Азии. Белым назван за белый цвет шляпки и ножки. Ничего общего с настоящим белым грибом не имеет. Белый — трубчатый, степной гриб — пластинчатый. Даже ножка не такая. У белого высокая, у степного приземистая, как у рыжика и шампиньона.

Завлекающие муравьев и мух

Ни один здравомыслящий человек не станет пробовать веселку, заявил недавно нидерландский профессор К. Боедийн. Однако нашлись смельчаки. Попробовали. Оценили. Говорят, что вкусом вроде редиски. Даже послаще. Веселка неядовита. Но внешность уж больно противная. Нужно совершенно не иметь чувства брезгливости, чтобы съесть кусочек. На вид вроде сморчка с длинной ножкой и небольшой папаховидной шляпкой. Снаружи шляпка слизистая, зеленая. Да еще и пахнет тухлятиной. Долголежалым мясом.

Конечно, не одна веселка с таким запахом. Есть и другие. Цель одна — разнос спор, продолжение рода. Грибница у веселки в почве, как у маслят и у рыжиков. Зарождается сморчкоподобное существо в виде белого шара, крупного, как яйцо. До поры до времени шар запечатан, но внутри уже подготовлены к действию зачатки шляпки и ножки. Приходит час, шар трескается и ножка с поразительной быстротой выносится вверх. Видно простым глазом. Полсантиметра в минуту! Кажется, что быстрей в мире не растет ни одно растение. Лохмотья от бывшего шара остаются у основания ножки. В зеленой слизи на шляпке плавают споры. Прилетают мухи и уносят их куда нужно.

Живут вонючие грибы недолго. Тропическая веселка красноватая вытягивается на полную высоту к 6 часам утра. А в 10.00 уже расплывается и исчезает. Мухам приходится спешить. В их распоряжении три-четыре часа.

Есть у веселок один недостаток. Шляпка слишком маленькая. На такую посадочную площадку много мух не уместится. У тропической сетконоски посадочная площадь увеличена. Вокруг ножки конусом ажурная «юбка». Она как бы кружевная, с дырочками. Спускается почти до самой земли. Сетконоска украшает тропический лес не меньше, чем наши ельники красный мухомор. Писатель Л. Оношко, рассказывая о странствиях астронавтов на оранжевой планете — Венере, населил венерианские леса сетконосками. Видимо, эти грибы показались ему фантастическими. Виды этого рода расселились по всем континентам. В Австралии и Новой Зеландии 31 вид. В Южной Америке — 25. В Северной — 12. В Индии— 12. Даже в Европе — 8. У нас сетконосок не встречалось.

Тем более замечательно, что в середине сентября 1933 года студентка Томского университета Е. Маркидонова наткнулась на диковинное растение в окрестностях Томска. И не на какой-нибудь единичный экземпляр — на целую плантацию. Со всех ног помчалась в университет. Доложила профессору Н. Лаврову. Вместе тотчас ринулись обратно. Малейшая задержка могла обернуться неудачей. Гриб живет только одни сутки. В 9 вечера лопается «яйцо» (как у веселки) и начинает расти ножка со шляпкой. В 8 утра гриб уже ждет посетителей, издает тошнотворный запах падали. В 9 утра все кончено.

Томичи успели вовремя. Выкопали несколько самых крошечных «яиц». Увезли в университет. Посадили на грядке. 10 дней любопытные горожане наблюдали тропическое великолепие в центре таежного края. С верхней части шляпок грибов на кружевную «юбку» стекали тягучие капли зеленого киселя. Масса зеленых спор плыла в этом потоке. Избыток капал на землю. Томские мухи вмиг освоили приманку. Роем вились вокруг. И даже куски протухшего мяса, которые заложили вокруг профессор со студенткой, не привлекали их внимания.

Но вот распустился последний гриб-«цветок». Развернулась последняя «юбка». И феерия угасла. Предусмотрительные ботаники покрыли грядку толстым ворохом опавшей листвы, веточками осины, березы и черемухи, чтобы дать грибу пищу и уберечь от мороза. Хоть снега в Томске и глубочайшие, а лишняя предосторожность не мешает. За природной плантацией установили дежурство.

Увы. На следующий год ни на грядке, ни в осиннике (где впервые нашли) не появилась ни одна «юбочка». Ни в следующем году. Ни еще через год. Сетконоска исчезла так же негаданно, как и появилась. Откуда взялась? Чего ей недоставало?

