Мои друзья и горы.

Глава 2. Два лета в краю «белого безмолвия».

Верховья ледника Федченко, 1957 и 1960 г.

Ранней осенью 1956 г. на даче Жени Тамма в Ильинском собралась наша альпинистская компания, чтобы отметить закрытие альпинистского сезона. Лето того года сложилось для нас чрезвычайно удачно. Действительно, мы провели экспедицию в Шавлинское ущелье, удаленный и в те времена очень редко посещаемый район горного Алтая. С тех пор в этом районе было множество альпинистских экспедиций и туристских групп, и многое написано о необыкновенных красотах района Шавлинских озер. Нам же тогда особенно повезло, поскольку мы были по сути дела открывателями этого района для альпинистов.

Прекрасно помню первое впечатление от этих мест, когда после трех дней изнурительного караванного пути через длинный и занудливый травянистый перевал, болотистую тундру и труднопроходимую лесную чащу тропа, наконец, закончилась, лес расступился, и перед нами открылась впечатляющая панорама большого, ярко-голубого озера, обрамленного лиственницами, с речушкой, сбегающей с миниатюрного ледника и впадающей в дальний конец озера, а за всем этим цепь заснеженных гор, не уступающих в своем величии и красоте вершинам Домбая.

Обжившись на этом живописном месте, мы быстро приступили к разведке района и наметили основные маршруты для восхождений. Надо сказать, что по тем сведениям, которые мы получили в алтайском альплагере «Актру», в этом районе было сделано всего два восхождения, а остальные вершины вообще не имели названий. Нас было всего 16 человек, но все горели желанием стать первовосходителями, и за сезон мы прошли более двадцати маршрутов, от относительно простых, З категории трудности, до сложных, хотя и недлинных маршрутов 5 категории трудности. По праву первовосходителей мы дали названия двенадцати вершинам, хотя должен признать, что нашей фантазии на многое не хватило, и большинство названий были довольно банальными вроде пика Кржижановского или пика Зелинского.

Народ в экспедицию на Алтай набирал Женя, руководствуясь одному ему понятными критериями, и в результате в ее составе было по нескольку человек из МГУ, МФТИ и ряда академических институтов, Разумеется, мы все друг друга знали и раньше, в том числе и по совместным восхождениям, но никто не мог предположить, что из этого пестрого собрания разнохарактерных личностей к концу сезона образуется спаянный коллектив друзей. В нашу группу тогда входили Борис Арнольдович Гарф, один из самых известных альпинистов довоенного поколения, и тогда еще совсем молодые Володя Спиридонов, Олег Брагин, Мика Бонгард, Игорь Щеголев, Саша Балдин, Сева Тарасов, Коля Алхутов, Юра Добрынин, Лева Калачов и я, составившие ядро альпсекции спортклуба Академии наук (СКАН), которой было суждено просуществовать еще более пятнадцати лет.

Ну а потом в Москве вскоре выяснилось, что нам всем очень захотелось и на будущее лето отправиться в горы вместе. Куда именно — большого значения не имело, но для всех было важно, чтобы это был снова необжитой район с интересными маршрутами для восхождений.

О том, где найти такой район, более всего и говорилось в тот вечер на даче Тамма. Варианты предлагались самые различные, но все решилось само собой, когда в разгар вечера неожиданно появился хозяин дома академик Игорь Евгеньевич Тамм, который с готовностью включился в наш разговор.

Не могу не сказать о впечатлении, которое в тот вечер произвел Игорь Евгеньевич на меня, да, думаю, и на всех нас, впервые его увидевших. Полное отсутствие чего-то внешнего, проистекающего из чувства собственной значимости, свободная и естественная манера держаться и внимательнейшее отношение к каждому из собеседников. Так и просится для его характеристики слово «скромность», но в данном случае это — неверное определение, ибо оно предполагает какое-то внутреннее усилие по преодолению свойственной почти всем человекам гордыни, а И. Е. Тамму таких усилий не надо было делать — он был начисто лишен и гордыни, и тщеславия, и присуждение ему Нобелевской премии в этом отношении ничего не изменило.

... Быть знаменитым некрасиво,

Не это поднимает ввысь...

Мне кажется, что эти строки Б. Л. Пастернака лучше всего характеризуют эту сторону личности И. Е. Тамма. Замечу попутно, что И. Е. очень любил творчество Пастернака и с удовольствием декламировал его стихи.

Но чем же Игорь Евгеньевич мог быть полезен нам при решении вопроса, куда податься на будущий год? Дело в том, что Игорь Евгеньевич был хорошо известен как человек, влюбленный в горы и старавшийся при каждой возможности отправиться побродить по горам, желательно в самых глухих местах. В составе небольшой группы таких же любителей он за несколько лет до нас побывал в Шавле, и именно его рассказы об этом путешествии и побудили Женю организовать нашу альпинистскую экспедицию на Алтай в этот район в 1956 г.

Сначала Игорь Евгеньевич просто слушал наши рассказы о восхождениях в Шавле, с видимым удовольствием добавляя свои впечатления об этом замечательном районе. Затем не преминул поучаствовать в наших развлечениях типа модной тогда игры в «шарады», а потом по его просьбе мы устроили целый концерт, в основном состоявший из всяких походных песенок. Он радовался этим песням очень непосредственно, почти, как ребенок, но сам в пении не участвовал, объяснив это тем, что еще в Фундуклеевской гимназии в Киеве у него обнаружилось полное отсутствие слуха и на уроках музыки его специально просили: «А ты, Тамм, не пой!» Надо сказать, что его сын Женя тоже не отличался хорошим музыкальным слухом, но всегда любил слушать песни в нашем исполнении, а иногда даже старался подпевать.

