Митра

ДВОЙНАЯ ЖИЗНЬ

С того дня, когда да вернулся Генрих, для Августа и Кристины наступили тяжелые времена. Шли дни, недели, а они вели двойную жизнь, полную страха и нервного напряжения. Ежедневно, иногда через день, они приходили в комнату сына. Когда Кристина находилась в подвале, Август сторожил наверху. Пока на них никто не обращал внимания: ни служанки, ни кто-либо еще и не догадывались, что произошло. Только поведение собаки беспокоило Кристину. Она заметила, что пес все чаще крутится у входа в подвал. Однажды она заметила, что собака обнюхивает корзину с продуктами и одеждой, приготовленную для Генриха. Кристина испугалась. С каждым днем она становилась все более нервной. Любой взгляд или замечание домашних, особенно Ганса Бахмана, приводили ее в ужас.

Однажды Август в очередной раз вернулся из города. Кристина вскочила ему навстречу.

— Я купил краски и полотно. Он должен чем-нибудь заниматься, — сказал Август.

— Надо подумать о собаке.

— А что случилось?

— Тебе не кажется, что она часто крутится у входа в подвал и это может нас выдать? Только что она обнюхивала корзину с вещами для Генриха.

— Не преувеличивай. Ты хочешь сейчас к нему пойти?

— Сейчас дома никого нет. Маргит вернется через два часа, Ганс и Марта тоже ушли. Меня беспокоит, что у Генриха до сих пор высокая температура и этот противный сухой кашель. Иногда я думаю, что хорошо, что он болен. Потому что, выздоровев, он постарается любой ценой отсюда выбраться. Одна только мысль об этом пугает меня…

— А зачем ему выходить? — прервал ее Август. — Ведь он должен понимать, в каком положении находится. Помнишь, он говорил когда-то, что Ширин возила его в пустыню. Генрих хотел там рисовать портреты кочевников. Сейчас Ширин нет, но он утверждает, что там, в пустыне, вдали от всего, он мог бы жить спокойно. Что ты об этом думаешь?

Кристина страдальчески посмотрела на мужа.

— Неужели ты хочешь все потерять, и всю свою любимую нефть тоже? — сказала она. — А я тем временем получу инфаркт или сойду с ума, а?

— Не понимаю, — ответил сбитый с толку Август.

— А что тут понимать? Мы имеем дело с врагом. Разве ты не знаешь, что хочет сделать твой сын? Он наверняка захочет заняться антивоенной деятельностью. И это в стране, имеющей, как говорит Ганс, ключевое значение для судеб войны, которую мы ведем. А ты хочешь его выпустить!

— Но он же не сумасшедший? Ты думаешь, что это возможно?

— Да. Он действительно ошалел. И даже не скрывает, что хочет использовать любую возможность, чтобы выступать против войны. Недавно он пытался просвещать меня. Ты знаешь, какие апокалипсические картины он пишет? Хорошо, что этого никто никогда не увидит.

— Так какого же черта он сюда приехал? Не мог, что ли, остаться в Европе и заниматься там своей пропагандой?

— И тогда бы весь мир знал, что сын Витгенштейнов — дезертир и выступает против фюрера. Здесь он по крайней мере под нашим контролем. Иди посмотри, могу ли я уже выйти.

— А Наргис? — спросил Август.

— Я послала ее на почту. Она вернется не раньше чем через два часа.

Они посмотрели на часы и назначили время, когда Кристина должна вернуться из укрытия. Август выглянул во двор, чтобы проверить, нет ли там кого. Потом дал знак жене, она взяла корзинку и исчезла.

Август вернулся в комнату и стал ждать условленного часа, чтобы подстраховать возвращение Кристины. Внезапно он услышал шум автомобильного мотора — это вернулся Бахман. «Черт побери, не мог он вернуться немного позднее», — расстроился Август. Больше всего он боялся именно Бахмана. Август вышел в коридор. Появился Ганс с бутылкой вина и двумя бокалами.

— Приветствую вас, барон. Сердечно приглашаю к нам. У нас в гостях несколько человек, от которых могут зависеть судьбы Востока. И вино у нас превосходное, из нашей Франции. Но сначала я хотел бы выпить с вами.

— Нет, нет, благодарю, — сказал Август и с испугом увидел через окно, что рядом с входом крутится собака.

— Не стесняйтесь. Выпьем за наше господство в Европе, а потом на Востоке, — сказал Бахман, наполняя бокалы. Август выпил и украдкой взглянул на часы. Было самое время идти за Кристиной.

— Мне кажется, что это было вчера, — продолжал Ганс, — я беседовал с вами, барон, о стакане воды, который издалека выглядит пустым. Вы помните? Нам не хватало только нескольких капель. Мы размножили эти капли так же, как Христос разделил хлеб. И оделили всех. Прессу, парламент, армию вместе с самим шахом. Теперь мы уже везде. А вскоре исполнится и ваша мечта. Эту воду мы заменим на нефть. Разве это не прекрасно?

Слушая Бахмана, Август нервно поглядывал в окно, с беспокойством наблюдая за крутившейся по двору собакой.

— Это настоящее чудо, — продолжал Ганс. — Вы знаете, я не могу только понять, почему такая прекрасная идея все равно сталкивается с сопротивлением. Так же, как и у Христа, у нас есть люди, которые в нас не верят. Например, доктор Иоахим. Вроде бы просвещенный человек, а ведет себя так, словно вообще не замечает наших успехов. Австрия, Чехословакия, Голландия, Бельгия, Польша, теперь Франция. Но есть и еще более опасные люди. Они занимаются враждебной нам пропагандой. Среди ваших клиентов случайно не появлялся некий Альберт Шульц? Мы ищем человека, который, прибыв в Иран, из Хорамшаха приехал в Шираз.

Слушая Бахмана, Август побледнел, но через минуту взял себя в руки и чужим голосом ответил:

— Нет, я не сталкивался с таким человеком.

— Если он появится на вашем предприятии, прошу мне немедленно сообщить. Я непременно должен схватить его, должен! — выразительно произнес Бахман и предложил Августу перейти в пещеру. Когда они оказались в саду, Август подозвал собаку, обласкал ее, стараясь все время держать ее при себе.

— А вы знаете, — говорил Бахман, — ваша племянница начала играть роль детектива. Садовник говорил мне, что она расспрашивала о несчастном случае, произошедшем с ее отцом. Я сам случайно слышал обрывок их беседы. Мне это не нравится.

— Я думаю, что ею руководило простое любопытство.

— Я завидую вашему душевному спокойствию, но все-таки прошу помнить, что вода в нашем стакане до тех пор невидима, пока кто-то чужой не качнет стакан. А это может повредить не только мне. Ну что ж, мы ждем вас, барон, — сказал Ганс и пошел в свою комнату.

Август подозвал собаку, запер ее в комнате и вышел в сад. С минуту он прогуливался неподалеку от укрытия, потом выразительно покашлял. Кристина вышла из подвала, и они вернулись в дом. Здесь изнервничавшаяся Кристина дала волю своему раздражению.