Профессор Лавров предположил, что она выросла в осиннике на месте сгнившей падали или кучи навоза, но так ли это, никто, естественно, подтвердить не мог. Нашли однажды на Алтае в экспедиции такой же уникум. Пока сообразили, что предпринять, видение исчезло. После войны ботаники Иркутского университета встретили сетконоску на Байкале. Помчались за карандашами, чтобы запечатлеть в красках. Вернувшись, уже ничего не застали. Хорошо еще, что хоть Лаврову удалось зарисовать эфемерное существо. Но где и когда появится в следующий раз гриб-«цветок», никто не может предсказать.

Нечто подобное случилось в начале века на Гавайях. Неожиданно стал гибнуть сахарный тростник от корневой гнили. Главный патолог плантаций Н. Кобб установил причину: веселка красноватая. Частокол ее вонючих шляпок поднимался над кучами тростникового хлама. Тут же красовались кружевные «юбки» сетконосок высотою с картофельный куст. «Да здесь их целый инкубатор!» — ужасался Кобб, выволакивая из-под вороха листвы сотни «клубней», готовых дать новые вонючие украшения. Рои мух висели над плантациями тростника, и неясно, чего было больше — грибов или тростниковых стеблей. Тревожные сигналы шли со всех островов — везде грибы валили валом.

Казалось, участь сахарных плантаций решена. Уже готовились к замене тростника другой культурой, как вдруг наваждение исчезло. Разом пропали и веселки и сетконоски. Ботаники после этого 35 лет искали сетконоску и только в 1940 году нашли одну! Кобба постепенно забыли, и многие начали сомневаться: а было ли все это?

Вообще представители семейства веселковых часто появляются там, где их не ждут. Ярко-малиновый решеточник красный вдруг обнаружился в оранжереях Ботанического сада Академии наук в Ленинграде, хотя никто его туда не привозил. Облик явно тропический: нечто вроде округлой корзины с большими дырками. Растет на почве. В Европе. Все остальные представители рода тропические. Их около десятка. Яркая решетка у всех обмазана слизью с соответствующим запахом и плавающими спорами.

Завершает маскарад веселковых австрало-азиатский антурус Мюллера. Он кроваво-красный с черными крапинами, в виде звезды из пяти или семи лучей. Этакий миниатюрный осьминог. Совершенно неожиданно обнаружили его в… Верхней Баварии. Откуда?

Так же внезапно заявил о себе другой гастеромицет — азероё красный. Он появился в конце прошлого года в ботаническом саду Кью возле Лондона. Англичане, никогда не видывавшие ничего подобного, пришли в неописуемый восторг. И было от чего. По конструкции похож на сетконоску, только вместо кружевной сетки у него нечто еще более впечатляющее: большая панама с широкими разрезами по краям полей. Ножка и обертка вокруг нее цвета утренней зари, а панама пунцово-красная. Весь гриб горит на солнце как пламя, и даже россыпь оливковых спор на шляпе похожа на переливы огня. С чем только не сравнивали гриб: с пламенем примуса, с медузой и даже с марсианской гвоздикой (?!). Любовались часами, невзирая на тошнотворную вонь. Воздавали хвалу работникам сада. Те скромно отмалчивались: они и сами не знали, откуда взялся грибной феномен

Потом догадались. Гриб австралийский. Растет также в Новой Каледонии и на Малайском архипелаге. Видимо, азероё случайно завезли оттуда с саженцами деревьев.

В семействе геастеровых за распространение спор отвечают не мухи, а муравьи. Эти грибы начинают свою жизнь примерно с такого же шара, как и веселка. Когда пробьет урочный час, внешняя оболочка рвется на несколько лоскутков. Но не так неряшливо, как у других, а ровненько, аккуратно по радиусам. Дольки разворачиваются, отгибаются назад подобно лепесткам. В центре сохраняется лишь полусфера — внутренняя оболочка шара. В ней зреют споры. Созрев, камера лопается, набегают муравьи и уносят споры. Потом вдоль их маршрутов выстраиваются цепочки земляных звездочек, как называют эти грибы. Главный род — геастер, 30 видов.

По трассам летящих брызг

Шумный дождь для гастеромицетов — благословение. Капли его, летящие со скоростью семи метров в секунду, выполняют важную работу, в особенности для тех грибов, которые называют птичьими гнездами.

С настоящими птицами и их гнездами ничего общего нет. Есть лишь некоторое внешнее сходство. Впрочем, так казалось лишь средневековым ботаникам. Современные, менее романтичные знатоки считают, что грибы больше похожи на бокалы или наперстки. Размер чуть больше горошины. Иногда и с настоящий наперсток. В «наперстке» контейнеры со спорами — перидиоли. Около дюжины. Они-то и напоминают яйца птиц. Канадский ботаник Г. Броуди сравнил перидиоли с плоскими семенами горчицы. Однако и это не вполне соответствует действительности. У каждой перидиоли есть еще и ножка, которой нет у горчичных семян. Ею перидиоли крепятся к внутренней стенке «бокала». И пожалуй, они больше похожи не на семена, а на вдавленную в стенку обычную канцелярскую кнопку.