Ну а дальше, включаясь в наш разговор о том, где искать интересные горные районы, И. Е. рассказал, как летом 1955 г. он принимал участие в экспедиции С. Лукомского, которая разведала новый путь в верховья ледника Федченко на Памире. Он начинался от конца автомобильной дороги в верховьях ущелья Ванч у поселка геологов Дальний, шел по не очень длинной караванной тропе, а далее выводил через крутой ледник на перевал Абдукагор высотой 5050 м. Пройдя этот перевал, группа оказалась в верхней четверти ледника Федченко, самого крупного ледника Азии. От перевала Абдукагор направо уходили бескрайние снежные поля, ведущие к цепи вершин-шеститысячников, замыкающей верхний цирк ледника. Верховья ледника Федченко посетили еще в 1928 г. участники советско-германской экспедиции, детально изучившие географию этого района. Тогда же получили названия три наиболее высокие вершины в этом районе, а именно, пик Революции (6974 м), пик 26 Бакинских Комиссаров (6874 м) и пик Парижской Коммуны (6354 м). В составе той экспедиции были и австрийские альпинисты, которые совершили восхождение на пик Парижской Коммуны, названный ими Drei Schpitz. Других восхождений в этом районе ранее не делалось, а группа Лукомского была слишком малочисленной и не имела возможности Пройти от перевала Абдукагор к верховьям ледника.

Рассказ И. Е. Тамма был довольно коротким, но и того, что он сказал, для нас было более чем достаточно. Интерес к этому району загорелся и уже погаснуть не мог. Конечно, Женя Тамм и до этого вечера хорошо знал об экспедиции отца в верховья ледника Федченко, но как-то он не спешил нам рассказать об этом районе, а дождался момента, когда это сделал отец. Уверен, что у него даже в мыслях не было что-то «подстроить», и все получилось само собой, но очень убедительно.

Абдукагор, 1957 г.

В первую очередь нам предстояло выяснить, насколько реально воспользоваться перевалом Абдукагор для того, чтобы в верховья ледника Федченко смогла пройти спортивная экспедиция с довольно большим грузом снаряжения и продуктов, необходимых для высотных восхождений. Для этого пришлось внимательно изучить отчеты довоенных географических и топографических экспедиций в этот район, просмотреть доступные карты и фотодокументы. После этого мы смогли обозначить как основные цели нашей экспедиции первовосхождение на пик 26 Бакинских Комиссаров (6874 м) и восхождение на пик Парижской Коммуны (6354 м). Все это, конечно, было для нас очень интересным и увлекательным занятием, но главный вопрос лежал в другой плоскости, а именно: кто будет финансировать наше предприятие. Никаких спонсоров в те времена не существовало, и деньги могли быть выделены только государством.

Ну а почему вообще можно было предполагать, что всякого рода альпинистские мероприятия могут проводиться за казенный счет? Ведь альпинизм никогда не был таким популярным и зрелищным видом спорта, как футбол, хоккей или легкая атлетика, и говорить о вовлечении многотысячных масс советских людей в это занятие явно не приходилось. Тем не менее, государство через профсоюзы и спортобщества довольно щедро финансировало занятие альпинизмом на всех уровнях — от альплагерей до разного рода спортивных сборов и экспедиций. В основе своей эта щедрость объяснялась просто: альпинизм рассматривался как один из очень важных военно-прикладных видов спорта. Подобное отношение легко понять, если вспомнить, что во время Великой Отечественной войны в боевых действиях в горах Кавказа наши регулярные части оказались почти небоеспособными против немецких горнострелковых отрядов, прошедших профессиональную подготовку в Альпах.

Здесь я должен отвлечься от темы с тем, чтобы современный читатель получил некоторое представление об особенностях советской системы поддержки спорта. В те времена основной формой организации спорта были добровольные спортивные общества (ДСО), такие как, например, «Динамо», «Спартак» или «Буревестник». Мы относились к спортобществу «Буревестник», и, следовательно, это общество и могло бы предоставить нам необходимые средства для проведения экспедиции.

Чем же мы могли убедить руководство «Буревестника» в том, что стоим такой поддержки? Конечно, у альпинистов СКАН уже сложилась репутация достаточно квалифицированной команды, способной к проведению самостоятельных экспедиций. Но не менее важным было то, что наша заявка на восхождение на пик 26 Бакинских Комиссаров была принята Всесоюзной федерацией альпинизма для участия в чемпионате страны 1957 г. Перспектива заработать «для отчета» перед своим начальством медали такого чемпионата, а также обещание подготовить не менее четырех новых мастеров спорта СССР — для спортивных чиновников это были очень серьезные аргументы в нашу пользу. Как обычно, заявок на экспедиции было больше, чем денег в смете спортобщества, и в Центральном Совете «Буревестника» развернулись бурные дискуссии вокруг выбора наиболее достойных кандидатов. В конце концов, выбор пал на экспедицию СКАН, что не в последнюю очередь было обусловлено необычайной способностью Жени Тамма убеждать руководителей различного уровня в том, что в их собственных интересах оказать поддержку именно его экспедиции.

Однако окончательное решение о выделении денег было принято только в июне, когда до намеченного срока отъезда оставалось уже меньше месяца. Тогда-то мы и осознали, что такое подготовка серьезной экспедиции за столь короткий срок. Дел было столько, что, казалось, все успеть безнадежно: сделать, купить, заказать, доставить, добыть, уже не говоря об упаковке и отправке всяческого снаряжения и продуктов. Справиться со всем этим удалось лишь благодаря поголовному участию всех участников в организационной подготовке. Впрочем, не вполне поголовному, поскольку я неожиданно «выбыл из игры» в самом начале июня, когда во время моего очередного эксперимента в Институте органической химии, произошел взрыв, и загорелось все вокруг, в том числе и одежда на мне. Хотя меня удалось довольно быстро затушить, ожоги разных частей тела были настолько серьезными, что меня уложили в ожоговый центр на Пироговке и врачи даже не отвечали на мои вопросы, когда же они меня выпустят. Дело выглядело так, что Памир для меня «накрылся» окончательно и бесповоротно.

