Миссия иезуитов в Китае

Китайская монархия при маньчжурах продолжала оставаться могучим и централизованным организмом. Предполагалось, что император будет выполнять свои многотрудные административные обязанности день за днем, дабы не только править, но и управлять. Предполагалось, что любые государственные дела должны были проходить через него. Сын Неба на вершине китайской социальной пирамиды должен был исполнять больше, чем простые человеческие функции, управляя чиновниками, распределяя финансы и военные силы, занимаясь общественными работами и отправляя обряды.

Два результата вытекали из подобного восприятия монархии. Первый состоял в том, что в Пекине должен был поддерживаться устоявшийся и консервативный административный механизм, для того чтобы выполнять различные императорские функции. Второй заключался в том, что сам император должен был делать максимум возможного, чтобы справляться со своими ежедневными обязанностями и разбираться с династийными проблемами, не распространяя свою активность вне императорского двора. Непросто было императору воспринять влияния, приходившие из-за границы, хотя его реакция на них должна была стать образцом руководства, если китайское государство вообще собиралось хоть как-то реагировать. Поэтому действия императора и окружавшего его двора, помогавшего ему в исполнении обязанностей, имело первостепенную важность в отношениях Китая с Западом. И иезуиты совершенно четко представляли себе эти обстоятельства.

Когда завоеватели-маньчжуры впервые появились в Пекине в 1644 г., они нашли там иезуита Адама Шалля, занимавшегося составлением ряда трактатов по западным методам расчетов для изготовления календаря. Император Шуньчжи был разумным молодым человеком и упорно занимался китайским языком, чтобы разбираться в официальных бумагах. Несмотря на свою загруженность государственными делами, он находил время для того, чтобы интересоваться китайской литературой и театром. Он отличался также набожностью, и в подростковом возрасте подпал под влияние Адама Шалля, которого и назначил главой императорской Палаты Астрономии. Шалль послужил императорскому дому и в других областях, вылечив мать молодого императора от серьезной болезни. Шалля часто призывали во дворец для консультаций с его царственным компаньоном не только по вопросам этики и религии, но также по вопросам управления государством, и молодой император даже приобрел привычку называть миссионера «дедушкой» и посещать его церковь. Однако, к несчастью для миссионерского аспекта деятельности Шалля, он не довел свое влияние до обращения императора в христианство, и в течение последующих нескольких лет своей недолгой жизни император все больше поворачивался в сторону буддизма.

Как мы говорили, Шаллю было разрешено продолжать работу, и когда он вовремя и успешно приготовил календарь на новый 1645 год, его позиция главы императорской Палаты Астрономии была подтверждена. На протяжении последующих двухсот лет, с небольшим перерывом, эту Палату всегда возглавляли католические миссионеры. Не только первый маньчжурский император в Китае Шуньчжи (1644–1661) был в целом дружелюбно настроен по отношению к Шаллю и зачастую искал его совета. Его наследник император Канси (1661–1722 гг. пр.) был еще более склонен использовать труды иезуитов и достаточно широко это делал. Во время споров 1669 г., когда предсказания "геометров", касавшиеся астрономических феноменов, оказались правильными, он заинтересовался западной математикой. Впоследствии император изучал европейскую математику и другие научные дисциплины и всегда держал несколько иезуитов рядом с собой, чтобы получать от них информацию или услуги переводчиков. В 1689 г. он послал с посольством двоих иезуитов заключать договор с Россией в Нерчинске. По этому договору проводилась демаркация русско-китайской границы на северо-востоке, которая оставалась в силе вплоть до 40-х гг. XIX в. На протяжении более ста лет после 1689 г. западные миссионеры в Пекине служили переводчиками во всех случаях, когда русское или другое западное посольство прибывало туда. Канси также использовал отцов-иезуитов для обучения ряда молодых студентов математике, часовому мастерству и ремонту музыкальных шкатулок. В последние десять лет своего правления он попытался рационалистически разобраться в споре о ритуале, имевшем место между иезуитами и другими католическими орденами. Терпимость просвещенного правителя, однако, не простиралась столь широко, чтобы разрешить миссионерам работать по всей территории империи. Очевидно опасаясь, что за распространением прозелитизма в провинциях могут воспоследовать политические изменения, Канси ввел систему паспортов, чтобы разрешить лишь определенные миссии в Пекине и Макао. Этой же политики придерживались его последователи.