Отодрать перидиолю от стенки не так просто. Нужна некоторая сила. Один из ботаников, который знал, как тесно связаны гастеромицеты с животными, заявил: насекомые питаются перидиолями и попутно утаскивают с собой несъеденные. Г. Броуди выяснил, что это не так.

Трудится дождь. Капли его шлепаются в «бокалы». Орошая соседние травы, летит туча брызг. По трассам брызг мчатся и перидиоли, вышибленные из «бокальчиков-наперстков» дождевыми каплями. Чтобы путешествие контейнеров состоялось, размер «бокальчиков» рассчитан предельно точно. Если отверстие «бокала» слишком широкое, скажем сантиметра два, капли будут работать впустую и перидиоли далеко не улетят. Броуди в своей лаборатории выяснил: при среднем размере дождевой капли в три миллиметра «бокал» должен быть примерно вдвое шире. Тогда механизм сработает. Ученый вычислил и угол, под которым должны быть наклонены стенки плодового тела, чтобы контейнер получил самую удачную траекторию. Угол оказался равным 60–70 градусам. Сравнил с фактическим. Расчет природы почти совпадал с теоретическим.

Затем Броуди отправился искать перидиоли. Нашел их на листьях злаков. Они висели там на тонких, как паутинки, канатиках длиной сантиметров до трех, а у некоторых и до восьми. Откуда взялись канатики? В «бокалах» их нет. Пришлось ученому взять пинцет и попытаться самому исполнить роль дождевой капли. Он ухватился за контейнер и потянул. Перидиоля оторвалась, и за ней потянулся канатик — длинный, тонкий и очень липкий. Канатик, туго смотанный в клубок, хранился в ножке.

Пролетая мимо травинки, перидиоля задевает канатиком за лист или стебелек травы. С разгону делает два-три витка вокруг опоры (как на гигантских шагах), и канатик наматывается спиралью, закрепляя перидиолю на травинке. Там она и будет висеть, пока бредущая мимо корова не съест травинку, а вместе с ней и контейнер со спорами. Дальнейшая судьба спор ясна. Корова оказывается надежным транспортом. Недаром эти грибки, в особенности циатусы и нидулярии, так часто встречаются на местах навозных куч.

Б. Додж решил все же проверить, как действует брызгательный механизм дождя. Он поместил «бокальчики» циатуса под крону куста крушины. Через месяц проверил. На листьях кустарника над «бокальчиками» циатуса висела масса перидиолей. Коровы крушиной не питаются, и все контейнеры уцелели.

У нидулярий и нидулей канатиков нет. Контейнеры сами липкие. Вылетают из «бокальчиков» таким же способом. Можно было с успехом назвать семейство нидуляриевых дождевиками. Однако оно досталось их сородичам — роду дождевик из одноименного семейства.

Кажется, именно среди дождевиков найдены рекордисты по количеству спор. Таковым признан дождевик гигантский. В среднем по семь с половиной миллиардов штук в одном экземпляре. Правда, и шар плодового тела, вмещающий споровые миллиарды, немал — почти полметра в поперечнике, а вес 12 килограммов. Говорят, что встречали и более крупные.

Профессор К. Боедийн не удержался от искушения и прикинул, что произойдет, если все споры пойдут в дело. Уже во втором поколении масса дождевиков в 800 раз превысит, объем Земли. Однако система самоконтроля в природе действует надежно, и опасаться превращения планеты в склад дождевиков пока нет оснований.

Трудно, конечно, представить себе эти миллиарды. Но вот какой случай произошел однажды на занятиях по ботанике. На шкафу стоял оливковый сухой шар дождевика размером с футбольный мяч. Студент, проходя мимо, задел за шкаф плечом. Шкаф качнулся. Дождевик упал, и все миллиарды спор оказались в воздухе. Аудитория мигом наполнилась клубами зеленого дыма. Занятия пришлось прекратить, пока споры не осели.

Более безобидные дождевички из рода ликопердон постоянно встречаются в наших лесах. Самый известный — дедушкин табак. Булавовидный, как перевернутый пестик от ступки. Наверху короткие шипики, отчего именуется шиповатым. Растет и в лесу, и на лугу. Молодой вкусен, как шампиньон. Старый темнеет, пустеет. Заденешь — верхушка лопается, и из нее вылетают облачка темного дыма. Другой дедушкин табак — дождевик грушевидный. Тот не на почве растет, а на гнилушках и на шишках.