Следующие две недели я принимал гостей в больнице, поглощая в неимоверных количествах клубнику и всякие прочие витаминозные продукты и слушая рассказы друзей о том, как развиваются дела по подготовке экспедиции. О некоторых из этих дел мне хочется рассказать.

Помню, как мой друг Олег Брагин, также работавший в ИОХе показал мне эскиз разборных саней на основе горных лыж с несущими конструкциями для размещения груза, а через некоторое время с гордостью поведал, что наша механическая мастерская в ИОХе взялась быстро исполнить эту работу за очень умеренную плату — всего лишь за три литра спирта. Мое посильное участие в этой афере состояло в том, что я написал заявку в отдел снабжения с просьбой выделить мне спирт для выполнения плана аспирантской работы, передав на словах моему шефу, что на самом деле спирт мне необходим для проведения ежедневных гигиенических процедур. Отказа, естественно, не было.

Автоклавные кастрюли для варки пищи на высоте были изготовлены в ФИАНе как часть оборудования, необходимого для работы ускорителя в лаборатории Е. И. Тамма. Жене также удалось решить через ФИАН и другую, очень существенную для нас проблему, а именно достать несколько листов пенопласта, необходимого для изготовления теплоизолирующих ковриков. В те времена пенопласт использовался для теплоизоляции водородных камер на ускорителях и, как материал «стратегический», конечно, был недоступным для простых смертных. Как рассказал мне Женя, его первая просьба к начальнику отдела снабжения ФИАНа о выделении пенопласта для постановки каких-то экспериментов на ускорителе не возымела никакого действия. Ответ был категоричный: «Ваша лаборатория уже выбрала все лимиты по пенопласту на этот квартал, приходи в сентябре!» Тогда Женя признался, что пенопласт ему необходим для экспедиции и прямо сейчас. Реакция снабженца была великолепной: «Что же ты сразу не сказал, что пенопласт тебе нужен не для работы, а для дела; сколько надо, столько и бери, а я сам найду, как это все оформить».

Немалые сложности существовали в те времена с пуховыми спальными мешками, которых в открытой продаже вообще не было. Здесь пришлось пойти на невинный подлог — на фабрику снаряжения была подана заявка от имени Московского Дома ученых с просьбой изготовить для высокогорной экспедиции (что было абсолютной правдой) под руководством профессора Тамма (без уточнения инициалов!) 10 спальных мешков с оплатой за наличный расчет. С этой бумагой на фабрику отправился Мика Бонгард, более всех нас похожий на солидного ученого, и все сработало великолепно!

Слушая все эти истории, я как-то быстрее восстанавливался, ожоги заживали, как на собаке, и к вящему удивлению врачей, они смогли меня отпустить недели через две, взяв с меня клятву ходить на перевязки каждые два дня. Первое, что я сделал, — пошел к врачу нашей команды Тамаре Тарасовой с тем, чтобы она авторитетно сказала, могу ли я ехать на Памир. Она окинула меня критическим взглядом и, даже не осматривая, сказала: «Вообще говоря, ни один нормальный человек на твоем месте никуда бы не поехал. Но поскольку я знаю, что ты все равно поедешь, то просто следи за тем, чтобы поменьше быть на солнце, и закрывай тщательно все обожженные места».

Далее мне предстояло еще одно ответственное дело, а именно: получить добро на отпуск от моего шефа академика Ивана Николаевича Назарова. Старожилы лаборатории мне доходчиво объяснили, что у них вообще не принято для аспирантов уходить летом в отпуск. «Ученый не может уходить в отпуск от науки» примерно таким было кредо И. Н. поэтому, когда я направился к кабинету И. Н. Назарова с тем, чтобы обратиться к нему за разрешением отправиться на лето в экспедицию, в коридоре собралась толпа любопытных сотрудников, чтобы посмотреть, в каком виде я выйду от шефа.

Иван Николаевич с неодобрением посмотрел на мои повязки, поинтересовался, как я себя чувствую, и спросил о планах. Я ответил, что все у меня в порядке и следующие полтора месяца я бы хотел провести в экспедиции в горах. На некоторое время И. Н. от изумления потерял дар речи, а потом сказал, не повышая голоса, но очень четко выговаривая каждое слово: «Ну если Вы считаете это для себя возможным, то что я могу Вам на это сказать?» Я ответил, что очень ему благодарен и вышел из кабинета. Когда я рассказал об этом разговоре ожидавшим меня за дверями кабинета приятелям, их реакция была бурной и единодушной: «Это же запрет! Ты не должен ехать ни в коем случае!» Но я стоял на своем — раз академик мне прямо не запретил, значит, он отдал это на мое усмотрение, а я, конечно, не могу пренебречь столь уникальной возможностью поехать на Памир. Больше я к этой проблеме не возвращался, полагая, что осенью все как-нибудь уладится само собой.

Вся экспедиция уехала на Памир 1 июля, я же отправился их догонять примерно через неделю, как только отпала необходимость ходить на перевязки. Когда я добрался, наконец, до базового лагеря на высоте 4300 м на верхней морене ледника Абдукагор, в полном разгаре были выходы с забросками груза на перевал, и я сразу включился в эту работу. Каждый день надо было взять по 20 кг груза, занести его на высоту Перевала (5050 м) и в тот же день спуститься вниз. После нескольких дней такой работы груза в базовом лагере заметно поубавилось, а все мы получили великолепную акклиматизацию — к концу этого периода стали проходить путь до перевала за три-четыре часа вместо первоначальных пяти-шести.

При этом мы выполнили еще одну немаловажную задачу. Дело в том, что согласно принятым тогда «Руководящим материалам по проведению восхождений» любая группа, прежде чем выйти на сколько-нибудь сложный маршрут, должна была в том же составе совершить более простое восхождение (требование «сходимости» группы). Требование довольно нелепое, но нарушать его было нельзя, и по совету многоопытного Б. А. Гарфа мы выбрали довольно высокий скальный выступ посредине ледника и часа за два поднялись всем составом на его вершину, которую мы назвали «Пиком руководящих материалов».