Император Юнчжэн (1723–1735 гг. пр.) не особо жаловал западных миссионеров, потому что некоторые из них приняли сторону его оппонентов в вопросе о наследовании трона. Он терпел лишь тех, которые имели официальные посты в Пекине, но депортировал многих других, работавших в провинциях. При императоре Цяньлуне (1736–1795 гг. пр.) европейских механиков по-прежнему все еще использовали для сборки и починки заводных и прочих механизмов, привозившихся из Европы, и несколько иезуитских миссионеров служили архитекторами зданий и пейзажных парков в итальянском стиле, которые входили в старый Летний дворец. Около 1747 г. Мишелем Бенуа (Michel Benoist) был построен в западном стиле фонтан, который стал ядром подобной по архитектуре группы зданий, спроектированных Кастильоне (Castiglione). Однако к последним годам правления Цяньлуна, когда в 1793 г. Пекин посетило английское посольство Лорда Макартнея, европейцы прекратили играть большую роль при Цинском дворе. Их долго тянувшаяся деятельность при дворе, волею судеб направленная более на технический аспект, чем на идеологический, никак не помогла маньчжурским правителям в правильном понимании Запада. Центр контактов передвинулся в Кантон.

До того времени миссионеров в Пекине обычно называли «людьми Западного Океана» (Сиян жэнь), что означало европейцев. Но по мере того, как китайско-европейские контакты и конфликты усилились в начале XIX в., исходный термин «варвары» (и), давно употреблявшийся по отношению к европейцам в Кантоне, вошел в более широкий обиход. В традиционном китайском обществе каждый человек имел определенное место и назначение. Ранние португальские авантюристы, после 1514 г. достигавшие границ Китая по морю, были, естественно, некитайцами по культуре, причем весьма склонными к пиратству и грабежам, и обращение "и" подходило им как в "старом греческом" смысле, означая «чужеземцев», так и в более позднем «варварском» смысле. Некитайцы Центральной Азии были неисчерпаемым поставщиком «варваров» с самого начала китайской истории. Ничего нового в идее появления назойливых чужеземцев на границах Китая не было. Португальцы и те, кто за ними последовали, были с легкостью ассимилированы традиционной конфуцианской схемой.

1. Фердинанд Вербист и император Канси

В то время, когда Байков и Ньюхоф были в Пекине, Адам Шалль был в большом фаворе при дворе китайского императора. В 1645 г. он был назначен главой комиссии по пересмотру календаря. Верное предсказание Шаллем затмения того года, с одной стороны, утвердило его высокую позицию, но, с другой — спровоцировало ответные неприятности. Как бы то ни было император Шуньчжи возвел предков Шалля в ранг благородных господ и даже пожертвовал императорскую табличку для старой церкви Риччи, Нань Тан (Южный храм). Просвещенные, но оборотистые отцы Буглио (Buglio) и Магалхэнс (Magalhaens) получили для других иезуитов разрешение обосноваться в китайских провинциях. На поверхности все шло благополучно.

Однако после смерти императора Шуньчжи в 1662 г. конфуцианцы, контролировавшие шесть правительственных палат, сплотились и воспользовались докладом, написанным одним китайским мусульманином за несколько лет до того, где указывалось, что иезуиты собирались ввести в Китай португальские войска. Буглио и его друзья написали опровержение. Однако представший перед либу престарелый и парализованный Шалль, которому было в ту пору 74 года, не смог ничего сказать в свое оправдание; апелляция Фердинанда Вербиста (по-китайски — Нань Хуайцзяня), нового иезуитского миссионера в Пекине, не смогла остановить волну ни антииезуитских, ни антизападных настроений.

Христианская религия была проклята как аморальная, призывающая к восстанию и вторжению в Китай. Шалль был приговорен к удавлению, что было довольно-таки обычным наказанием в Китае того времени. Иезуитская наука была объявлена ложной и некитайской по сути. Сам Вербист, который также содержался под стражей, не был обвинен ни в чем серьезном, так как он еще не находился в Китае, когда Шалль изменил календарь, и поэтому был отпущен, не подвергшись наказанию.

В этих обстоятельствах произошло то, что могло бы показаться вмешательством Божественного провидения: землетрясение 1665 г. повергло двор в панику и подвигло вдовствующую императрицу, всегда симпатизировавшую иезуитам, выговорить для Шалля амнистию. Абсолютно разбитый обстоятельствами процесса Шалль вернулся в свою церковь Нань Тан и на следующий год умер. В том же году воспоследовал императорский указ, повелевший всем иезуитам явиться в столицу, затем они были взяты под стражу, перемещены в Кантон и в результате высланы в Макао. Из 38 иезуитов, находившихся тогда в Китае, всего четырем было разрешено остаться в Пекине.

