Митра

В ТЕНИ ГРОБНИЦЫ

Ганс Бахман вышел из коляски на огромной, окруженной высокими деревьями площади. Обменялся несколькими словами с извозчиком, велел ему ждать и пошел в сторону святилища. На нем была рубаха без воротника, какие носят в Иране, обычный костюм; похожая на тюбетейку круглая шапочка прикрывала только верх головы. В руках у него были четки из сандалового дерева. У здания его встретил плечистый мужчина с бритой головой — сторож святилища.

— Прошу за мной, — произнес он звучным низким голосом. Они перешли во двор поменьше, куда выходили двери из маленьких келий, принадлежащих муллам. Сторож ввел Ганса в келью, предназначенную для мусульманского духовенства. Там его ожидал среднего роста мужчина, стриженный ежиком, в одежде курда. Сторож вышел, оставив их одних.

— Ты Макс? — спросил Ганс, внимательно присматриваясь к незнакомцу.

— Да, это я собственной персоной, — ответил мужчина. Ганс улыбнулся и назвал пароль, четко, с нажимом произнося каждое слово:

— «Тебе передает привет семья Курта…»

— «А Эрика?» — спросил Макс.

— «Эрика приедет через двадцать один день», — сказал Бахман, пожал руку «курду» и сказал по-немецки: — Я именно таким тебя и представлял. Тебе идет эта одежда.

— В нашей работе ко всему можно привыкнуть — не так давно я был греком, теперь могу побыть и курдом.

— Что там у вас? — спросил Ганс.

— Плохо.

— Но ведь иракское духовенство провозгласило «джихад». Священная война против англичан — это вода на нашу мельницу.

— Да, но люди не поддерживают Гайлани так решительно, как нам бы этого хотелось. Армия осталась изолированной. Наши планы продлить гражданскую войну хотя бы на несколько месяцев нереальны.

— Почему люди не поддерживают наше правительство? Ведь они сами начали восстание.

— Ты спрашиваешь, словно сам не знаешь. Когда началось восстание в Ираке, Гайлани не поддержал народ. Да и мы тоже. Он испугался массовости выступлений. Начал в зародыше душить выступления рабочих. И вот результаты.

— Ты говоришь так, словно желаешь красной революции.

— Дело не в этом, Ганс! Этого мы тоже опасаемся. Однако сейчас армия осталась совершенно одна, она утратила поддержку народа, необходимую для решительного отпора англичанам. А они наступают, подходят уже к Багдаду. Если не придет помощь из Ирана, Гайлани проиграет.

— Ничего из этого не получится, к сожалению! Шах отказал в помощи, и, похоже, он не хочет вмешиваться в дела Ирака.

— Почему не хочет? Боится англичан?

— Во всяком случае, он осторожен.

— Ты знаешь, что мы упускаем прекрасную возможность?

— Наши возможности здесь, в Иране. И здесь нам нельзя допустить ни малейшей ошибки.

— Как можно идти рука об руку с шахом, когда он всего боится? Думает только о собственной шкуре.

— О нет! Ведь шах не поддался нажиму англичан. Великобритания официально потребовала удаления наших многочисленных специалистов, а шах отказал. Так что у нас свободные руки. Мы делаем то, что хотим.

— А что будет с Ираком?

— Старайтесь максимально протянуть гражданскую войну, а потом партизанские действия против англичан. Чем дольше, тем лучше. Если это не удастся, следует перебросить Гайлани в Иран, конечно с его приближенными. Отсюда мы вышлем их, скорее всего через Турцию, в Берлин.

— Так, значит, решение уже принято?

— Да. Теперь возвращайся и, если будет что-то новое, немедленно сообщи. Связь со мной тем же способом, что и всегда, — закончил разговор Бахман.

Макс вышел первым. Проходя через двор, Ганс издали увидел Маргит, разговаривавшую со старым заклинателем змей. Пораженный, Бахман спрятался за столб, ожидая, пока баронесса завершит разговор и уйдет. Потом он подошел к заклинателю.

— Чего она хотела?

— Это немка, врач, — ответил старик.

— Я спрашиваю, чего она хотела? — резким тоном повторил Бахман. Одновременно он вынул из кармана несколько банкнот и протянул их старику.

— Она расспрашивала о змее. Даже показывала мне фотографию, знаете, той, что мы поймали в пустыне.

— И что? Тоже хотела научиться ловить?

— Откуда я знаю? Может, и хотела. Что-то в этом роде.

— А откуда она о тебе узнала?

— Кажется, была в монастыре, у дервишей, и там ей кто-то сказал, где меня искать.

— О чем она еще спрашивала?

— О многих вещах… О повадках этой змеи, о том, поддается ли она дрессировке…

— О чем еще? Говори!

— Ну… — ответил, почесывая в голове, старик. — Спрашивала о вас.

— О ком конкретно?

— О немцах спрашивала. Ведь она, кажется, вас не знает. Так, вообще спрашивала. А может быть, и о вас тоже, — добавил он с хитрой улыбкой.

Ганс почувствовал, что старик чего-то недоговаривает. Но самое важное он уже знал.

Когда Ганс вернулся в город, солнце медленно склонялось к западу. Он остановил извозчика на одной из боковых улочек и расплатился. Подождал, когда извозчик отъедет, и только тогда перешел на соседнюю улицу, где оставил свою машину. Сел в автомобиль, переоделся и поехал в сторону резиденции Витгенштейнов.

В тот вечер Наргис, как обычно после ужина, внимательно наблюдала за Кристиной и Августом. Уже несколько вечеров она ждала подходящего момента, чтобы навестить Генриха. На этот раз ей повезло. Когда стемнело, Витгенштейны направились в сад. Август снова крутился поблизости от входа, а Кристина исчезла за дверью, увитой виноградом. Наргис подождала, пока они вернутся, и только тогда направилась к Генриху. Он с нетерпением ждал ее.

— Заходи! Я думал, что ты уже не придешь, — сказал он. — Располагайся, садись. Ты видела Ширин?

— Будьте же терпеливы. Сначала мне нужно найти связного. Я уже позаботилась об этом.

— Какого связного?

— Но ведь кто-то же должен проводить вас к госпоже Ширин? Пустыня так велика, как вся ваша страна, только живет там немного людей.

— А когда появится этот связной?

— Они приходят время от времени, продают овчины. Наверняка кто-то появится.

— Может быть, это Хасан?

— Вы его знаете?

— Да, это знакомый Ширин.

— Я как раз его жду.

Наргис все время говорила тихо, беспокойно оглядываясь на дверь.

— Не бойся. Видишь, двери покрыты материалом, который не пропускает звук. Я иногда кричу во сне, и они испугались, что кто-нибудь меня услышит. Ведь они держат в тайне, что я жив.

— А вы знаете, в салоне висит ковер с вашим изображением. Его соткали на нашей фабрике.

— Знаю. Мать мне говорила. Именно этого она не могла мне простить — что я не погиб как герой. Может, хочешь выпить свежего молока? Мне сегодня принесли.

— Может быть, вам налить?

— Нет-нет, это ты мой гость. Могу тебя и вином угостить. У меня есть. Хочешь?

— Нет, благодарю вас.

— Ну тогда возьми фрукты и шоколад. Попробуй, это вкусно.

— Спасибо, но это я должна вам что-то принести. Сядьте. Скажите мне, как случилось, что вы оттуда убежали?

— Ты слышала когда-нибудь, чтобы кто-то дезертировал из победоносной армии, вооружение которой во много раз лучше, чем у противника? Ведь эта армия продолжает завоевывать Европу! Я не был ранен, смерти тоже не боялся, попросту сказал: нет! Для этого тоже нужна отвага. В Польше мы заняли какую-то деревню. Наш командир приказал собрать на площади всех ее жителей — мужчин, женщин и детей, построить в шеренгу и расстрелять. Знаешь за что? Только за то, что они прятали польских солдат. А ведь те люди не представляли никакой угрозы для наших танков, самолетов… Мне приказали добивать тех, кто остался жив после расстрела. Я ненавижу войну, но понимаю, что если уж пришлось воевать, то нужно идти до конца, но то, что нам приказали делать, не было сражением. Это было избиение людей, уничтожение народа, убийство невинных. Тогда я сказал себе: довольно, я не буду убийцей. Решил дезертировать. Кое-кто тоже думал так же. Но они боялись. А мне уже было все равно. Я решил рискнуть. Рядом со мной упал смертельно раненный снарядом солдат. Лицо его было так изуродовано, что родная мать бы не узнала. Я взял документы погибшего, ему в карман сунул свои. И так официально я «погиб» на войне. Верховное главнокомандование вермахта известило, что Генрих фон Витгенштейн пал на поле славы.

Наргис с огромным волнением слушала Генриха. Когда он замолчал, она задумчиво сказала:

— Как хорошо, что у нас нет войны.

— Мне не хочется тебя огорчать, но все знаки на небе и на земле указывают на то, что она рвется и сюда.

— Сюда?

— Конечно. Понимаешь, шаху мерещится Великий Иран, и он рассчитывает, что Гитлер поможет ему осуществить его планы. А фюреру это на руку. Тысячи иранцев пойдут на резню только для того, чтобы третий рейх захватил иранскую нефть.

— Это страшно, — сказала Наргис.

— Они уже готовятся. Я сам видел, как собирают оружие. Ты думаешь, так трудно начать войну? Достаточно ничтожного повода… — Генрих внезапно раскашлялся.

— Выпейте горячего молока. — Наргис наполнила стакан.

— Спасибо. Это пройдет. Послушай! В следующий раз принеси мне горсть зерна, прямо с поля, чтобы оно пахло солнцем. Мне так этого не хватает — солнца. Поэтому в последнее время я его и рисую.

— Скоро у вас его будет много. А мне уже, пожалуй, пора, — сказала девушка, поглядывая на дверь.

— Не беспокойся. Сегодня они уже не придут. Ах, ведь я и забыл: ты завтра должна рано встать на работу, а сейчас уже ночь, да?

— Да, поздняя ночь. Надеюсь, что в следующий раз я вам принесу добрые вести. Спокойной ночи! — сказала Наргис, направляясь к выходу.

— Запомни: горсть зерна с поля.

— Хорошо, спокойной ночи!

— Мне все равно. Здесь нет ни ночи, ни дня. До встречи, — сказал Генрих, но Наргис уже этого не слышала.

На следующее утро в столовой Наргис, как обычно, кормя барона, украдкой поглядывала на Августа и Кристину. Молчаливые и испуганные, они сидели за столом. Это были уже не те высокомерные господа, которых она видела, когда начинала работать в резиденции. Тогда они были уверены в себе, окружены богатством, пришли из сказочного для простой иранской девушки мира. Сегодня она видела маленьких, отупевших от страха людей.

В тот день Маргит немного опоздала на завтрак. Сев за стол, она обратилась к Августу:

— Вы не хотели бы, дядя, посмотреть местные религиозные обряды? Кажется, они очень интересны.

— Где?

— Недалеко отсюда, за городом, находится священное место, там гробница потомка имама.

— Не знаю, так ли это интересно на самом деле… — Август не успел закончить фразу — в столовую вошел Ганс Бахман и начал говорить с порога:

— Извините, если помешал, я хотел только сообщить, что доставили эти картины из консульства. Если у вас есть время, то после завтрака их можно посмотреть.

— Вы знаете, — обратилась к Гансу Маргит, — я предложила дяде поехать посмотреть местные религиозные обряды. Говорят, вы прекрасно знаете персидские обычаи. Не могли бы вы быть нашим гидом?

— Охотно. Когда?

— Хотя бы сегодня.

— Нет. Предлагаю послезавтра. Это как раз день смерти имама, которого убили много лет назад. Это будет кульминационный момент обрядов. Стоит посмотреть.

— Значит, поедем послезавтра. Хорошо, дядя?

— А вы не боитесь этих дикарей? — вмешалась Кристина.

— Ах, мадам, — сказал Ганс, — наступит день, когда руками именно этих людей мы обеспечим здесь новый порядок, мир и цивилизацию.

— Так, значит, договорились? — заключила Маргит.

— Конечно, я к вашим услугам, — вежливо ответил Бахман и обратился к Августу: — Вы не зайдете ко мне, барон?

После завтрака осмотрели больше десятка привезенных картин. Несколько полотен маслом были выполнены по мотивам старогерманских мифов, другие, исполненные в манере примитивного символизма, являли собой апофеоз немецкого национализма.

— Предлагаю присоединить к ним несколько картин вашего сына и организовать посмертную экспозицию. Тогда и волки будут сыты, и овцы целы, — говорил Ганс.

Август слушал, погруженный в свои мысли. Наконец он произнес, виновато глядя на Бахмана:

— Вы знаете, Маргит изъявила желание, чтобы вы переселились в вашу прежнюю квартиру.

— Вы тоже этого желаете?

— Ну что вы! Вы нам не мешаете, как раз наоборот. Но пока у нее решающий голос.

— Я думаю, что здесь дело не в том, где мы живем, а в чем-то ином.

— Не понимаю.

— Знаете, барон, почему она пригласила меня и вас посмотреть эти обряды?

— Говорите ясней. — Август вопросительно взглянул на Ганса.

— Это часть следствия, которое она ведет. И касается того случая с ее отцом. Как-то она с вами беседовала об этом, помните? Ваша племянница разговаривала с Мартой, потом с садовником, а потом с ординатором психиатрического отделения. Узнала о связи между мной и санитаром, разнюхивала что-то на фабрике, потом отыскала дервиша, которого расспрашивала о ядовитых змеях, и даже добралась до святилища, где говорила с заклинателем.

— Откуда вы это знаете?

— Я оказался там случайно и видел, как она разговаривала с заклинателем, а потом сам с ним поговорил. Она узнала, что к нему приходили иностранцы, чтобы поохотиться на змей. Кое-кто из любопытства, кое-кто в иных целях. Сейчас она хочет устроить очную ставку и узнать, кто из нас поймал ту змею.

— Это невозможно! — произнес перепуганный Август.

— Уверяю вас, что это именно так.

— Ну а если даже так, то чем это вам грозит?

— Прежде всего вам. Идея принадлежит вам, хотя следует признать, что этого требовала ситуация. Но дело не во мне и не в вас. Это гораздо более серьезная игра. Ставка здесь — весь Восток. Сейчас мы не можем ни к чему относиться легкомысленно. Она может оказаться маленьким камушком, который сдвинет огромную лавину, а эта лавина при неудачном стечении обстоятельств может уничтожить все, что нам с таким трудом удалось построить. Вы не боитесь скандала?

— Как же вы хотите ее остановить?

— У меня еще нет определенного плана. Но одно знаю наверняка: надо прекратить эту игру в кошки-мышки, — решительным тоном произнес Бахман.

Пока Ганс был занят разговором с Августом, Марта воспользовалась случаем и позвонила Вильяму. Всегда владеющий собой и флегматичный, англичанин на этот раз не смог скрыть удивления, но поспешно принял предложение. Они договорились встретиться в доме консула — Марта должна была отнести туда готовое платье. Через несколько часов они увиделись.

— Какая приятная неожиданность! Ты даже не представляешь, как я рад, что вижу тебя. Сядь поближе! — ворковал Вильям.

Супруга консула незаметно исчезла из комнаты.

— Садись поближе, маленькая! — повторил он.

— Это необязательно, — остановила англичанина Марта и смерила его брезгливым взглядом. — Обойдемся без лирики, перейдем лучше к делу. Тебе нужна интересная информация? Ты можешь ее иметь. Но взамен я должна получить соответствующее вознаграждение.

— Деньги? — спросил удивленный Вильям. Он ожидал совершенно иного.

— В этом собачьем мире, — произнесла она цинично, — осталась только одна настоящая ценность: деньги. Я хочу их зарабатывать. Ничего больше. Вы дали шаху власть и богатство, поэтому он с вами считается. Даром ничего не делается. Политики, журналисты, даже духовенство берут у вас деньги, чтобы баламутить собственный народ во имя ваших интересов. А я работаю на собственный страх и риск и прекрасно понимаю, что меня может ждать, если Ганс узнает…

Вильям с удивлением смотрел на совершенно изменившуюся Марту.

— Он оказался свиньей?

— Забавный вопрос. Если бы я ответила, ты был бы удивлен, а может быть, оскорблен. Хотя в этом болоте разве можно на что-то обижаться? Ну, оставим лирику. Ты будешь получать информацию, которая тебе так нужна, но тебе придется платить!

— А наша любовь?

— Ты бросил ее в дерьмо, а теперь хочешь вытащить оттуда? Не будем говорить об этом!

— Но я не забыл… — сказал Вильям. Он вынул из кармана изящную коробочку и открыл ее: внутри лежало ожерелье с большим блестящим камнем. Он подошел к Марте и хотел надеть украшение ей на шею. Но Марта взяла ожерелье в руки, осмотрела, затем булавкой, извлеченной из складок платья, вытащила из золотой оправы камень и бросила его на паркет. То, что казалось бриллиантом, разлетелось на куски.

— Возможно, я и поверила бы твоим словам, если бы этот камень оказался настоящим, — заключила она.

— Черт побери! — выругался Вильям.

— А все остальное в порядке, золото хорошей пробы. Ты, наверное, купил это украшение у ювелира неподалеку от базара?

— Да.

— Это лучший специалист по фальшивкам. А что касается нашей договоренности, то будешь платить мне по сто фунтов стерлингов за каждую информацию.

— Смотря какую… — сделал оговорку Вильям.

— Ты знаешь, что такое план операции под кодовым названием «Амина»? Он касается деятельности абвера в Иране. И это только первая информация. А у меня их четыре, а может быть, больше…

Заинтригованный, Вильям с минуту подумал и вышел в соседнюю комнату. Сидевший там и подслушивавший их разговор консул молча кивнул и протянул деньги. Вильям вернулся к Марте и положил банкноты на стол.

— Значит, мы можем беседовать, — начала она. — План под кодовым названием «Амина» содержит предварительные директивы действий на случай, если шах не подчинится требованиям третьего рейха. Пока мне известны пункты связи немецкой разведывательной сети в Тебризе во главе с неким майором Хольтусом. Это новый резидент абвера в Иране. Вторая информация касается размещения передающих радиостанций. — Марта протянула Вильяму план. — Третья касается распоряжений по подготовке площадок для приема парашютистов и посадочных площадок для немецких и итальянских самолетов в «день Икс», то есть в день вторжения. И наконец, четвертая информация, пока общего характера, касается расположения складов оружия и взрывчатых материалов, тайно переброшенных абвером в Иран.

Марта подошла к стене, на которой висела большая карта ее страны.

— Вот города Джульфа и Миане, поблизости от советской границы. Именно здесь немцы сосредоточивают оружие, — сказала она.

— Почему именно здесь?

— Неужели ты не знаешь? — И, не ожидая ответа, пояснила: — Затем, чтобы партизанские группы, подготовленные там немцами, могли устраивать провокации против русских. Таким путем абвер хочет создать трения между Ираном и Россией и использовать это как предлог для интервенции. В лучшем случае гитлеровская армия придет на помощь иранскому правительству и в соответствующий момент вместе с иранской армией нападет на самое уязвимое место России. Ты знаешь, что такое Баку?

— За такую информацию русские заплатили бы по сто фунтов за каждое слово. Я и не знал, что ты такой политик…

— Я только хотела показать, чего стоит мой товар. Ага! Чуть не забыла спросить. У тебя еще работает слуга моего отца?

— Да. А почему ты спрашиваешь?

— Он ведь тоже работал на вас! Не звони мне. Если будет нужно, я сама тебя найду…

В резиденции Витгенштейнов как в фокусе сосредоточилась закулисная борьба разведок. Все живущие в доме были в какой-то степени замешаны в эту игру. Даже Наргис не осталась в стороне от происходящих событий. Увлеченная примером Ореша и своего отца, она работала в подпольной организации «Митра». А теперь помогала освобождению Генриха.

В тот вечер она долго ждала, пока Кристина, как обычно в темноте, посетит укрытие сына. Когда они с Августом вернулись в дом, Наргис под покровом ночи направилась в подвал. Она была поражена, застав Генриха сидящим за накрытым белой скатертью столом. Он сбрил бороду, и только теперь стало видно, как сильно похудело и побледнело его лицо. На столе стояла бутылка вина, плоская ваза с фруктами.

— Добрый вечер! — сказала Наргис, стоя на пороге.

— Здравствуй! Заходи, заходи! Я устроил маленький праздник. Присядь, прошу тебя! — вскочил он при виде девушки.

— Сейчас вы очень хорошо выглядите.

— Правда, лучше, чем с бородой? Присядь. Выпьем?

Генрих открыл бутылку вина и неожиданно закашлялся.

— Ничего, ничего, это пройдет, — сказал он и наполнил бокалы.

— Я пришла сказать, что скоро заберу вас отсюда.

— У тебя какие-то новости от Ширин? — На его бледном лице появился румянец.

— Нет, но будут…

— А не лучше ли мне остаться здесь до самого отъезда в пустыню?

— Вы больны.

— Да, но здесь безопасней. Мать говорила, что меня, кажется, ищут. То есть не меня, а Альберта Шульца. В гамбургском порту я купил паспорт на это имя. Они знают, что человек с такой фамилией прибыл в Иран.

— Господин Генрих, я знаю, что госпожа Ширин хочет видеть вас живым.

— А где ты меня спрячешь?

— Будьте спокойны. Я уже все обдумала.

— Я просто не могу поверить. По этому случаю следует выпить бокал вина, — сказал Генрих.

— Нет, нет, я еще никогда не пила.

— Но теперь выпей, именно теперь…

Наргис поднесла бокал к губам и поперхнулась после первого же глотка.

— А ты принесла мне рожь с запахом солнца, о которой я тебя просил? — сказал Генрих, осушив бокал.

— Я принесла кое-что, что для меня и для многих наших людей является настоящим солнцем. Вы знаете, что такое Митра?

Генрих показал ей на нарисованное на картоне солнце. Оно было увито пшеничными колосьями. В центре было изображено лицо, удивительно напоминающее лицо Ширин; большие миндалевидные глаза казались живыми.

— На свете существует Добро и Зло, — говорил, не отрывая взгляда от изображения солнца, Генрих. — Они борются между собой. Существует и бог Митра, позволяющий подняться над Добром и Злом, соединить их в Любви. Митра находится посреди Света и Тьмы, владеет рассветом и сумерками; Митра, рассеивающий мрак, является огнем, Митра направляет солнце на небесном пути, под охраной Митры солнце неустанно отсчитывает ритм дней и лет…

— Откуда вы это знаете? — спросила заслушавшаяся Наргис.

— Знаю.

— А вы знаете, что у нас действует подпольная организация, которая называет себя «Митра»? Вот посмотрите! — Наргис протянула Генриху листовку.

Генрих внезапно перестал читать и взглянул на Наргис. Гордо выпрямившись, она смотрела ему прямо в глаза.

— Да, это почти ваши слова, — сказала она.

— Ты коммунистка?

— Откуда я знаю? Я, собственно, даже и не знаю, что такое на самом деле коммунизм. Правительство постоянно повторяет нам, что коммунисты — это безбожники, у которых общие жены, общие дети, и все они голодают. А другие говорят, что там равноправие и справедливость. Но ведь дело идет о судьбе нашей страны. Когда вы мне рассказали о том, что происходило на войне и чего хочет Гитлер, я поняла, чего хотят добиться фашисты здесь, в Иране. Я узнала их также в этом дворце. Миллионы европейцев ступают по коврам, изготовленным на фабрике барона Витгенштейна руками персидских девушек, которые через несколько лет такой работы превращаются в больных, почти слепых старушек. Если бы вы только знали, сколько им пришлось поработать над ковром с вашим изображением! И они верили, что это лицо Великого Немца, который станет примером героизма для молодежи. Вот видите, как выглядит этот мир лжи и притворства? И люди, которые его создают, дрожат от страха, чтобы он не разлетелся, как мыльный пузырь… — Наргис взглянула на Генриха и добавила: — Простите меня за то, что я сказала, но иногда мне бывает жаль вашей семьи. Ваша мать теперь так редко бывает трезвой. Этот призрачный мир является единственно реальным для них, и в этом, пожалуй, их трагедия. Если бы вы только слышали, что они говорят о ваших картинах! Сами себя обманывают. Иногда я со страхом думаю, как здесь они начнут воплощать в жизнь свои понятия. Ведь почти вся Европа мучается в путах фашизма.

— Черт побери! А я рисую картиночки. Кому это служит? Твои товарищи обо мне знают?

— Не беспокойтесь. Вам ничего не грозит. Вы не такой, как они. Сейчас самое главное — увести вас отсюда живым. Но теперь мне уже пора идти. Когда я приду в следующий раз, будьте готовы… Я возьму эту листовку: не хватает еще, чтобы ваша мать ее увидела, — сказала Наргис.

Но уже на следующий день в руки Бахмана попала точно такая же листовка, как та, которую прочитал Генрих.

— Скажите, кто мог распространить это среди рабочих вашей фабрики? — Ганс подал Августу листовку. — Они выступают против самого главного — против войны с Советами.

— Вы не догадываетесь, кто это распространяет?

— Если бы я знал, я не спрашивал бы вас. Но я уверен, что это не работа местных коммунистов.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что среди наших людей затаились какие-то оборотни, которые помогают, а может быть, даже инспирируют деятельность местных организаций.

— Наши? Но кто?

— Почему бы, например, не доктор Иоахим? Он отъявленный пацифист. А госпожа Маргит? Вы помните, как она критиковала захват Гданьска? Ее мать была полька. Она аристократка, но прежде всего полька.

— Вы, наверное, шутите? Они — оборотни?

— Я не сказал, что они ими являются, но могут быть. Вы помните, мы говорили как-то о некоем Альберте Шульце?

Август кивнул.

— Ну вот так, он тоже был пацифистом, — продолжал Бахман. — Хотел сжечь оружие, а это уже диверсия! Я должен найти автора этой листовки, этой вредительской работы! Вы, барон, кажется, недооцениваете значимости этого дела. Кто знает содержание листовки? Сейчас я прошу дать мне список всех работников фабрики. Их просмотрят мои люди. По нитке мы должны дойти до клубка. А сейчас я хотел бы осмотреть комнату вашей племянницы.

— Неужели вы думаете… — нерешительно начал Август.

Но Ганс прервал его:

— Господин барон, сейчас война, а здесь фронт!

Они вошли в комнату Маргит. Бахман принялся копаться в ее вещах, заглянул в шкаф, потом открыл ящик комода и взял в руки лежавшую там книгу.

— Вот вам! — сказал он. — Взгляните, что она распространяет, ведь это «Избранное» Генриха Гейне.

— Но ведь это всего лишь стихи…

— О, господин барон! Факт, что подобные книги читаются в этом доме, уже многое значит. А если добавить к этому следствие по делу вашего брата, все становится понятным…

Возвратившись из экспедиции в Африку, Маргит стала работать в больнице. Теперь рабочих часов у нее стало меньше. Все свое свободное время она посвящала отцу. Она старалась, чтобы ее дежурства совпадали с дежурствами доктора Иоахима. Во время бесед с ним она постоянно возвращалась к обстоятельствам трагического случая с отцом и делилась все новыми своими подозрениями.

— Ну хорошо, — сказал Иоахим во время одной из таких бесед, — попробуем суммировать результаты вашего, скажем так, следствия. То, что барон был укушен ядовитой змеей, не было делом случая. Кто-то это организовал. Предположим, что этим человеком был господин Август, который хотел воспользоваться состоянием брата, а Бахман был его соучастником. Следовало бы устроить очную ставку этих господ с заклинателем змей. А если эти двое действительно пользовались его услугами и виноваты в болезни барона, то к кому вы обратитесь с вашими обвинениями? К нашим властям? Это то же самое, как если бы вы пошли с жалобой на членов мафии к их шефу или к атаману разбойников и сказали: «Вот этот карманник украл у меня бумажник». Тогда преступнику здорово достанется, но только за то, что он дал себя поймать или же не поделился с главарем добычей. Таким образом, в обмен на исчезнувший бумажник вы приобрели бы двух врагов: и преступника, и его шефа.

— Значит, вы считаете, что следует предоставить им свободу действий? И вы сможете спокойно жить, зная, что рядом с вами преступники?

— Многие немцы так живут. Нам и так исключительно повезло, что не надо находиться там, в самом пекле, — сказал Иоахим и окинул Маргит теплым, почти отеческим взглядом.

— А вы знаете, доктор, старую персидскую сказку о вороне и орле?

— Охотно послушаю.

— Как-то орел почувствовал приближающуюся старость. Он полетел к ворону, который, как известно, живет долго, и спросил: «Что ты делаешь, чтобы так долго жить?» «Я покажу тебе мой дом», — ответил ворон. А домом ворона была свалка, полная червей. «Вот этим я питаюсь, — сказал ворон. — Никогда не летаю высоко, чтобы меня не подстрелил охотник, живу в тени, незаметно. Вот и весь секрет моего долголетия». Орел ничего не ответил, только расправил крылья и полетел высоко-высоко, к солнцу. Вскоре он превратился в маленькое пятнышко на фоне голубого неба и исчез с глаз ворона.

— Ну что ж, видимо, я не родился орлом, — вздохнул Иоахим.

— Извините, — сказала Маргит.

— Не за что, не каждый, кто не является орлом, должен быть вороном.

— Но я не смогу так жить, — сказала Маргит.

В этот момент сестра пригласила доктора к пациенту.

— Вы еще подумайте об этом, — посоветовал Иоахим, прежде чем выйти.

— Я уже решила, — ответила она. — Завтра я устрою им очную ставку.

Перед поездкой к святилищу Маргит попросила у Наргис чадру. Девушка показала, как ее носить, и предупредила:

— Смотрите, чтобы чадра не сползла с головы.

— Почему?

— Вы блондинка с типично европейским лицом. Как только вы обнажите голову, люди сразу поймут, что перед ними иностранка.

— Ну и что из этого? Разве мало здесь иностранцев? — Маргит не поняла смысла предостережения.

В этот момент раздался громкий голос Августа:

— Мы ждем!

Бахман уже был за рулем. Они поехали. Мавзолей находился далеко за городом. Жара становилась все сильнее. Солнце раскалило камни. Ганс опустил боковые стекла в развлекал Маргит беседой. Он старался блеснуть своим знанием религиозной жизни и обычаев иранцев. Дочь барона делала вид, что слушает, но сама лихорадочно размышляла, как устроить очную ставку в мечети. Август молчал.

— Вы уже были у этого святилища? — спросил Ганс.

— Нет, но я слышала, что его стоит посмотреть.

— А вы знаете, кто такой имам?

— Наверное, какой-то религиозный вождь, — ответила Маргит, занятая своими мыслями.

— А имам-заде? — продолжал спрашивать Бахман.

— Это, вероятно, сын имама или кто-то из его рода?

— Верно, — похвалил Ганс. — А сейчас мы как раз и едем к надгробию одного из имам-заде. В Иране действуют несколько шиитских ветвей. Эта признает двенадцать имамов.

— Как в христианской религии — двенадцать апостолов? — произнесла Маргит.

Бахман кивнул головой и продолжал:

— Кроме двенадцати имамов шииты почитают, как я уже сказал, так называемых имам-заде, происходящих в основном из рода имамов. Их могилы в разных частях страны считаются святыми местами и являются цельна паломничества правоверных. Представьте себе, имамы конкурируют даже с такими врачами, как вы: они излечивают людей. Согласно верованиям шиитов, они обладают также даром исполнять желания правоверных. Особенно в определенные дни — как, например, сегодняшний. Как раз сегодня годовщина смерти одного из наиболее почитаемых имамов, Хусейна, сына Али. У вас есть какое-нибудь желание?

— Пожалуй, есть, — полушутя ответила Маргит.

— Тогда думайте о нем, и оно наверняка исполнится, — посоветовал Ганс.

Август не вмешивался в разговор. Он сидел на заднем сиденье рядом с Маргит и спрашивал себя, почему он согласился ехать к мавзолею. Он не знал, к чему клонит Ганс, если ему стали известны намерения Маргит. Август вспомнил его слова: «Кончать с этой игрой в кошки-мышки». «Что он задумал?» — размышлял Август с беспокойством. Непринужденное поведение Бахмана, его разговорчивость и демонстративная благожелательность по отношению к Маргит склоняли Августа к мысли, что он старается рассеять подозрения его племянницы, усыпить ее бдительность…

Машина ехала все медленнее. По дороге шли группы паломников.

— Скоро мы будем на месте, — сказал Бахман и посоветовал Маргит накинуть чадру.

Через несколько минут из-за деревьев показался купол мавзолея, и Ганс свернул с шоссе на боковую, ведущую вниз дорогу. Теперь машина с огромным трудом протискивалась между ослами, верблюдами и толпами людей. Наконец добрались до огромной, окруженной высокими деревьями площади. Бахман поставил машину за деревьями. Они вышли, подошли поближе: процессия приближалась к входу в монументальное строение. Толпа собравшихся расступилась. Во главе процессии шел высокий, атлетически сложенный мужчина.

Он нес длинный, обитый бархатом шест, оканчивающийся на вершине поперечиной, на которой висели большие и маленькие колокольчики. Сразу же за ним шел певец. Он пел религиозные песни, которые хором подхватывали шедшие за ним паломники. Группа обнаженных до пояса мужчин била себя руками в грудь. В такт ударам мужчины скандировали имя имама: «Хусейн! Хусейн! Хусейн!» Другие, тоже раздетые до пояса, держали в руках цепи, которыми в такт песне били себя по спине. Процессия медленно приближалась к святилищу.

Маргит внезапно поняла, что в такой толпе ей не удастся отыскать дервиша и устроить его очную ставку с Бахманом и Августом. Тем временем Ганс под предлогом поисков более удобного места исчез. Толпа паломников росла с каждой минутой, клубилась и бурлила. Маргит обратила внимание на группу мужчин, которые стали в круг. Они были в длинных белых рубашках, испещренных сурами Корана. У всех были странно выбритые по центру головы волосы. Внутри круга появился певец, который запел ритуальную песню. Стоявшие в кругу мужчины взяли в руки ножи с тупыми концами. Ритмичная песня раздавалась все громче, а мужчины в такт необычно звучащей мелодии ударяли ножами в выбритые места. Маргит со страхом смотрела, как их головы начали покрываться кровью.

В это время Ганс, исчезнувший в толпе, сумел найти сторожа мавзолея. Шепотом они обменялись несколькими словами. Бахман показал сторожу покрытую чадрой Маргит. Она стояла рядом с выделяющимся своим европейским костюмом Августом. Сторож святилища внимательно посмотрел на нее.

Ганс вернулся к Маргит и Августу.

— Тем путем мы быстрее пройдем внутрь, — сказал он.

Они протиснулись сквозь толпу людей на противоположную сторону святилища. Теперь толпа паломников подталкивала их вперед. Вскоре они оказались перед входом в мавзолей. Здесь царила атмосфера, близкая к экстазу. Стоявшие вдоль стены паломники окропляли толпу водой, пахнувшей розами.

— В этом есть что-то захватывающее, — сказал Ганс, указывая на несметную массу людей. — Меня всегда интересовала психология толпы. Достаточно бросить лозунг, которого она ждет, встать во главе — и можно захватить власть. Потом эта толпа поверит во все и будет послушна. Именно так происходят перевороты, делаются революции. Коммунисты говорят, что бытие определяет сознание. Это чепуха. Сознание, дух, идея правят историей. Если вождь сумеет овладеть психологией толпы, миллионы будут исполнять его волю и умирать за него. Разве это не фантастично? — сказал Бахман, движением головы указывая на тысячи доведших себя до экстаза паломников, ритмически повторяющих одно слово: «Хусейн, Хусейн, Хусейн…»

Маргит внезапно почувствовала страх. Она поняла, что уже не сможет выбраться из этого клубка тел. Толпа напирала и шаг за шагом неумолимо толкала ее вперед.

— Куда мы идем? — спросила она Ганса.

— Внутрь мавзолея, — успокоил он ее, нервно озираясь, словно стараясь найти кого-то в толпе. Наконец он заметил сторожа. Тот шел впереди них и украдкой оглядывался на дочь барона. Бахман обменялся с ним взглядами и теперь, уже успокоившись, продвигался вперед.

— Что там, внутри? — спросила Маргит.

— Могила имам-заде. Каждый может коснуться ее и высказать свое желание, — ответил Бахман и слегка отодвинулся от Маргит, которая в этот момент ощутила внезапный толчок и вместе с толпой оказалась внутри помещения. Здесь царил полумрак. Маргит совершенно утратила чувство ориентации. Верующие толкались, напирали, стремились к надгробию, скрывавшему останки имам-заде, прикасались к серебряной решетке и под напором толпы продвигались к выходу. Маргит даже не заметила, как оказалась у могилы. Слова паломников тонули в шуме толпы. Испуганная Маргит видела вокруг себя только человеческие лица, похожие в полумраке на застывшие маски. Глава паломников, устремленные на могилу пророка, светились фанатичным блеском, а губы произносили какие-то слова, словно заклятия.

Сторож святыни старался держаться поближе к Маргит. Когда она оказалась около могилы имам-заде, он внезапно, резким движением, сорвал с нее чадру.

— Люди! Мусульмане! Смотрите! Пьяная англичанка поганит нашу святыню! — закричал он пронзительным голосом.

В помещении воцарилась зловещая тишина. Но она продолжалась всего лишь мгновение. Стоявшие поблизости мужчины бросились на Маргит, схватили ее за светлые волосы, ударили головой о решетку и швырнули потерявшую сознание девушку под ноги жаждущей мести толпы. Все это произошло так быстро, что Август, стоявший неподалеку, даже не понял, как все дошло до этого ужасного самосуда. Онемев от страха, он взглядом отыскал Бахмана. Тот стоял выпрямившись и равнодушно наблюдал за разыгрывавшейся сценой.

— Ганс! Что случилось?! — закричал охваченный ужасом Август.

— Тихо! Если вам дорога жизнь, ни слова по-немецки, — ответил Бахман.

В тот же миг кто-то закричал:

— С ней тут кто-то еще?! Убить! Убить! Такова божья воля!

В толпе возникло замешательство. Перепуганный Август, решив, что подошла его очередь, протиснулся к выходу, бегом пересек двор мавзолея и вскочил в машину. Только тогда он облегченно вздохнул, удостоверившись, что никто им не интересуется.

Через минуту он увидел, как несколько мужчин выносят из святилища окровавленное тело Маргит. Сзади шел Ганс. Они подошли к машине. Бахман открыл дверцу и помог уложить на заднем сиденье безжизненное тело девушки. Не произнося ни слова, он сел рядом с Августом, завел мотор, и машина тронулась. Перепуганный Август был не в состоянии произнести хотя бы слово, он даже не мог взглянуть на лежавшее сзади тело племянницы. Когда они отъехали уже далеко от мавзолея, Ганс остановил машину и вышел из нее. С безоблачного неба на землю струился зной. Машина была запачкана кровью. Август с огромным трудом удержался от того, чтобы не упасть в обморок. Он тоже вышел из машины и стал под деревом. А Бахман в это время спокойно затягивался сигаретой.

— К черту! Почему мы стоим?! — истерическим, тонким голосом прокричал Август.

Ганс Бахман со странной гримасой на лице спокойно стоял на обочине. Август решительно вскочил в машину, хотел завести мотор, но в замке зажигания ключа не оказалось. Он бессильно опустил руки.

— Нехорошо, господин барон. Разве это благодарность? — произнес Бахман, окинув Августа ироническим взглядом.

— Неужели вас родила женщина?! — крикнул Август. Он совершенно не владел собой.

— А вы сомневаетесь, барон? — с насмешкой ответил Ганс. — Моя мать такая же немецкая женщина, как и миллионы других, — добавил он.

— Так, значит, она родила чудовище!

Ганс не обращал внимания на истерику барона. Сохраняя полное спокойствие, он говорил:

— В самом деле, это оригинальный способ выражения признательности за то, что благодаря мне вы поднимаетесь по ступенькам карьеры, о которой давно мечтали. Вы ничем не лучше меня, а ведь сегодня, а может быть, завтра, когда начнут раздавать фанты, вы получите больше.

— Я ничего не хочу! Ничего!

— Хотите! И получите. Вы уже получили, — заключил Ганс. — У вас есть фабрика, дом, состояние. Почему вы так на меня смотрите? Ведь я говорю правду.

— Вы просто дьявол! Она умирает! Поедем! — кричал Август. Но Ганс не позволил вывести себя из равновесия.

— Да! Она в самом деле умирает, — ответил он, — но ведь именно она начала этот поединок. И не кто иной, как вы, должны были в нем погибнуть.

Августа оставили силы, он взглянул на Бахмана и умоляющим, прерывающимся голосом сказал:

— Ради бога! Поедем!

— Ради бога? Он всегда признает правоту победителей, — сказал Бахман. Он подошел к машине, открыл дверцу, взял Маргит за руку и долго проверял пульс.

— Да. Теперь мы можем ехать, — наконец произнес он, включил мотор и медленно поехал в сторону города. Когда до больницы было уже недалеко, Ганс прибавил скорость и включил сигнал. С пронзительным воем клаксона они подъехали к больничным воротам. Ганс оставил Августа у машины, сам побежал в приемный покой. Через минуту он возвратился с двумя санитарами. Они быстро уложили Маргит на носилки и понесли в больницу. Ганс и Август остались в коридоре.

Вскоре в дверях показался доктор Шмидт.

— Прошу вас, — обратился он к Бахману. Они все вместе вошли в кабинет. У стола, накрытого белой простыней, стоял доктор Иоахим.

— Есть надежда? — чужим голосом спросил Август, с трудом сдерживая нервный тик.

— К сожалению… — Шмидт не докончил фразы.

— Вы же знали, господа, что везете труп, — сказал доктор Иоахим, проницательно посмотрев сначала в глаза Августа, а потом Бахмана. Потом он отвернулся и вышел из кабинета.

Трагическая смерть Маргит вызвала огромное волнение во всей больнице. Ее здесь все любили. Уважали за доброжелательность и откровенность, ценили как врача.

— Зачем она туда поехала? — недоумевали медсестры, оплакивая ее смерть. Особенно сокрушалась одна, работавшая с ней, а теперь ассистировавшая доктору Иоахиму.

— Бог покарал ее за любопытство. Пошла в мавзолей, словно на какое-то зрелище. Святое место — это не театр, — сказала одна из сотрудниц больницы.

— Бог должен наказать тебя за эти слова. Она вылечила мою мать. Если бы ты знала ее, то поняла бы, какой это был благородный человек. К каждому больному она относилась как к своему близкому. Сколько она наших женщин вылечила! — не могла сдержать своего горя медсестра.

Вернувшись из больницы, Август не мог найти себе места. Смерть Маргит так внезапно обрушилась на него, что его психическое здоровье оказалось под угрозой. На грани нервного срыва он метался по комнате. Кристина ни о чем его не спрашивала. Они прошли в столовую.

Наргис, как обычно, вкатила коляску с бароном. Август машинально повернул голову в его сторону, Карл неподвижным взглядом впился в его лицо. Август вздрогнул.

— Уберите его отсюда! Уберите! — крикнул он нечеловеческим голосом. Он вскочил из-за стола, выбежал из столовой и остановился лишь на террасе. С минуту постоял там, словно не зная, что ему делать, нервным движением достал сигарету, закурил и поднялся на второй этаж, в свой кабинет. Машинально достал бутылку виски, налил солидную порцию, выпил и бессильно опустился в кресло. Сколько он так просидел, Август не помнил. Его неподвижный взгляд был устремлен в сад. Внезапно Август понял, что видит там Карла. В первый момент он не поверил собственным глазам. Посмотрел еще раз. В саду, в самшитовой аллее, в своей инвалидной коляске сидел Карл. Не раздумывая, Август вскочил и побежал прямо к нему. Схватился ва ручку коляски и, покатив ее вперед, громко заговорил:

— Судьба всегда улыбалась тебе. Все, что было у отца, он оставил тебе. Я же всегда думал не так, как вы, и никогда не скрывал этого. Отец не любил меня. Когда я женился на Кристине, ты говорил, что она простолюдинка. Но она же немка. Настоящая немка. Не то что все твои жены-аристократки: полька, еврейка, иранка… Ты жил беззаботно, а мне пришлось работать. Это ты был бароном фон Витгенштейном. Я же всегда был братом барона. Даже теперь тебе выпала лучшая судьба, — говорил Август с нарастающей яростью. — Теперь я завидую тебе больше, чем когда бы то ни было. Ты сидишь здесь, равнодушный ко всему, с мертвой улыбкой на губах, а я должен носить эту смерть в себе. — Голос Августа прервался, он зарыдал. Потом опустился перед Карлом на колени: — Это не я убил ее. Прости меня, я не знал, правда, не знал, что хочет сделать этот мерзавец. Я ничего не смог поделать. Брат, у меня тоже есть сын. Он такой же хороший, как и твоя дочь. Карл, помоги мне, брат! Скажи, что мне делать? Ну скажи что-нибудь!.. — Август не договорил — из дома выбежала Наргис.

— Ваша милость, ваша милость, телефон! — кричала она.

Август встал с колен, замутненным взглядом посмотрел на девушку, выбежавшую из-за кустов самшита.

— Телефон! И мадам сказала, что звонок очень важный. Звонит кто-то из Голландии.

— Из Голландии? — пробормотал Август и заплетающимся шагом направился в дом.

Он поднес к уху трубку, а Кристина, спрятавшись за полузакрытой дверью, старалась подслушать разговор и наблюдала за выражением лица мужа. Когда он повесил трубку, Кристина спросила:

— Что-нибудь случилось?

Август не ответил, но не сумел скрыть волнения.

— Я бы с удовольствием выпил пива, — наконец сказал он. — Кто бы мог подумать? Кто бы мог подумать? — твердил он.

— Что случилось? — повторила Кристина, наливая пива.

— «Ройял Датч». Ты слыхала о такой фирме? Это крупнейший нефтяной концерн. До своей смерти его председателем был Деттердинг.

— Ты не мог бы выражаться яснее?

— Попросту мне предложили место советника председателя и представителя фирмы в Иране. Ты же знаешь, что мы заняли Голландию.

— Тебе предложили?..

— Деттердинг, когда еще был здесь, беседовал со мной и знал о моих намерениях. Видимо, я был прав, и пришло время претворять их в жизнь. Кажется, дела на Востоке коренным образом меняются в нашу пользу. В такой ситуации они хотят, чтобы я был на их стороне.

— Так, значит… ты стал нефтяным королем? — недоверчиво спросила Кристина.

— Наконец-то жизнь имеет смысл и за нее стоит бороться, — ответил Август.

В этот момент в салон вошел Ганс. На поводке он вел породистую немецкую овчарку.

— Господин барон, видите? Теперь в доме будет совершенно безопасно, — произнес он.

— Чья это собака? — спросил удивленный Август.

— Наша. Подарок консула. Это исключительно умное животное. Я могу выпить пива?

Кристина подала стакан, Бахман попробовал и с одобрением кивнул:

— Великолепное. Наверняка мюнхенское. Я пил такое до войны, на Сендлингерторплац. А он, — сказал Бахман, глядя на собаку, — отзывается на имя Цезарь. Цезарь, сидеть! — Пес мгновенно выполнил команду. — Ползи! — Собака опустилась на пол. — Ну вы только скажите, барон, разве он не превосходен?

— Да. Прекрасная дрессировка. Но я предпочитаю свою собаку. Уверен, что она вернется.

— Но пока ее нет, давайте оставим эту, — заключил Ганс.

— Не вижу причины держать в доме чужую собаку, — слабо возражал Август.

— Я обещал консулу, что позабочусь о ней. Нам будет веселее. Цезарь! — позвал собаку Бахман и вышел с ней из салона.

— Это конец, — тихо произнесла Кристина. — Достаточно этой овчарке понюхать мою одежду, как она проведет Бахмана прямо к месту, где скрывается Генрих.

— Зачем он привел сюда собаку? Это не случайно. — Август был явно испуган.

— Я тебе сто раз говорила, чтобы ты нашел паспорт для Генриха.

— Черт побери, ну что за человек этот Ганс! Никогда не знаешь, что он задумает. Не успеешь обернуться, как окажешься в ловушке. Я видел его глаза, когда в мавзолее толпа линчевала Маргит. Он наблюдал за этим, словно за химической реакцией. Ты права, надо как-то убрать отсюда Генриха.

— Что значит убрать? Куда? Ведь он же болен.

— Если Бахман его обнаружит, ты пожалеешь, что его родила.

— Я уже много раз жалела, но что есть, то есть. Господи, что же мне делать? Помоги мне!

— Он издевается над нами. Одной рукой дает, а другой отбирает, — сказал Август и нервным шагом подошел к бару. Налил полстакана виски и залпом выпил. В комнату снова вошел Ганс.

— Господин барон, я не хотел верить собственным главам, Пойдемте со мной, и вы увидите, что обнаружил Цезарь.

Кристина и Август переглянулись.

— Ну пожалуйста… — повторил Бахман. Кристине приходилось делать огромное усилие, чтобы не выдать себя.

— Ну… и что… на этот раз… — Обрывки слов с трудом проходили сквозь схваченное спазмом горло Августа.

— Я? Не понимаю. — Ганс внимательно посмотрел на них.

— Ну… Что вы нашли?

— Не я, а собака. Вы сейчас увидите. Просто неожиданность. Я присел на скамейку почитать газету, а собака прибежала и начала лаять. Я велел ей замолчать, а она все лает. Собака ведь дрессированная, подумал я, значит, что-то в этом есть. Я встал, и Цезарь побежал передо мной, все время оглядываясь. И знаете, куда он меня привел?

Август побледнел. Бахман это заметил.

— Что с вами? — спросил он.

— Вы думаете, что человек не может совершить ошибки… — начал он дрожащим голосом. Кристина, хотя и чувствовала, что сердце ее подскакивает к горлу, прервала мужа.

— Он так сильно пережил тот случай в мавзолее, — сказала она. — Это страшный удар.

Бахман с деланным пониманием кивнул головой.

— Идем, — приказал он.

Он вышел первым, за ним собака, потом Август. Кристина вытерла со лба пот и упала в кресло. Через минуту она вскочила и подбежала к окну. Увидела Бахмана и Августа: перед ними бежала собака. Они остановились около вившихся по стене стеблей винограда.

— Цезарь! Веди! — скомандовал Ганс, Овчарка напряглась, шерсть ее встала дыбом, и она повела обоих мужчин к ручью за пещерой. Там Ганс указал на лежавшие на берегу высушенные солнцем останки пса.

— Узнаете? Взгляните на ошейник.

— Как же это могло случиться? — с облегчением спросил Август.

— Откуда я знаю? Возможно, попал в водоворот…

— Да, — подхватил Август и добавил: — А потом течение выбросило собаку на берег.

— Да, в самом деле, во время подъема воды в этом потоке появляются опасные водовороты. Очевидно, собака попала туда…

— Я велю садовникам закопать ее, — сказал Август.

— Но теперь-то вы согласны, что собака хорошая, — похвалил Ганс Цезаря. — Да! Чуть было не забыл: я ожидаю завтра, в крайнем случае послезавтра, приезда десяти специалистов из фирмы «И. Г. Фарбениндустри». Они прилетят с группой наших людей специальным самолетом. Мне бы хотелось устроить их в вашей фабричной красильне. Вы должны их принять.

— Что значит — должен? — возмутился Август. — Ведь на место Юзефа я уже принял двух человек из Берлина. Не вижу никакой необходимости…

— Вы в самом деле настолько наивны или только прикидываетесь? Это ведь только предлог. На самом деле эти люди — сотрудники абвера, но об этом будете знать только вы. Вы должны сделать это, поскольку здесь тоже фронт, пока еще тихий фронт. Родина щедро вознаградит вас, барон.