И вот тут мы подходим к вопросу: почему дождевики названы дождевиками? Не только потому, что рождены дождливой сыростью. Нет, из-за ударной силы дождевых капель. Но капли играют роль несколько иную, чем у бокальчика-циатуса. У дедушкиного табака капли ударяют по сухой перепонке плодового тела. Стучат, как в барабан. И после каждого удара взмывает над грибком зеленая струйка спор. Еще удар, еще струйка. Как выхлоп из трубы дизельного трактора.

Наибольшего удобства в рассеивании спор, однако, достигли грибы из рода бовиста — порховки. Эти чаще в степях живут и реже на лугах. В степи простору много. Катись себе, как перекати-поле. Имей только шаровидную форму. Летом они белые и мягкие, как зефир. Осенью высыхают. Ветер срывает сухие шары и катит по степи. Они лопаются в пути, оставляя едва заметный след спорового дыма.

Разнообразие форм у гастеромицетов кажется беспредельным. Видимо, это смутило бывалого биолога Д. Даррела, когда он попал в джунглях Аргентины в окружение этих существ.

«Они были всех цветов, от винно-красного до черного, от желтого до серого, и фантастически разнообразны по форме. Некоторые были красные и имели форму венецианских кубков на тонких ножках; другие, все в филигранных отверстиях, напоминали маленькие желто-белые изогнутые столики из слоновой кости; третьи были похожи на большие гладкие шары из смолы или лавы, черные и твердые, они покрывали всю поверхность подгнивших бревен, а иные, скрученные и ветвистые, как рога миниатюрного оленя, были, казалось, изваяны из полированного шоколада. Одни грибы выстроились в ряды, словно красные, желтые, коричневые пуговицы на манишках упавших деревьев; другие, похожие на старые желтые губки, свисали с ветвей и источали едкую жидкость. Это был колдовской пейзаж». Увы, ошеломленный буйством красок, Даррел не смог назвать по имени ни одного гриба.

Грибные сады и «иудины души»

Дождевой тропический лес, может, и не был бы так фантастически богат, если бы не грибные сады в подземельях муравьев. Когда-то американский инженер Т. Белт, переселившийся в Никарагуа, отчаянно воевал с муравьями-листогрызами, которые облюбовали апельсиновые деревья в его саду. Шестиногие разбойники стригли листья и несли их в подземные галереи. Инженер и не предполагал, что листогрызы ведут крайне важную работу по мелиорации местных почв. Без их содействия вся растительность пришла бы в упадок.

Деятельность муравьев-грибоедов весьма поучительна, хотя мы еще не постигли все тонкости их мастерства. О многом приходится лишь догадываться. Подытожим пока, что известно. Сумели измерить и взвесить сады. У одной муравьиной колонии их может быть несколько. У крупных муравьев сады покрупнее. У мелких — крошечные. Акромирмексы владеют самыми большими, в поперечнике до полуметра. У муравьев из рода атта сады вдвое меньше. Самые маленькие, со спичечную коробку, у крошечных мирмекокритов.

В саду выращивают только один вид гриба. Все □стальные изгоняются как сорняки. Как удается муравьям контролировать сорняки, не совсем ясно. Раньше были убеждены: муравьи ведут прополку. Сейчас установили, что прополка если и применяется, то в весьма небольших размерах. Сорняки подавляют в самом начале, не дают прорастать их спорам. С помощью чего? Каких веществ? Обнаружить их пока не удалось. Зато понятно, что эти вещества не действуют на зеленые растения. Недаром на равнинах аргентинской пампы самые высокие, самые пышные травы поднимаются там, где в почве грибные сады.

До сих пор не удалось точно установить, почему муравьи облюбовывают один определенный вид гриба. Пробовали подменять грибницу. Хозяева тотчас вышвыривали ее.

Мы определяем грибы, пользуясь спорами. Муравьи до спор дело не доводят. Чтобы избежать этого, постоянно подстригают грибные нити примерно так же, как городские садовники тополя, чтобы избавиться от назойливого пуха. Отрезанные кусочки едят. Тем и живут. Кроме свежих грибов, не едят ничего. Ради пропитания и сад держат. Ухаживают за садом заботливо. Удобряют собственным пометом.

Точный список грибов в грибных садах не составлен. Однако удалось установить, что акромирмексы и атта чаще всего культивируют один из видов шампиньона, цифомирмексы предпочитают дрожжи из рода тиридомицес. Муравьи аптеростигма — аврикулярию можжевеловую. О шампиньонах и дрожжах уже говорилось довольно. Теперь несколько слов об аврикуляриях.