Однако времена менялись. Преемник Шуньчжи Канси был восьмилетним мальчиком, за которого в начале управляли регенты. Но уже в 1667 г., в возрасте 13 лет, он взял в свои руки управление империей. Он сумел отодвинуть регентов и при моральной поддержке двора начал править, в большой мере вдохновленный на это преследованием своего старого учителя Шалля, которое он пытался предотвратить. После устранения Шалля главой Бюро Астрономии в Пекине стал его старинный оппонент и противник иезуитов У Минсюань, китайский мусульманин. Этот весьма невежественный и традиционно настроенный человек был вселен в дом Шалля, наполненный научными приборами и инструментами и располагавший огромной библиотекой. В 1886 г. У Минсюань опубликовал календарь на следующий год. На Рождество копия календаря была передана Вербисту, который сразу же воспользовался случаем, чтобы написать Канси просьбу, распорядиться, чтобы У Минсюань подтвердил свои выкладки экспериментальным образом. Императорским указом Вербисту был дан месяц на обоснование его собственных положений.

Император Канси был большим покровителем искусств, поэтому во дворце были открыты студия и мастерские, где работали придворные художники, архитекторы и механики. Среди них находились и некоторые католические миссионеры, которые занимались живописью, гравировкой, ремонтом часов и других механических приборов. Все они также пользовались заботой императора. Канси был чрезвычайно заинтересован во многих научных вопросах, которые попали в сферу его внимания в то время, когда он, будучи еще мальчиком, только-только избавился от тирании своего регента Обоя. В описываемое время имелись серьезные противоречия в вопросах определения методов составления календаря: как мы писали, Шалль, который возглавлял императорское Бюро Астрономии, уже умер, окончательно выйдя из фавора вследствие атак придворных астрономов, почитавших эту синекуру своей собственностью.

Нельзя не оценить мужество Вербиста, принявшего этот вызов, потому что он прекрасно отдавал себе отчет в том, на сколь тонкий лед вступает. Его собственное письмо (написанное в январе 1669 г.) императору подтверждает это: «Фердинанд Вербист, Ваш слуга с дальнего Запада, обращается к Вам с почтением в ответ на ваше указание… и преподносит Вам эссе, составленное им в соответствии с Вашим приказом проверить и оценить календарь мусульманина У. \…\ Ваш слуга, вдали от родины и один в чужой стране, в благодарность за личный интерес, проявленный к нему императором, сконцентрировал все свои возможности и все желание… чтобы помочь Вам в Вашем желании дать Вашим народам календарь, точно соответствующий законам астрономии. \…\ Я нахожу, что календарь содержит существенные ошибки. Ваш слуга еще в детстве был обучен следовать дорогой правды. То, что он говорит, не является намерением кого-либо критиковать. Однако ввиду того, что император повелел ему удостоверить правильность календаря… он не смеет сделать ничего иного, кроме как заявить правду открыто и ясно, боясь иначе быть виноватым в недостатке искренности. Я с уважением предоставляю Вам эссе, содержащее мои наблюдения, и посылая Вам обратно также два тома календаря \Яна\ с тем, чтобы Вы могли посмотреть их сами. Я вверяю себя с уверенностью Вашему высочайшему соизволению»[125].

У Минсюань был смещен, и Вербист занял его место. Со времен Риччи в Пекине еще не было человека столь эрудированного, гибкого и морального, как Вербист. Именно во времена его длительной дружбы с Канси статус и судьбы иезуитской миссии снова поднялись на огромную высоту.

Фердинанд Вербист был фламандцем по рождению и происходил из маленького городка на западной границе Бельгии[126]. Он учился в Куртрэ и в Брюгге и занимался философией в университете Лувэня. В возрасте 18 лет он стал новицием, позже изучал теологию в Риме. Будучи молодым человеком, он дважды путешествовал из Бельгии на Иберийский полуостров, намереваясь отправиться миссионером в Америку. Однако в конце концов он предпринял опасное путешествие морем в Макао, а оттуда — в Пекин. Оказавшись там в 1660 г., когда ему было 37 лет, он более никогда не покидал китайской столицы.