— Почему мне пришлось так долго ждать? У Генриха еще высокая температура, но, странное дело, он в хорошем настроении. Во всяком случае, значительно лучшем, чем мы. Говорит, что удрал из ада и все, что имеет сейчас, чудесно. О господи, сколько немецких сынов гибнет на фронте за родину, а он, именно он, должен был дезертировать! Не понимаю зачем. Он никогда не был трусом. С детства не знал, что такое страх. Он любил риск! Почему ты молчишь? О чем ты думаешь?

— Ганс говорил об Альберте Шульце.

— Ганс? Что он сказал?

— «Он попадет в мои руки», — сказал он. Ты же знаешь, что Бахман — человек исключительно упорный и жестокий.

— Но откуда он узнал?

— Ты помнишь, Кристина, Генрих говорил о том, что у него произошло с водителем грузовика? Ведь он оставил в машине свою сумку.

— Но ведь это не имеет значения. Они такими мелочами разве занимаются?

— Тот водитель перевозил оружие. Ты это называешь мелочами? Как ты думаешь, Ганс встречался с этим водителем?

— Не обязательно. Говорить мог кто-то другой, но эта информация каким-то образом попала к Гансу. Ведь известно, что Альберт Шульц вышел из машины в Ширазе…

Кристина потянулась за сигаретой, но не могла сдержать дрожи в руках. Август подал ей огонь.

— Успокойся, — сказал он. — Ведь все знают, что Генриха нет в живых. Мы получили телеграмму командования, что он погиб. Они ищут Альберта Шульца среди наших специалистов, направленных в Иран. Но в самом деле, следует как можно быстрее подумать о паспорте. Только как это сделать?

— Я не могу всем заниматься. Я и прачка, и кухарка, и медсестра. Я вообще все. Теперь ты поработай головой.

— Это не так просто. Он же не может воспользоваться иранским паспортом, с его-то лицом и знанием языка.

— А может быть, Маргит нам поможет? Что ты об этом думаешь?

— Маргит? А ты знаешь, что только что Ганс Бахман сказал мне, что она по собственной инициативе ведет следствие по делу Карла?

— О господи! Только этого нам не хватало!

Ежедневно в одно и то же время дочь барона навещала отца. В тот день она приехала из больницы чуть-чуть пораньше и сразу направилась в комнату, где лежал Карл. Но она была пуста. Забеспокоившись, Маргит выглянула в окно и увидела собравшихся во дворе больных. В центре двора стояла инвалидная коляска, на которой сидел ее отец. Около него крутился один из больных, загримированный под Гитлера. Рядом стояла группа, изображающая музыкантов. Вместо инструментов у них в руках были какие-то странные железки, крышки от кастрюль и трубки, изображающие духовые инструменты. Перед ними в две шеренги выстроились другие пациенты и по сигналу начали маршировать перед «фюрером» и коляской барона. Проходя мимо них, они поднимали вверх похожие на дротики палки. К концу каждой из них прикреплены были изображения противников третьего рейха. Создавалось впечатление, что головы врагов Гитлера насажены на концы копий.

Маргит онемела. Она не верила собственным глазам. «Что они выделывают с моим отцом!» — подумала она и бросилась в сторону выхода на больничный двор. Однако ее задержал появившийся в коридоре санитар.

— Очень прошу вас, не ходите туда, — сказал он.

— Что это за идиотский маскарад?

— Не ходите туда, прошу вас. Вы можете доставить неприятности себе и отцу.

— Но почему, черт побери?

— Прошу вас успокоиться, это… — Он заколебался. — Наш ординатор стал проводить такие реабилитационные занятия. Упражнения памяти помогают концентрировать внимание больных, пациенты заучивают стихи или другие тексты. Потом организуют что-то вроде представления. Больные на память произносят свои роли. А у санитара господина барона есть записанные на пластинку выступления Гитлера. И он часто проигрывал их для нас и для больных. Один из пациентов, вон тот, который стоит рядом с вашим отцом, выучил эту речь наизусть. И сейчас как раз идет представление.

— Но зачем им нужен мой отец? — спросила все более вскипавшая Маргит.

— Потому что барон — единственный настоящий немец. Еще раз простите, что я задержал вас, — сказал санитар.

— Где ординатор?

— Сейчас я позову его, но, умоляю вас, не выходите во двор.

Потрясенная до глубины души, Маргит смотрела в окно на необычный спектакль. Больные кончили маршировать. Теперь человек, загримированный под фюрера, встал на перевернутое ведро и начал произносить речь. Его манера говорить и голос настолько напоминали Гитлера, что слушавшая его Маргит на мгновение забыла об отце.

Наконец появился ординатор. Подходя к Маргит, он сказал:

— Прошу меня простить. Я ничего не знал об этом печальном инциденте. Это, конечно, моя вина.

— Этот человек знает немецкий?

— Ни слова. Он заучил все механически и совершенно не понимает, что говорит.

— Это просто необыкновенно. Ведь он безошибочно, слово в слово, повторяет речь.

— Правда? Это исключительно результативный метод концентрации. Кроме того, больной забывает о своем внутреннем мире и начинает сосредоточивать внимание на окружающих его вещах. Мы уже год работаем в этом направлении. Но пока это еще эксперимент.

— Мне бы хотелось, чтобы отец был от этого избавлен, — сказала Маргит. Она на секунду задумалась и туг же приняла решение: — Я решила взять его домой!

— Вы считаете, что домашние условия…

— …гораздо лучше, чем здесь, в больнице. Правда, я не психиатр, но немного разбираюсь в медицине. Надеюсь, вы в этом не сомневаетесь?

— Могу согласиться только под вашу ответственность.

— Да. Я подпишу все, что нужно.

— Только давайте подождем, пока они закончат. Осталось уже немного.

С нескрываемым возмущением Маргит наблюдала за финалом этого зрелища. Пациент, изображавший Гитлера, окончил свою речь. Группа больных хором исполнила немецкий марш и, хлопая в ладоши, выстроилась в длинном коридоре, по которому санитар повез коляску с неподвижно сидящим Карлом фон Витгенштейном.

— А где санитар достал эту пластинку с речью Гитлера? — спросила ординатора Маргит.

— Вы знаете, он фанатичный сторонник фюрера. Эту пластинку достал ему Ганс Бахман.

— Этот господин сюда приходит?

— Да, довольно часто — в ваше отсутствие. Они посещают барона вместе с господином Августом.

— Может быть, этот спектакль инспирирован господином Бахманом?

— Нет, абсолютно нет. Это была наша идея.

В тот же вечер Маргит взяла отца из больницы. Когда они оказались дома, она заметила в его глазах словно проблеск жизни. Это придало ей искорку надежды. Может быть, в спокойной домашней обстановке больной постепенно придет в себя?

Между тем уже на следующий вечер Бахман, не спрашивая ничьего позволения, устроил прием в саду Витгенштейнов. Это не был в буквальном смысле прием, скорее «товарищеская» встреча, на которую он пригласил специально подобранных людей: немецких специалистов, экспертов и торговых агентов. Его гостями были офицеры абвера. Все они прибыли недавно в Иран под самыми различными предлогами. Среди участников встречи были также сторонники фашистского движения — офицеры иранской армии.