Род почти целиком тропический. Он воодушевляет на выращивание не только муравьев, но и некоторых представителей рода человеческого. Люди культивируют, конечно, не ради грибницы, а ради плодовых тел. Они слизистые, студенистые в сырую погоду. Определить внешность «иудиных ушей» (форма как ухо) затруднялся даже такой бывалый грибник, как Д. Зуев. «Что это — полип или коралл с морского дна? Не сразу верно определишь и тон его окраски. Фиолетовый, темно-мясной, желто-коричневый раструб, как широкогорлый кувшин».

Культивирование «иудиных ушей» принесло природе нашего Дальнего Востока одни убытки. Горевал по этому поводу путешественник Д. Пржевальский. Он шел с экспедицией по Уссурийскому краю и не раз видел, как китайцы устраивают плантации аврикулярий.

«…Для подобной цели китайцы ежегодно рубили здесь многие тысячи дубов, на которых через год, то есть на следующее лето, когда уже кончится гниение, появляются слизистые наросты. Тогда манзы (так называли себя китайцы) их собирали, сушили в нарочно для этой цели устроенных сушильнях, а затем… продавали средним числом на наши деньги 10–12 серебряных рублей за пуд. Каждый владелец фанзы, истребив в течение пяти или шести лет все окрестные дубы, перекочевывал на другое место, еще не тронутое, опять рубил здесь дубовый лес и в течение нескольких лет занимался своим промыслом, после чего переходил на следующее место. Таким образом прекрасные дубовые леса истреблялись методически, и теперь даже грустно видеть целые скаты гор оголенными и сплошь заваленными гниющими остатками прекрасных дубов, уничтоженных китайцами».

Дальневосточные виды аврикулярии выращивают японцы и называют их древесными ушами. В Западной Европе и в европейской части СССР другой вид — аврикулярия мезентерика.

Керосиновый

Сначала о нем молчали. Боялись паники. Реактивная авиация делала первые шаги. А он проникал в топливные баки, выедал топливо — керосин. Не столько съест, сколько напортит. Пленки его засоряют фильтры и топливные насосы. Стенки баков разрушаются.

Современное имя «керосиновый гриб» появилось в печати в 1964 году. До тех пор его знали как «креозотового». Поселялся на черных, пропитанных креозотовым маслом шпалах и телеграфных столбах. Едкий, пахучий креозот, убийственный для шпального гриба и других разрушителей, оказался для креозотового приманкой. Теперь этим пользуются, если хотят выудить его из почвы. Берут обычную спичку, мочат в креозоте и кладут в плоскую чашку Петри. Сверху засыпают влажной землей. Если креозотовый гриб есть в почве, он немедленно разрастется вокруг спички.

Вылавливать гриб понадобилось для того, чтобы узнать, как и откуда попадает в топливные баки. То ли из почвы, то ли из воздуха? А может быть, из морской воды? Танкеры идут морем. Их промывают соленой водой. Если гриб морской, он может остаться в горючем.

Первые пробы из воздуха мало что дали. Потом приборы усовершенствовали, и обнаруживать керосиновый гриб стали везде: над Новой Зеландией, и над Рабатом в Марокко, и в других отдаленных местностях. Привлекли к исследованию и птиц. Пернатые постоянно толкутся возле аэропортов и приносят авиаторам массу неудобств. Самолеты с ними сталкиваются, терпят аварии. Отвадить птиц трудно. На сигнальные огни взлетных полос летит мошкара. Бьется о стекла фонарей. Гибнет. Птицы подбирают готовую еду. На птичьих перьях нашли массу спор керосинового гриба. Высчитали: споры могут лететь с птицей 45 часов, не теряя всхожести. Напротив, птичье оперение для керосинового гриба лучшая пища. Благодатнее креозота. Пробовали: крошили перья, как лук для салата. Гриб разрастался на крошеве отлично. И на цыплячьем пухе, и на перышках морских чаек.

В общем, так и не выяснили, где же главный источник керосинового гриба. Его находят даже в губной помаде стюардесс и в косметическом креме, которым смазывают кожу лица. Было бы очень заманчиво, если бы колыбелью керосинового гриба оказалась морская вода. Тогда можно было бы рассчитывать, что гриб уничтожит нефтяную пленку, которая все шире растекается по лику океана. Однако если даже когда-нибудь такая возможность и представится, нужно предусмотреть последствия. Утилизация нефти, разлитой в море, — прямая выгода. Однако кто поручится, что при этом не станет выделяться как побочный продукт небезызвестный афлатоксин? Что случится с океаном тогда? Не нанесем ли ему еще больший вред?

Ржавчина

Пшеница в Америке еще в начале нынешнего века оставалась культурой рискованной. В иные годы удавалась неплохо. В другие наваливалась болезнь.

«Демон ржавчины поражал ферму за фермой и на свистящих крыльях западного ветра переносился из одной местности в другую. Ядовитые споры носились в воздухе, как серные пары, и щекотали ноздри».