Нельзя было предположить худшего времени для того, чтобы прибыть в Пекин. Он обосновался там, когда умер Шуньчжи и его заменил совет регентов — противников иезуитов, которые в 1644 г. бросили Шалля, Буглио, Магалхэнса и Вербиста в тюрьму, закованными в цепи. Как было уже сказано, их участь облегчило лишь землетрясение, но Вербист отказался принять свободу до тех пор, пока не отпустили и Шалля. Даже после того, как молодой Канси взял в свои руки бразды правления, жизнь отцов-иезуитов оставалась трудной. Даже относясь к иезуитам с одобрением, Канси сохранял в отношении них определенные подозрения. Не будучи в состоянии представить себе, как целая группа зрелых мужчин может сохранять целибат и столь явно обходиться без какой-либо личной жизни, он заподозрил худшее. Он послал «молодого, хорошо сложенного маньчжура» жить в их доме под предлогом изучения философии, но на самом деле, как деликатно сформулировал иезуитский автор Ле Комт, «разузнать наиболее секретные подробности о них и для того, чтобы он сам, как могло случиться, послужил предметом скандала»[127]. Красивый маньчжур оставался в доме иезуитов в течение года, докладывая каждую мелочь о том, что там происходило, и в особенности о том, что касалось лично его. По истечении этого срока он остался убежденным в абсолютной чистоте намерений святых отцов. Ле Комт цитирует императора, который сказал, что «эти люди не учат нас ничему из того, чего они не делали бы сами, и они также целомудренны, каковыми кажутся с виду»[128]. Неясные подозрения выветрились из мозга императора, а его уважение к европейцам возросло. Постепенно шел процесс превращения Фердинанда Вербиста в друга (даже доверенное лицо) императора. Вероятно, в лице этого человека, который был старше императора на 31 год, Канси обрел кого-то вроде отца.

В своей «Astronomia Perpetua», одной из более чем сорока книг, написанных или переведенных в Китае, Вербист говорит: «Я обычно отправлялся во дворец на рассвете и не выходил оттуда до трех или четырех часов дня, и всё это время я оставался наедине с императором, читая и объясняя. Очень часто он оставлял меня обедать и угощал меня самыми изысканными блюдами, подаваемыми на золотом блюде. Чтобы оценить сполна эти знаки дружбы, оказываемые мне императором, европеец должен помнить, что к монарху относятся как к божеству и его едва ли кто-либо когда-либо видит, особенно из иностранцев. Те, кто приезжают из наиболее отдаленных стран, например послы, считают, что им повезло, если они более чем один раз бывают допущены на частную аудиенцию, и даже в таких случаях они видят императора лишь на значительном удалении. \…\ Министры и даже его ближайшие родственники появляются перед ним в молчании и с выражением наиболее глубокого уважения, и когда они имеют возможность говорить с ним, они всегда преклоняют колени»[129].

Вербист достиг своего исключительного положения при дворе с помощью науки, в которой иезуитам не было равных в Китае.

При Канси иезуиты еще не знали, что именно занятиям прикладной наукой суждено будет стать единственным их предназначением при маньчжурском дворе. Еще вместе с Шаллем Вербист отливал пушки для маньчжур, дабы они могли использовать их против минских властей. По иронии судьбы, Шаллю приходилось отливать их еще для Минов, чтобы обратить пушки против маньчжур. Позже Вербист отлил их еще больше. Именно это оружейное производство более, чем какие-либо другие занятия Вербиста, поразило воображение китайцев. Уже в 1901 г., когда трону был послан доклад об изучении западных технологий, его авторы замечали: «Император Канси использовал человека с Запада, Нань Хуайяня \Вербиста\, для отливки пушек рыжих варваров, и до сих пор на этих пушках \отлитых по технологии Вербиста\ начертано имя Нань Хуайяня»[130]. Сам же Вербист на известных лишь ему основаниях гравировал на своих пушках имена христианских святых. Канси отблагодарил его за эти труды, отдав персональный визит в дом иезуитов, и в другой раз — публично сняв собственную отороченную соболями мантию и одеяние, вышитое золотыми драконами, и подарив эти вещи Вербисту. Однако в Европе Вербиста жесточайшим образом критиковали за то, что он занимается производством оружия. Обвинения были сняты с него лишь решением Папы Иннокентия XI.

На протяжении всей своей жизни Вербист всегда находился в отличных отношениях с императором. В качестве советника и переводчика он на полуофициальных началах помогал Канси каждый раз, когда с Запада прибывало очередное посольство в Пекин. В качестве весьма высокого по рангу сановника (имевшего второй из девяти высоких рангов), вначале как глава Бюро Астрономии, а позже еще и как заместитель главы Палаты Общественных работ, он владел информацией обо всем спектре мнений, пересекающихся течениях и интригах, которые окружали трон и имели место в среде государственных советников и в палатах. Никогда до него или после не было влияние иезуитов в Китае настолько глубоким. Как замечает Найджел Камерон, «это явилось результатом союза между блестящим императором и блестящим иезуитом»[131]. Отношения между Китаем и Западом еще не знали такого рода взаимодействий.

