Можете звать меня Татьяной

За стеною по ночам

Татьяна никогда не отличалась предусмотрительностью. Сдала комнату женщине из Белоруссии с грозной профессией «судебный исполнитель», а та как сквозь землю провалилась. Татьяна зашла в комнату. Стол и стулья завалены толстыми книгами, явно приготовленными для распространения. Связки по двенадцати томов. Тяжелые – каждым томом можно человека убить. Кто-то их издавал, кто-то издание финансировал. Татьяна открыла наугад один том. В предисловии было сказано: здесь собраны действенные молитвы, исцеляющие от конкретных болезней. Татьяна прочла на выбор одну страницу посередине. Господи спаси и помилуй мою селезенку. Господи, спаси и помилуй мою поджелудочную железу. И так на тысячу с лишним страниц. Что, это на двенадцать томов? нет, слава богу, тут двенадцать экземпляров. Немного полегче. Женщина бросила свое сокровище и смоталась на две недели к себе в Белоруссию. Вернулась с новыми шедеврами: десяток столь же объемистых книг. Татьяна разглядеть их не успела – жиличка съехала. Ведь кто-то поверит, будет перечислять свои внутренности перед иконою. Дивны дела твои, господи.

Итак, первый опыт сдачи жилья оказался неудачным. Татьяна уже не работает, а иметь свои деньги хочется. Зачем, Татьяна? ведь ты всю жизнь о достатке не пеклась. – Ездить буду. Теперь есть такая возможность. Трудно удержаться. – Куда, милая? – А хоть бы на Тенерифе. – Ишь ведь что удумала.

Въехала новая квартирантка. Из Питера. Переводчица с норвежского. Молодое лицо, молодые глаза, круглые плечи. Совершенно седая голова, стриженная коротким ежиком. Почему она так собою распорядилась, чтоб обязательно в Москву – Татьяна не выясняла. Зовут ее Катарина, и никак иначе. Одно имя сулило чудо. Чудо не замедлило явиться. Когда Татьяна вошла в восьмиметровую комнату, сданную Катарине, комната оказалась (показалась) вдвое больше. Не поверила глазам, вышла в коридор. Кухня, коридор, большая Татьянина комната не изменились. Но вселенная Катарины секунды явно расширилась. Вместо продавленного дивана, от которого отваливался вниз прессованный картон, стояла трехспальная софа с подушками. В углу комнаты поставлен на попа надутый надувной матрас на две персоны как минимум. На стуле аккуратно сложено использованное постельное белье – довольно много. Здесь ночевали. Кто? Татьяна не слыхала, чтоб дверь отворялась, а слух у нее был как у филина. На письменном столе, кроме телевизора, расположились черные африканские божки вроде тех, что Пикассо воровал из Лувра. В шкафу вместо платьев Катарины стояли прислоненные друг к другу картины странного содержания. Такая живопись дело обычное, но где одежда? словно и не надо. А сам шкаф? он разросся до неприличия, старый Татьянин шкаф. Из шкафа через щель стала видна вся Татьянина комната. Из Татьяниной же комнаты ничего не видно. Лишь Татьяна под присмотром Катарины и ее призрачных гостей. А они – нет. Интересное кино.

Татьяна поспала днем, когда Катарина отсутствовала, обделывая свои таинственные дела. Ночью легла лицом к безопасной стенке и напрягла свой недюжинный слух. Голосов она различила много – более шести. Потом их стало меньше: кое-кто ушел. Ушел иди улетел? в общем, удалился. Утром Татьяна полезла в интернет и там среди переводчиков с норвежского Катарины не обнаружила. А ведь паспорт Татьяна видела своими глазами. Существует такая Катарина. Существует, практикует какую-то магию, однако с норвежского не переводит, нет. Разве что древние руны, смысл коих неясен непосвященным. Получается – Татьяна поселила у себя колдунью. Какая удача!

Катарина исчезала на весь день. Татьяна изучала ее комнату. Была уверена, что Катарина об этом знает, но удержаться не могла. Африканские божки уж вытеснены скифскими идолищами. Стекла комнаты трижды сменили цвет. Только изнутри, с улицы они смотрелись по-прежнему. Деньги в положенный срок Катарина клала на кухонный стол. Татьяна, не долго думая, поехала в Турцию. Оставила Катарине записку, причем ошиблась насчет своего возвращения на два дня - вполне в ее, Татьянином, духе. Вернусь двадцать пятого мая. На самом деле в документах черным по белому написано: двадцать третьего мая. Жила полных двадцать дней в диком месте под горою, над которой то и дело гремело. Плавала далеко, выбиралась назад по натянутому канату. Вернулась поздним вечером двадцать третьего мая, как и было в бумагах прописано. Втащила с грохотом на второй этаж дешевый красный чемодан. К ручке была привязана ленточка из жидких косиц покойной матери (не то оберег, не то знак, чтоб не перепутать багажа, хотя вряд ли у кого еще найдется столь дешевый чемодан). Открыла дверь, из-за которой слышалась хорошая музыка. Остолбенела, войдя в непомерно расширившееся пространство квартиры номер шесть. Целая анфилада комнат представилась ее изумленному взору. Голоса, мягкие звуки шагов. Татьяна ступила на порог первой комнаты – и всё исчезло. Она стояла в угловой восемнадцатиметровой с балконом. Чистенькой, но привычной. Катарина распахнула дверь в свою комнату и приветствовала хозяйку, не выказав никакого удивления по поводу ее нежданного приезда. Тахта, и вправду новая, занимает почти всю восьмиметровку. Окно, освещенное тусклой якобы энергосберегающей лампой на те же сто ватт, вымыто, однако цвет стекол обычный, то есть никакой. Спокойной ночи. Катарина. (Беспокойной ночи, колдунья.)