Зерно становилось щуплым и мелким. Урожаи падали. По просторам бывшей прерии, по фермерским пашням мотался день за днем М. Карльтон, ученый ботаник, знаток пшеничного дела, борец с голодом. Везде, где росли плодовитые европейские сорта пшеницы, он заставал брошенные посевы, разорение и разбитые надежды. Ржавая пыль покрывала его одежду и обувь.

И только однажды в штате Канзас он набрел на поселение, которое начисто отличалось от того, к чему привык Карльтон за последние недели. Хозяева тут и не думали покидать насиженных мест. Они строили ладные дома. И недаром. На их полях не было ржавчины. Ботинки ученого впервые не имели ржавого налета.

В поселке жили русские духоборы. Совсем недавно, в конце прошлого века, они, гонимые царским правительством, переселились сюда из южных губерний России. Сеют пшеницу. Но не западную, мягкую. А твердую, из Крыма. Из сухих степей Тавриды. У этой пшеницы зерно такой прочности, что на первых порах мельники не брали на размол. Боялись за машины. И так же хорошо твердые пшеницы выдерживали натиск болезни.

Соблюдая истину, отмечу, что не только в Америке свирепствовал рыжеспорый гриб. В Европе тоже. В особенности во Франции. Из-за него французские землевладельцы насмерть перессорились с железнодорожниками. Те насадили вдоль полотна кусты барбариса для защиты от снежных заносов. Барбарис оказался вторым хозяином пшеничной ржавчины. Землевладельцы требовали вырубить кустарник. Железнодорожники упорствовали. Суд решил дело в пользу первых. Кусты ликвидировали. Однако паразит оказался так тонко приспособленным к внешнему миру, что обошелся без старого хозяина. Болезнь поутихла, но совсем поля не покинула.

Искореняли барбарис и в Америке. Рубили миллионами кустов. Помогло, но тоже не полностью. Ржавчина продолжала вспыхивать в отдельные годы. Но, прежде чем рассказать о причинах этой несуразицы, представим себе поточнее самого виновника пшеничных несчастий.

Ржавчинный гриб на пшенице выступает как бы в трех лицах. Есть три вида ржавчины пшеницы. Первый — бурая, второй — желтая, третий — линейная, стеблевая. Летние споры необходимые для скоростного перезаражения, располагаются у них по-разному. У бурой хаотично, беспорядочно по всему листу. У желтой — правильными рядочками. У линейной гриб поражает не лист, а соломину. Кирпично-красные кучки спор на стебле прочерчивают его сплошными линиями.

Теперь окинем взором Североамериканский континент. Пшеничное море разливается по нему от жаркой Мексики и Техаса на юге до самых северных границ США и Канады на севере. На юге летом жарко, и ржавчина погибает от такого пекла. На севере зима слишком сурова для гриба, и он тоже не выдерживает. Казалось бы, условий для вспышек болезни нет? На самом же деле как раз наоборот.

Весной в Канаде сеют яровую пшеницу. Она осталась бы здоровехонька, но с теплого юга дуют ветры. Они поднимают тучи ржавчинных спор, собирают их в облака и двигают на север. В Канаде идет споровый ливень. Если ветер попутный, инфекция заносится за тысячу миль. Осенью происходит обратное. За лето солнце выжгло всю ржавчину с полей. Простерилизовало поля. Но ветры с севера двигают тучи спор на юг. Инфекция вновь водворяется на юге. Массово и часто. В Европе распределение ветров иное, и такого обмена заразным началом, как в Америке, не происходит. Поэтому и барбарис там хоть и убирают, но не всегда и не везде. В Англии много оставляют барбарисовых кустов, и на пшенице это особенно не сказывается.

А в Индии в жизнь ржавчины вмешиваются горы. Равнины солнце летом прожигает как в Мексике. Ржавчине как будто бы несдобровать. Солнце добросовестно делает свое дело… А между тем и в Индии на равнинах ржавчина постоянный спутник пшеницы. Она спускается вместе с ветрами с высоких гор. Из центрального Непала на плодородные просторы междуречья Инда и Ганга. В горах прохладнее, и там ржавчина не погибает. Там всегда есть у нее резерв.

Итак, что же делать? Горы не уберешь. Ветры тоже. Выход один — выводить устойчивые сорта. В Америке занялись этим уже с начала века. Вывели. Казалось, что задача решена. Но вот грянул 1935 год. Ржавчина уничтожила посевы яровой пшеницы. Выяснилось, что за несколько лет у гриба выработалась особая раса, устойчивая к этим сортам. Ее назвали расой «56».