Во второй половине дня Маргит отправилась в длительную прогулку, подальше от усадьбы Витгенштейнов. В это же время Наргис пошла в город: она зашла к аптекарю, к которому когда-то направил ее Ореш, чтобы передать пачку листовок. Но аптека была закрыта. Наргис спрятала листовки на дне корзины с покупками и вернулась во дворец. В доме шла подготовка к приему, который устраивал Бахман. Никем не замеченная, девушка пробралась в свою комнату и засунула пачку листовок под кровать, решив позднее, в подходящий момент, перепрятать ее на чердак. Потом она понесла корзину с покупками в кухню. В окно она увидела Маргит, катившую коляску с парализованным бароном.

Они возвращались с прогулки. С того времени как Наргис включилась в подпольную деятельность, она совершенно другими глазами смотрела на все, что происходило в резиденции. Она заметила, что стиль жизни Августа и Кристины в последнее время изменился: они почти не покидали дома, а если куда-то уходили, то по очереди. Ганс и Марта, несмотря на то что жили в одном доме, также вели независимую жизнь и даже редко вместе садились за стол. Дочь барона без симпатии относилась как к Бахману, так и к Августу и его супруге. Она была, как всегда, любезна, но в ее отношениях с дядей и особенно Гансом Бахманом Наргис чувствовала холод. Радость жизни, тепло и сердечность, присущие Маргит раньше, исчезли. Все свое время она посвящала больному отцу или занималась своими делами. Наргис заметила также, что дочь барона очень подружилась с доктором Иоахимом; как раз сейчас она увидела, что доктор подошел к Маргит, возвращавшейся с прогулки.

— Вас тоже пригласил Ганс Бахман, доктор? — спросила Маргит.

— Ганс Бахман? — Иоахим не понял вопроса. — А что у меня с ним общего? Я узнал в больнице, что вы забрали отца домой, и просто пришел навестить барона.

Уже в доме Маргит рассказала доктору о вчерашнем происшествии в больнице.

— Надеюсь, вы не удивляетесь, что я не могла согласиться с подобного рода практикой?

Иоахим с пониманием кивнул и подошел к окну. Из сада доносился гул мужских голосов. Прислуга расстелила на газоне большой узорчатый ковер, расставила столики. Специально приглашенный из немецкого клуба кельнер стоял за импровизированным баром. На деревьях были развешены цветные лампочки, которые яркими бликами отражались в прозрачной поверхности пруда. Среди гостей была и Марта. В тот день она первый раз появилась на людях как жена Ганса и с большим шармом играла роль хозяйки дома. Прислуга разносила напитки. Бахман поднял бокал, произнося тост. По его поведению было видно, что он здесь самый важный человек.

Прием был в разгаре. Кто-то из немецких офицеров учил своих иранских друзей фашистскому приветствию, а другой с улыбкой показывал, как правильно поднимать для этого руку. Наблюдая эту сцену из окна, доктор Иоахим заметил:

— Дорогая Маргит, минуту назад вы очень обиделись на устроенное в психиатрической больнице представление. И вы были совершенно правы. Но те люди заперты в доме умалишенных. А у этих — в руках власть. И вот это-то и страшно.

— Может быть, и хорошо, что мой отец этого не видит, — ответила Маргит и, глядя на Ганса, добавила: — Представляете, он ведет себя так, словно находится в собственном доме.

— Сочувствую вам, — ответил Иоахим. — Когда я смотрю на Бахмана, мне вспоминается сказка Андерсена о человеческой тени. Она служит своему хозяину, служит, служит, но с течением времени становится все более самоуверенной. Хозяин худеет, а его тень становится все толще и толще и в конце концов начинает уже приказывать хозяину.

— Возможно, мне это и показалось, но, вернувшись домой, отец вроде бы начал реагировать на окружающее, — переменила Маргит тему разговора. — Я узнала, что санитар, ухаживавший за ним в больнице, был доверенным человеком Бахмана. Как вы считаете, доктор, он мог подсыпать что-нибудь отцу?

— Если позволите, я осмотрю барона, — произнес врач. — О, я вижу, что и господин Август с супругой присоединились к гостям, — добавил он, выглянув в окно.

Шум голосов, доносившихся из сада, становился все сильнее. Кто-то запел гитлеровский марш, который хором подхватили остальные. Доктор затворил окно и подошел к постели больного.

Гости в саду разделились на группы. Одни сидели за расставленными на газоне столиками, другие толпились около пещеры, где бармен разливал баварское пиво. Витгенштейны оказались в стороне.

— Ганс предупредил, что устраивает этот прием? — спросила Кристина.

— Где там! Не только не попросил разрешения, но даже заранее мне об этом не сообщил.

— Пусть делает, что хочет, лишь бы оставил нас в покое. — Кристина невольно взглянула в сторону двери, ведшей в подвал. — Как ты считаешь, Маргит специально привезла Карла домой?

— Она упряма…

— И продолжает заниматься своим расследованием? — спросила Кристина. В этот момент она заметила пса, крутившегося около укрытия Генриха. — Убери его отсюда!

Август незаметно увел собаку и спрятал ее в доме, потом возвратился к жене.

— Я достала отраву для собаки.

— Что ты мелешь?

— То, что слышал. Ведь она же может нас выдать. Ты хочешь дождаться, пока на нас свалится беда? Ты сегодня же это сделаешь!

— Когда ты пойдешь к Генриху?

— Я должна отнести ему лекарство. Но как? — Она посмотрела на мужчин, стоявших у бара. Внезапно рядом с озабоченными Витгенштейнами появился Ганс.

— Позвольте, господа. Прибыл наш высокий гость. Надо его встретить, — произнес Ганс настойчиво.

Из машины вышел тучный лысый мужчина. Внешне он напоминал Муссолини. Бахман вытянулся, что-то доложил. Прибывший кивнул головой и спросил:

— Вы живете здесь?

— Так точно! Пока здесь, господин полковник, — почтительно ответил Ганс и представил гостю сначала Марту, потом Августа и его жену.

Услышав фамилию, полковник повернулся к Августу:

— А, Карл фон Витгенштейн?

— Нет, господин полковник, это его брат. С бароном же произошел несчастный случай. Он парализован. Господин Август пока сотрудничает с нами, с фирмой Деттердинга. Он выдающийся специалист в этой области. В будущем он займется в этом районе нефтью, — доложил Ганс.

— Это очень важно. Это ваш сын геройски пал на фронте?

— Да, господин полковник, — ответил Ганс.

— Мы гордимся родителями, воспитавшими таких героев, — произнес полковник в поцеловал руку Кристины. Та в первую минуту не знала, что ответить, но взяла себя в руки и сказала:

— Да. У нас был единственный сын, и мы принесли его в жертву на алтарь отечества.

— Семья Витгенштейнов давно живет в этой стране и пользуется большим уважением. Их сын, несмотря на сравнительно недолгое пребывание в Иране, пользовался большой популярностью. Он был художник и оставил после себя много картин, — продолжал Бахман.

— Художник? — спросил полковник.

— Да, кроме всего прочего… — подтвердил Ганс.