Дни Вербиста были полностью заняты государственными делами. Целый ряд книг на научные темы, о морали, о христианстве, как оригинальных, так и в переводе на китайский и маньчжурский языки, выходит из-под его пера. Именно он переоборудовал обсерваторию на восточной стене Пекина, оставив ее в том состоянии, в каком она существовала до середины XX в., ему принадлежало большинство инструментов, которыми он заменил старые приборы времен династии Юань, назвав их, с присущим ему тактом, продуктом «более грубой музы». Именно он ввел в употребление в Китае термометр и использование силы пара, до которой сами китайцы к тому времени не додумались. Он встроил в небольшую повозку, а позже и в лодку, механизм, который выталкивал пар. Эта струя пара попадала на лопасти колеса, которое, в свою очередь, двигало колеса повозки (или лопасти лодки). Эта примитивная турбина была построена в соответствии с идеей, не принадлежавшей Вербисту, так как была описана в 1629 г. Джиованни Бранка (Giovanni Branca). Однако и этому изобретению, подобно целому ряду других, было суждено стать лишь игрушкой в длинной череде других механических игрушек, похороненных в императорском дворце. При том изобилии человеческих ресурсов, которыми располагал Китай, применение силы пара было не столь актуально.

Но, конечно же, не только придворные хлопоты и механические упражнения занимали дни Фердинанда Вербиста. Вместе со своими братьями-священниками он не оставлял попыток распространить христианство и обратить в него императора и придворных. Не стоит и говорить, что подобная смена мировоззрения могла была быть расценена как прямая заявка на потерю действующим императором Небесного Мандата на правление, что, безусловно, было недопустимо. Иезуиты не могли этого не понимать.

Помимо этой фундаментальной предпосылки, были и другие, более специфические. Среди них не последнее место занимали, во-первых, полигамия и институт наложниц и, во-вторых, непростой вопрос о китайских ритуалах. Освященная веками традиция иметь жену и столько наложниц, сколько мог себе позволить благородный господин, зачастую была последним камнем преткновения для почти готового принять христианство человека. Вопрос же о китайских ритуалах (он будет рассмотрен несколько позже), кодифицированный конфуцианской традицией, имел глубочайшие корни в душе каждого китайца. Как мы уже видели, Риччи рассматривал ритуалы как светское отправление, воздаяние должного и соблюдение почестей по отношению к предкам каждого человека и к великим людям вообще. В своей позиции он основывался на сочинениях самого Конфуция. Он приходил к выводу, что конфуцианство, включая ритуалы, не было препятствием для принятия христианства. В целом наиболее преуспевающие в своей работе иезуиты соглашались, что ритуалы не должны быть помехой для обращения в христианство, и более того, верили, что привычные ритуалы и практики облегчат вход обращенного в новую религию.

Однако противоположный взгляд на вещи также набирал силу как среди других католических миссионеров в Китае, так и в высоких кругах Римской церкви. В соответствии с этим взглядом ритуалы должны были быть осуждены как базовое заблуждение, предрассудок и идолопоклонничество, которые не мог практиковать ни один христианин. Именно этот взгляд, которому вскоре было суждено получить одобрение Папы, со всеми прямыми последствиями и открытые споры на эту тему, которые имели место между самими миссионерами, оказались одним из самых непреодолимых препятствий на пути христианизации Китая (если говорить о тех ошибках, которые сделали миссионеры, а не о принципиальной возможности распространения учения).

Однако в рассматриваемое нами время угрозы существованию миссии еще не было, и иезуиты находили основания для оптимизма. На протяжении жизни Вербиста, хотя императорские указы, запрещающие проповедь христианства оставались в силе, его личное влияние было по-прежнему столь велико, что губернаторы провинций и наместники не смели противодействовать христианским проповедникам. Высланным миссионерам было разрешено вернуться в Китай.