Тотчас же селекционеры принялись выводить еще более устойчивые сорта. И на этот раз им удалось. Радость, однако, оказалась преждевременной. В 1953 году гриб уничтожил и новые сорта, устойчивые к расе «56». Теперь он выступал в новом качестве. Новые легионы его именовались расой «15 В».

Селекционеры вновь начала с нуля. И вот в руках у них пшеничные шедевры. Они устойчивы к обеим расам. Но гриб снова приспосабливается. У него возникают еще более вирулентные расы… Без передышки идет соревнование между грибом и человеком. Кто кого? Вспомним М. Карльтона, защитника пшеницы в Америке, которого так удивили русские посевы в Канзасе. Твердые пшеницы русских духоборов ржавчина обходила стороной. Увы, злой рок настиг и эти сорта. Теперь они поражаются болезнью еще сильнее мягких пшениц.

А у нас в Предкавказье селекционеры вывели отличные, очень урожайные пшеницы «Аврору» и «Кавказ». С 1972 года их засеяли сразу на большой площади. И не случайно. Они обладали устойчивостью сразу ко всем трем видам ржавчины. Даже самая новая, самая приспособленная раса «77» не могла сокрушить «Кавказ». А в 1973 году у этой расы выработался новый, очень вирулентный биотип. «Аврора» и «Кавказ» заболели. Теперь и они срочно требуют ремонта.

Итак, что же делать? Грибы так наседают, что у селекционеров почти нет передышки. Сколько еще будет продолжаться эта бешеная гонка от болезней? И чем она кончится? Отбиваясь от каждой новой, новейшей и сверхновой расы, биологи мечтают о такой пшенице, которая имела бы устойчивость ко всем возможным расам сразу. Можно ли так сделать? Видимо, можно, но нужны новые идеи. Новый подход. Новые мысли.

А пока академик П. Лукьяненко предлагает такую стратегию защиты пшеничных полей. Первое — сеять больше разных сортов, чтобы не давать грибу сосредоточиться на одном сорте. Второе — уничтожать источник инфекции. Не только барбарис. Есть, и кроме него, немало растений, на которых селится ржавчина. В первую очередь злаки: пырей, мятлик, полевица, ежа. Мало ли их по лугам? Однако злаки — основа луга. Если их искоренить, как барбарис, луг распадется. Его не будет.

Пришлось взяться за злаки. Мнения о них были разные. Одни считали их виновниками инфекции. Другие отрицали. Миколог из Казахстана Ю. Зейналова поставила специальный опыт в урочище Медео возле Алма-Аты. Она посеяла пшеницу среди зарослей полевицы, мятлика и ежи сборной. Все эти злаки были заражены желтой ржавчиной. Заболеет ли пшеница, попав в такую компанию? Нет, не заболела. Но значит ли это, что ржавчина диких злаков для культурной пшеницы не опасна? Нет, не значит. Мятлик и полевица инфекции не передают. А родич пшеницы эгилопс передает. Значит, правы были и те и другие ученые. Злаки разные, ржавчина разная, условия разные.

Знаток пшеничной ржавчины профессор К. Степанов попытался представить себе, как происходит обмен инфекцией между культурной пшеницей и дикими злаками. То ли дикие травы служат убежищем для переживания неблагоприятного лета? То ли для зимовки? А может быть, летние споры могут зимовать под кустами, укрытыми снегом? На эти вопросы он не получил ответа. Слишком мало данных. Еще надо работать и работать!

Источником инфекции может быть и падалица. Она прорастает осенью. Всходы падалицы для ржавчины — идеальный субстрат. С падалицы ей легче перейти на поднимающиеся озимые. И вот тут нужно вспомнить о пернатых. Нередко на них сыплются обвинения, что расхищают с полей зерно. На самом же деле, когда проверят, оказывается, что собирают падалицу. Может быть, и не все, но многие. Если же создать этим собирателям режим наибольшего благоприятствования, то падалицы не будет, а значит, и инфекция ржавчины уменьшится?

Остается ответить на вопрос, который наверняка у вас возник: почему мир всполошился именно из-за ржавчины? Мало ли других болезней у хлебов? Тревога понятна. Ржавчина в короткие сроки способна уничтожить больше зерна, чем любая другая болезнь.

«В Северной Америке она иногда распространялась за несколько месяцев на площади свыше 8 миллионов гектаров пшеницы и уничтожала свыше четверти миллиарда бушелей зерна». За рубежом это подметили, и кое-кто уже подумывает, как бы использовать этот гриб для ведения биологической войны. Уже изучают способы накопления и хранения спор. Об этом сообщил недавно знаток ржавчины биолог Я. ван дер Планк.

