Мое время — ночная пора

3

От Вашингтона до Корнуолла-на-Гудзоне через Мэриленд, штат Делавэр, и Нью-Джерси — примерно семь часов езды.

Джин Шеридан не собиралась отправляться в этот путь. Не из-за расстояния, нет. Просто в Корнуолле, городе, в котором она выросла, на нее нахлынут мучительные воспоминания.

Она пообещала себе, что никакие уговоры обаятельного Джека Эмерсона, председателя комитета по проведению двадцатой встречи школьных выпускников, не заставят ее приехать. Она сошлется на работу, обязательства, здоровье — на что угодно, лишь бы в ней не участвовать.

Ей совершенно не хотелось праздновать двадцатую годовщину окончания Стоункрофтской академии, хотя она и была благодарна за полученное образование. Ее не интересовала медаль «Выдающаяся выпускница», которую ей вручат в Стоункрофте, несмотря на то, что обучение там открыло ей дорогу в колледж Брин-Мор, а затем привело к докторской степени в Принстоне.

Однако на этот раз в расписании встречи значилось поминовение Элисон, и отказ приехать выглядел бы настоящим кощунством.

Смерть Элисон все еще казалась чем-то нереальным, и Джин почти ждала, что сейчас зазвонит телефон, и она услышит знакомый голос, глотающий слова и тараторящий так, будто непременно следует уложиться в десять секунд: «Джинни, ты давно не звонила. Забыла обо мне. Ненавижу тебя. Нет, вру. Обожаю тебя. Преклоняюсь. Ты такая умная. В Нью-Йорке на неделе премьера. Курт Баллард, мой клиент. Актер совершенно никакой, но весь из себя, так что всем плевать. Придет с новой подружкой. Скажу, как ее зовут — со стула упадешь. Короче, как насчет вторника? Вечеринка в шесть, фильм, банкет для своих — человек тридцать-пятьдесят».

Элисон всегда умудрялась сообщить это примерно за десять секунд, вспоминала Джин, и всегда возмущалась, что в девяти случаях из десяти Джин почему-то не мчалась к ней в Нью-Йорк, бросив все дела.

Уже почти месяц, как Элисон мертва. Просто не верится… Мысль о том, что она стала жертвой преступления, была невыносима. Впрочем, на своей работе она нажила немало врагов. Ни одному из руководителей крупных художественных агентств страны не удавалось избежать ненависти. К тому же Элисон была остра на язык, а ее едкий сарказм сравнивали с язвительными изречениями легендарной Дороти Паркер.[2] «Неужели кто-то, кого она высмеяла или уволила, разозлился настолько, что убил ее? — спрашивала себя Джин. — Хочется думать, что она просто нырнула и потеряла сознание. Не могу поверить, что ее утопили».

Джин посмотрела на лежащую рядом сумочку и подумала о конверте внутри. Что мне делать? Кто и зачем мне его прислал? Разве мог кто-то узнать о Лили? У нее неприятности? Господи, что я должна сделать? Что я могу сделать?

Уже несколько недель эти вопросы не давали ей спать ночами, с тех пор, как она получила отчет из лаборатории.

Джин выехала на шоссе 9W, ведущее в сторону Корнуолла. А рядом с Корнуоллом находится Вест-Пойнт.[3] Она проглотила подступивший к горлу комок и попыталась сосредоточиться на красоте октябрьского дня. Деревья, с их золотистой, оранжевой и пламенно-красной осенней листвой, просто восхитительны. А над ними горы, как всегда тихие и спокойные. Гудзонское нагорье. Я и забыла, как здесь красиво, подумала она.

Конечно эта мысль неминуемо вызвала воспоминания о воскресных днях в Вест-Пойнте. Как таким же чудесным осенним днем, сидя на ступенях памятника, она начала писать свою первую книгу — историю Вест-Пойнта.

И закончила ее через десять лет, подумала она, поскольку еще очень долго не могла писать об этом.

Курсант Кэррол Рид Торнтон-младший из Мэриленда. Не вспоминай сейчас о Риде, велела она себе.