На перевале Абдукагор мы собрали двое саней, погрузили на них по 200 кг груза и пошли дальше вверх с небольшим набором высоты по ровному течению ледника Федченко. Вместо привычных рюкзаков — на нас упряжки, как на ездовых собаках. Первоначально кажется, что так легче, но ведь перед нами не наезженная дорога, а снежный покров закрытого ледника, и каждая неровность рельефа отдается рывком в плечах, и в итоге общая нагрузка оказывается вполне ощутимой. Но все же нет давящей тяжести рюкзака за спиной, на ходу удается не только обратить внимание на окружающий нас пейзаж, но даже обменяться впечатлениями. А впечатления от этих мест совершенно необычны!

Ширина ледника здесь составляет около З км, и, оказавшись на его середине, очень скоро начинаешь терять привычные представления о масштабах и расстояниях. Идешь час, и другой, и третий, солнце печет так, что ощущаешь себя, как на сковородке. От сухого воздуха пересыхает в горле, сани все чаще и чаще зарываются в раскисший снег, из которого с большим трудом приходится их выдергивать, но ничего не меняется в окружающем тебя пейзаже. Все так же неподвижна белая река ледника с почти ровным рельефом, ничуть не изменились очертания окружающих нас гор, и по-прежнему далека маленькая скальная гряда у подножия пика 26 Бакинских Комиссаров, где намечено место для штурмового лагеря. В самой верхней своей части ледник превращается из широкой реки в некое подобие замерзшего озера с поперечником примерно 10 км. Верхний цирк ледника выглядит, как чаша, с трех сторон окруженная мощным горным массивом и открытая направо в сторону перевала в ущелье Язгулем так, что на месте предполагаемого перевала исчезает граница между небом и бескрайней снежной равниной. Если добавить к этому абсолютную тишину то станет понятным, что это и есть «Белое безмолвие» Джека Лондона.

Однако весь путь в 12 км от перевала до подножия горы все же удается пройти часов за шесть-семь, и за два рейса мы смогли перевезти весь необходимый груз к штурмовому лагерю. Этот лагерь расположен на высоте 5200 м, и здесь, конечно, неразумно было бы ограничиться проси установкой палаток. На случай серьезной непогоды необходимо было выкопать снежную пещеру. На 18 человек требуется очень вместительна; пещера, и на ее сооружение и благоустройство ушло почти полтора дня. Но после того, как мы замостили пол пещеры пенопластом, (предоставленным нам «не для работы, а для дела»), постелили сверху теплое снаряжение и спальники и разожгли примуса в кухонном отсеке, возникло редкое в горах ощущение комфорта и почти домашнего уюта. Дополняли картину этого высокогорного «отеля» свечки, закрепленные на ложках, воткнутых в снежные стенки, и вид множества полулежащих тел в самых разнообразных одеяниях. Кто-то дремал или читал, другие играли в шахматы или картишки, но время от времени все занятия прекращались, чтобы послушать нашего главного просветителя Мику Бонгарда, рассказывавшего с увлечением о достижениях биофизики, или носителя оптимизма Володю Спиридонова, убеждавшего нас, что хозрасчет еще может спасти социалистическую систему от полного краха. Замечу попутно, что это не казалось в те времена совсем уж невозможным (я имею в виду и «спасение», и «крах»). Но нам пришлось задержаться в этом «почти отеле» на более длительный срок, чем изначально это планировалось, так как налетела серьезная непогода. Такая серьезная, что почти два дня никому не хотелось даже носа высунуть из пещеры — здесь-то мы и смогли оценить по достоинству все преимущества «пещерного» образа жизни на таких высотах.

Дополнительный день отдыха был, конечно, явно лишним, но и он был хорошо использован для самообразования. Борис Арнольдович Гарф по нашей просьбе поделился впечатлениями о наиболее запомнившихся ему восхождениях. В частности, о том, как в 1936 г. он, О. Аристов и Н. Поморжанский совершили первое советское восхождение на центральную вершину Шхельды.

В то время советские альпинисты только начинали осваивать сложные маршруты, и на этот маршрут «точили зубы» одновременно несколько групп. Чтобы опередить других, группа Гарфа избрала кратчайший, но самый сложный маршрут по крутейшей ледовой стене, который, к тому же, был чрезвычайно опасен из-за возможности ледовых обвалов и лавин. Чтобы свести к минимуму эту опасность, группа вышла еще до Восхода солнца и двигалась вверх на кошках одновременно, почти без всякой страховки и не взяв с собой ни палатки, ни спальников. К обеду они успели проскочить самую опасную часть пути, но дальше должны были остановиться и под скальным навесом пересидеть остаток дня и ночь с тем, чтобы ранним утром продолжить свой «бег наверх». На вершине их ждал заветный приз — оказалось, что они смогли обойти всех конкурентов и были первыми!. Их маршрут именовался тогда не иначе, как «путь трех сумасшедших». Б. А. рассказывал обо всем этом с веселым азартом, так, как будто речь шла о забавном приключении молодости, а не о сложнейшем и опаснейшем восхождении.