В разговор вмешалась Марта:

— А может быть, господин полковник пожелает взглянуть на эти картины, они в самом деле неплохи, — предложила она.

Офицер с удовольствием согласился. В комнатах гость обратил внимание на ковер, изображавший рыцаря с фашистскими эмблемами.

— Это наш сын. Ковер соткали работницы нашей фабрики, — пояснила Кристина.

Август принес несколько картин из другой комнаты.

— Мы намерены организовать выставку работ сына господ Витгенштейн. Пусть иранская молодежь убедится в том, что за дело третьего рейха отдают жизнь даже художники, — сообщил Бахман.

Тем временем Август и Кристина расставляли картины вдоль стены. Одна из них изображала фанатичную толпу, над которой нависла карикатурная фигура Гитлера. Август сейчас только заметил, что совершил ошибку, принеся именно это полотно, и попытался прикрыть его другим. Однако полковник заметил это и, осмотрев экспозицию, произнес:

— Наглядная пропаганда имеет огромное значение для нашего дела. Я поддерживаю вашу инициативу, с той лишь поправкой, что демонстрировать надо произведения, выражающие душу и стремления нашего народа. А наш дух должен изображаться полным полета, энергии, жажды борьбы, стремления к завоеваниям, упорства, любящим новый порядок и свободу. В такой экспозиции нет места интеллектуальному сифилису, которым заражает мир прогнившая Франция.

Ганс Бахман уничтожающе глянул на Августа и услужливо спросил:

— Отказаться от этой выставки?..

— Как раз наоборот. Ее надо устроить, но показать только те работы, которые служат укреплению нашей национал-социалистской идеи, — решительно заключил полковник.

— В нашем консульстве много соответствующих картин. Можно на время выставки одолжить их и пополнить экспозицию… — предложил Ганс.

— Да, это можно.

В это время из сада донеслось громкое хоровое пение. Удивленный полковник спросил:

— Что это такое?

— Наши офицеры поют иранский гимн о царе царей, — пояснил Ганс.

В ответ группа иранских офицеров запела на ломаном немецком: «Германия, Германия превыше всего…»

Гость удовлетворенно улыбнулся и вышел в сад к собравшимся. За ним направились Ганс с женой и Витгенштейны. При виде полковника собравшиеся прекратили петь и приветствовали его на гитлеровский манер.

— Не останавливайтесь, господа. Продолжайте петь! Пойте! Это имеет огромное значение. Это, господа, является символом нашего единства. Скажу больше: эти гимны скоро зазвучат далеко за границами наших стран… В самом сердце России.

Раздались аплодисменты. Высокий гость продолжал:

— Вам известно, господа, что иракский народ сбросил с себя ярмо английского колониализма. Я привез хорошие новости. Третьего апреля в Ираке создано новое правительство великого иракского патриота Рашида Али эль Гайлани. Его поддержал весь народ. Конечно, англичане стараются вернуть к власти своего прислужника Нури Саида. Но сегодня Ирак не одинок. За ним стоят такие великие державы, как Германия, Италия… Сегодня Ирак, завтра Ливан, Сирия, Иордания, Палестина, Египет пойдут дорогой свободы. Господа, поднимем тост за нашу победу!

Все дружно выпили. Иранский офицер, которого гитлеровский коллега только что учил фашистскому приветствию, подошел к полковнику и, откашлявшись, сказал:

— Но ведь король Фейсал, который всегда был английским слугой, так и остался иракским королем.

— О, с королями разное случается, — с легким пренебрежением произнес полковник, — Сегодня так, завтра по-другому.

— А зачем Гайлани заявил, что будет придерживаться нейтралитета и сохранит верность англо-иракскому договору 1930 года? — спросил иранец.

— Считаю это заявление дипломатическим ходом, сейчас необходимым. Зачем Гайлани дразнить льва, хоть и старого. Мы должны усыпить бдительность англичан и, конечно, прежде всего русских, — авторитетно заявил полковник. Иранец на минуту задумался.

— Да, но ведь должна была произойти революция, — произнес он. — Массовое участие рабочих, солдат…

— Уважаемый коллега, — прервал его полковник, — сейчас не время устраивать революции. Ведь каждое стихийное, хаотическое движение может оказаться опасным. Этого только и ждут красные. Ираку необходимо сильное правительство, которое в нужное время смогло бы достойно противостоять англичанам. Это правительство должно действовать очень предусмотрительно и дипломатично.

В этот момент к полковнику подошла Марта.

— Телефон, господин полковник.

Полковник вошел во дворец. Ганс Бахман пригласил всех офицеров выпить баварского пива, кто-то поставил пластинку с немецкими мелодиями. В это время к дому подъехал автомобиль. Из него вышел немецкий консул. Ганс выбежал на террасу. Консул, поздоровавшись с ним, сказал:

— Британские войска атаковали Басру. Премьер Рашид Али эль Гайлани не согласился пропустить восьмидесятитысячную англо-индийскую армию из Индии через Ирак. Это послужило Англии поводом для вооруженной агрессии.

— Идем к полковнику, — сказал Ганс.

Они вошли во дворец. Полковник как раз заканчивал телефонный разговор.

— Я уже все знаю, господа, знаю, — произнес он, увидев входивших. — Где мы сможем спокойно поговорить?

Ганс пригласил их в свой кабинет. Они сидели втроем: полковник, консул и Бахман.

— Каково сейчас положение Гайлани? — спросил полковник.

— По последним сведениям, — начал консул, — в иракской армии насчитывается сорок тысяч солдат и офицеров. Она состоит из четырех дивизий и моторизованной бригады. Авиация имеет на вооружении шестьдесят самолетов. Но англичане направили в Ирак из Палестины оперативную группу, состоящую из Арабского легиона, танковой бригады, кавалерийской дивизии и морской пехоты.

— К сожалению, — после минутного раздумья ответил консул, — наши опасения подтвердились. Мы всегда считали, что восстание в Ираке преждевременно, Гайлани выбрал не лучший момент. С самого начала это нас не устраивало. И ход событий показал, что мы были нравы. Арабы, как это им свойственно, все делают второпях. Теперь же возникшую проблему следует решить следующим способом: всячески инспирировать гражданскую войну. Заставлять ее тянуться до бесконечности, чтобы таким путем связывать вооруженные силы Великобритании. Тогда мы облегчим армии Роммеля выполнение ее основного задания: наступление на Египет.

— А наше участие? — спросил полковник.

— Его ограничим до минимума, — сказал консул. — Мы можем нанести удар только в критический момент, к тому же ограниченными силами. Сейчас наша главная задача — усыпить бдительность русских.

— Да, — согласился полковник. — На примере событий в Ираке мы должны сделать вывод о том, как следует действовать здесь, в Иране. Нам нельзя совершать подобной ошибки. Необходимо четко координировать наши действия. Любое крупное начинание в Иране должно оставаться под нашим контролем. А вы, господа, должны внимательно следить за развитием событий. Записывайте, — обратился он к Гансу.

Бахман потянулся за блокнотом, вынул из кармана авторучку и стал внимательно вслушиваться в слова полковника.