Татьянина жизнь стала меняться. У сыновей и внучек какие-то сногсшибательные успехи: премии, гранты, стипендии. Появились и почитатели Татьяниного весьма спорного литературного таланта. Все наперебой предлагали куда-то ее отвезти и что-то ей привезти. В метро услужливые молодые люди буквально вырывали у нее из рук тележку. Всё Катарина. Ее штучки.

Пришел к Татьяне ее младший сын Павел Вячеславич. Молодой профессор, молодой дед, красивый, как бог. Катарина выглянула из комнаты – кто такой? и сделала стойку. Кошачьим шагом проследовала на кухню, где Павел ел борщ. На Катарине было другое лицо. Неотразимое. Татьяна не в шутку испугалась. Мало того, что она любила невестку Веру. Главное, Павел Веру любил. Но тут налицо было колдовство. Катарина подтянула тяжелые катапульты и осаждала крепость Павловой верности. Татьяна почувствовала свое бессилие. Ничего не придумала лучше, чем позвонить с балкона сыну Андрею. На год с небольшим старше Павла, выше ростом и еще красивей. Да-да, может такое быть, еще красивей. При всех тех же регалиях. Молодой дед, молодой профессор. И, не в обиду ему будь сказано, изначально готов изменить своей жене Ирине. Примчался – тоже на своей машине. Их, машин, сейчас по две – по три в семье, и стоят они друг на друге.

Представьте себе – сработало. Всегда бы Татьяне так везло. Разрулила ситуацию. Ай да Татьяна. Переиграла колдунью. Точно подсолнечник, Катарина послушно поворачивала точеную голову вслед за Андреем. Тот ходил по Татьяниной комнате и жестикулировал в ораторском азарте. Павел молча забился в угол. Всё как по нотам. Не колдуй, и на тебя найдется управа.

Вышло гораздо сложнее. Андрей раздвоился. Его обыденная сущность мирно спит в супружеской постели, для пущей убедительности иногда переворачиваясь с боку на бок. Другая, ирреальная сущность присутствует по ночам в материной шестой квартире. Татьяна различает голос Андрея средь голосов непонятно чьих. Должно быть, людей, на которых некогда положила глаз Катарина. Ее ликующий смех перекрывает весь хор. Набедокурила и рада. Ах она чертовка. Чтоб ей ни дна ни покрышки. Другая хозяйка давно б ее выгнала. Правь свой шабаш в другом месте. Но Татьяна сама без винта. Во-первых, ей интересно. Она не прочь бы с ними пообщаться. Во-вторых, новый Андрейка уйдет вместе с Катариной. Вряд ли Катарина его отдаст. Уж не услышит Татьяна ночью милого мягко Андрейкиного выговора. А сейчас… сейчас так хорошо.

Явь незаметно переходит в сон. Татьяна видит свою восьмиметровую комнату, превращенную в залу. Играют в неизвестные Татьяне игры. В углу сидит Павел, недвижный, с выражением счастья на лице. Как, когда он сюда попал? Татьяна не заметила. Она бросается во сне к Павлу. Павлик… – Женщина, я тебя не знаю. И Татьяна просыпается в слезах. Но в передней висит Павлова куртка с вешалкой-цепочкой. Татьяна пришивала. Сомнений нет – его. Висела некоторое время, потом исчезла. Приотворить Катаринину дверь Татьяна боится. Вдруг Катарина еще там. Однако время идет – Катарина не появляется. Наконец Татьяна решается, заглядывает в щелку. Никого. Комната как комната. Только вот тахта немного великовата. А так всё как обычно.

Не удержалась, вошла следующей же ночью. На ней было пристойное платье, тут же превратившееся в вечерний туалет. Еще не успела поднять глаз от своей удлинившейся юбки, как поняла: ее приняли, допустили. Комната пульсировала. То возвращалась к обычной восьмиметровой площади, и в ней сидели лишь Катарина, Андрей, Павел. То вдруг всё становилось величественным: светлая зала, плавно движущиеся фигуры, ее. Татьянина, стать, облаченная в подходящий случаю наряд. Только сыновья да раз и навсегда помолодевшая Катарина не менялись. Прекрасное трио, не нуждавшееся в украшении. Татьяна про себя горячо молилась нечистой силе, не замечая в том нелепости. Катарина, оставь мне сыновей такими как сейчас до конца моей жизни. Уже недолго. Сделай. Пусть я вижу их каждую ночь в ореоле твоего волшебства. И Катарина ответила вслух на Татьянину мысль: «Да, оставлю. Оставлю, покуда сама останусь. А это уж зависит не от меня и тем более не от вас, Таня. Это вообще зависит. Ce depende». И всё исчезло. Татьяна стоит в коридоре перед закрытой дверью, и свет у Катарины не горит. На худых плечах Татьяны болтается домашний халат. Легла. Поначалу ее била лихорадка, потом отпустила. Спи по ночам, Татьяна. Довольствуйся тем, что сыновья за стеной. И то уже много. Не лезь куда не звали, не знай чего не надо.