Б. А. вообще не любил ходить на вершины обычными путями. Его всегда тянуло на самые необычные маршруты, и на его счету числилось первопрохождение несколько северных стен Центрального Кавказа. Его особой страстью было преодоление ледовых маршрутов, и в этом с ним мало кто мог сравниться. Если где-либо на маршруте надо было выбирать между путем по скалам или по льду, даже крутому, — Б. А. всегда выбирал лед. В этом мы смогли убедиться во время предыдущего сезона на Алтае, когда Б. А. в связке с Володей Спиридоновым совершил первовосхождение на пик Кржижановского. Путь на вершину проходил по довольно крутому и сложному скальному ребру, и предполагалось, что группа будет спускаться по пути подъема. Каково же было удивление наблюдателей, а в роли последних выступали Женя Тамм и я, когда вдруг в бинокли мы увидели, что двойка восходителей прямо с вершины устремилась вниз по крутейшему ледовому склону, изрезанному трещинами и, к тому же, небезопасному из-за нависающих сбросов. Следующие два часа мы, как театральные зрители, наблюдали за тем, как две маленькие фигурки двигались вниз, сначала медленно с попеременной страховкой, а потом одновременно и почти бегом, перепрыгивая через трещины и стараясь держаться подальше от траектории возможных ледовых обвалов. Надо сказать что переволновались мы изрядно и, когда встретили двойку на леднике, не преминули упрекнуть их за то, что они самовольно изменили путь спуска и выбранный ими вариант оказался чересчур рискованным. Б. А. на это ответил, что у них не хватило бы крючьев, чтобы спускаться по скалам, а на льду и Володя, и он чувствовали себя очень уверенно и надеялись, что за счет скорости спуска риск будет сведен к минимуму.

Рассказчиком Гарф был превосходным, с великолепным чувством юмора, и можно было часами слушать его воспоминания о приключениях в горах. Но в тот год нам было еще интереснее узнать от Б. А. о совершенно других аспектах его предвоенной жизни. Напомню молодым читателям, что 1957 г. был временем «хрущевской оттепели», когда резко вырос интерес к событиям сталинских времен и появились какие-то возможности узнать от очевидцев о том, что же тогда происходило у нас в стране.

Перед войной Б. А. работал в области дирижаблестроения. В 1931 г, в нашу страну приехал генерал Умберто Нобиле, известный итальянский конструктор дирижаблей (в 1926 г. экспедиция под руководством Руаля Амундсена на дирижабле, спроектированном Нобиле и им пилотируемом, впервые достигла Северного полюса по воздуху), Б, А. Гарф, свободно говоривший по-французски, на протяжении пяти лет работал совместно с Нобиле не только в качестве переводчика, но и как инженер. В 1936 г., покидая нашу страну, Нобиле написал, что считает Б. Гарфа «одним из лучших советских инженеров-дирижаблестроителей». Позднее эта характеристика пригодилась «органам», когда в 1937-м Б. А. арестовали и обвинили во вредительской деятельности в дирижаблестроении по указанию иностранных разведок.

В кутузке Б. А. встретился с множеством интересных людей, и вот некоторые из запомнившихся мне его рассказов.

Начну с того, что как только его поместили в камеру в Бутырках, первым, кого он увидел, был Виталий Михайлович Абалаков, мастер спорта, один из сильнейших альпинистов страны, которого Б. А. хорошо знал. «Борис, иди сюда и размещайся рядом со мной» — этими словами его встретил Абалаков.

Абалаков проходил по делу о заговоре спортсменов, которые должны были во время ноябрьского физкультурного парада совершить покушение на руководителей партии и правительства. Альпинистам было хорошо известно об исключительной силе воли Виталия и его умении подчинять людей. Поэтому Гарф не удивился, увидев, насколько успешно Виталий играет в камере роль «пахана», и его не рискуют ослушаться даже опытные урки. Хотя Абалаков, как и все остальные члены «заговорщицкой группы», полностью признался в своих «гнусных намерениях», что-то у следствия сложилось не так, как это тогда требовалось, и через некоторое время Виталия выпустили на свободу. За то время, что он провел в тюрьме, его как врага народа успело дружно осудить руководство секции альпинизма, наполовину состоявшее из его друзей, заставив при этом Принять участие в этом действе его родного брата Евгения Абалакова, также одного из самых сильных альпинистов страны. Может ли кто-нибудь осудить Евгения или друзей В. М. за эти поступки? Полагаю, что никто: «сталинская мясорубка» просто не допускала проявления естественных человеческих реакций сочувствия и поддержки.

Другой рассказ Б. Гарфа касался профессора Успенского, микробиолога, ученого с мировым именем, с которым Б. А, провел пару недель в одной камере. Уже на первом допросе, когда профессор со всей вежливостью, свойственной ему выпускнику Московского университета начала века, попытался объяснить следователю, что его, видимо, арестовали по ошибке, следователь, молодой простецкий парень, зачитал ему «его показания», согласно которым обвиняемый Успенский намеревался отравить рублевский водопровод какими-то смертоносными бациллами. Звучало это примерно так: «Я гулял в Парке культуры, и там в очереди за газировкой ко мне подошел японский шпион и предложил отравить рублевский водопровод. Я согласился». Услышав такую чушь, старик сначала потерял дар речи, а потом попытался оправдаться тем, что он и не знает, где Парк культуры, и газировки никогда в жизни не пробовал. Тут следователь потерял терпение и, показав профессору здоровенный кулак, сказал буквально следующее: «Ах, ты семисикельная проблядь! Я старался за тебя, писал всю эту херню, а ты теперь будешь здесь кобениться! Подписывайся вот тут и радуйся, что унес ноги живым из моего кабинета».

Профессора настолько поразила столь новая для него лексика, что он подписал все, — то есть расстрел себе. Закончив рассказ об этом эпизоде, Б. А. признался, что он сам тоже ни разу не встречался со столь изощренным матом, и заметил, что упомянутый следователь, видимо, обладал незаурядными и завидными способностями «языкотворца» (выражение В. Маяковского).

Наконец, непогода прекратилась. Ранним утром 1 августа, сгибаясь под тяжестью рюкзаков, мы оставили гостеприимную пещеру и медленно потянулись наверх. Первоначально предполагалось, что руководителем восхождения на пик 26 Бакинских Комиссаров (6874 м) будет Б. А. Гарф, но к концу первого дня пути Б. А. плохо себя почувствовал, и с общего согласия руководство взял на себя Женя Тамм. Вместе с ним на маршрут вышли: Мика Бонгард, Олег Брагин, Борис Бабаян, Коля Алхутов, Володя Спиридонов, Валентин Шахватов и я. Первый день восхождения — это тяжелая работа топтания ступеней в глубоком снегу, где от каждого требуется пройти в максимальном темпе 50 шагов, отвалиться в сторону и отдыхать, чтобы потом занять свое место в конце цепочки. При этом более всего приходилось следить за Брагиным, который всегда норовил сделать 60, а то и 70 шагов, и необходим был гневный окрик Тамма, чтобы прекратить «это безобразие». Снежная работа — это один из наилучших способов акклиматизации, в чем мы смогли убедиться, когда к концу дня вышли на перемычку гребня пика 26 Бакинских Комиссаров на высоте 6100 м, По плану на следующий день нам необходимо было подняться до высоты 6700 м, где предполагалось установить последний лагерь перед вершиной. Второй день потребовал уже довольно техничной работы при прохождении скального пояса на высоте 6300-6500 м. Ни у кого из нас не было опыта восхождений на подобных высотах, и поэтому мы были приятно удивлены, обнаружив, что все рутинные операции, такие как забивание крючьев, организация страховки и попеременного движения, не требовали никаких особых усилий. Идти по скалам на этой высоте было так же привычно и легко, как на маршрутах сравнимой сложности, но на гораздо меньшей высоте на Кавказе. Вот когда мы стали топтать площадки для палаток на высоте 6700 м, тут выяснилось, что есть и одышка, и усталость, и желание передохнуть каждые 15 минут. Но при этом не было ни апатии, ни головной боли, ни других проявлений горной болезни, обычных на таких высотах.

Из рассказов бывалых высотников мы знали, что выше 6000 м аппетит почти полностью пропадает и самая привычная пища может вызывать отвращение. Но когда мы залезли в палатки и, пользуясь нашими автоклавными кастрюлями, сварили себе стандартные щи с тушенкой, то у всех обнаружилось прямо противоположное явление — резко возросший аппетит. А когда наш «начпрод» Мика предложил к чаю сгущенку, заметив при этом, что он неоднократно слыхал, что «высотники сгущенку не едят», в ответ он услышал: «О чем ты думал, когда взял с собой лишь три банки сгущенного молока?» Однако то, что бензина мы взяли в обрез, это была действительно серьезная ошибка. Уже вечером пришлось ограничить количество чая, и жажда нас мучила всю ночь. Наутро мы смогли вскипятить лишь один котелок чая на восемь человек, и стало ясно, что бензина у нас уже почти не осталось.

Но нам повезло: погода была хорошая и дальше особых сложностей на пути к вершине не было. Примерно в полдень мы стояли на вершине. Убедились, что до нас никто здесь не был, сложили тур и оставили там записку. Спуск протекал быстро, хотя при прохождении скального пояса пришлось заложить пару спусков «дюльфером» и почти все время идти с попеременной страховкой. Уже к вечеру мы были на нашей первой ночевке на высоте 6100 м.

Все, казалось бы, прошло замечательно, но к концу дня нас стало донимать острейшее чувство жажды. Вечером, когда мы залезли в палатки, выяснилось, что у всех почти полностью пропал аппетит. Организм требовал только питья, и здесь мы в полной мере осознали правоту опытных высотников, утверждавших, что на таких высотах необходимо потреблять много воды: два литра — это минимально необходимая дневная норма для поддержания сил. А при нашем скудном запасе бензина все, что мы смогли себе позволить, — это полкружки воды вечером и столько же утром. В результате весь дальнейший спуск по снежному склону на Ледник и еще километра полтора-два до нашей пещеры проходили, как в дурном сне, — мы спотыкались и падали на ровном месте и шли темпом, который неунывающий Мика окрестил как «темп, приличествующий на собственных похоронах». Кстати, тот же Мика, обладавший изрядными познаниями и в медицине, нам объяснил причины столь губительного воздействия чувства острой жажды. Дело в том, что регулированием водного баланса организма занят очень небольшой участок в продолговатом мозгу, и в норме активность этого центра минимальна и почти незаметна. Однако когда обезвоживание организма достигает критической точки, то она резко возрастает, и этот центр посылает в кору головного мозга сигналы, блокирующие любую активность организма, кроме той, что направлена на поиск воды. Так что овладевшая нами внезапная хилость случилась в полном соответствии с законами физиологии, что, конечно, утешало, но от чего еще постыднее выглядел наш элементарный просчет с запасом горючего.

Слава Богу, мы кое-как доплелись до пещеры, где нас встретили ожидавшие нас друзья. Как нельзя кстати они выставили нам две огромные кастрюли компота, и очень скоро мы уже почувствовали себя не изнуренными и немощными странниками, а героями — первовосходителями на одну из высочайших вершин района. Так состоялось наше крещение настоящей высотой!

Теперь наступил наш черед стать «пещерными жителями» и подстраховывать четверку: Володя Бенкин, Юра Добрынин, Юра Смирнов и Надя Щипакина, которая отправилась на восхождение на пик Парижской Коммуны (6354 м). Эта гора представляет собой довольно широкий массив, амфитеатром замыкающий цирк ледника Федченко. Если выйти из нашей пещеры и пройти 2-3 км по леднику, то глазу открывается весь маршрут, ведущий на главную вершину этого массива.

В бинокль было отлично видно, как ребята сначала преодолели разрывы ледника (бергшрунды) у начала подъема на гребень, как Юра Добрынин далее рубил ступеньки на крутом участке ледового склона, а затем Володя Бенкин и Юра Смирнов по очереди проходили первыми скальные пояса. За первый день они набрали бОльшую часть высоты и ночевали уже на основном гребне. Дальнейший путь по гребню осложнялся наличием большого количества снежно-ледовых карнизов, нависавших на обе стороны. Здесь группа двигалась с предельной осторожностью, очень медленно, иногда надолго исчезая из нашего поля зрения Было беспокойно наблюдать снизу за всеми такими исчезновениями-появлениями, но уж такова участь всех наблюдателей.

На третий день мы увидели, как ранним утром, оставив палатку, четверка двинулась в сторону предвершинного гребня, потом снова в какой-то момент пропала из виду с тем, чтобы появиться уже на самой вершине. Погода стояла великолепная. Спуск группы с горы протекал на наших глазах, почти как театральное действие: по знакомому пути ребята бежали вниз, задерживаясь только на особо сложных участках, и к вечеру они уже были на своей первой ночевке. На следующий день мы их встречали как победителей традиционным компотом и цветами, конечно, не живыми, а нарисованными на снегу, но все равно принятыми Надюшей с особым восторгом как знак особого к ней расположения.

На этом программа работы нашей экспедиции была завершена. самочувствие у всех было великолепным, конечно, хотелось еще походить, но время отпусков кончалось, а в те времена за прогулы могли наказать очень строго.

Дорога вниз от пещеры до нижнего лагеря в ущелье Абдукагор не отняла у нас много времени, и вот уже мы у озера, где, наконец, можно снять теплую одежду и где не надо растапливать снег, чтобы сделать питье. Ну разве не восхитительно хорошо вот так возвращаться к нормальной человеческой жизни после почти двухнедельного пребывания в прекрасной, но такой холодной стране гор, снега и льда и житья в снежной пещере! Мне всегда в таких случаях вспоминался эпизод из услышанного как-то рассказа классика нашего альпинизма В. М. Абалакова о его восхождении на Хан-Тенгри еще до войны. На вершину они тогда взошли, но на спуске попали в сильную непогоду и здорово поморозились. Уже на леднике один из участников Л. Саладин, скончался от обморожения, а сам Абалаков был эвакуирован с сильнейшими обморожениями конечностей. Потом в Алма-Ате ему ампутировали полступни и еще с полдюжины фаланг пальцев. «И вот тогда-то, — вспоминал В. М., — наслаждаясь отдыхом в тени роскошных яблоневых садов, я впервые осознал, что жизнь на контрастах не так уж и плоха».

В то лето в Москве проводился широко разрекламированный Международный Фестиваль молодежи и студентов, в связи с чем было принято посвящать этому событию все, что делалось примечательного в нашей стране. Поэтому и в спортобществе «Буревестник», и в официальных альпинистских кругах нам настойчиво советовали посвятить наше восхождение этому памятному событию. Однако мы все дружно («встали на дыбы» (видимо, сказалось общее скептическое отношение ко всему происходящему в нашей стране, сложившееся при обсуждении вопросов политики в снежной пещере), и Тамм со свойственными ему тактом и дипломатичностью как-то сумел «отмотаться» от такой чести. Тем не менее, нас не наказали за такое, явно не патриотичное, поведение, и на Чемпионате Советского Союза наше восхождение на пик 26 Бакинских Комиссаров заняло второе место, и все мы получили серебряные медали.

Осенью 1957 г. по уже сложившейся традиции, на даче Таммов мы отмечали закрытие сезона. Было очень приятно, что к нам снова присоединился Игорь Евгеньевич, и мы с удовольствием рассказывали ему о том, насколько замечателен район ледника Федченко, куда мы попали по его «наводке». С особым интересом он слушал про наши выходы в самые верховья ледника и очень сокрушался, что в 1955 г. их экспедиция из-за отсутствия необходимого снаряжения и ограниченности времени не смогла пройти так далеко. Ему было приятно услышать от нас, что в тех краях его помнят: ему просили передать привет геологи поселка Дальний, что в ущелье Абдукагор, и — что совсем уж трогательно — работавший у геологов таджик-погонщик, в свое время отвечавший за обеспечение экспедиции Лукомского вьючным транспортом, то есть ишаками.

Однако, несмотря на успех экспедиции, у нас осталось чувство острой неудовлетворенности: потратить столько сил, чтобы попасть в далекий и интересный район и уехать, сделав так мало, оставив нетронутыми еще добрый десяток шеститысячников. А когда осенью в Москве мы попали на выставку гималайских пейзажей Н. К. Рериха, мы снова и с особой остротой ощутили всю неповторимую и притягательную красоту бескрайних ледяных просторов и высоких гор, и стало ясно: мы должны вернуться в верховья ледника Федченко и походить там более основательно.

Абдукагор, 1960 г.

Следующие два сезона альпсекция СКАН проводила сборы в Безенги. Основная цель этих сборов — улучшить нашу техническую и тактическую подготовку. О том, как протекали эти сборы, о той трагедии, которую нам пришлось пережить в 1958 г., рассказано дальше, в отдельной главе, а сейчас более уместно рассказать о нашем втором визите в верховья ледника Федченко.

Мы уже хорошо знали все особенности этого района и поэтому смогли еще в Москве составить подробный и обоснованный план нашей работы в горах с учетом опыта 1957 г. В качестве основной цели экспедиции было намечено первовосхождение на пик Фиккера (6718 м), заявленное для участия в чемпионате страны по высотным восхождениям. Здесь я должен дать некоторое пояснение. На самом деле первое восхождение на пик Фиккера было, по-видимому, совершено участниками советско-германской экспедиции 1928 г. Шнейдером и Вином. Более того, было известно, что в 1959 г. на пик Фиккера поднималась группа В. Ноздрюхина, Однако, никаких материалов по этим восхождениям в Москве найти не удалось и наша заявка на пик Фиккера, как первовосхождение, была принята без каких-либо оговорок. Забегая вперед добавлю, что на вершине пика Фиккера никакого тура обнаружено не было, равно как и других следов прежних восходителей.

В составе экспедиции были как «ветераны» 1957 г., так и новички в высотном альпинизме. Мы считали, что наша основная задача, помимо, конечно, восхождения на эту вершину, — дать максимальному числу участников возможность побывать на высотах выше 6000 м.

Напомню, что в те времена еще не существовало понятия «политкорректность» и наличие женщин в составе экспедиции всегда воспринималось как некая аномалия, требующая объяснения. Поэтому, когда состав экспедиции утверждался в спортобществе «Буревестник», то особенно много нареканий в наш адрес мы услышали в связи с тем, что в число двадцати семи участников мы предлагали включить пять представительниц прекрасной половины рода человеческого. На это можно было бы возразить, что подобные нарекания есть не что иное, как типичное проявление «свинского мужского шовинизма», но тогда таких слов не знали ни мы, ни наши оппоненты. Тем не менее, девчонок мы отстояли, ссылаясь на их высокую спортивную квалификацию, что было чистой правдой, а также на необходимость их подготовки для дальнейшей работы в качестве инструкторов высотного альпинизма. Последний довод придумал хитроумный Мика, и он же был главным адвокатом равноправия женщин на этом достопамятном заседании.

С некоторым скрипом, но все-таки предложенный состав был утвержден, как и представленная нами смета расходов. Это еще раз свидетельствует об удивительной и необычайной щедрости советской власти по отношению к такому странному и сомнительному с практической точки зрения занятию, как высотный альпинизм. Должен признать, что ни у кого из нас в то время даже не возникал вопрос, а почему, собственно говоря, нам должны давать деньги, и уж точно мы не задумывались над тем, откуда берутся эти самые деньги. У меня отсутствует даже в следовых количествах ностальгия по советским временам, но хотел бы я посмотреть на тех, кто в наши дни решился бы запросить у властей предержащих финансовую поддержку для подобной экспедиции. Тот факт, что мы смогли отправиться на Памир и провести там полтора месяца, живя в свое удовольствие и не потратив на это ни копейки своих денег, можно уверенно внести в список положительных, по крайней мере, для нас, деяний советской власти.

Несколько слов о составе экспедиции. Поскольку экспедиция финансировалась Центральным Советом общества «Буревестник», в ее состав были включены не только члены альпсекции СКАН, но и альпинисты из МХТИ, МГУ и Физтеха, что, конечно, добавило разнообразия и человеческого колорита в наш, уже устоявшийся, коллектив. Но главное отличие этой экспедиции от всех предшествующих экспедиций СКАНа состояло в отсутствии Жени Тамма в качестве начальника. Лето 1960 г. он должен был, исполняя давно данное жене Наташе обещание, провести с детьми. Мы огорчились, узнав об этом, но было ясно, что тут не поспоришь. Дебаты о том, кому быть начальником, были довольно бурными. Вообще-то им мог быть любой из доброго десятка кандидатов, но добровольцев на «шапку Мономаха» так и не нашлось. В конце концов, когда выяснилось, что у меня, в отличие от многих других, кандидатская диссертация была уже написана, и к тому же я, будучи холостяком, не был обременен семейными обязанностями, все с готовностью решили, что быть начальником придется мне.

Хотя это случилось 50 лет назад, я хорошо помню свои ощущения того времени. Главное, конечно, чувство дискомфорта, поскольку я не любил тогда (да и сейчас не люблю!) брать на себя ответственность за столь масштабные предприятия. Но жребий пал на меня, делать было нечего, и я впрягся в эту работу. В реальности все оказалось существенно проще, чем мне казалось, и прежде всего потому, что мне не пришлось никого подгонять. Все многочисленные дела по подготовке экспедиции делались без всякого понукания с моей стороны. Мои обязанности в тот период сводились к координации всей этой активности. Собственно тем же всегда занимался и Женя Тамм, но у него все это получалось легко и непринужденно, чего нельзя было сказать обо мне, ибо я все время чувствовал себя как мобилизованный, без права на какое-то расслабление. Замечу попутно, что во всех известных мне альпинистских экспедициях всеми хозяйственными и организационными делами всегда занимался специально выделенный человек, освобожденный от всех прочих обязанностей, включая основную работу.

Так или иначе, но З июля мы уже были в поезде Москва-Сталинабад, где в полной мере вкусили прелести азиатского зноя, спасаясь лишь тем, что, к ужасу других пассажиров, значительную часть времени ехали на крыше вагона. Вся дальнейшая дорога от Сталинабада до долины Ванча и далее до базового лагеря в верховьях ледника Абдукагор была нам хорошо знакома, и никаких серьезных проблем на этом пути не возникло, если не считать необходимости время от времени заниматься восстановлением дорог, разрушенных разливами и оползнями.

В самом деле, нормальной могла считаться лишь автомобильная дорога от Сталинабада до райцентра Ванч, и весь этот путь, примерно в 400 км, мы проехали за два дня, получая огромное удовольствие от постоянной смены пейзажей и поглощения десятков чайников зеленого чая в уютнейших чайханах над арыками. Из Ванча до поселка геологов Дальний было всего 80 км, но чтобы преодолеть этот участок, потребовались те же два дня. Здесь уже не было ни одной чайханы, но зато были в изобилии большие и малые речки, и каждый раз нам приходилось мостить дорогу для наших полуторок, а затем перетаскивать машины на веревках. Надо сказать, что встретившись с таким препятствием в первый раз, наши шоферы категорически отказались ехать дальше, заявив, что дорога кончилась, а затея с перетаскиванием тяжелогруженых машин может прийти в голову только «гнилым» интеллигентам. Однако когда бурлацкая команда из двух десятков таких интеллигентов запряглась всерьез, то оказалось, что действительно «воля и труд человека дивные дива творят», и уже после первой такой переправы шоферы поверили в наше «тягловое» могущество. Когда мы добрались до геологов, то те сначала подумали, что дорогу, наконец, отремонтировали, потому что последние две недели к ним удавалось проехать только на вездеходах.

Дальнейший путь от геологов до базового лагеря — это всего 17 км, но здесь нет ничего напоминающего дорогу, а есть тропа, петляющая между моренными холмами и речными отмелями, иногда пересекающая боковые ледники и речушки. А груза у нас, между прочим, более четырех тонн, на плечах не натаскаешься. Но у геологов был свой парк грузового транспорта в виде трех верблюдов и двух десятков ишаков, и они любезно согласились сдать его нам в аренду на три дня при условии, что на это согласятся таджики — хозяева этого стада. