Можете звать меня Татьяной

Вызываю огонь на себя

Хорошим или плохим человеком была Татьяна, пока как-то еще участвовала в общественной жизни, судить не мне, но вам. А вот что у ней рано обнаружился редкостный дар восстанавливать против себя людей, так это точно. Зависть? завидовать было нечему, такое предположенье сразу отметаем. Непохожесть – да, непохожесть явно присутствовала. Влетало ей по делу и не по делу. Думая о своем, она прилежно глядела в рот учительнице истории, очень полной офицерской жене по прозванию корова Хатор. Та говорила мрачно: «Чего смотрищь? ждешь, когда ошибусь?» Таня, полсекунды подумав, куда лучше девать глаза, устремляла их на кончик указки. Горе-злочастие, привязавшееся к Таниной семье много раньше ее рожденья, уделило и ей изрядную долю. Многоликое мировое зло то и дело высовывало свои рожки рядом с нею. А защитной энергетической оболочки у ней, похоже, вовсе не было. С ее незаросшей толком макушки энергия утекала, точно с острия громоотвода. Соси не хочу. Мало что оставалось-доставалось ей самой. «Акка Кнебекайзе! Акка Кнебекайзе! белый отстает». – «Скажите белому, что лететь быстро легче, чем лететь медленно». – «Акка Кнебекайзе! Акка Кнебекайзе! белый падает». – «Скажите белому, что лететь высоко легче, чем лететь низко». И как-то интуитивно Татьяна нащупывала траекторию. Летела за стаей, к которой, вообще говоря, не принадлежала.

Когда готовила раннюю докторскую, времени практически не было. Бегала по урокам, поднимая сыновей, выплачивая за кооператив. Тогда еще жили без компьютеров, нужно было аккуратно заклеить опечатки перед ксероксом. Партсекретарша факультета Тамара Приструнилина загоняла Татьяну на политзанятие и не ленилась посидеть рядом, следя, чтоб не стригла из ненужного печатного текста букв и не клеила в единственный экземпляр диссертации, а слушала с тщанием. Дождавшись, когда мучительница отвернется, Татьяна вместе с папкой как коза влезала в аудитории на ряд выше. Но Тамара тут же свистящим шепотом: «Виноградова! кончайте стричь! вы мешаете своим шумом выступающему». Татьяна убирала ножницы в деревянный пенал (косметичек еще не было), доставала линейку и бритву. Бесшумно вырезала буковки и целые слова, клеила пристающие к пальцам фрагменты. Мучительница покидала в бешенстве аудиторию. В девяностом первом году Татьяна встретила Тамару Приструнилину в коридоре и простодушно спросила: «Вы уже сдали партбилет? все сдают». – «Я не член партии, товарищ Виноградова», - отвечала та. И надолго исчезла.

Обнаружилась в кабинете министерства высшего образования, куда Татьяна поплелась выцыганивать хоздоговор, чтоб подкормить отощавших коллег. Теперь товарищ Приструнилина, приструнив Татьяну, занялась раздачей слонов – ведала фондами хоздоговоров для высших учебных заведений. Татьяна видела, как Тамара входила в свой кабинет, поклонилась Тамаре, терпеливо просидела перед безмолвной секретаршей до конца рабочего дня оной, но - так и не вызвали. И Тамара Приструни-Татьяну так и не вышла из своих дверей. Несколько дней дежурила Татьяна в приемной, покуда не поняла: кабинеты сообщаются изнутри, и Тамара уходит другим коридором, через другую секретаршу. Все бывшие партработники оказались на хлебных должностях – такова была особенность нашей бархатной революции.

Какова бы ни была причина – мировое зло ходило за Татьяной по пятам. Слабенькая, но дерзкая, она постоянно навлекала на себя беду. В прекрасном катаевском рассказе «Сморгонь» о войне четырнадцатого года солдаты при затишье постирали подштанники и развесили на загражденье. Противник пристрелялся по белью, и беспортошные всё прокляли. Татьяна белого флага не выкидывала, но по ней разве что слепой не пристрелялся. Лупили и лупили, по десять раз в одну воронку.

Линии руки. Татьяна серьезно проштудировала три ксероксные книжки. Там были ладони Цезаря, Наполеона. У Бонапарта линия судьбы тянулась до самого кончика пальца Сатурна. Есть красивая новелла Цвейга. Наполеон плывет из Египта, где уж достаточно натворил дел. Английский флот стоит наготове, чтоб его, не дай бог. не пропустить. Наполеон говорит капитану: «Чего ты боишься? ты везешь Цезаря». Облако прикрывает судно, и оно бесшумно проскальзывает под носом у англичан. Левая рука – предопределение, правая – свершение.

Так вот, у Татьяны на левой руке есть короткая, рваная линия судьбы. На правой вообще никакой. Обрубочек, нагло прижатый линией жизни.

Человек с украденной судьбой. Была уготована не пущая, и ту жизнь сглотнула, не поперхнулась. Теперь надо отдуваться, что-то после себя оставить, перепрыгнув в аудитории жизни на целый ряд выше, пока никто не держит с двух сторон, точно в игре «Кольцо, кольцо, ко мне!» Перехитрить, переиграть свою судьбу? кому это под силу? уж не такой простофиле, как Татьяна. Психолог-переводчик, который имел несчастье присутствовать при пытках, говорил Татьяне: «Никогда не слушайте того, что человек говорит о самом себе». Как я, Татьяна. должно быть, заблуждаюсь относительно качества своей писанины. А какова вообще судьба человечества? сохранится ли письменность? или наша культура сгорит, точно александрийская библиотека? Мы послали во вселенную золотой диск – кому? Я всё упорней склоняюсь к гипотезе Циолковского: мы не венец творенья, и наша музыка для несравненно высших существ ценна не более, чем для нас скрип кузнечика. Раздавят - не заметят. Но нам на это начхать. Делай что должно, и будь что будет. Бесстрашно встанем в шеренгу графоманов, и пусть нас расстреляют позором.