Будем объективны. Вовсе не все ржавчинники столь опасны и всеразрушающи, как три вида на пшенице. Есть и такие, у которых можно поучиться. Некоторые, например, жесткую, жгучую крапиву превращают в сладкий и сочный десерт. Поселяются на стеблях. Обрабатывают их ферментами. И в том месте, где гриб поселился, ткани хозяина разрастаются, наполняются крахмалом и сахаром.

Нечто подобное происходит и с еловыми ветками, если на них закрепится ржавчинный гриб хризомикса Воронина. Концы ветвей — еловые лапки становятся сочными и сладкими, вполне съедобными. Хризомикса вызывает раздумья. Если с помощью ферментов грубая, твердая древесина превращается в лесное пирожное, то нельзя ли перенять этот способ у гриба? На вырубках еловых лапок остается великое множество. Сколько в них пропадает сахара и крахмала! Нет, ржавчинники еще нам пригодятся.

А теперь о вредных лесовиках. Некоторые ржавчинники нападают на сосну. В особенности на веймутову. Эту сосну за броскую внешность и быстрый рост вывезли из Северной Америки и лет сто назад начали культивировать в Европе. Привезли и в Россию. Росла вдвое быстрее обычной нашей сосны и не боялась морозов, потому что происходила из северо-восточных штатов США.

У нас особенно удачно использовал несравненные качества этого дерева профессор В. Докучаев, ботаник, географ и почвовед. После убийственной засухи 1891 года он создал особую экспедицию, которая сажала образцово-показательные лесные полосы в Каменной степи Воронежской губернии. Для полос потребовалась надежная хвойная порода. Обычная сосна не годилась. В узких полосах она слишком широко разрасталась в сучья. Зимой под навалом снега сучья трещали и обламывались. Гибкие ветви веймутовой сосны легко и свободно пружинили, сбрасывая снежный груз.

Сажали нарядную породу и в парках и имениях. И вот в самый разгар триумфального шествия американского дерева по Европе стали раздаваться тревожные сигналы. Сосна начала болеть. Виновник — ржавчинный гриб перидермиум. Сосна страдала даже у такого знатока лесного дела, как помещик И. Шатилов. Его имение в Моховом Орловской губернии славилось своими интересными опытами в лесном деле и сельском хозяйстве. У других же совсем малоопытных хозяев сосна росла здоровой.

Вскоре причину выяснили. Сосна болела там, где рядом росла смородина — второй хозяин перидермиума. Или родич смородины крыжовник. Приходилось выбирать: либо крыжовник, либо сосна. У Шатилова в Моховом причина была иная. Егери решили запасти шишек на случай, если сосна погибнет. Сбивали их палками. Поранили ветки. В местах поранения и заселился ржавчинник.

Конечно, страдает от рыжеспорового племени не только веймутова. И обычная сосна тоже. Во младенчестве. Но знак ржавчины остается на всю жизнь. Опять-таки страдает не везде, а только там, где по соседству имеется осина. Потому что для обычной сосны осина, что для веймутовой смородина. С осины весенней порою летят на молоденькие сосны споры гриба мелампсоры. Благодаря такому соседству нежный свежий побег сосны печально никнет к земле. Часто это бывает верхушка сосенки. Однако деревце редко засыхает, потому что гриб недолго гостит на сосне. К лету он снова удаляется на осину и устраивается уже капитально на ее листьях. Тогда на них появляются оранжевые пятнышки.

Несчастная сосенка болеет, а потом из спящих почек вырастает новый побег. Новая мутовка ветвей. Испорченная вершинка заменяется новой, но стволик уже искривлен. Он становится похож не то на вопросительный знак, не то на латинскую букву S. Если на следующий год гриб вернется, то появится еще одна буква S. И с течением времени сосна может превратиться в круглый, шаровидный куст.

Бывает, что закручивается не одна, а множество сосенок сразу. И лес тогда из них вырастает прямо-таки фантастический. Стволы похожи то на арфы, то на стулья, то на коленчатые валы от автомобиля, то на ступени лестницы. Чтобы такие случаи не повторялись, лесничие никогда не разводят питомники поблизости от осин. Отодвигают их метров на двести, чтобы не долетели с осины ржавчинные споры.

И вот тут возникает недоуменный вопрос. Почему именно на 200? Ведь споры ржавчины летят далеко. Пересекают континенты. Поднимаются выше гор. Проникают за тысячу километров. А тут какие-то двести метров! Вся хитрость здесь в том, что споры у ржавчинников разные. Их пять различных сортов. Больше, чем у любых других грибов. Далеко уносятся летние. Те, что вырастают оранжевыми подушечками на живых осиновых листьях. Летние сосну заразить не могут. Только осину. На сосну же должны попасть другие споры— весенние. Они появляются на сухих осиновых листьях, которые выходят из-под снега. Эти-то дальше 200 метров не летят.