Годы шли, и союз Вербиста с императором не нарушался. В 1682 г., когда императору было 28 лет, а Вербисту — 59, и годом позже Канси брал иезуита с собой на охоту в маньчжурские степи своих предков. Целью этих поездок была в основном личная проверка того, что происходит на отдалении от столицы, «подтянуть» командующих армиями и людей, которые изначально были боевыми офицерами, а ныне, став придворными и администраторами в самой блестящей и богатой столице мира, постепенно теряли форму. Вербист путешествовал с тестем императора, жил в его шатре и возил с собой свои научные и астрономические инструменты, вполне полно экипированный для того, чтобы записывать «расположение небес, высоту полюса над горизонтом, магнитире склонение каждой страны… высоту гор и удаленность точек»[132]. Путешествовал Вербист на лошадях императора и принадлежал к ближайшему его окружению. Император взял с собой своего старшего сына, молодого десятилетнего принца… наследника империи… \…\ Все могущественные люди двора и наиболее значительные сановники всех степеней в сопровождении многочисленной челяди и в великолепных экипажах составляли процессию… численностью более семидесяти тысяч человек»[133].

Вербист с воодушевлением описывает это. передвижение многих тысяч человек — через горы и реки по мостам, которые перебрасывались инженерами, ехавшими в голове процессии, то, как они вставали лагерем, привозя с собой не только багажные обозы, содержавшие запас провизии на три месяца пути, но и тысячи запасных лошадей и любую мыслимую вещь, которая могла понадобиться в длинном путешествии. На всем пути следования императорского обоза жители деревень и городов подметали и приводили в порядок улицы. «Христиане не столь внимательны, чтобы подмести улицы… через которые должен проехать Его Святейшество, как эти неверные, которые расчищают пути для своих властителей… А император едва ли даже и придерживался этого пути, проводя свое время, по большей части, охотясь… Обычно он продвигался в голове этой… армии… Когда он подъезжал к императрицам, он держался сбоку \подготовленной дороги\, потому что огромное количество лошадей, следовавших за ним, могли испортить ее… И несмотря на то, что огромное количество людей, лошадей и толп держалось достаточно далеко от императорской трассы, все же они поднимали такую страшную пыль, что казалось, мы путешествуем в туче и нужно большое напряжение, чтобы опознать тех, кто находятся в пятнадцати-двадцати шагах перед нами»[134].

Вербисту понравилась императорская охота. Спустя много месяцев охотники вернулись в Пекин. В конце второго путешествия Вербист приводит свое мнение об императоре: «С великолепной справедливостью он наказывает великих так же, как малых, он лишает их мест и званий, всегда соотнося наказание с тяжестью совершенного преступления. Он сам занимается делами, которыми должен заниматься императорский совет».

В 1688 г. в возрасте 65 лет Фердинанд Вербист умер в Пекине. Церемония его похорон по повелению императора носила государственный характер, и на ней присутствовали некоторые наиболее важные люди и сановники страны[135]. Вербиста положили рядом с Риччи на той же земле, что была предоставлена миссии Минским императором Ваньли, имя его было в почете и долго помнилось, государственные дела, за которые он отвечал, находились в хорошем состоянии, а его братья-проповедники надеялись на продолжение благосклонности императора.

Вербист, как Риччи до него, оставил свою работу в надлежащем порядке. И даже в лучшем порядке, чем он предполагал, потому что через несколько дней после его смерти в Пекин прибыло несколько новых иезуитов (о чем он, подобно Риччи в свое время, тоже просил), среди которых был выдающийся отец Жербийон (Gerbillon). Вновь прибывшему предстояло занять позицию Вербиста: стать другом Канси и продолжить дело иезуитов во всем остальном. Нет никакого сомнения в том, что та жизнь и те взаимоотношения, которые были у Вербиста с императором, проложили дорогу Жербийону, Рипе (Ripa) Аттирэ (Attiret) и многим другим. Именно их деятельность и привела к изданию эдикта о веротерпимости в 1692 г.: «Мы серьезно рассмотрели вопрос о европейцах… Живя среди нас, они отплатили нам за нашу высокую их оценку и благодарность огромной службой, которую сослужили нам на гражданском поприще и в войнах, своим усердием в сочинении полезных и интересных книг, своей уживчивостью и своим искренним желанием общего блага… Европейцы очень спокойны, они не вызывают возмущений в провинциях, они никому не приносят вреда… и их доктрина не имеет ничего общего с какими бы то ни было ложными сектами в империи, нет в ней и никаких тенденций к подстрекательству. А так как мы не противимся тому, чтобы ламы в Татарии или бонзы в Китае строили свои храмы… еще меньше можем мы запрещать этим европейцам, которые учат только хорошим законам, также иметь свои церкви и публично проповедовать в них свою религию»[136].