— Наши директивы на ближайшие недели следующие. Всю деятельность вы должны сохранить в абсолютной тайне. Необходимо усыпить бдительность англичан, а значит, ни в коем случае не допускать утечки информации. В ближайшую неделю вы примете пятьдесят офицеров абвера, которые в течение нескольких дней будут переброшены из Центра в ваш район для выполнения специального задания. Целью первой группы под командованием обер-лейтенанта Мерцига будет подготовка к выводу из строя нефтеперерабатывающего предприятия в Абадане, чтобы таким путем лишить горючего британский флот. Группа Мерцига будет выступать как делегация Гамбургской экспортной компании. Вторая группа — под видом экспертов предприятия «И. Г. Фарбениндустри» — займется приемом перебрасываемых в Иран оружия и взрывчатки. Вы можете разместить их, — обратился он к Бахману, — в качестве специалистов в красильне ковровой фабрики Витгенштейна. Следует также подумать о незаметной организации соответствующих складов. Третья группа наших специалистов будет действовать в качестве представителей торговых фирм. Их задания: сбор разведывательной информации о коммуникациях, аэродромах и военных базах Великобритании, передвижениях войск и, что очень важно, подготовка площадок для приема грузов и парашютистов в «день Икс». Кодовое название нашего плана — «Амина». План утвержден шефом.

— Адмиралом Канарисом? — спросил Бахман. Полковник кивнул и добавил:

— Лучше не называть фамилий. Дальнейшие планы мы обсудим в свое время.

Внезапно на лице полковника возникла гримаса боли, он прижал руку к груди в области сердца и побледнел. На лбу у него выступили крупные капли пота. Опершись о спинку стула, он тяжело задышал.

— Что случилось? — вскрикнул обеспокоенный консул. — Вызовите врача! Быстро! — приказал он Гансу.

— Кажется, доктор Иоахим еще у дочери барона, — сказал Бахман и выбежал из комнаты.

Консул уложил полковника на диван. Через минуту вбежал Ганс, за ним Иоахим. У доктора не было с собой фонендоскопа, поэтому он только проверил пульс и послушал сердце.

— Подготовьте машину. Больного необходимо отвезти в больницу.

— Доктор, это что-то серьезное? — произнес слабым голосом полковник.

— Не волнуйтесь. Все будет хорошо. Я только позвоню в больницу, чтобы приготовили место, — сказал Иоахим и вышел в соседнюю комнату. Поддерживая полковника под руки, Ганс и консул проводили его в машину.

— Господин доктор, лечение полковника может иметь большое значение для вашей карьеры. Мы обо всем будем сообщать в Берлин, — сказал Иоахиму Ганс.

— Для меня значение имеет только то, что больному нужна помощь. Я — врач.

Машина поехала в сторону больницы.

В тот вечер Марта в первый раз почувствовала себя настоящей хозяйкой дома. После того как полковнику стало плохо, гости начали расходиться. Марте пришлось одной их провожать. Когда ушел последний из гостей, раздался телефонный звонок. Она подняла трубку и растерялась. Звонил Вильям.

— Добрый вечер, говорит Мистер Зингер, — представился он.

Марта не могла произнести ни слова.

— Почему ты не отвечаешь? Ты одна?

— Да.

«Чего он хочет от меня?» — подумала Марта.

— Я целую вечность тебя не видел. Тосковал по тебе, по твоему голосу, по твоему чудесному, милому лицу. По тебе всей. Сейчас я подумал, что, если не увижу тебя, сойду с ума.

Марта облегченно вздохнула. Она ожидала, что Вильям будет ее шантажировать. Угрожать компрометацией.

— Я прошу тебя, очень прошу, не звони мне больше, — сказала она.

— Может быть, встретимся? — предложил он.

— Я тебе советую, откажись от телефонных звонков. О встрече не может быть и речи. Это конец. — Она старалась придать своему голосу решительные ноты. — Слушай, я тебе скажу откровенно. Это правда, что я назло тебе вышла замуж за Ганса. Но теперь я его полюбила. Это было нелегким делом. Мне пришлось много настрадаться, прежде чем примириться со случившимся.

— Веришь ли ты в то, что говоришь? Ты внушаешь себе это. Может быть, ты это делаешь, чтобы сделать мне больно?

— Нет, Вильям, правда, нет. Он меня любит, у меня теперь дом… Кажется, я беременна. Поэтому, я прошу тебя, будь джентльменом и оставь меня в покое. Не разрушай моей жизни во второй раз. Я хочу быть только женщиной и женой.

Вильям заколебался и спустя мгновение сказал:

— Конечно, ты имеешь на это право.

— Спасибо, что ты меня понял, — с явным облегчением произнесла Марта.

— А я все-таки буду ждать твоего звонка. Помни, что мой дом всегда для тебя открыт. Скажу прямо: я жду тебя.

— Спасибо. Ты ведь знаешь, что я не воспользуюсь приглашением.

— А может быть…

— Спокойной ночи, — сказала Марта и положила трубку.

«Все прошло хорошо. Он на самом деле вел себя по-джентльменски», — подумала Марта. Когда она села за стол, взгляд ее невольно задержался на их с Гансом свадебной фотографии. «Действительно ли я счастлива?» — задумалась она.

В резиденции Витгенштейнов царила тишина, и только в комнате Марты горел свет. Наргис почувствовала, что подходящий момент наступил, и направилась на чердак, в помещение для слуг, осторожно ступая по лестнице. Дорогу она знала наизусть и могла идти на ощупь. В руках у нее была пачка листовок, которые она, как всегда, собиралась спрятать на чердаке. Внезапно девушка заметила нечто, возбудившее ее любопытство. Сквозь маленькое окошко она увидела Августа и Кристину, которые внимательно оглядывались вокруг у задней стены дворца. Кристина держала в руках большую корзину, потом вдруг исчезла в зарослях винограда, как раз в том месте, где был вход в подвал. Август же украдкой вернулся в дом. Через минуту он вышел с собакой и направился к воротам. «Что здесь происходит? Почему они так странно себя ведут?»

Через несколько минут Август вернулся, но уже один, без собаки. Он спрятался около живой изгороди и все время смотрел на часы. Вскоре появилась Кристина, но уже без корзины. Вместе, постоянно оглядываясь по сторонам, они вернулись в дом. Почти в то же время перед резиденцией остановился автомобиль. Из него вышел Бахман и направился прямо в свои комнаты. «С какой целью ночью Кристина пробиралась в подвал? Что ее муж сделал с собакой?» — размышляла Наргис и, крайне заинтересованная, решила при первой же возможности выяснить причину загадочного поведения супругов Витгенштейн.

Ганс открыл дверь своим ключом. Марта еще не спала, ждала мужа. Первое, что она увидела, был портфель полковника, который Ганс принес из больницы. Она поинтересовалась здоровьем их высокого гостя.

— Я боялся, что будет хуже. Состояние предынфарктное, ослабла сердечная мышца. Это не очень опасно.

— Слава богу, — вздохнула Марта. — Полковник останется в больнице или вернется сюда?

— Останется дня на два, на три. Для наблюдения. О нем позаботится доктор Иоахим.

— Ну, если доктор Иоахим, то мы можем быть за него спокойны. Это прекрасный врач.