Скорее по привычке, чем осознанно, Джин свернула на Уолнат-стрит. Для проведения встречи выпускников выбрали отель «Глен-Ридж Хауз», названный в честь одного из самых больших пансионов середины девятнадцатого века. Вместе с Джин академию окончили девяносто учеников. В последнем полученном ею дополнительном уведомлении значилось, что присутствовать должны сорок два человека, а также их мужья-жены или любовники и дети.

Для себя она не бронировала дополнительных мест.

Джек Эмерсон решил, что лучше провести встречу выпускников в октябре, а не в июне. Он опросил всех и выяснил, что поскольку в июне у многих дети заканчивают средние и высшие школы, приехать им будет сложно.

Джин получила по почте бейдж — нагрудную карточку с именем, украшенным вензелями, и фотографией, сделанной в последний год учебы. Вместе с бейджем прислали расписание на выходные: вечер пятницы — фуршет в неформальной обстановке и ужин; суббота — завтрак, поездка в Вест-Пойнт, футбольный матч Армия — Принстон, а затем фуршет и официальный банкет. В воскресенье предполагался заключительный полдник в Стоункрофте, но после смерти Элисон решили провести утреннюю поминальную службу в ее честь. Ее похоронили на кладбище рядом с академией, и службу собирались устроить рядом с могилой.

Элисон завещала крупную сумму фонду поощрительных стипендий Стоункрофта, что и стало основной причиной спешно спланированной поминальной церемонии.

Джин медленно ехала по городу. Мэйн-стрит совсем не изменилась, подумала она. Прошло много лет с тех пор, как она была здесь последний раз. Тем же летом, когда она окончила Стоункрофт, ее родители окончательно разошлись, продали дом и разъехались. Отцу теперь принадлежал отель на Мауи.[4] Мать вернулась в Кливленд, где она выросла, и вышла там замуж за своего школьного друга. «Моей самой большой ошибкой стало то, что я не вышла за Эрика тридцать лет назад», — сказала она на свадьбе.

А что это дало мне? — подумала Джин. По крайней мере, их разрыв позволил ей благополучно распрощаться с Корнуоллом.

Она подавила желание свернуть на Маунтин-роуд и проехать мимо своего бывшего дома. Может, как-нибудь на выходных, но не сейчас, решила она. Через три минуты она остановилась у дверей «Глен-Ридж Хауз», и швейцар, сияя профессионально-дружелюбной улыбкой, распахнул дверь машины со словами: «Добро пожаловать домой». Джин открыла багажник и смотрела, как достают ее сумки и чемоданы.

— Вы можете пойти зарегистрироваться, — проговорил швейцар. — Мы позаботимся о вашем багаже.

В вестибюле было тепло и уютно — мягкие ковры, удобные кресла. Конторка портье находилась слева, а наискосок от нее Джин увидела бар, где участники празднества уже устроили предварительную вечеринку.

Над столом висел транспарант с приветствием выпускникам Стоункрофта.

— Добро пожаловать домой, мисс Шеридан, — портье, мужчина лет шестидесяти, одарил ее сияющей белозубой улыбкой. Его неудачно покрашенные волосы в точности соответствовали полированной вишневой конторке. Когда Джин подавала ему свою кредитку, ей пришла в голову нелепая мысль: не отломил ли он кусочек от стола, чтобы показать своему парикмахеру? Джин не была готова к общению с бывшими одноклассниками и надеялась, что по пути в лифт ее никто не остановит. Ей нужно минимум полчаса, чтобы принять душ и переодеться, а потом она нацепит бейдж с фотографией зажатой, угрюмой девушки, которой она была в восемнадцать лет, и присоединится к остальным на вечеринке.

Не успела она взять ключ от номера и отвернуться, как портье сказал:

— Мисс Шеридан, чуть не забыл… У меня для вас факс. — Он взглянул на имя на конверте. — Извините, доктор Шеридан.

Джин молча разорвала конверт. Факс пришел из Джорджтауна, от ее секретаря:

Это — записка, которая пришла по факсу к ней в офис.

На мгновение Джин потеряла способность двигаться и рассуждать. Убить ее? Убить? Но почему? Почему?

Он стоял у бара, ждал ее прихода. Из года в год он видел ее фотографии на обложках книг, и каждый раз удивлялся, как элегантно Джинни Шеридан теперь выглядит.

В Стоункрофте она была одной из самых умных, но замкнутых учениц. Она даже неплохо к нему относилась, правда как-то бесцеремонно. Джин очень ему нравилась, пока Элисон не рассказала, как они все над ним потешались. Он знал, кто все. Лаура, Кэтрин, Дебра, Синди, Глория, Элисон и Джин. Во время обеда они всегда сидели за одним столом.

Очень остроумные девушки, желчно подумал он. Кэтрин, Дебра, Синди, Глория и Элисон уже мертвы. Лауру он оставил напоследок. Забавно, что он пока не решил, как поступить с Джин. Он все еще колебался — стоит ли убивать ее. На первом курсе он хотел попасть в бейсбольную команду. Его сразу же отсеяли, и он расплакался — никогда не умел сдерживаться. Нытик. Нытик.

Он бросился прочь с поля, и Джинни догнала его. «Меня не взяли в группу поддержки, — сказала она. — Ну и что?»

Он знал, она подошла, потому что пожалела его. И что-то подсказывало ему: среди тех, кто смеялся над ним, когда он пытался пригласить Лауру на школьный бал, ее не было. Но потом Джин обидела его по-другому.

Лаура была самой красивой девушкой в классе — стройная голубоглазая блондинка. Она выделялась среди других даже в школьной форме. Всегда помыкала парнями. Фразу «Пойди сюда!» словно специально придумали, чтобы ее изрекала она.

А Элисон всегда была злюкой. Она вела колонку «За кулисами» о внеклассной работе, и в каждой статье ухитрялась кого-нибудь высмеять. В одной из рецензий на школьный спектакль она написала: «К всеобщему удивлению, Ромео (Джоэл Ниман), умудрился вспомнить большинство своих реплик». Поэтому среди общительных учеников она пользовалась популярностью, а отщепенцы ее сторонились.

Отщепенцы вроде меня, подумал он, с удовольствием вспоминая, как исказилось от страха лицо Элисон, когда она увидела его у бассейна.

Джин пользовалась успехом, но отличалась от других девушек. Ее избрали в школьный совет, но на собраниях она молчала, словно воды в рот набрав, а если все же говорила — на собрании или в классе — то всегда по существу. Уже тогда она увлекалась историей. Ее нынешняя красота поразила его. Локоны русых волос стали темнее, гуще и подстрижены вокруг лица капюшоном. Она была худой, но уже не болезненно тощей. Научилась хорошо одеваться. Ее брючный костюм прекрасно скроен. Он пожалел, что не видел ее лица, когда она прятала записку в сумочку.

«Я — филин, я живу на дереве».

Он прямо-таки слышал, как Лаура передразнивает его. «Как здорово она тебя сыграла, — смеялась Элисон той ночью, двадцать лет назад. — А еще она сказала, что ты налил в штаны».

Он представлял, как они все вместе над ним издеваются — казалось, он слышал их глупый, визгливый хохот.

Это случилось давным-давно, во втором классе, когда ему было семь лет. Он участвовал в школьной постановке. Ему дали всего одну реплику, но он не мог ее из себя выдавить. Он так заикался, что все дети на сцене, и даже кое-кто из родителей, давились от смеха.

«Й-й-яааа ф-ф-фииииил-л-л-лиииин-н-н, я, я, я ж-ж-жииив-в-ву н-на д-д-д-д-д-д…»

Он так и не смог выговорить «дерево», разрыдался и бросился прочь со сцены, сжимая в руке ветку. Отец отшлепал его за то, что распустил нюни. А мать сказала: «Оставь его в покое. Он же у нас заторможенный. А чего ты ждал? Только посмотри на него, опять обмочился».

Воспоминание об этом позоре смешалось с воображаемым хохотом девушек, и все это вертелось у него в голове, пока он смотрел, как Джин Шеридан входит в лифт. Почему я должен пощадить тебя? — думал он. Может, сначала Лауру, а потом тебя. И тогда вы вдоволь посмеетесь надо мной все вместе — в аду.

Он услышал, как его назвали по имени, и обернулся. Рядом с ним стоял, глядя на его бейдж, Дик Гормли, лучший бейсболист, кумир всего класса. «Очень рад тебя видеть», — сердечно сказал Дик.

Врешь ты все, подумал он, и я совсем не рад тебя видеть.