Итак, Фердинанд Вербист явился одним из наиболее влиятельных европейцев, когда-либо подвизавшихся при дворе и в ученой среде Китая. Он расширил и укрепил основы, заложенные Риччи, и построил на них сколь возможно крепкое здание церкви. Деятельность Вербиста открыла эпоху влияния иезуитов и европейцев в Китае, которая продлилась около ста лет. Однако существовала и другая ипостась Вербиста, которую мы можем увидеть глазами русского.

2. Вербист и Спафарий

Хорошо известно, что русское посольство 1675 г. под предводительством Николая Гавриловича Спафария было достаточно напряженно встречено в Пекине. Проблемы между Китаем и Россией, возникшие еще во времена Байкова, ничуть не отошли в прошлое ко времени приезда посольства Спафария. Более того, в то же самое время маньчжурское правительство было вынуждено разбираться со своим собственным восставшим Югом. Иезуиты были плотно заняты в постройке оружейного завода, и их пушки португальского образца сразу же отправлялись на один или несколько фронтов. Эта ситуация в основе своей была известна Спафарию, а то, чего он не знал, вскоре сказали ему иезуиты. По сравнению с позицией маньчжурского двора, позиция Спафария была сильной, отсюда и происходила нервозность встречи.

На практике эта напряженность выразилась в том, что сановники Либу не давали послу возможности вручить документы, среди которых было письмо от русского царя Алексея Михайловича. Более тридцати раз Спафарий был вынужден начинать разговор о том, что должен передать бумаги лично, и каждый раз ему отказывали, ссылаясь на нерушимость традиции, запрещавшей личный контакт иностранцев с императором. В конце концов сановники Либу вернулись к Спафарию с Фердинандом Вербистом и руководителем Либу. Вербист был облачен в маньчжурское платье и говорил по-латыни. Посол поблагодарил сановников за то, что они привели иезуита. С тех пор весь перевод осуществлялся Вербистом.

Теперь уже были подробно рассмотрены вопросы о спорных территориях в Сибири, сопровождавшиеся тщательной аргументацией с обеих сторон. Спафария снова заверили, что были предприняты специальные меры для того, чтобы получить послание царя в наиболее необычной манере, возможной для Палаты, что предлагавшаяся ему процедура разительно отличалась от проводившейся церемонии вручения императору документов любыми другими руководителями государств.

В результате договаривающиеся стороны сошлись на том, что Вербист перепишет под диктовку Спафария содержание письма царя и передаст доклад сановникам. Беседы русского посла и иезуита проходили под присмотром личного фаворита самого императора, который должен был убедиться в том, что они понимают друг друга.

Интересно, что Вербист был откровенен со Спафарием и сказал ему, что китайцы — варвары, которые с недостаточной почтительностью относятся к послам и обращаются с ними так, как хозяин со слугой. Он упомянул и о других примерах унизительного обращения и заставил посла поклясться на святой иконе не рассказывать никому о том, что рассказал ему, и не писать об этом до тех пор, пока Спафарий не покинет Китай.

С первого взгляда трудно поверить в то, что Вербист, друг и близкий Канси человек, мог сказать все это настолько серьезно. Однако на следующий день, когда официально было заявлено, что консультации с императором по вопросам Спафария еще не были проведены, Вербист снова подтвердил свое расположение и доверие к русскому послу тем, что поведал ему правду — император уже все знал и отдал повеление искать в древних книгах прецедент, что временно тормозилось сановниками.

Около двадцати раз в течение последующих недель Вербист пользовался возможностью поговорить со Спафарием на непонятной китайцам латыни. Позже он добавил к этим откровениям и другие. Спафарий пожаловался, что он сам и его свита практически находились в заключении во дворце "Четырех варваров". Маньчжурский сановник пообещал поговорить об этом со своими руководителями. Вербист снова притворился, что читает какой-то документ, и потом сказал послу, что маньчжуры придерживают решение вопроса в надежде, что посольство уедет. Вербист прояснил, что император конфиденциально спрашивал его о Спафарии и о переговорах и склонялся к тому, чтобы принять его, однако, будучи еще довольно-таки молодым человеком (Канси было чуть больше 21 года), попал под влияние сановников. Иезуит добавил, что император склоняется к добру, но вот его министры упрямы и горды.

Вербист держал Спафария в курсе развития событий, касавшихся разработки церемонии вручения царских грамот. В конце концов процедура были измышлена — Спафария допускали к императору, которому передавались документы через посредников, в то время как император был скрыт от посторонних глаз экраном. Вечная для русских посланников проблема коутоу снова задерживала принятие окончательного решения. Спафарий отказывался даже обсуждать идею коутоу до тех пор, пока не получит гарантию того, что посланию его царя воздается должный почет. Он не хотел и вручать подарки раньше письма, подчеркивая, что отвергает попытку относиться к ним как к дани. Придя к некоему компромиссу, от Спафария добились согласия сделать коутоу.

То, как прошла церемония, было неким триумфом Спафария, так как китайский двор был вынужден принять его письма и подарки с основательной демонстрацией почтительности.

Проблемы не закончились с первым визитом. Посольству предстояло добиться решения еще нескольких вопросов. Интересно, что Спафарий пытался через Вербиста подкупить некоторых китайских чиновников, чтобы повлиять на развитие событий в отношении своей миссии. Вербист лично брал от него подношения для того, чтобы передать их адресатам.

Аудиенция с императором состоялась, и Спафарий сделал коутоу, однако не совсем так, как того хотелось бы придворным.

За оставшееся до отъезда посольства время Вербист дал Спафарию весьма детальное описание военных и финансовых проблем, стоявших перед маньчжурским правительством в Китае. В передаче этих сведений Вербисту ассистировали иезуиты Буглио и Магалхэнс, словно всегда готовые к интригам против маньчжурского правительства в Китае. Казалось, сами иезуиты были поражены мощью и размерами того государства, которое представлял Спафарий. Они дали понять, что им было жаль, что столь великий монарх, как русский царь, отправил это посольство к маньчжурам, потому что последние были варварами, не знавшими, как воздавать почести там, где это было необходимо. Именно поэтому голландцы и португальцы, не единожды попробовав послать посольства ко двору цинских императоров, более таких попыток не предпринимали. Они желали бы, чтобы царь когда-нибудь послал в Китай войска, чтобы наглядно продемонстрировать разницу между собой и маньчжурами.

В своем «Статейном списке» Спафарий говорит, что в ответ на икону, которую Вербист попросил у него для пекинской церкви, иезуит (взяв с посла клятву не выпускать из своих рук эту информацию) рассказал ему, что император собирался при определенном развитии событий пойти на Россию войной, а также был намерен захватить крепости Албазин и Нерчинск, потому что маньчжуры знали, что гарнизоны указанных крепостей невелики, а Москва далеко. Планы маньчжурского правительства, однако, откладывались до тех пор, пока на подступах к крепостям не была сконцентрирована достаточная военная сила. Иезуиты советовали, в случае если русские не собирались отдавать пленных, о которых шла речь на переговорах, без промедления посылать войска для защиты своих фортов — сами маньчжуры удивлялись тому, как русские не боялись держать столь малые гарнизоны в такой опасной близости от Цинских границ. Иезуиты уверяли, что готовы служить царю так же, как они служат Богу, потому что особой любви к маньчжурам, в отличие от китайцев, они не испытывали.

Несмотря на советы иезуитов и исходившую от них информацию, русские не стали действовать и в 1689 г. потеряли Амур. Многие исследователи полагают, однако, что своими действиями Вербист полностью предавал Канси. Может быть, нежно любя Канси, почти как собственного сына, Вербист тем не менее ратовал за установление в Китае не иноземной, а истинно китайской династии.

Спафарий пробыл в Пекине еще более трех месяцев, до начала сентября, все же добившись более или менее частной аудиенции у императора, переводчиком на которой был, конечно же, Вербист. Однако вследствие того, что император отказался писать русскому царю ответ по той форме, на которой настаивал Вербист, послание русского царя так и осталось без ответа.

Вербист даже помог Спафарию купить большой рубин, который тот очень долго хотел приобрести. Посольство отправилось назад, не вполне удовлетворенное ни дарами, переданными царю, ни результатами своего пребывания. Хотя в тот момент Китай и Россия не пришли к удовлетворяющему обе державы решению сибирских вопросов, он все же был четырнадцатью годами позже урегулирован в Нерчинском договоре, заключенном при том же императоре Канси. В переговорах принимал участие преемник Вербиста отец Жербийон. Это был первый договор, когда-либо подписанный между Китаем и западным государством, каковым все же являлась Россия. Договор был вполне равноправным, и в нем была видна рука мудрого Канси, которого Вербист и его соратники так и не смогли всерьез поссорить с Россией.

История с посольством Спафария отчасти объясняет то вечное недоверие, которое испытывали маньчжуры к иезуитам и к христианским миссионерам вообще. И если их мотивы еще можно было объяснить с точки зрения политики, то с точки зрения целей их миссии в Китае они, конечно же, были более иезуитскими, чем христианскими.