Мнимые люди

Эвакуация

Середина февраля, 20….г.

Когда страх от безысходности переполняет душу до предела, тогда приходит отупение, схожее со сном. Так и Москву, лежащую под метровым слоем снега, охватило вскорости сонное безразличие, наполненное безмолвной тишиной…

Лишь ежедневные разъезды патрулей на бронетранспортёрах и полуденные сборища людей, ожидающие свою порцию продовольственных пайков, наполняли царство сумрачного страха, видимостью жизни. Пункты, по выдачи продовольствия, рассредоточили по районам города — это немного позволило разрядить столпотворение народа на небольшом пятачке пространства и не допустить спонтанного демарша недовольных. А так, в общих чертах, жители города всё же смирились с осадной ролью. И кому-то даже нравилось такое положение дел, потому что им не надо больше было ходить на работу, беспокоясь о хлебе насущном; не надо бояться, что тебя уволят и ты останешься на улице, без средств к существованию. Отныне эти горожане были на полном попечении правительства и вот пусть у них теперь голова болит, как выбраться из сложившейся ситуации. Всё бы хорошо, если бы не одно но…

В городе со слов правительства, бесчинствовала смертельная болезнь и каждый выход на улицу, за продовольственным пайком, не говоря уже просто о прогулке, отныне приравнивался к героизму, а куда деваться, кушать-то хочется.

Когда генерал с пеной у рта, наконец доказал, правомочность своих действий на эвакуацию города, а институт государственных исследований в области микробиологии и вирусологии, проведя эксперименты, убедился в положительном результате изысканий Мирного Сергея Андреевича и дал своё добро, правительству пришлось снизойти до просьб генерала и скрепя сердцем, выдать санкцию на эвакуацию жителей из города.

И как только по улицам города поехали машины с громкоговорителями информируя жителей о правилах эвакуации, а на крышах жилых домов затянули свою, протяжную воющую песню, сирены воздушной атаки, огромный мегаполис, сбрасывая оковы, забурлил, как перегретый котёл.

Эвакуировать жителей, было решено посредством железной дороги — недорого, быстро и легко. В целях безопасности воздушного пространства и жизней людей, эвакуацию посредством самолётов отменили, не рискнув запереть людей в стальные птицы. А вдруг на борту окажется мутант?

Для самой эвакуации, выбрали центральные Московские вокзалы: «Курский, Павелецкий, Белорусский и Ленинградский…», из-за их большой вместительности и пропускной способности. Территорию вокзалов оцепили бронетехникой; разместили пулемётные расчеты и окружили сетчатым, железным забором оплетённым колючей проволокой.

Заслышав первые сигналы к эвакуации, люди, завидев наконец лучик света в конце тёмного тоннеля ужасов, без раздумий побросали в чемоданы, не бог весть какие пожитки, и потянулись к вокзалам. По одиночке, семьями, группами, толпами — враз позабыв об опасности, люди шли к цели надев на лица повязки, респираторные маски, а кто умудрялся нацепить и противогазы, наивно считая, что эта мера предосторожности спасёт их в случае чего. Да и вместе-то оно, не так и страшно, идти по мёртвым улицам.

Нескончаемый людской поток, и днём и ночью, лился живой рекой по направлению к вокзалам и вскоре там уже негде было упасть яблоку. Люди сутками топтались на месте, ожидая своей очереди к пропускному пункту, и чтобы несчастные не замерзали на улице, военное начальство, распорядилось размещать людей в близлежащих строениях, но огромное, серое людское море не обмелело. Десятки тысяч людей, а то и сотни, заняли собой всё видимое пространство вокруг вокзалов. Огромная толпа бурлила, нервничала, гомонила, клокотала, как океан во время бури, и то там, то здесь постоянно возникали потасовки. Одновременно чуть ли не сотни людей, били друг другу морды, пуская в ход не только кулаки, но и ножи, дубины, цепи.

Со своей стороны, военные ничего не предпринимали. Они просто не могли что-либо противопоставить озверевшей толпе, и потому соваться в живой поток людей им было, себе дороже. Да и слишком мало было солдат на этакую прорву народа. Единственное, что военные могли — так это полностью блокировать, внутреннюю территорию вокзалов. И для полной острастки, из динамиков постоянно раздавалось предупреждение: что если люди пойдут на штурм поездов, то этим ничего не добьются, эвакуация тут же будет прекращена, а солдаты будут вынуждены открыть огонь на поражение.

После оцепления, внутренняя территория вокзалов сразу превратилась как бы в другое государство, этакая санитарная зона, куда могли попасть только те, кто с успехом прошёл жёсткий контроль на проходных. Там счастливчикам уже обеспечивалась полная безопасность и изоляция от основной массы людей. И ту радость, что испытывали люди, пройдя контрольные пункты, можно было сравнить разве что, с чувством эйфории вселенского облегчения. Будто этот человек не в санитарную зону попал, а сразу в рай угодил.

Ежечасно, к пропускным пунктам, подвозили канистры со спиртом — единственным, возможным источником выявления среди здоровых, заражённых людей. И как впоследствии оказалось, многим этот тест не так уж и требовался, некоторые граждане настолько уже были проспиртованы, что их сразу пропускали без лишних слов. Для взрослого населения, сей факт послужил заразительным примером. А вот детей, возрастом до семи лет, к сожалению невозможно было заставить принять дозу алкоголя, да и как-то бесчеловечно это. Решение проблемы нашли в генетическом анализе. Детей, с позволения родителей, а таких оказалось большинство, отдельно изолировали от взрослых, проводили анализ и в случае положительного результата, ребёнка сопровождали в санитарную зону.

Как и во всех развитых странах, военные первым делом старались эвакуировать женщин и детей, и только на десять детей приходился один молодой мужчина. Стариков же просили не беспокоиться раньше времени… Но жить-то хотелось всем и в скором времени, именно этот-то социальный слой населения и нарушил отточенный план действия военных, по эвакуации города. Люди преклонного возраста просто-напросто, перекрыли железнодорожные пути ведущие из города. Сбиваясь в огромные толпы, они с дикими криками о неравноправии, запруживали рельсы, останавливая поезда. С силой вламывались внутрь и требовали отправки поездов только вместе с ними и ни как по-другому. После чего, военным приходилось в срочном порядке оцеплять захваченные поезда и силой вышвыривать уже всех людей, обратно на улицу и невинным гражданам ничего не оставалось, как идти снова на вокзал и там вставать снова в бесконечную очередь, дожидаясь своей участи, с плачущими навзрыд детьми.

А вскоре, к пожилому контингенту населения, уже присоединились остальные обиженные массы, целиком и полностью поддерживающие требования стариков на равноправие и на эвакуацию из города без половых и возрастных цензов, а в порядке живой очереди…

В моменты опасности и угрозы собственной жизни, люди как-то сразу забывают все моральные устои и законы. Особенно в государствах с не до-развитым капитализмом, где ценность собственной жизни, а именно бренного тела, а не чистоты души, являются превыше всего. В таких государствах, люди в момент опасности, превращаются в злобную толпу, готовую смести всё на своём пути, наплевав на всех и вся, лишь бы самим спастись, совершенно не помышляя о героизме, о чести и достоинстве, наказанным нам с Выше. Случаются конечно же исключения и находятся герои, но по сравнению с безжалостностью и равнодушием, основных масс — это всего лишь мелкий, затухающий крик души, среди оглушающего гомона безжалостной толпы.

И так получилось, что люди, охваченные безумством жестокосердия, сами себе затормозили эвакуацию, перекрывая железнодорожные пути. Временному военному начальству города ничего не оставалось, как перенести эвакуационные пункты к окраинам мегаполиса, к самой полосе оцепления, за которую перейти без досмотра было уже просто невозможно.

Недовольные толпы народа с проклятиями на устах стронулись с насиженных мест и подались на новое. Похватав свой скарб, они шли по безжизненным улицам города, топча поздний снег, словно выходя из оккупации, как в войну. Кто брёл по дороге, шаркая ногами, не надеясь на своё скорое спасение; кто бежал, тратя силы, в надежде поскорей выбраться из города, торопя своих близких и знакомых. А кто просто шёл, потому что шли все.

Никогда ещё Москва не видела такое скопление народа. Если смотреть сверху на город, то на фоне белого снега, можно было увидеть: как тёмные серые, а то и чёрные, красные, жёлтые, пятна людей, слившись в одно целое и неразделимое, перетекают наподобие волны, морской или живой, одной огромной кляксой. Вот видно, как живая волна или клякса, обтекает серые, бетонные коробки зданий, и временно разделяясь, разрезанная зданиями, она снова сливается, в местах попросторнее. А время от времени, небольшие ручейки, бегут к волне из подворотен и тупиков, вливаясь в неё, а живая волна — клякса, проглатывает их, вспучивается и раздувается, словно довольный и сытый зверь. Иногда по поверхности волны, проходят возмущения и тогда она колеблется, дрожит: то в центре, то с краёв, но вскоре возмущения затухают, волна успокаивается и продолжает неспешно течь дальше к своей единой цели, выбрасывая перед собой тёмные щупальца.

И было в этом зрелище, что-то завораживающее и пугающее одновременно. Но всё же, основное в увиденном, была какая-то: гармоничность и определённость, людей, забывших о личностном «Я», и соединившихся в единое целое, движимое лишь одной целью — выжить. Они больше не представляли собой индивидуумы, они стали чем-то большим и величественным в общей массе, этаким новым, живым организмом, с единой для всех нуждой и жаждой жизни.

Живые кляксы, движущиеся по городу, в целях безопасности сопровождали военные на бронетехнике и полевые кухни, а сверху, время от времени над ними пролетали, патрульные вертолёты собирающие информацию для штабов оккупационных войск. Вскоре люди ведомые картежом, вышли к новым местам дислокации эвакуационных пунктов. И придя на место, волна или клякса, обтекла блок посты и заполнив собой всё свободное пространство в радиусе сот метров, успокоилась и осела. И лишь кратковременные возмущения на её поверхности, напоминали, что клякса всё ещё сплоченный и живой организм и очень-очень опасный…

Пункты эвакуации, охранялись моторизованными батальонами спецназа. Отгородившись от людской толпы, бронетехникой и металлическим забором, солдаты возвели вокруг себя санитарную зону. Но уж слишком хлипкая была их оборона и не надёжная и потому отгородившись от людей, солдаты всё равно пребывали в постоянном стрессе. И всё потому, что кожей чувствовали всю нервозность людей, здраво понимая, что их мнимая защита не сможет сдержать напор огромной толпы, вздумай она пойти на штурм. Сметут как котят, даже не заметив.

А люди всё приходили и приходили. И всё новые волны вливались в огромную дико ревущую толпу, распирая её от перенасыщения. А шум вокруг стоял такой, от постоянного гомона которого, хотелось с силой зажать уши и бежать, бежать дико крича самому, только бы подальше, из этого места…

Солдаты же боялись толпы. Боялись её агрессии. Боялись её стихийности, но больше всего они боялись, той неизвестной болезни, что бесчинствовала в городе. И что каждый человек в той толпе, мог оказаться потенциальным разносчиком болезни, подстёгивал солдат к ответной агрессии и нервозности, по отношению к мирным людям.

Сержант Ерофеев, первый раз заступил на такого рода службу: охранять пропускной пункт, пока врачи проводят досмотр людей, выдавая по десять граммов спирта. И его сразу же ошеломило такое скопление народа. Оно повергло в шок. У себя на родине, в деревне «Горловка», он и за всю жизнь-то видел не больше ста человек. А тут… Он даже не мог и представить, что людей может быть так много.

Да он знал конечно, что в России проживает сто сорок миллионов человек. Но одно дело знать, а вот увидеть своими глазами, хотя бы пол миллиона, да ещё когда каждый, что-то от тебя хочет и не просто хочет, а требует, грозится и проклинает, пытаясь прорваться; рыдает, умоляет или просто проклинает, тут волей не волей, а с ума сойдёшь. Лишь одно его спасало: дежурство подходит к концу, а там спокойствие, тишина и спасительный сон, без сновидений.

И похоже на то, что те же самые мысли, спасали от сумасшествия и остальных солдат находившихся в карауле. Сержант Ерофеев, время от времени, опасливо бросал в их сторону взгляд, ярко представляя, как у тех напряжённы лица под маской респираторов, воочию видя их руки, с побелевшими от напряжения пальцами, сжимающие автомат. После чего мысленно качал головой:

«Да… Случись что, и тут начнётся бойня».

Тем временем на улице вечерело. Огромный, красный диск солнца, на фоне безоблачного, глубокого неба, скрывшись за высокими домами, клонился к горизонту, уступая место тьме, а с ней и беспощадному морозу, что с заходом солнца, только крепчал и набирал силу. Потому что, ночью его власть становилась безоговорочной.

Но несмотря на усиливающийся мороз, сержант Ерофеев, как это не странно, предпочёл бы лишний раз отстоять ночную смену, нежели дневную, уже третью, за всё дежурство. А всё потому, что ночью основной народ расходился по близлежащим домам: греться и отсыпаться. И улица сразу наполовину пустела, а напряжённость обстановки, как-то сама собой, спадала, и уже не так боишься, что огромная прорва народа, в один прекрасный момент, решиться штурмовать хилые баррикады.

От созерцания, уходящих лучей солнца, сержанта Ерофеева отвлёк субтильный мужичок, в драповом, черном пальто и кроличьей шапке. Мужичок своим поведением нарушал слаженную работу военных санитаров, мыча что-то себе под нос.

— В чём проблема санитар? — спросил Ерофеев, настораживаясь. До этого момента граждане, как послушные кролики мирно проходили процедуру и до сих пор не создавали ощутимых проблем.

— Вот, гражданин не желает проходить тест. Мычит только и всё машет головой, — ответил санитар пожимая плечами.

— Гражданин, отойдём в сторонку. — Ерофеев подхватил мужичонку под локоть и отвёл в сторону, освобождая проход. — Степанков! На мушку этого.

— Есть! — один из солдат, в камуфляжной форме, отделился от цепи солдат. Подбежал к сержанту и навёл дуло автомата на мужичка.

Тот, завидев дуло автомата, враз побледнел и почему-то наоборот стал более настойчиво, о чём-то мычать, размахивая руками.

Ерофеев, пожалев мужика — «дурной наверно» — опустил автомат и взяв мерный стаканчик со спиртом протянул чудаку. Мужичок посмотрел, посмотрел, но к стаканчику так и не притронулся, только отчаянно закрутил головой.

— Чёрт! Вот привязался на мою голову, — зло сплюнул сержант. — Пей, говорят! Выпьешь и свободен, — стал разъяснять он, на пальцах.

Но мужичок в ответ ещё сильней замотал головой и мыча стал показывать себе на рот, на живот, а потом отрицательно махать рукой.

— Слышь сержант, похож немой, и кажись, пытается объяснить, что ему пить нельзя, — подал голос Степанков.

— А мне плевать, что ему можно, а что нельзя! У меня приказ, — огрызнулся Ерофеев ближе протягивая стаканчик. — Пей, говорю! Или вали обратно, — пригрозил он указав мужичку на выход.

Немой, по всей видимости, понял сержанта и испугавшись, что его выгоняют обратно, стал только громче мычать, ещё ожесточённее показывая жестами, что ему нельзя пить, но обратно он не хочет.

— Тогда пей, — повторно прошипел сержант, протягивая мерный стаканчик.

Мужик с тоскою посмотрел на сержанта, а потом вдруг выбил стаканчик из его рук, выплёскивая содержимое в лицо сержанта, и резво бросился к воротам…

Ерофеев, ошалело отшатнулся и замер, как истукан. В голове ярким пламенем вспыхнула лишь единственное слово, заставившее сразу покрыться предательским потом — «Заражённый»…

— Стреляй!!! — страшно закричал он рядом стоящему Степанкову.

И тот не раздумывая нажал на курок.

Мужичок с удивлением посмотрел себе на грудь, где зияло три маленьких отверстия, вокруг которых быстро собиралась кровь. Потом поднял голову и посмотрел на сержанта, и было в его взгляде такая обида и такой ужас от произошедшей несправедливости, что аж душа сжимается. Посмотрел он так и завалился лицом в снег.

А над замершей людской толпой понёсся истошный женский крик:

— ТОЛЯ!!!

Из санитарной зоны, расталкивая людей бежала женщина, в расстегнутом пальто. При беге она потеряла шапку и волосы растрепавшись, космами спадали ей на плечи, а на лице, человека много пережившего в жизни трудностей, читалось крайние отчаяние осознания непоправимого. Проскочив зазевавшиеся оцепление, женщина бросилась к телу мужчины, но сержант Ерофеев в последний момент таки успел перехватить женщину за руку, не подпуская к телу:

— Гражданка, не сметь к нему подходить! Этот мужчина был заражен. Он больше не был человеком.

— Нет! — чуть ли не завыла женщина, напрягая все свои силы, чтобы вырваться.

— Да! — прикрикнул Ерофеев, усиливая хватку. — Он отказался пройти тест на алкоголь. Вас же всех предупреждали. Но он отказался, значит заражён. — Железная логика с ней не поспоришь.

— Нет! — отчаянно кричала женщина, глядя на распростёртое тело. — У Толи вшита торпеда! Ему нельзя и грамма. Спирт убьёт его, — сквозь вопли объяснила она, странное поведение мужичка. И вот тут, Ерофеев опешил по настоящему, а женщина смогла наконец-то вырваться из захвата.

Она подбежала к мужичку и упав рядом с ним на колени, перевернула к себе лицом, Толя был ещё жив:

— Толечка! Милый… Толя! Ты слышишь меня? — женщина заботливо гладила мужчину по лицу, смахивая подтаявший снег. — Ну как же так, Толя! Как же так? — причитала она. — Только не умирай. Слышишь? Не умирай… Не оставляй меня, Толя! — Теребила она мужика. Потом повернулась с диким лицом к солдатам и закричала. — Врача! Ну скорей же! Ну чего вы стоите…

Ерофеев махнул рукой и Степанков ринулся за доктором. Тем временем, женщина продолжала успокаивать своего мужа, ласково приговаривая:

— Вот Толя, сейчас придёт врач. Тебя вылечат и мы уедем из этого проклятого города. Слышишь меня Толя? Ты только не умирай, держись. Толя, милый, держись… — по её лицу градом текли слёзы. Она смотрела мужу в глаза и её слёзы падали ему на лицо, разбиваясь на множество капелек. «Как бы она сейчас хотела, чтобы её слезы оказались настоящей живой водой… Тогда бы её Толя непременно выздоровел. Сказка конечно… Но сидящей в снегу и покачивающейся из стороны в сторону женщине, вообще всё вокруг показалось таким нереальным и несуразным, ну просто настоящий страшный сон. И на грани разума, она твердила, что вот сейчас она обязательно проснётся и всё сразу забудется само собой, её Толя будет жив здоров и они все вместе уже давно едут на новое место жительства, за новой, счастливой жизнью…

Мужичок, сквозь гримасу боли, печально улыбнулся жене, а в глазах стоит страх. Вот его рука дрогнула и медленно пошла вверх, намереваясь погладить на прощание любимую и утереть ей горючие слёзы. Он хотел что-то ещё сказать ей ласковое на прощание, но силы покинули его и рука безвольно упала на землю, так и не дотронувшись до любимой женщины. Глаза у него закрылись, а изо рта вырвался последний вздох, с которым отлетает душа…

— Нет! Нет, Толя, — зарыдала женщина, упав мужу на грудь, продолжая поглаживать рукой. — Не оставляй меня Толя, не оставляй…

Прибежал наконец врач, но его остановил Ерофеев, указывав на то, что мужчина уже скончался.

А женщина, тем временем, перестав рыдать в голос, тихо заплакала и зашептала, обращаясь к мужу, невидящим взором:

— Ну почему ты не дождался меня? Ведь я же просила, меня подождать, а ты не послушался… Но ты же не можешь говорить, ну куда ты пошёл без меня? А я ведь только сына пошла проведать, успокоить его. Сказала, что папка скоро придёт и мы все вместе, наконец тронемся в путь… Ох, Толя, а что же я ему теперь скажу? Как же мы-то без тебя-я-я… Ну зачем ты пошел, не дождавшись меня? А они вот видишь, убили тебя. Приняли тебя за чудовище и убили… — И поднявшись на колени, женщина от отчаяния разорвала на груди свитер и закричала во весь голос, как будто проклиная:

— УБИЙЦЫ!!!

И потеряла сознание…

После чего жизнь вернулась обратно в накатанную колею. Женщину в бессознательном состоянии унесли на носилках в мед блок, а труп её мужа оттащили к бронетехнике, с глаз людей, где накрыли брезентом и на время забыли.

А через несколько минут, к месту трагедии, подоспел капитан Соловьёв:

— Сержант! Мне доложили, что у вас тут ЧП. Что произошло? — сурово поинтересовался он.

Сержант Ерофеев откашлялся и сухо, вкратце доложил. Капитан внимательно его выслушал, после чего довольно мирно сказал:

— Не убивайся сержант. При нынешних временах — это сплошь и рядом. Мы сейчас с тобой в ответе за сотни тысяч жизней и жизнь одного в таких случаях ничего не значит. — Пожал он плечами. — Ну промашка вышла, с кем не бывает. Хотя… Ещё неизвестно, может этот мужик и в самом деле заражён был. Экспертиза покажет. — И Соловьёв ободряюще хлопнул Ерофеева по плечу. — Не дрейфь сержант, под трибунал не пойдёшь. Много чести. Замнём уж как-нибудь. У нас сейчас каждый человек на счету, — сказал он. После чего достал пачку сигарет и закурил. — А сейчас о деле, — прищурив глаз и смотря в сторону, бросил он как бы мимоходом. — Смена к тебе прибудет не скоро. Так что придётся тебе сержант ещё несколько часов тут померзнуть.

Ерофеева аж передёрнуло всего:

— Вот чёрт! — зло сплюнул он себе под ноги. — А чё так?

— Да понимаешь, заваруха на соседнем пункте, — обтекаемо ответил Соловьёв. Потом приблизился и тихо шепнул на ухо. — И знаешь что у них там случилось?

Ерофеев машинально мотнул головой.

— У них «Мим» объявился, — округлив глаза просветил Соловьёв. — Шороху навёл, у-у-у… Говорят народу там затоптали, страсть. Так что, ты это, своих мобилизуй и введи в курс дела, и чтоб начеку мне были. Понял? — Погрозил он пальце и стрельнув сигаретным бычком, спохватившись добавил. — Да и вот ещё что. На броневички снайперов своих поставь. А то наши, на соседнем пункте, пока «мимов» устранили, десять человек потеряли. Затоптал их народец, поддавшись панике, вот так-то вот. Так что, бережёного Бог, бережёт, как говорится… — И отдав распоряжения, удалился, туда, где потеплей и посытней, хлопая себя руками по бокам, разгоняя замерзающую в жилах кровь.

Ерофеев следуя совету предупредил по рации своих парней, предусмотрительно разместив снайперов, в местах с хорошим обозрением.

И сделав дело, почему-то сразу впал в уныние. Последнее настроение улетучилось, а следом появилась какая-то апатия. Мало того, что приказал застрелить человека, так ещё не отпускают с дежурства.

«Так бы выпил и забылся. Глядишь и ноша на душе ослабла бы. Так ведь нет, придётся дежурить целую ночь и мёрзнуть, как проклятому, считая себя то ли убийцей, а то ли нет». Совесть то она какая? Ложью её не проймёшь, всё видит, всё слышит, а потому и судит справедливо…

Пребывая в мрачных раздумьях, сержант Ерофеев посмотрел на людей за оградой и в который раз поёжился. Несмотря на приближающуюся ночь, люди и не подумывали расходиться. И в наступающих сумерках, показались они Ерофееву, этакой высокой травой, что постоянно шумит, качаясь и волнуясь, под порывами невидимого ветра, а для пущей наглядности поднялся и ветер пронизывающий до костей.

И вот вглядываясь в эту саванну, где травой служили люди, Ерофеев с содроганием, ярко себе представлял, как там вот, среди стеблей — людей, бродит сейчас опасный хищник, словно лев прячась в сухой траве, затаился «мим» среди людей и скоро, очень скоро покажет он своё ужасное лицо…

А между тем в самой толпе безликой, шла жизнь драмой неописанная…

Так и не дождавшись очереди своей, Александр Сомов со своею женой и двумя детьми: старшим сыном Петькой и дочерью Настей, засобирался уже покинуть пост насиженный, в поисках тёплого ночлега, когда внезапно, со стороны блок — поста раздались выстрелы. Оцепеневший народ, сразу заволновался, зашумел. То тут, то там послышались и детский плач вперемешку с визгливым криком нервных женщин и басовитый, взволнованный мужской бубнёж. Подчиняясь единому порыву, люди повскакивали с мест насиженных, с тюков с вещами, что холмиками громоздились среди людей, и вытянув головы, чуть ли их себе не своротив, попытались разглядеть, что же произошло в закрытой зоне. А опережая как всегда глаза, по толпе сразу же полетели сплетни и досужие разговоры. Народ, в большей своей массе, захотел, во чтобы-то ни стало, докопаться до истины правдивой. Но пока та просачивалась, от источника к остальной части людей, её правдивость обрастала, сначала не нужной отсебятиной, а вскорости вообще, приняла абсолютно иной характер, полностью противоречащий первоисточнику…

И с разных концов толпы понеслись домыслы досужие:

— Там мужика пришили, заражённого! — верещали одни.

— Да нет же, женщину! Женщину! Слышали, как она орала?! — выдвигали свою версию другие.

А как-то, отыскав наконец, по их же мнению, более информированных, чем сами, стали люди задавать им вопросы:

— Кого застрелили?

— А кто вообще стрелял и почему?

— Что у этих вояк, вообще там происходит?

Вскорости, так полностью и не разобравшись, кого в конце концов, застрелили: мужика или женщину, народ задался следующим интересующим вопросом:

— За что человека-то убили?

— Говорят заражённый был? — отвечали им одни.

— Да что вы говорите, подумать только… Не уж-то правда? — не веря, ужасались им в ответ.

— Нечего пургу нести! — одёргивали другие. — У мужика, просто нервы не выдержали, вот он и ломанулся на прорыв, а вояки его и шлёпнули.

— Не мужик, а баба, — поправляли третьи, — вона как орала.

— Да их вообще двое было, мужик и баба. И говорят, что мужик зараженным был, этим, как его — «Мимикридом», а бабе и невдомёк, думала нормальный. Вот их обоих и порешили.

— «Мимикрид»? А это что ещё за чудо? — удивились самые малосведущие, впервые слыша чудно слово.

— Вы, что же, телик ни разу не смотрели. — Удивлялись им. — Там же всё сказали, что если человек заразился вирусом, то сначала его не вычислишь, ведёт себя как нормальный, а потом бац и вцепится вам в глотку. Отсюдаво и прозвали — «Мимикрид» — от того что под нас косит. Ещё называют его «человек мнимый» или сокращённо «мим».

— Ах, вон она как. Страсти-то какие… — в ответ ужасались малосведущие.

До Александра Сомова с семьёй, слухи дошли не скоро и приняли уже такой невероятный оборот, что правдой там и не пахло, а если пахло то не ей.

Вот так он пробираясь сквозь толпу собирал слухи по краюхе, но особо им не веря, пока вдруг не разоралась какая-то старуха, в коричневом пальто и в валенках:

— Люди! — шамкала она беззубым ртом. — Готовьте документы, а кто забыл, тот пусть топает домой за бумагами, эвакуировать без паспорта не будут! — Уж неизвестно где старуха раздобыла столь странное известие, но расслышав, что-то, где-то краем уха, и сделав выводы неверные, принялась баламутить честной народ. — Без документов не пустят! — кричала она, ворочая головой, допытываясь всеобщего внимания. — Им тама, куда нас отвезуть, бомжи не нужны. Пусть здеся дохнуть! Кормить задарма их тама, не собираются и тем более жильём обяспечивать… Говорят, что бомжи, пропили всё на свете, а теперича места, предназначенные честному народу занимають. Говорять так же, что не нужные такие больше государству. Вот теперича пущай здесь и остаются и дохнут, как собаки!

— А чёй-то мы должны дохнуть здеся как собаки?! — возмутился, невесть откуда вынырнувший, мужик в поношенной одежде. — Мы чёж по твоему не люди что ль?! Мы тоже люди и у нас такие же есть права, как и у всех!

— А! — взъярилась старуха, завидев элемент неблагородный. Видать свои были счеты, у неё, насчёт людей сословья нижнего. — Явился бомжара, испугался! Вона, одного из ваших уже шлёпнули, без суда и следствия. И так со всеми поступють! Не веришь, пойди, попробуй, проверь. — Злорадно предложила старушка и уверовав в свою правду, скорчила довольную мину, а потом вдруг её как понесло не остановишь. — Пропили всё на свете, нехристи! Подъезды все загадили! Мусор страшно выносить стало! Как не придёшь, так роются обязательно и голодными глазами зырють, того и гляди по башке дадуть. И как таких только свет держит! Живут, заразу разносят! Люди!!! — И добавив децибел обратилась к народу честному. — Люди добрые! Богом могу поклясться, что это бомжи всю Москву заразили своей чумой. Понаехали тута, не известно откудова и заразу с собой притащили! И этот небось заразный! — Направила она на мужика руку в драной серой перчатке, вытянув заскорузлый палец. — Люди берегитясь! Не дайте ему к вам приблизиться! — И старушонка колобок, настолько вскорости вошла в раж, тем более, что слушателей вокруг столько что глаза аж разбегаются, что сама же поверила в то, что секунду назад, сама же и придумала.

А народ, что ему? Разишь может думать он, когда паршивая овца, на гору лезть зовет кручённую, загомонил сразу, заволновался. И вокруг того мужичка, бомжеватой наружности, сразу образовалось пустое пространство, люди поспешали отгородиться он него, а далее, кто тихо, а кто и со злом вслед за старухой сам уже напал на мужичка.

— Эй мужик, иди-ка ты отсель по добру по здорову.

— Да проваливай!

— Не-ча здесь шляться, людей заражать!

— Да что вы слушаете эту полоумную. У старухи крыша поехала, а вы и уши развесили. — Огрызнулся мужик, на нападки толпы.

— А мы её и не слушаем. Мы сами себе хозяева, но ты нам всё равно не нравишься. А ну пошёл прочь! — гомонила толпа.

Но мужичок видать ещё не знал с кем имеет дело:

— Да пошли вы сами! — в сердцах бросил он в лицо толпе.

Перепалка за перепалкой, а народ и так уж взвинченный, а тут ещё старуха подлила масла в огонь, стал он переходить от слова к делу. Мужики как водится, похватали первое, что попалось под руку и используя это как оружие плотной толпой двинулись к бомжу.

Между тем Александр Сомов, оказался прямо напротив разыгравшейся сцены.

— Фу! От этого дяди воняет. Па пойдём отсюда, — заныла его дочь Настя.

— Да, Па пошли. Мы же собирались переночевать где-нибудь, — поддержал Настю брат, пятнадцати летний Пётр.

— Подожди Пётр, — оборвал сына отец, своим отцовским басом. Потом подошёл к вещам и стал в них рыться.

— Ты что задумал, Саша? — испугалась его жена.

— Не лезь женщина. Бери-ка лучше детей в охапку и иди вон к тому красному зданию, я вас попозже догоню. — И Александр, указав жене куда она должна идти, вернулся к поискам. — Да где же она, чёрт. Ведь специально же брал, помню. Ах, вот она родимая… — и Сомов вытащил из недр баула с вещами, бейсбольную биту.

— Ты что собрался делать? — ещё пуще испугалась жена. — Ты совсем сдурел. Зачем тебе бита? А ну положь обратно! И идём отсюда. — Жена взялась за биту и попыталась её выдернуть из рук мужа.

— Так! — отстраняясь крикнул муж. — Это, что такое, женщина. Я, что тебе, сказал делать? А ну-ка дети, берём мамку и бегом куда я указал.

— Пойдем мам, — Петька попытался увести мать, глядя испуганными глазами на отца.

— Нет, я никуда без тебя не пойду! — отстранилась она от сына и схватила мужа за рукав. — Ты что собрался бить этого человека, как и другие?

— Точно. Ты угадала, — зло оскалился Александр. — Старуха права. Из-за таких вот, как он, я потерял всё и бизнес и дом, и всё что нажил непосильным трудом. Откуда по-твоему на Москву обрушилась зараза. Так вот, милочка, это всякого рода бомжи виноваты, привезли заразу и инфицировали весь город. С начало был «СПИД», теперь чумой нас неизвестной, одарили, спасибочко им! — отцепляясь от жены пояснил он. — Так вот, родная, я не потерплю, чтобы эти сволочи околачивались рядом со мной и моей семьёй. Всё бегом туда, куда я показал. — После чего несильно оттолкнул жену и развернувшись зашагал прочь, по направлению к неопрятному мужику. Бомж же, в это время, преследуемый людьми, во главе со старухой, пятился ища выход и находился уже в пяти метрах от Сомова, и чтобы нагнать группу преследования, Александру пришлось поднажать.

Посмотрев вслед нерадивому мужу, жена не бросилась останавливать Александра. Он в очередной раз не послушал её и она не собиралась снова его переубеждать. Тем более, что Александр в последнее время стал очень раздражительным и злым. И она понимала отчего. Не шутка потерять бизнес, дело всей жизни и именно тогда, когда дела наконец, после стольких трудов, пошли в гору. Хорошо хоть Сашка ума не лишился от такого стресса, а то что обозлен, ничего скоро всё устроиться…

— А сейчас пусть выпустит пар, тем более он не один, вон их сколько, обиженных по жизни, — думала она, собирая вещи и распределяя их между детьми.

И когда они собрав вещи, тронулись уже в путь, услышали вдруг испуганное восклицание, той самой ненормальной старухи:

— Ой, что это!!!

Ненормальная перестала размахивать палкой и побледнев на глазах, вдруг встала как вкопанная. Толпа напиравшая сзади, как будто налетела на невидимую стену, ошарашено остановилась.

У бомжа, за которым они только что гнались, вдруг сами собой переломились ноги…

Люди, не осознавая всей опасности положения, продолжали стоять на месте и тупо таращиться на неопрятного мужика. А бомж повернулся к преследователям и встав на четвереньки, хищно оскалившись.

Старуха, стоявшая ближе всех к чудовищу, не могла и предположить, насколько оказалась она права в своих домыслах, обвиняя бомжа, что он заражён. Только она ещё не сознавала с кем в действительности столкнулась, а именно с мутантом, первого поколения — самым сильным и жестоким существом.

Ей в голову пришло лишь одно сравнение и она, перекрестившись, выкрикнула его на всю улицу:

— САТАНА!!!

Крик старухи послужил спусковым крючком для «мима». Мутант сорвался с места и за секунды поравнявшись со старухой, молниеносно нанёс удар ей по голове, ломая шею. И расправившись со старухой, отчаянно бросился в самую гущу толпы, круша людей, как безумный волк ворвавшийся в стадо овец.

Люди тут же растеряли весь свой боевой настрой и в панике бросились в рассыпную, расталкивая другу друга и не разбирая дороги. Сильные прорывались вперёд. Слабые отставали или падали под ноги обезумившей, дико орущей толпе, и их немилосердно затаптывали, не слыша жалобных стонов.

Отцы забывали о семьях, матери теряли детей, а дети плакали и стояли на месте обмирая от ужаса не зная куда деться, попадая под ноги взрослых. Паника с каждой секундой, как цунами, расползалась по огромному скоплению народа, всё больше и больше захватывая людей. А они поддавшись ей, бросали всё на свете и неслись сломя голову, куда глядят их выпученные глаза.

И если смотреть в тот момент сверху, то можно было увидеть, как расползалась паника. Она как камень, упавший в воду, расходилась радиальными кругами от эпицентра — кучки людей, основной массы народа. Было видно, как те, что ещё ничего не знали, но уже встревожено вставали и смотрели в ту сторону, откуда доносились крики. А через несколько секунд, до них докатывалась первая волна и они попав в сети паники, уже сами срывались с мест и бежали без оглядки, кто молча, а кто дико завывая, вытаращив глаза…

По прошествии какого-то времени, в толпе, кто-то вспомнив недавно услышанное, чудное слово, заорал его во всё горло:

— МИМИКРИД!!!

И ему сразу вторило сотни глоток, добавляя паники толпе, объяв её сердце ужасом.

Паника возрастала стихийно, но довольно медленно. Это среди например одной тысячи людей, паника разлетелась бы подобно ветру. А вот уже среди сотен тысяч, паника разрасталась подобно степному пожару, медленно, волнами, постепенно набирая силу…

Где-то примерно, если посчитать до десяти, начиная с того момента, как до сержанта Ерофеева долетел крик отчаяния — «мимикрид», паника наконец достигла и самих ворот пропускного пункта. Прилетев на крыльях ужаса, она охватила людей, и те, как-то стихийно, разом разорались и с места рванули, на приступ санитарной зоны:

— Откройте!

— Впустите нас!

— Помогите! Пожалуйста помогите! — кричали со всех сторон.

— Открывайте твари! Они же нас здесь всех перебьют!

— Спасите!

— О Боже, я не хочу умирать! Спасите! Пропустите нас!..

Как известно, у страха глаза велики. И люди потеряв всяческий человеческий вид, с гримасой животного страха, толком и не разобравшись в причинах общей паники, насели на ворота, всем миров уцепились за проволочный забор и попытались его разорвать, потом сломать. Броневики, подпирающие забор, аж раскачивались под бешеным, натиском людей. Сорви головы, оставили забор в покое и полезли вверх, прямо по головам, рядом стоящих людей, наступая им на руки, плечи, головы, они лезли вверх, с единственным намерением перелезть забор и оказаться в охраняемой зоне.

С этого момента, спокойствие кончилось. Сумерки улиц наполнились: шумом, гамом, криками о помощи и криками боли и отчаяния. Толпа народа разом сошла с ума…

— Назад!!! Я сказал назад! — орал во всё горло сержант Ерофеев безостановочно стреляя вверх из автомата, предостерегая людей от ошибки. Но видя, что его действия не возымели успеха и люди, с перекошенными от ужаса и гнева одновременно, лицами, продолжают, в яростном неистовстве напирать на ворота, махнул рукой, подавая знак.

Два броневика, с железными листами по бокам, рванули с места на встречу друг другу, обдав людей облаком выхлопных газов, и поцеловавшись носами замерли на месте, перекрыв ворота.

Ерофеев выстроив солдат в линию, махнул водителям бронетранспортёров, чтобы те убирались из машин. Затем, перекрикивая людей за воротами, проорал хватаясь за рацию:

— Врубай ток, мать вашу!

И в туже секунду, с внешней стороны ворот, закричали от нестерпимой боли и разгневанная толпа волной отхлынули от железных прутьев. Ерофеев своими глазами видел, какой вызвал эффект у людей, их маленький секрет, когда самые отчаянные, в попытке перелезть забор, с криком посыпались вниз, как переспелые груши.

Сразу же, из-за забора полетели крики отчаяния и проклятия, которые неизменно должны были обрушиться на головы военных, что так бездушно с ними поступали.

Ерофеев взобрался на бронемашину и оглядел пространство за воротами, в бинокль. Увиденное ужаснуло его. Вместо того чтобы разбежаться в разные стороны, люди валом стремились к пропускному пункту и только забор под током, пока сдерживал их натиск. А вдали, позади бессчетных голов людей, сержант Ерофеев разглядел хаотичное шевеление масс. Глупые люди почему-то не разбегались в разные стороны, а шарахались, то в одну сторону, то в другую. И в сумерках создавалось такое впечатление, что там, вдали, нарастал шторм. Невидимый ветер раскачивая волны людей, швырял их, сталкивал друг с другом или разом расшвыривал по сторонам, оставляя в центре пустое место, но совсем не на продолжительное время, и после всё снова повторялось. И не было в том зрелище закономерности или целенаправленности, там сейчас царил настоящий хаос. Он порабощал души людей, заставляя подчиняться своей воле, тупой и жестокой.

Соваться в эту обезумевшую толпу и спешить на помощь людям, было чистым безумием, тем более при количестве, личного состава, в двести человек. И потому Ерофееву оставалось только, ждать и наблюдать.

В это же время, с другого конца лагеря также слышались отрывистые команды капитана Соловьёва и автоматные очереди. Ребятам с той стороны приходилось нелегко…

Вдруг внимание Ерофеева, привлекли несколько групп людей. Они замыслив недоброе, что-то организованно несли на плечах, в наступившей темноте, Ерофеев так толком и не рассмотрел что, но это сильно смахивало на фонарный столб и его спина покрылась липким потом.

Первый страшный удар импровизированного тарана, сотряс многотонную машину, а солдаты разом присели, не ожидая такого поворота событий. За первым ударом последовал второй, затем третий, четвёртый… К первому тарану подоспели ещё два и бронетранспортёры заходили ходуном, будто были не из стали. Раскачиваясь и набирая амплитуду, многотонные машины всё больше кренились на бок.

Обезумевши люди задались целью, во что бы-то не стало прорваться на санитарную зону. Им казалось, что стоит им пересечь запретную черту и они сразу же окажутся в безопасности, а весь кошмар обступивший их со всех сторон, разом закончится.

Толпа обезумела. Она больше не отдавала себе отчёт своих поступков. Логика испарилась из голов людей, и заразившись ложной идеей, толпа готова была рвать и метать, лишь бы эту идею воплотить в жизнь.

За оглушительными криками и грохотом таранных ударов, Ерофеев даже не сразу расслышал, что ему докладывают по наушнику рации:

— Это первый, вышел на цель.

— Это второй, занял позицию.

Оказалось, что это снайпера, посланные Ерофеевым, для наблюдения, поменяли свои позиции и сейчас докладывали.

Ерофеев с облегчением и даже с какой-то радостью в голосе, закричал в наушник:

— Ребята, выручайте! Что видите?! Приём, как поняли?!

— Это первый, вижу цель. Видимость пятьдесят, возможны жертвы, — послышалось в ответ, сквозь шумовые помехи.

После первого, ответил второй:

— Это второй, вижу ещё двух, как поняли приём.

Ерофеев только обдумывал полученную информацию, как в наушники ворвался резкий и нервный, на гране срыва, голос капитана Соловьёва, командующего блок постом:

— Приказываю уничтожить цели! Уничтожить во что бы-то не стало! Плевать на жертвы! — И напоследок, слух солдат резанул крик его отчаяния. — Стреляйте же, а не-то нас всех здесь затопчут!!!

Тем же вечером, чуть ранее известных событий, к зданию районного муниципалитета «Щербинки», где расположился штаб оккупационных войск, подъехала чёрная волга. Из машины выскочили двое: профессор Мирный и человек среднего роста, в серой дублёнке, и с поспешной резвостью, скрылись внутри здания. Злой, как сто чертей, Мирный ворвался в кабинет генерала, где проходило совещание. И прямо с порога, с возмущёнием громко поинтересовался:

— Кто отдал приказ, проводить эвакуацию в массовом порядке?! Кто только до этого додумался?!

Генерал Овчаренко, недовольно поднял бровь:

— Профессор! Вы что себе позволяете…

— Вы что же не понимаете, что может случиться? — перебил генерала, Мирный. — Вы отдаёте себе отчёт, что вы натворили?!

— Молчать! — стукнул по столу генерал, вскакивая с места. А все, кто сидел рядом с ним разом вздрогнули, от неожиданности. — Что вам надо, профессор? Если хотите услышать ответ на ваш вопрос, то это я отдал такой приказ…

— Вы?! — Округлил глаза Мирный.

— Да, я! — с вызовом повторил Овчаренко. — А вы, как хотели? То им перекрой весь город, то теперь охраняй каждого жителя по отдельности. Так что ли получается? А где я вам столько людей найду, А?! — И растеряв весь свой запал, устало сел на место. — А теперь идите, у нас важное совещание.

Мирный обалдело стоял с открытым ртом и какое-то время не мог прийти в себя:

— Вы? — наконец прошипел он. — Да как вы могли, такое сделать?! Я же вам, только недавно, рассказывал о повадках мутантов. Вы же сами просили меня инструктировать вас, обо всём, что касается мутантов. И вы клятвенно уверили меня, что будите прислушиваться к моим словам, а сами отдаёте этот ужасный приказ… Немедленно отзовите его!

— Нет! — Устало махнул Овчаренко, отсылая профессора куда подальше. — Я свои приказы не изменяю…

— Тогда вам не избежать катастрофы… — зло прошипел в ответ Мирный, словно мессия вешающий пророчество.

То ли жуткий вид профессора, то ли его странные слова, да ещё таким тоном, но что-то остановило генерала от более радикальных мер по отношению к Мирному:

— У вас пять минут. Объяснит свою позицию. В чём по-вашему я не прав?

— В чём вы не правы? — зло переспросил профессор, белее от бешенства. — А я вам сейчас объясню, в чем вы не правы. Вы плохо слушали меня генерал и вся ваша братия, — рявкнул он, обводя кабинетных начальников, испепеляющим взглядом. — Я вам сто раз предоставлял результаты экспериментов. И там говорилось, если вы конечно читали, что «мимикрид», становится агрессивным, проходя трансформацию только в стрессовой ситуации. А вы представляете, какая сейчас ситуация в Москве? Да там сейчас люди не то, что стресс испытывают, они в шоке: они всё потеряли, им негде жить, их увозят в неизвестном направление, а в городе свирепствует неизвестная болезнь. Вы хотя бы представляете, что сейчас с ними делается. Боже! — И профессор накрыл лицо ладонью. — Я только сейчас представил, что произойдёт, когда в такой массе народа, объявится «мимы»… Мясо, пушечное мясо, — продекламировал он, холодея. — Люди же по сравнению с ними просто безобидные кролики.

Генерал устало прикрыв глаза, покачал головой:

— Не надо сгущать краски, профессор. Вот уже три дня идёт эвакуация города и никаких эксцессов. — Попытался он остановить расписываемые здесь кошмары. — И надеюсь, что так и дальше будет. А на ваши оскорбления, я опять вам отвечу у меня нет людей…

И считая что на этом разговор их окончен, генерал Овчаренко собрался прогнать Мирного, как на столе зазвонил красный телефон экстренной связи. Генерал продолжая недовольно смотреть на профессора, поднял трубку и приложил к уху. По мере того, пока говорил неизвестный докладчик, лицо генерала стремительно менялось в выражении. Уставшие его глаза остекленели, кожа на лице приобрела землистый оттенок, став похожей на пергамент, а сам Овчаренко, в доли секунд, постарел лет на десять, не меньше.

Дослушав докладчика, он безвольно опустил руку на стол, так и не положив трубку на аппарат и тихо сказал:

— Полковник Звягинцев, введите в город ещё десять тысяч человек…

— Да где же я их возьму, товарищ генерал! — возмутился полковник. — У меня и так в оцепление, по милости некоторых… — бросая злой взгляд в сторону профессора Мирного, отчитывался он, — больше миллиона находится, да в городе несколько тысяч…

— А мне плевать, откуда ты их возьмёшь! — неожиданно для всех взорвался генерал. — Хоть из-под земли их выкопай! Но чтобы через два дня, подкрепление вступило в город.

— Есть… — протянул Звягинцев, не смея спорить с генералом.

Генерал отвёл глаза от взбрыкнувшего было полковника, посмотрел в непонимающие лица подчинённых, потом повернулся к Мирному, что так и стоял в дверях, и с горькой усмешкой произнёс:

— Ну, что профессор, вот и накаркали… — Затем вернулся к подчинённым и ввёл их в курс дела. — Зафиксировано уже три случая появления «мимов», среди скопления народа. Погибших и раненых во время паники, насчитывается, по меньшей мере, десять тысяч. Их просто раздавили свои. А жертв, пострадавшие от самих мутантов, в сотни раз меньше. — Просветил Овчаренко подчинённых, после чего перешёл к приказам:

— Полковник Говорунов, когда прибудет подкрепление… — взгляд в сторону Звягинцева, — приказываю разогнать людей с улиц, и не допускать их скопления, больше пяти тысяч. Заняться вплотную организацией эвакуации населения. Разбить людей на колонны и ежесуточно охранять. И чтоб на улицах, вот такого, как сейчас бедлама, не было. Вы поняли?

— Да… — промокнул полковник вспотевший лоб, белоснежным платком.

— Выполняйте, — распорядился Овчаренко. — И помните, головой у меня будете отвечать, за каждую жизнь, что прервётся по вашей вине. — Говорунов кивая, съёжился под тяжёлым взглядом генерала. — Все свободны…

Когда люди в погонах и высоких чинах, покинули кабинет, профессор Мирный, подошёл к Овчаренко и сел напротив:

— Генерал, извините, но у меня ещё одно дело к вам.

— Говорите, — устало кивнул Овчаренко.

Мирный прокашлявшись в кулак, продолжил:

— Вообще-то, я вначале шёл к вам, совсем с-другим делом, но по дороге узнал о, как вы ранние выразились, балагане творящимся в городе, и пришёл в неистовство, потому сразу и налетел на вас. А дело-то у меня, вот какое… — пояснил он и повернувшись к двери позвал, — Леонид Абрамович, входите! — Мирный представил генералу, вошедшего человека лет пятидесяти, в черном, деловом костюме и с проплешиной на голове. — Знакомьтесь — это Леонид Абрамович, профессор-генетик. Он разработал совершенно новый экспресс анализ ДНКа. Совершенно стопроцентный результат, — азартно похвалил Сергей Андреевич.

— Хм… интересно, — генерал выпрямился в кресле, — я весь во внимание. Слушаю вас… — сразу обратился он к Леониду Абрамовичу.

Леонид Абрамович нацепил очки, перед этим он щурился и был похож на этакого старого китайца. Всё потому, что его не любовь к очкам была сильней, чем общие впечатление окружающих, но когда предстоял серьёзный разговор, он предпочитал их всё же надевать:

— Не буду долго вас утомлять, скажу сразу. Мой метод позволяет получать результаты тест — анализов, в течение трёх часов… — не скрывая гордости, сказал он.

— Профессор Абрамович, проводил исследования крови, на детях, которые не могли, в силу своего возраста, пройти тест на алкоголь, — влез профессор Мирный, с объяснениями.

— Да, совершенно верно, — поспешил перебить Леонид Абрамович. — Я смог ускорить свои результаты и уже провёл ряд тестов на взрослых людях и двух «мимикридов», которых, любезно, мне предоставил, профессор Мирный. Результаты превзошли все мои ожидания! — воскликнул он, и вдруг тихо попросил, — я присяду? А то в ногах правды нет, а я целый день сегодня на них, уже побаливают… Погода, всё она виновата. — Продолжая говорить, профессор уселся в кожаное кресло и с наслаждением вытянул, под столом, ноги, обутые в тяжёлые, зимние ботинки. — На чём я остановился? А, ну да. Ну в общем-то всё. Результаты, как я говорил, превзошли мои ожидания и показали сто процентную гарантию. Теперь нужно три часа времени, чтобы с уверенностью утверждать, что вот этот человек здоров, а этот нет.

— Хорошая новость, профессор… — похвалил Овчаренко. — Извините, забыл ваше имя?

— Леонид.

— Ах, да, извините, Леонид. Поздравляю — это нам очень сейчас поможет. А то, меня, что-то не очень обнадёживает тест на спирт, профессора Мирного. Вы не обижаетесь профессор?

— Да нет, что вы, — отмахнулся Мирный, — чему обижаться-то. Тем более тест на спирт мы разрабатывали на скорую руку и я сам не очень-то уверен в его гарантии. А тест Абрамовича, позволит нам без опаски проводить эвакуацию. Хотя конечно же, минус есть, во времени, но это не так существенно, не неделя же у нас уйдёт, на каждого человека, а всего-то каких-то три часа. — Без зависти сказал он и поднялся со своего места. — Ну я пойду, у меня ещё дел по горло. А Леонид обсудит с вами свой план: о внедрение его методов на пропускных пунктах. — А дойдя до двери, вдруг обернулся. — Да кстати, совсем забыл. У меня же ещё одно предложение. Мой аналитический отдел, думает, что целесообразно, помимо пассажирских поездов, ввести в строй грузовые составы. А то с нашими темпами, мы эвакуируем город, глядишь, только к лету…

— Неплохая идея, — согласился генерал. — Но, есть одна проблема. Как же быть с обогревом людей, на улице морозы под двадцать градусов?

— Забудьте, — отмахнулся Мирный. — Люди поедут, как угодно, на чём угодно и куда угодно, лишь бы побыстрей выбраться из города.

Генерал подумал, подумал и согласно кивнул головой:

— Ну что ж, тогда я учту ваше предложение и вынесу его на рассмотрение.

Мирный удовлетворённо кивнул и вышел за дверь, оставляя коллегу на растерзание «овчарке»…

Полковнику Звягинцеву удалось таки раздобыть людей и через два дня пополнение вошло в город. Но как это не странно, горожане, разгоняемые с улиц, изо всех сил пытались дать отпор солдатам. Они не желали сидеть дома и ждать подхода своей очереди. Они считали это не справедливым и ущемлением их гражданских прав. Люди сбивались в орущую толпу, круша всё вокруг и вступили в неравный бой с войсками. В дело шло всё, что попадалось под руку: палки, дубины, арматура, камни, а мастера — самоучки, мастерили на скорую руку: бутылки с зажигательной смесью и подобие взрывчатки.

Основным контингентом, разжигания массовых беспорядков на улицах города, выступала так называемая «нео-молодёжь», как самая идеологическая и свободолюбивая часть современного населения. Люди постарше предпочитали, по старинке, придерживаться мнения, что государство, всегда право и обязательно поможет им и сделает всё, чтобы вытащит из беды. Нео-молодёжь же, выросшая в условиях анархии и придерживающаяся закона, кто сильный, тот и прав, не желала мириться с ущемлением свободы и подчиняться кому бы-то ни было, даже во благо самим себе. Им главное было почувствовать себя свободными, настоящими хозяевами жизни упиваясь властью масс и чтобы достичь этого, они могли без сожаления наплевать на все законы и запреты. Срочно созданные партии «Свободы», призывали людей на улицах города, бороться за свои права. Они обвиняли правительство в бездействие и подначивали народ на борьбу с агрессорами, и неравноправием разгуливающим среди военных чинов, делающих выбор кого эвакуировать а кого нет. Они выдвигали лозунги на вокзалах, где говорилось об унижение человеческой жизни и достоинства, и что сдача каждым человеком анализов, на предмет заражения неизвестной болезнью, недопустимо в сложившейся ситуации и это нарушение их прав. И даже порой выдвигали лозунги под таким эпитетом:

«Заражённый человек также имеет право на жизнь и излечение, как и любой гражданин страны».

И всё чаще стали слышны из уст «нео-молодёжи», призыв к захвату любого транспорта, чтобы совместными силами, прорываться сквозь оккупационное кольцо, не дожидаясь когда чиновники решат их (людей), дальнейшую судьбу.

— Свою жизнь народ должен спасать сам! — кричали они.

На, что, ставке главного военного штаба, пришлось поспешно выпустить специальный ролик и безостановочно транслировать его по телевидению и по большим экранам установленным на вокзалах, разных районов Москвы. В нём говорилось, что пока жители Москвы, находятся в городе, то их жизни в относительной безопасности и военные клянутся, что не применят боевое оружие против народа. Но стоит людям попытаться прорваться сквозь кольцо оцепления, военные откроют огонь на поражение и ни одна живая душа не покинет границ города, без разрешения военных.

Ролик возымел действие и остудил самые отчаянные головы, но неразбериха в городе продолжала накалять страсти и сердца людей.

После наведения относительного порядка, горожан расселили по домам, находящихся в радиусе километра от места эвакуации, барачным типом, по несколько человек на комнату. После чего запретили им покидать жильё и бесцельно шататься по городу, до подхода очереди на выезд из города.

Теперь народ передвигался по городу, не толпой, как раньше, а колоннами на марше, в оцепление военных. Каждый день, отбирались дома, в порядке очереди и граждане переводились в здания непосредственно примыкавшие к пропускным пунктам. Горожане ещё их прозвали — «залами ожидания». Там медицинские службы, делали забор крови и после получения анализов, людей, по списку, усаживали в вагоны поездов.

Отправляли москвичей чаще всего в Подмосковье, в специально созданные резервационные зоны, где они находились под постоянным наблюдением медиков. После этого, эвакуированные уже не могли покинуть закрытую зону и уехать например к родственникам. Отныне им следовало оставаться на месте и не роптать ожидая решения «свыше», по поводу своей дальнейшей судьбы.

Какая ирония…

Люди считавшие Москву, только своим городом, каждый раз воротили нос от приезжих, называя их лимитой или деревней, крича на каждом углу:

— Понаехали тут! Самим негде жить. И чё у себя не сидится! Все рабочие места позанимали, а нам что остаётся делать.

И ладно, если их утверждения касались бы только людей из ближнего зарубежья, что нелегально поселились в городе, но ведь они же относили к этой категории абсолютно всех, даже тех, кто живёт на границе с Москвой. И хотя условия жизни в Подмосковье уже ничем не отличаются от столичной, москвичи всё равно называли, всё что находится за чертой их города — деревней, а самих людей прозвали: неотёсанной деревенщиной, что приезжают учиться или работать в Москву.

То вот именно сейчас москвичи сами попали, как раз в такую ситуацию, когда они уже оказались приезжими и никому не нужными на новом месте. Теперь это они превратились в беженцев и лимиту, что понаехала из своего чудного града.

— А их звали? — Задались справедливым вопросом, местные «аборигены». И они негодовали. Им не по нраву было видеть рядом с собой чужаков. Отчего жители Подмосковья, реагировали по-разному: кто просто старался ничего не замечать; кто зло радовался над бедами, постигшими жителей столицы, а кто и жалел их. Но большинство сходилось к одному, Москву постигла заслуженная кара.

Люди балансирующие между средним достатком и нищетой, справедливо считали Москву рассадником зла и разврата, где люди зажрались и перестали видеть жизнь в истинном её свете; где они обворовав всю страну, жировали на деньги честных граждан.

И вот сейчас, эти самые москвичи понаехали к ним домой.

Недовольство росло и вскоре среди местных жителей поднялись стихийные митинги. Они злились, что приезжим поставляется еда бесплатно, за счет местного населения, а для самих местных, продукты наоборот поднялись в цене.

Где справедливость?!

И тогда в людях зароились дурные мысли:

— Москвичи привезли с собой заразу и теперь мы все умрём! — Кричали отдельные, психически неустойчивые личности и им, как ни странно, верило большинство. И местные в спешном порядке бросали дома или квартиры и уезжали по родственникам, куда подальше, лишь бы не оставаться рядом с беженцами. А кому ехать было некуда, запирались дома, подозрительно провожая взглядом из окна, каждое новое лицо.

Москвичи превратились в отверженных…

— Гнать их отсюдова! Не место им здесь. Пускай обратно возвращаются! — ярился народ.

— Сжечь их! А то всю страну болезней своей заразят! — раздавались призывы на улицах, малых городов и деревень.

— Кара небесная постигла город! Кайтесь безбожники! Вымаливайте прощение Бога! — кричали Богобоязненные граждане, считавшие, что на земле ничего не происходит без ведома Всевышнего.

И в сложившихся условиях, москвичи сами решили, что будет благоразумно оставаться под охраной, чем требовать свободы и качать свои права, боясь столкнутся с чокнутыми людьми, один на один, в тёмном переулке.

А эвакуация несмотря ни на что, на протяжении двух недель, проходила своим чередом, строго придерживаясь графика. Поезда привозили беженцев, разворачивались и ехали назад за новой порцией людей. И так каждый час. Тяжёлый грузовой состав, гулко стуча колёсами по рельсам, подъезжая к населённому пункту, давал военным три гудка, если ехал дальше и один протяжный, когда останавливался, а дальше всё по плану.

Вот и на железнодорожном разъезде в районе «Дедовска», завибрировали рельсы, явный знак того что подъезжает гружённый людьми состав. Ещё не видя станции, машинист дал один протяжный гудок, разнёсшийся на сотни метров.

Капитан Фролов, выскочил из будки билетного кассира, где согревался чаем, между ходками поездов, пробежал в конец пассажирской платформы, и спрыгнув на снег, перейдя пути, подошёл к оцепленному, машинами участку, туда куда именно должен был встать поезд.

Оцепление представляло собой полукруг из грузовых машин «Урал» и двух бронемашин с крупнокалиберными пулемётами. В середине полукруга, зияла брешь, там стояло наготове, с десяток автобусов, задача которых — развезти людей по резервационным зонам, а по бокам полукруга, машины неотложки. В самом центре — свободное пространство для прибывших людей.

— Рота, стройся! — скомандовал Фролов.

Изнутри грузовых машин повыпрыгивали солдаты и организованно выстроились в цепь, держа оружие наготове.

Поезд натужно пыхтя и тормозя железными колёсами, так что искры летели, подошёл к конечной остановке и замер, тяжело загудев моторами, работающими в холостую. И выпустив со свистом пар из-под головных вагонов, временно уснул.

Дальше дело стало за военными. Действия солдат были отрепетированы до мелочей. Им следовало открыть вагоны, принять людей, после чего рассадить их по автобусам, а так же пострадавших и погибших в давке или замёрзших, передать медицинским службам — это тоже случалось, но редко.

Из общей цепи, отделились солдаты и по трое, подошли к каждому из вагонов.

Послышалась команда:

— Открывай центральные!

— Петров, давай, — сержант Головин, приказал зелёному юнцу, что входил в его группу, разблокировать заиндевевший замок.

Рядовой Петров, в толстых зимних варежках взялся за поручень замка и попытался его сдвинуть.

— Ну, чё ты возишься, рядовой, быстрей давай, — недовольно прорычал Головин.

— Не получается, товарищ сержант, щеколда замёрзла, — виновато объяснил рядовой Петров.

— Ну ё моё… Ну всему вас надо учить. — Сержант подошёл к рядовому и взялся за поручень, — давай помогай.

Под натиском, двух здоровых мужиков, щеколда медленно, ещё сопротивляясь, но пошла таки из пазухи.

— Раскачивай её, туда сюда, — посоветовал сержант Головин. — Во… вот так.

— А заметили, товарищ сержант, что-то тихо в вагоне? — обратился Петров к сержанту.

— Точно… — протянул Головин. — Хм… странно. Эй есть кто живой?! — Головин, с силой постучал по вагону. В ответ, тишина. — Блядь! А ну давай быстрее, не дай Бог, они там все помёрзли, — забеспокоился он, краснея от напряжения, дёргая за поручень щеколды.

Наконец щеколда выскочила и сержант оттолкнув Петрова, ухватившись за тяжеленную дверь, дернул её. Дверь нехотя поехала в сторону.

— Ой, чтой-то? Это кровь? — услышал он краем уха, удивлённый вскрик рядового Петрова, за секунды до того, как настежь открыть дверь вагона. Дверь распахнулась…

И время замедлило свой бег. Головин и не помнил, кричал ли он в тот момент от ужаса или просто стоял и пялился, но то, что открылось перед ним, не могло, привидится и в страшном сне.

Люди. Повсюду люди. До полусотни людей и все разброшены по вагону, как сломанные куклы. Создавалось такое впечатление, словно вагон мотало из стороны в сторону с дикой скоростью. Ни одного человека на ногах, люди просто лежали штабелями, как дрова, и все были мертвы…

Сержант, как в замедленной съёмке, отступил от вагона, посмотрел, как зелёного юнца Петрова, выворачивает наизнанку и оглянулся в сторону остальных. Увидел как лица солдат вытянулись и побледнели, а самых впечатлительных, страшное зрелище, перегибало пополам, их нещадно рвало. Он смотрел, как открывались соседние вагоны и как ничего не подозревавшие солдаты зеленели на глазах, а крик ужаса застывал у них в глотках.

Сержант покрывшись холодным потом, ещё подумал:

«У них, то же самое…».

А потом, Головин словно прорвался сквозь желеобразную пелену и время наоборот полетело в ускоренном темпе, так что глаз не успевал выхватывать детали.

Из вагонов стремительно выметнулись, люди? Нет, мутанты. Мутанты, по двое или по одному. В длинном, затяжном прыжке они перелетели через головы солдат и двигаясь с неимоверной скоростью им удалось проскочить сквозь, зазевавшихся солдат, выстроенных в цепь, именно для такого случая. Разорвав цепь мутанты уткнулись в грузовики, дальше пути не было, путь к свободе отрезан и тогда мутанты развернулись…

— Закрывай вагоны! Огонь! — разлетелся по станции истеричный приказ капитана Фролова.

Солдаты очнувшись открыли стрельбу по мечущимся мутантам, а кто стоял рядом с вагонами поспешно захлопнули двери.

Сержант Головин, пригнувшись, наблюдая за перестрелкой, вдруг вспомнил про свой не закрытый вагон…

— Мама! — вскрикнул рядовой Петров.

Головин резко обернулся, так что скрипнули шейные позвонки.

В дверном проёме, стоял мутант…

Он стоял и смотрел на людей. Его голова и руки были залиты человеческой кровью, а его порванная одежда, потеряв пристойный вид, лохмотьями свисала с жилистой фигуры. Лицо же его, что так привлекло внимание сержанта, потеряло всяческое сходство с человеческим, и сейчас это была скорее морда… Морда животного. Животного угодившего в западню. Выражение дикого испуга, читалось на этой морде и ещё что-то… Но что? Головин так и не успел понять. Животное нашло выход из западни…

Мутант пулей сорвался с места и прыгнул сержанту на плечи, ломая тому спину, а потом стремительно побежал вперёд, туда где уничтожали его сородичей, расстреливая практически в упор из автоматов.

Но в этот раз превосходство было на стороне людей и через пять минут, всё было кончено. Стрельба стихла. И сразу стало понятно, что не во всех вагонах побывали мутанты, есть и живые люди. Они стучали изнутри, плакали и кричали, запертые в вагонах, обращаясь к военным:

— Что случилось?!

— Выпустите нас отсюда!

— Помогите, мы хотим жить!

И солдаты бросились на крики, высвобождать людей. Но только они подбежали, как соседние вагоны, из которых не успели выбраться мутанты, содрогнулись от страшных ударов. Почувствовав свободу, «мимы» желали получить её обратно и для этого готовы были в лепёшку расшибиться, но добиться своего.

— Отставить, мать вашу! — окриком, остановил расторопных солдат, капитан Фролов. — Держать строй! Вагоны не открывать, до моего распоряжения! — Отдав дальнейшие указания, своему заместителю — лейтенанту Старенко, капитан подобрал, оброненную в перестрелки, фуражку и побежал на станцию, звонить начальству.

В станционную билетную кассу, Фролов влетел словно ураган, и поводив бешеным взглядом по помещению, отрыл из кучи бумаг полевой телефон и дождавшись приёма скороговоркой выплюнул:

— Подполковника Бердова, срочно.

Когда раздался недовольный голос подполковника, капитан Фролов, повысив голос, с нервной ноткой в голосе, закричал в трубку:

— Подполковник Бердов, это капитан Фролов с Пункта приёма эвакуированных номер восемь, района «Дедовск», у нас чрезвычайная ситуация!

— Спокойней капитан, что вы так кричите? Что-то важное, я надеюсь? А не то пеняйте на себя капитан. Сорвали меня с совещания главного штаба, понимаешь.

Судя по голосу подполковник, был не в духе и даже очень. И была бы сейчас у Фролова менее значимая новость, то он бы лишний раз подумал перед тем как продолжать. Но с другой стороны он, можно сказать, был обескуражен, столь равнодушным и раздражённым отношением начальства к своей персоне и поэтому, несмотря на чудовищность ситуации, в которой оказался, как-то со злорадством прошептал в трубку:

— «Мимы»… У нас попытка прорыва.

На другом конце, с минуту молчали, обдумывая и переваривая полученную информацию. Минута прошла и голос полковника, потерявший всю спесь и недовольство, в раз ставший испуганный и в то же время ещё не верящий, спросил с придыханием:

— Как… Когда?

И столько в этом голосе подполковника было страха и отчаяния и какого-то неверия, что Фролов отбросил сразу все свои обиды:

— Минут двадцать назад, товарищ подполковник, — просипел он. Тут же спохватился и более чётким голосом ввёл подполковника в курс дела. — Эшелон с эвакуированными прибыл минут двадцать назад. Мы действовали по инструкции: принять беженцев и сопроводить их в зону резервации. Но когда солдаты открыли вагоны, они чуть не умерли от ужаса, внутри было полно мертвых тел, а в следующий момент из самих вагонов повыпрыгивало штук шесть «мимов». Мы сразу поняли, что это не люди, поэтому приняли бой. Чётким и отлаженным действием моих подчиненных, нам удалось всех «мимов» уничтожить и не допустить их прорыва из санитарной зоны.

— Твою мать! — в сердцах выругался подполковник Бердов, понимая, что полученная информация правдива и что это не кошмарный сон. — Значит наш тест — анализ крови провалился, — опустошённо пробурчал он себе под нос. Затем не задавая лишних вопросов, спросил только одно:

— Выжившие, среди мирных граждан имеются?

— Да. В нескольких вагонах люди не пострадали, они временно заблокированы внутри, по моему личному приказу.

— Это хорошо… — протянул Бердов, а потом чуть понизив голос, опасаясь что его может кто-нибудь подслушать, проникновенно прошептал. — Слушайте сюда капитан и внимательно… Мы не имеем право рисковать. Вы меня понимаете? Если в вагонах остались непострадавшие люди, то это не значит, что среди них нет потенциально заражённых. Как вы сами догадались генетический анализ крови, провалился и мы теперь не можем со стопроцентной уверенностью утверждать что те люди что у вас сейчас сидят в вагонах, здоровы. Вы меня поняли? И мы не можем допустить, чтобы «мимы» вырвались на свободу. Ошиблись на «Верху», но головы полетят у нас. Так что слушайте сюда капитан — никто не выжил. Повторяю, никто…

Фролов потерял дар речи:

— Так точно, товарищ подполковник, никто не выжил, — обморочным голосом, подтвердил он. Понятно же, что подполковник Бердов, решил сделать из него, палача, — «Вот сволота! У них там всё летит к чертям, а отдувайся Фролов».

— Вот и молодец капитан, — проникновенно похвалил Бердов. — Трупы погибших, потом сожгите. И ещё… Последнюю партию прибывших, отсоедините от основной группы беженцев и поместите в изоляцию под пристальное наблюдение.

— Есть.

Услышав утвердительный ответ, подполковник Бердов отсоединился, а сам Фролов, стоял как воду опущенный держа телефонную трубку у уха и ещё несколько минут слушал гудки, ничего не замечая вокруг. Наконец где-то, как-то, согласившись со словами подполковника:

«С другой стороны он прав конечно же. Среди беженцев могут оказаться мутанты. Рисковать нельзя. Ни в коем случае. Но там же живые люди и они ни в чём не виноваты… Будте вы все прокляты!»

И положив трубку на место вышел на улицу.

А на улице, прорвав серые тучи, выглянуло солнце и снег под его лучами радостно заблистал чистой белизной. Синички обрадовавшись дневному светилу, радостно защебетали, приветствуя чудный день.

«В такой бы день, да на лыжах, да в лесок, когда морозец чуть примораживает лыжню, а солнце отогревает тело».

На что, Фролов печально вздохнул полной грудью, подходя к месту трагедии. Всё бы хорошо, но вот только живописную картину и блаженный покой, нарушали мерные, сокрушительные удары, доносившиеся из вагонов, и жалобные всхлипы ничего не понимающих людей.

И лица. Бледные, а у кого и серые, напряженные лица солдат, что окружили поезд.

Фролов подхватил горсть снега и протёр вспотевшее лицо, потом махнул рукой призывая лейтенанта Старенко. Когда Старенко подбежал, капитан Фролов, тихо прошептал ему на ухо, приказ Бердова, и лицо лейтенанта тут же вытянулось и к бледности его лица прибавилась могильная серость, окраска человека, который заставляли пойти на смертельный грех. Фролов дружески похлопал лейтенанта по плечу, кивая головой, мол: так надо, дружище, так надо….

Старенко обречённо кивнул в ответ и сгорбившись побежал в сторону двух бронемашин, пошептался там с экипажем и приказал солдатам отойти от поезда. После чего посмотрел мертвыми глазами на капитана.

— Огонь! — махнул рукой Фролов.

В следующий момент башни «БТР», с крупнокалиберными пулемётами, качнулись и открыли стрельбу по вагонам, прибывшего эшелона. Из спаренных пулемётов, с громоподобным звуком вылетали, не то что пули, а малые снаряды, способные прошивать насквозь железобетонные блоки. Снаряды пробивали деревянные вагоны просто насквозь, оставляя в стенах отверстия, размером с кулак взрослого человека. И через пару секунд, вагоны поезда, уже напоминали настоящее решето, или вовсе подрезанные пулемётной очередью, они сложились пополам. Стрельба прекратилась и наступила давящая тишина.

В таком аду выжить было невозможно. Людей и нелюдей перемолотило словно в мясорубке превратив тела в бесформенные куски плоти. Ужасное зрелище. И чтобы хоть как-то не лишиться рассудка, Фролов закрыл лицо фуражкой и разрыдался, и слёзы ручьем текли по его лицу, снимая внутреннюю боль….

Слаженный план по эвакуации города, рухнул в одночасье, поставив военных на уши. На какое время могло затянуться разбирательство происшедшего и когда возобновится эвакуация людей, никто больше не мог сказать.

Во временном штабе сил «ЧС», срочно было созвано экстренное совещание. В помещение для переговоров, люди в штатском и в форме с большими звездами на погонах, тихо перешептывались между собой сидя за чёрным лакированным столом. Начальство в течение трёх часов обсуждало главные вопросы по урегулированию создавшейся ситуации и с минуты на минуту ожидало профессора Мирного и профессора Абрамовича.

— Наконец-то. И долго же вы заставляете себя ждать господа, — недовольно сказал генерал Овчаренко, в ответ на появление профессоров науки.

— Извините товарищ генерал, задержались. Мы подводили итоги и выискивали причины, столь катастрофичной оплошности, — оправдался Мирный, так и стоя в дверях, где встретился взглядом с генералом.

Овчаренко указал на стулья и когда профессора уселись за стол, сказал:

— Мы вас надолго не задержим, можете потом дальше высчитывать свои ошибки. Нас интересует только два вопроса и мы надеемся вы дадите на них ответ. — И обвёл глазами присутствующих, а замолчав вперил взгляд злых уставших глаз, на профессоров. — Первый вопрос, который нас интересует, — не скрывая раздражения вымолвил генерал. — Почему генетический анализ крови, с треском провалился?

— Похоже этот вопрос относиться ко мне, — из-за стола поднялся профессор-генетик Абрамович. Ссутулившаяся фигура, облезлый вид, застенчивая улыбка и блуждающий взгляд… Могло показаться что профессор смущён и стесняется и не знает с чего начать, если бы не его бледное лицо, как у покойника и жуткие синие мешки под красными глазами. Он не спал все эти трое суток, проведя время за работой, от чего вскоре стал похож на настоящего зомби, потеряв весь человеческий вид, дико устав.

Абрамович покачнулся и поспешил опереться о столешницу. Постоял так, пока голова не перестала кружиться и обратился к военному начальству:

— Господа, генетический тест-анализ крови, до недавнего времени работал безукоризненно… — и поспешно поднял руку, останавливая возмущение, готовое уже сорваться с уст генерала Овчаренко. — Но, но произошли непредвиденные обстоятельства. — Профессор выдержал паузу, поочерёдно одарив взглядом членов совета и загробным голосом сказал, — Господа, «мимы» мутировали.

— Что значит мутировали? Они же и так мутанты, — не понял полковник Говорунов.

Профессору снова пришлось поднять руку, прерывая преждевременные вопросы:

— Объясняю. Мутанты названные нами «Мимикрид», не просто жуткие и тупые мутанты из ужастиков. «Мимикрид» — это живая и самосовершенствующаяся генетическая программа. Если первая волна «мимов», как известно, существенно отличалась при трансформации, от человека, то следующая волна, названная нами, мутантами второго и третьего поколения, уже практически не отличаются от людей.

— Подождите, я что-то не пойму, профессор, — встрял капитан Родов, бывший какое-то время военврачом. — Как я помню, из лекций, что когда-то прослушивал, мутация живого организма и тем более такого сложного как человек, заняла бы не одну сотню поколений, пока получилось бы что-нибудь действенное и по настоящему нужное. А тут вы говорите, что мутация «Мимов», протекает с невозможной скоростью, каких-то два — три месяца и мы получаем уже более совершенный вид.

Профессор Абрамович внимательно выслушав капитана с невозмутимым видом, ответил замечая:

— Вот, справедливый вопрос. И вы совершенно правы. Но вы извините меня «коллега»… — подчёркивая статус Родова, сказал Абрамович, — абсолютно не понимаете с чем имеете дело. Действительно. На здоровую мутацию, приносящую пользу человеку, ушло бы уйма времени, где-то около десяти тысяч лет. Но «мимы» не мутируют, как цельный организм. «Мимикрид», повторюсь — это самосовершенствующаяся генетическая программа. Мутации подвергается не сам человек, а вирус, что несёт в себе эту генетическую программу. И человек поражённый вирусом, не должен рожать детей, чтобы комбинировать гены. Вирус сам по себе, как самодостаточный организм комбинирует цепочку «ДНК». А как известно, вирусы могут комбинировать гены до полусотни раз, за сутки, на что у человека ушло бы тысячу лет.

От полученной информации у капитана Родова, непроизвольно открылся рот.

— Вижу что вам где-то, как-то понятно, — удовлетворённо отреагировал профессор Абрамович. — Тогда разрешите подвести итог. До недавнего времени мы могли найти небольшие отклонения у людей, зараженных вирусом, путём проведения генетического анализа крови. У последнего же экземпляра, что поступил в мою лабораторию, таких отклонений уже не наблюдается. Вскрытие показало, что: поверхностные ткани, кровь, другие жидкости — генетически идентичны человеческим показателям. Вирус настолько видоизменился, что в настоящие время он не изменяет человеческую структуру, приспосабливая её под себя, а сам приспосабливается к неё. Он, настолько, филигранно встроился, в цепочку ДНК человека, что выявить малейшие отклонения практически стало невозможно. Есть лишь один способ — это взять на анализ, клетки мозга и желез внутренней секреции, в данный момент только они несут в себе существенные изменения. Но как вы понимаете у живого человека, провести такой анализ в массе невозможно. — Вынес свой приговор Абрамович и неожиданно покачнувшись прошептал. — Если это всё, то я сяду, с вашего разрешения.

Генерал Овчаренко с задумчивым серым лицом, согласно кивнул головой, а когда профессор опустился в кресло, спросил:

— И что, нет ни какого другого способа?

Абрамович отрицательно мотнул головой.

Потерев шею и с силой выдохнув, генерал сокрушёно покачал головой и хмуро поинтересовался:

— Сколько человек осталось в городе?

— Около четырёх миллионов, товарищ генерал, — посмотрев в бумагах, ответил полковник Говорунов.

Не веря своим ушам, Овчаренко зло сверкнул глазами:

— Твою ж…, - выплёвывая ругательства закричал он. — Вы что, не могли эвакуировать весь город за этот срок?!

Подчинённые промолчали, не смея угодить под тяжёлый взгляд генерала.

Злясь на бездарную работу всего отдела, Овчаренко задал второй вопрос:

— Сергей Андреевич, сколько по вашим данным, в городе мутантов?

Профессор Мирный открыл чёрную папку и мельком глянув доложил без запинки:

— За время эвакуации, при массовом скопление народа, по нашим данным, прогрессия заражённых, резко ушла вверх и в данный момент число поражённых вирусом людей, составляет одну треть, от оставшихся в городе.

— Это где-то получается, около полутора миллионов, — задумчиво пробормотал генерал Овчаренко, подсчитывая в уме, приблизительное количество. — Ни фига себе циферка! Целый подмосковный город, — присвистнул он и снова выругался зло сжимая кулаки. — Чёрт! Чтоб вас всех разорвало… — и посмотрев на своих генералов, распорядился. — В течение суток предоставить мне точную цифру. А сейчас Сергей Андреевич, ответьте пожалуйста на один вопрос. — Профессор Мирный с готовностью кивнул.

— Вот вы, утверждали, — начал генерал, — что мутанты, склонны собираться вместе, а так же, вы утверждали, что они, не собираются покидать черту города?

— Да, я такое говорил, — не стал отпираться Сергей Андреевич.

— Так какого же чёрта, мутанты оказались за пределами города, а?! — следом заревел генерал.

— Ну… это объяснить просто.

— Уж постарайтесь, — елейно улыбаясь предложил Овчаренко.

Мирный не поднимаясь с места, а только чуть-чуть оборачиваясь к генералу начал с места:

— Понимаете, мутанты действительно не собираются покидать город, — заверил он, голосом не требующим возражения. — Но, учитывая последние обстоятельства, я могу предположить, что у потенциально заражённых людей, голос инстинкта, говоривший им оставаться в городе, был заглушён, так сказать, массовой истерией захлестнувшей столицу. Люди, движимые единым порывом, всем скопом, двинулись к месту эвакуации, дабы покинуть город. Вот и пораженные вирусом, но ещё не прошедшие трансформацию, последовав общему порыву, оказались за чертой города. Где-то так… — развёл он руками.

А генерал смотрел на профессора и издевательски ухмылялся:

— Ну вот на всё у вас найдётся ответ. И главное всё позаковыристей… — с вызовом заметил он, и жестикулируя, провернул указательным пальцем, будто что-то выковыривая из маленькой дырки. — Ладно, Бог с вами, можете идти. — Смилостивился Овчаренко, понимая что больше ничего сегодня не добьётся от профессоров. А в чудо он не верил… — Только помните, через неделю общее собрание с президентом, где будет решаться судьба всего города. Поэтому попрошу вас подготовить план по дальнейшему научному решению, создавшейся ситуации и методов выхода из неё.

Профессора синхронно раскланялись и направились к выходу. Мирный пропустив вперёд профессора Абрамовича, пытаясь не создавать шума, тихонько прикрыл за собою дверь и зашагал по коридору, будто швабру проглотил.