— Да, — неохотно подтвердил Ганс. — Только вот… — Он не докончил фразы.

— Что такое? — спросила Марта.

— Ничего. Ничего…

— Я приготовлю тебе ужин.

Ганс спрятал портфель полковника в ящик своего стола и старательно запер дверцу на ключ. Когда он вернулся в столовую, ужин уже ждал на столе.

— А ты уже ела?

— Нет, я ждала тебя.

— Поужинаем вместе, — сказал Ганс, садясь за стол.

— Я не голодна, но люблю сидеть с тобой, когда ты ешь. Почему ты такой беспокойный, взвинченный? — заботливо спросила она.

— Ах, не стоит об этом!

— Не стоит так не стоит. У нас есть о чем поговорить кроме работы. Улыбнись, пожалуйста, улыбнись. Я так люблю, когда ты улыбаешься.

— Слушай, ты, кажется, шила платье жене английского консула?

— Зачем ты спрашиваешь? Ты же прекрасно знаешь об этом.

— Они знают, что ты моя жена?

— Но ведь все об этом знают. Кажется, я не тайно выходила за тебя замуж? — сказала развеселившаяся Марта.

— Ты не так меня поняла. Я думал о том, не пробовали ли они потянуть тебя за язык, расспрашивать обо мне, о моей работе.

— Мы, кроме как о тряпках, ни о чем не разговариваем. Когда один раз с ней был ее муж, он только о том и говорил, как англичане помогают Ирану и как они нас любят. Известная песенка.

— Вот именно. Это может быть только начало. Мы должны предусмотреть любой их следующий шаг. Следовало бы их опередить.

— Я не понимаю, о чем ты. Дорогой мой, я действительно не подхожу для таких вещей. Хочу быть твоей хорошей, любящей женой. Надеюсь, ты не сомневаешься, что я очень стараюсь быть такой? Прошу тебя, прекратим это раз и навсегда, хорошо? А теперь скажи: ужин тебе понравился?

— Он был превосходен.

— Ну, тогда идем спать… — игриво прошептала Марта и прижалась к мужу. Он взял ее на руки и, улыбаясь, понес в спальню.

Весь дом постепенно погружался в сон, только Август вертелся в постели. Наконец он встал и закурил сигарету. Кристина тоже проснулась.

— Что с тобой? — спросила она.

— Ничего.

— Ты раздражен.

— Нет. Я же сказал — ничего.

— Что с тобой происходит? Тебя настолько вывело из равновесия убийство какой-то дурацкой собаки?

— Не знаю, дурацкой ли. Убийство животных всегда возбуждало во мне отвращение. А эта собака была такой верной, все время ходила за мной.

— О господи, как вы, Витгенштейны, похожи один на другого! Тот, внизу, постоянно обливается одеколоном, поскольку ему всюду мерещится трупный запах, а тебя мучает совесть из-за убийства собаки!

— Одеколоном?

— Да. Розовым.

— Зачем он это делает?

— Ты не слышал? Я же тебе говорила: он всюду чувствует смерть. Говорит, что его тело пахнет трупом. И этот человек должен был быть героем, солдатом! Убийство врага — это ведь солдатский долг. Так было всегда. А он только видит труп. Витгенштейны! Нежные, утонченные господинчики. А когда надо действовать, так сразу удирают. Погаси сигарету, меня мутит. Господи, когда же кончится этот кошмар? А куда ты его выбросил?

— Кого?

— Пса.

— В реку… Завтра все будут спрашивать, куда он исчез.

— К черту! Ты первый должен спрашивать, куда делась собака. Потом все забудут. Подумай лучше о Генрихе.

— Да, ты права.

Во всем доме царила тишина, только издалека доносились голос Марты и грубоватый смех Ганса.

— О господи! — сказала Кристина. — А если они его найдут? От одной только мысли у меня мурашки по коже бегут. Я с ума сойду. Там, на столе, стоит бутылка. Налей мне стаканчик.

— Ты слишком много пьешь.

— Пуританин нашелся! Я сама себе налью. — Она встала с постели.

— Оставь… — уговаривал ее Август.

— Отойди! — крикнула Кристина. — Лучше сам возьми себя в руки. — Она быстро опорожнила стакан.

На следующий день за завтраком, как и боялась Кристина, Маргит опередила Августа:

— Что-то нашего пса не видно…

— Он был с вами вчера на прогулке? — быстро спросила Кристина.

— Был и вернулся.

— Найдется. Наверное, увязался за какой-нибудь сучкой, — вмешался в разговор Август. Маргит повернулась к Наргис, которая кормила Карла:

— Попозже поищите собаку.

— Хорошо, ваша милость, — ответила Наргис и вспомнила виденное ночью. Но не произнесла ни слова — она решила самостоятельно попробовать пролить свет на эту таинственную историю.

Затем Маргит обратилась к Августу:

— Этот Бахман еще долго намеревается жить в нашем доме?

— Они пока не нашли себе подходящей квартиры, — ответил Август.

— А ищут?

— Дорогая моя, — произнес Август, — разве они нам мешают?

— Отец вернулся домой, — сказала Маргит решительным тоном. — Я хочу, чтобы мы жили так, как раньше.

— Но ведь Карл… — начал Август, но Маргит не дала ему договорить:

— Неважно. Достаточно того, что он здесь.

— Хорошо, я поговорю с ними.

Дочь барона не понимала, что, затрагивая эту на первый взгляд столь незначительную проблему, она играет с огнем. Борьба между абвером и Интеллидженс сервис усиливалась. Ганс, Август и Кристина находились в самом центре этой игры. Трагической фигурой на этой доске кроме Маргит была Марта. С той лишь разницей, что Маргит помимо своей воли и совершенно не понимая этого оказалась одним из основных действующих лиц, тогда как Марта хотя и смутно, но понимала, в чем дело, и желала как можно быстрее порвать с этими опасными связями. Но было уже слишком поздно.

В тот день жена английского консула ждала Марту, которая должна была принести заказанное платье на примерку. Но это был только предлог, на самом деле прихода жены Бахмана ожидали сам английский консул и Вильям. Консул закурил толстую сигару, сильно затянулся и обратился к Вильяму, который мелкими глотками потягивал виски:

— Тебе не кажется, что Бахман следит за нашими действиями, а твоя иранка действует по его указаниям?

— Речь идет о телефонном разговоре?

— Да, именно о нем.

— Нет, я ее хорошо знаю. Она была откровенна. И больше слушала голос сердца, чем разума. Все иранцы таковы. В конце концов, если было бы иначе, она ничего не сказала бы.

— Да, ты прав. Это был бы удобный случай — воспользоваться твоим предложением. Ганс мог бы только мечтать об этом.

— А может быть, принять нашу первую версию о том, что Бахман попросту любит ее и женился, чтобы добиться влияния в местной иранской среде? Точно так же поступил Карл фон Витгенштейн. Ведь в Тебризе у немцев есть даже собственный квартал, и они заключили множество смешанных браков. Это старая тактика.

— Да, возможно, ты и прав. О, идет твоя иранка, — сказал консул, глянув в окно. Он взял со стола несколько фотографий Марты с Вильямом, сложил их, словно колоду карт, и спрятал в карман. Погасил сигару и сказал Вильяму: — Ты и дальше будешь изображать верного и влюбленного. А я буду плохим, — прошептал он и вошел в комнату, где его супруга примеряла новое платье.

Как только жена вышла, консул подошел к Марте и, ни слова не говоря, показал ей несколько фотографий. На одной из них Марта прижималась к Вильяму, на другой целовала его в автомобиле, на третьей они под руку стояли на фоне мавзолея Хафиза…

— Узнаете? — спросил консул, внимательно наблюдая за ее реакцией.

В первый момент она онемела, но тут же взяла себя в руки.

— Господин Вильям, — продолжал консул, — ничего не знает об этих фотографиях. Их сделали мои люди. Я хочу, чтобы вы, как и раньше, работали на нас, поставляли нам информацию. Лучше всего было бы передавать ее при встречах с моей женой.

Марта демонстративно сделала вид, что ничего не слышит.

Закончив примерку, она сказала супруге консула:

— Через неделю платье будет готово. А вы, — обратилась она к консулу, — можете сделать с этими фотографиями все, что хотите. Для шпионажа я не гожусь.

И попрощалась холодно, но вежливо.

— Ну и что? — спросил после ее ухода Вильям.

— Ничего не получилось. Она отказала, понятия не имею, в чем дело. Может быть, это игра, а может, она попросту такой человек.

— Я же говорил, — произнес Вильям. — Она импульсивная, повинуется голосу сердца. Ничто не заставит ее быть покорной.

— Но она сказала жене, что платье будет готово через неделю. Так что калитка еще открыта. Может быть, это только хитрость?

— Мне кажется, что мы оба перед ней бессильны. Но думаю, что нам следует терпеливо ждать и не слишком нажимать. Силой здесь ничего не сделаешь.

В тот вечер Марта и Ганс пили вино и слушали музыку по радио. Марта ожидала удобного момента, чтобы сообщить мужу, что ждет ребенка, Наконец она взяла его за руку и прижалась к нему.

Бахман притянул ее к себе.

— Иди… Иди сюда, сядь ко мне на колени, — попросил он. — Что у тебя есть хорошего для меня? — ласково спросил он.

— Угадай! — сказала она упрямо. Ганс вполголоса запел популярную песенку:

А моя сова была сегодня в доме консула, — добавил он.

— Неужели ты следил за мной?

— Ревность. Надеюсь, ты не удивляешься, что я хочу знать о каждом шаге моей любимой жены. Скажи, что тебе предложили в этот раз?

— Господин консул показал мне несколько фотографий, еще гимназических времен, когда я училась шить на зингеровской машинке. Представитель этой фирмы, некий господин Вильям, занимался с нами. Он любил фотографировать. Несколько раз он фотографировался со мной, да и не только со мной. И представь себе, сегодня консул пытался меня шантажировать. Сказал, что пошлет тебе эти фотографии, если я не соглашусь с ними сотрудничать.

— Ах так! И что же ты ответила на это?

— Сказала, что пусть делает с ними, что хочет. Я чиста.

— Что это за снимки?

— Обычные фотографии, сделанные на экскурсиях по Ирану. Ничего особенного.

— Чего же они хотели добиться, посылая мне эти снимки?

— Это обыкновенный шантаж. Они, наверное, хотят дать тебе понять, что я вроде бы с ними сотрудничаю, а за тобой шпионю.

— Понимаю. Насколько мне известно, ты очень нравилась Вильяму.

— Он ухаживает за многими девушками.

— Но ты ему нравилась больше всех, правда?

— Это было так давно.

— А позднее он тоже интересовался тобой?

— Мои родители настолько ненавидят англичан, что я даже не осмеливалась встречаться с этим человеком. Он ведь работает на британскую разведку.

— Когда ты встретишься с супругой консула?

— Через неделю я должна принести ей готовое платье?

— Любимая! Они наверняка повторят те предложения! И ты должна их принять!

— Как это?

— Послушай! Тебе следует как-то возобновить роман с этим Вильямом. Скажи ему, что разочаровалась во мне, что я не стопроцентный мужчина, что оказался педерастом или что-то в этом роде. В конце концов, можешь сказать все что угодно. Он должен поверить, что ты все еще его любишь. Это очень важно. Ты должна завоевать его доверие.

— Ты соображаешь, что говоришь?! Ты попросту толкаешь меня к нему в постель! — Марта не скрывала обиды.

— Ох, дорогая, ты же знаешь, что происходит. Ведь идет война.

— Какое мне дело до войны? Это ваши дела.

— Что ты сказала? До сих пор я думал, что у нас общие идеалы, ведь наша победа в войне с Англией — это и ваша победа. Наши солдаты умирают также и за то, чтобы освободить твою страну и вернуть ей ее прежнее величие.

— Я беременна.

— От этого надо избавиться.

— Что?! — Марта побледнела.

— Теперь не время рожать детей. Мы должны действовать. Ты будешь рожать тогда, когда твоя страна станет свободной и мы введем в ней наш порядок.

Разговор супругов прервал резкий телефонный звонок. Ганс вышел в соседнюю комнату и поднял трубку. Марта была в отчаянии от того, что она услышала.

Через минуту Бахман вернулся и сообщил:

— Приеду утром. Прошу тебя, подумай над тем, что я сказал. Только без истерик, хорошо? Ну, не печалься. Я с тобой. Сейчас мы солдаты, только тихого фронта, понимаешь? Наше задание не менее важно, чем у фронтовиков. Будь стойкой! — Он поцеловал ее и вышел из дома.

Марта долго сидела неподвижно, потом разразилась рыданиями. Когда немного успокоилась, почувствовала головокружение. Побежала в ванную, у нее началась рвота. Она умылась холодной водой. Посмотрела на полку — там лежала бритва Ганса. С минуту Марта размышляла, затем решительным движением схватила бритву и вытянула руку перед собой. Посмотрела на сплетение вен у локтя и почувствовала, что храбрость покидает ее. По щекам снова потекли слезы. И внезапно ей в голову пришла мысль.

«Я перехитрю вас, господа из абвера и Интеллидженс сервис», — подумала она. Она вспомнила первую строчку песенки Ганса и громко сказала:

Марта побежала в комнату Ганса и попробовала открыть ящик стола, куда ее муж спрятал портфель полковника. Довольно долго она ковырялась шпилькой в замочной скважине, и наконец замок открылся. Она вынула портфель, заглянула внутрь. Увидела какие-то материалы с грифом «Совершенно секретно». Прочитала название: «Директивы к операции «Амина».

Она быстро просмотрела документы, записала детали секретной инструкции и положила, портфель на место, Спрятав свои заметки, налила большой бокал вина и до дна выпила.

На следующее утро, когда Маргит садилась в машину, чтобы ехать в больницу, к ней подошла Марта и спросила:

— Я не могла бы поехать с вами в город?

— Конечно, прошу вас, — сказала удивленная дочь барона.

Когда они выехали на широкую аллею, Марта обратилась к Маргит:

— Я хочу кое о чем вас попросить…

— Слушаю…

— Я должна избавиться от беременности.

— Это требование господина Ганса?

— Нет, это моя личная просьба.

— А вы отдаете себе отчет, что после этого можете никогда уже не иметь детей?

— Тем лучше. Не время рожать детей, когда живешь среди волков.

— Не понимаю, почему вы так думаете.

— Вы выполните мою просьбу?

— А вы хорошо все обдумали?

— Да, обдумала.

— А если я скажу — нет?

— Тогда я обращусь попросту к знахарке.

— Чтобы она искалечила вас! Когда вы хотите это сделать?

— Хотя бы сегодня.

Выезжая на главную улицу, они увидели садовника. Маргит остановила машину, выглянула в окошко и спросила:

— Нашелся?

— Нет, ваша милость, я всюду искал. Словно сквозь землю провалился.

— Он должен найтись, — сказала Маргит, отъезжая.

Садовник устало присел на скамейку рядом с Наргис, которая перебирала бобы. Он только что вернулся из города.

— Ох, эти европейцы! Любят собак, словно собственных детей, — вздохнул он. — Большое дело — собака! Наверняка удрала, а они делают из этого трагедию. Спрашивают, спрашивают… Я весь город обыскал. Люди надо мной смеялись. Столько собак бегает по улицам, говорят, возьми себе любую. А они — нет. Откровенно говоря, я даже рад, что нет этой псины. Загадила весь дом. И в молитве мне мешала…

Слушая садовника, Наргис снова вспомнила странное поведение Кристины и Августа в предыдущую ночь. Она отнесла бобы в кухню, выбросила шелуху и решила проверить, что же там такое, в этом таинственном подвале. Дома как раз никого не было. В тот день Август и Кристина, что случалось довольно редко, поехали вместе в город. Наргис пошла в гараж, из висевшего на стене ящика достала связку запасных ключей и быстро побежала к дверям в подвал. Перепробовала несколько ключей, пока один не подошел. Девушка открыла дверь и по ступенькам спустилась вниз. Она оказалась в большом темном коридоре, заставленном старой мебелью. Наткнулась на следующую дверь, закрытую на два засова. Тихонько отодвинула их и осторожно отворила дверь. Помещение освещал огонек керосиновой лампы. Внимание Наргис привлек прежде всего большой рисунок на стене.

На картине было изображено огромное поле, полное грязи, смешанной с кровью. Из нее выступали человеческие лица. Особенно выразительными были глаза. В одних была мольба, в других — страх, в третьих — равнодушие, смирение, гнев. На губах словно застыл крик отчаяния. На втором плане виднелись разлагавшиеся трупы и руины сожженных домов. На небе сверкали молнии, складывавшиеся в зловещий знак свастики.

Ошеломленная, Наргис огляделась и увидела несколько полотен уже с иным настроением: освещенный солнцем заснеженный лес, цветы, отражавшиеся в ясной глади воды… Здесь преобладало солнце — символ жизни… Удивленная, Наргис заметила, что помещение служит не только складом картин, но оно снабжено всем, что необходимо для долгого пребывания в нем: кровать, керосинка, кухонная утварь, старый шкаф.

Внезапно из-за шкафа вышел мужчина. У него была длинная борода, густые, до плеч волосы; он был очень худ, а сейчас к тому же испуган. Пораженная, Наргис отступила назад и хотела бежать, но голос неизвестного задержал ее:

— Наргис, ты не узнаешь меня? Это я, Генрих, сын Августа Витгенштейна.

— Как это?.. Ведь…

— Это я! Посмотри на меня!

— Да… Теперь узнаю глаза, те самые… — произнесла Наргис, постепенно приходя в себя.

— Сейчас день или ночь?

— Скоро полдень.

— Светит солнце?

— Да, светит… — ответила девушка, внимательно приглядываясь к Генриху.

— Где я нахожусь?

— В подвале, под домом. Ваш дядя когда-то строил тут для себя летнее помещение, но не успел закончить.

— Это правда, что Ширин здесь нет?

— Да, ваша милость, она уже давно уехала, еще до случая с господином бароном.

— До случая? Значит, она ушла не потому, что дядя Карл был парализован?

— Нет, ваша милость.

— Ты уверена?

— Да, ваша милость. Она не бросила бы своего мужа в таком состоянии.

— Да, ты права. А ты не знаешь, почему она уехала?

— Вы, наверное, лучше знаете почему.

— О господи! Она сдержала слово! Слушай! Она сказала тебе, где она? Ты наверняка знаешь, куда она направилась.

— Точно не знаю, но постараюсь ее найти.

— Боже мой! Ты просто чудо! Как получилось, что ты здесь оказалась?

— Совершенно случайно.

— Так значит, никто об этом не знает?

— Нет, ваша милость.

— Это очень важно. Никто не должен знать, что ты тут была, особенно мои родители. Почему ты так на меня смотришь? Может быть, от меня пахнет? Впрочем, здесь все пахнет падалью, — сказал Генрих и, взяв флакон одеколона, смочил себе лицо и руки. Потом обрызгал одеколоном пол.

— Нет, ваша милость, здесь ничем таким не пахнет, только я от самого входа почувствовала запах одеколона.

— Это хорошо. Хорошо. Но иногда я чувствую эту мерзкую вонь. Нет, не от того, — добавил он, глядя на стену с панорамой побоища. — Это только картина. Видишь те глаза? Они все время следят за мной, везде. Даже во сне я вижу их. Мне пришлось стрелять в них с близкого расстояния. А они ждали смерти, потому что не могли убежать. Это были раненые, дети, женщины, мужчины, старые и молодые. Да, я, немец, представитель самой чистой расы, имел право это сделать. Потому что они ведь не были людьми, они были только человекоподобными поляками. Ты знаешь, что такое война? Чтобы оправдать войну, выдумали идиотскую теорию расизма, лишь бы убивать, убивать, убивать! — говорил он страстно. — Убийство стало для них жизненной необходимостью и гордостью. Не смотри так на меня, я не сумасшедший.

— Я должна уже идти. В любую минуту могут вернуться господа.

— Кажется, здесь живет Ганс Бахман с женой?

— Да, ваша милость. Госпожа Маргит недавно привезла господина барона из больницы. Я приду к вам, как только что-то узнаю. Вам что-нибудь нужно?

— Нет, у меня все здесь есть. Моя мать приходит ко мне ежедневно, иногда через день, но я никогда не знаю, в какое время суток. Я думаю, поздно вечером или ночью. Тебе придется следить за ней и приходить сразу после ее визита. Тогда есть гарантия, что она появится по крайней мере через двадцать четыре часа.

— Хорошо.

— А ключ? У тебя есть ключ?

— Да, я его подобрала. Это мой собственный. А теперь до свидания.

Наргис уже хотела уходить, когда Генрих разразился резким сухим кашлем.

— Вам действительно ничего не нужно? Может быть, молока? Я помогу вам.

— Нет, нет. У меня все есть. Она мне все приносит.

Наргис старательно заперла дверь и вернулась во дворец. Проходя через салон, она взглянула на висевший на стене ковер с портретом Генриха, улыбнулась. «Ты увидишь свою Ширин, увидишь», — сказала она себе.