Татьяна даже удостоилась отрицательной рецензии в журнале «Знамя» - несколько строк, редкая честь. Получила письмо с отказом напечатать за личной подписью главного редактора. В других журналах просто бросали назад через стол не глядя. Но долготерпенье – национальная черта русского народа – было присуще Татьяне в высокой степени. Продолжала кропать, и писанья ее вызывали такое же отторженье, как она сама. Раскрывалась в слове со всей прямотой, вовсе не подходящая обществу. Уж лучше б помолчала – сошла бы за умную. Все графоманы вот так-то. Хотят самовыразиться, а там, внутри, неинтересно.

Первая рассыпающаяся книжка Татьяны называлась «Пока дают сказать». Спешила, милая, пока общественный строй не сменился. Нет, свобода слова осталась. Даже, пожалуй, больше, чем сейчас на Западе. Антипутинские программы на телевиденье идут, кто-то их финансирует. Мировое зло ходит за Путиным, ровно за самой Татьяной. Не нравится он им – неведомо кому. Наверное, белогвардеец в глубине души. Грезит о великой России. А с лица спал. Футболки с его изображеньем предприимчивые люди изготовляют, но никто не носит. Ну и трудно же было постаревшей Татьяне таскать на помойку свою первую книжку. И морально, и физически. Ее осталось много, и пропылилась она основательно на шкафу за пятнадцать лет. Но упрямая дурочка повторила в хорошем переплете всё с таким трудом выношенное и с таким трудом выброшенное. Надеюсь, из мусорного контейнера хоть кто-то книжонку взял. Дорогие товарищи потомки! пощадите, не стреляйте в пианиста. Играет как может, и не играть тоже не может. Исповедальная проза. Исповедальнее некуда. Самое время исповедаться.

Кустюшкина мать

Собиралась помирать.

Помереть не померла,

А только время провела.

Как, однако, хочется думать: де я опередила свое время. Я де срастила прозу с поэзией. Они у меня протягивают друг другу руки, ни дать ни взять творец и его творенье на потолке Сикстинской капеллы. (Не слушайте, не слушайте того, что человек говорит сам о себе. Читайте Дарью Донцову – вернее будет.) А хочется быть самой себе критиком. Благожелательным, разумеется. От других не дождешься. Сейчас критика продажна – вижу простым глазом. Одни и те же люди о мертвых говорят разумно и объективно, а о живых – уши вянут. Хвалят недостойное без зазренья совести. Мне случилось попасть на презентацию книги олигарха по фамилии Пугачев. Был двойной заслон, проверка документов по списку. Пришли известные люди, хвалили с кафедры. Из всей прозы за весь вечер процитировали одну фразу: «Он повернулся невыразительным затылком». Больше никто ничего из авторского текста не зачитал. Зато похвал хватило на два с половиною часа. После ели, ели. Столы ломились от разносолов. И мне перепало - по ошибке. Я не из их стаи, мне с ними не клевать. Товарищ будущее! похорони меня без почестей под грудой бумажного хлама в братской могиле графоманов, только не унижай до положений «платника» в толстом журнале. Издавать книги – да, нужно. На интернет никакой надежды – большая свалка. Кто-то выложил туда две моих книги. Пускай, всё же реклама. Но сама я пальцем не шевельну. Мой друг и ровесник художник Валера Валюс говорит: «Это снобизм. Тебе нужно, чтобы тебя читали? интернет – прямой к тому путь. И современный». Он вообще очень современный, Валера. А я нет. Книга. Тишина библиотек.

Еще давно, выйдя на балкон переделкинского дома творчества, Татьяна случайно ловит обрывок разговора о себе. Такая ненависть просто так, без причины? ой ли? Надо заслужить. И впервые в ее голову закрадывается мысль: «Я тружусь не зря. Работаю будущему. Эта злоба – благой знак». Что ж, будем и дальше дразнить мировое зло. На краю разверстой могилы выстроим иную судьбу взамен упущенной. Должно быть, то было поприще хорошего математика. Колмогоров лично перевел меня в конце второго курса на свою кафедру. Осенью сразу послал в Вильнюс на конференцию по теории вероятностей. А я уж носила под сердцем. Как грустно он посмотрел, когда стало заметно.

-Qu’as-tu fait, ô toi que voilà

Pleurant sans cesse,

Dis, qu’as-tu fait, toi que voilà,

De ta jeunessé́?

Сейчас, скрюченная, иссохшая, вижу сильных, красивых, умных внуков. Это они рвались к жизни. Через два поколения, но прорвались. Будущее управляет настоящим, зарубите себе на носу. И не смейте сетовать. У меня уже сейчас, в июне пятнадцатого года, одиннадцать правнуков – восемь мальчиков, три девочки, и это далеко не конец. Такой взрыв что-нибудь да значит. Через несколько поколений может явиться гений. Жизнь дает шанс. Шерлок Холмс, взглянув на семейный портрет в доме сэра Генри, сказал Ватсону: «Степлтон тоже Баскервилль». Ген таился и проявился. Вылез и выдал. Кстати, дед мой учился в московском университете на математическом факультете, а после писал поэмы. Мать не хотела меня, четвертую, рожать, но отец настоял. И ген восторжествовал. Будущее своего добилось. Не вздумайте ему перечить, ничего не выйдет. Оно правит нами. Ваше величество будущее, вверяюсь вашему суду. Готова ответить головой за всё мною написанное. Молчанье. Стою перед замком – мост поднят, ворота опущены, и ни одного выстрела оттуда, из узких бойниц.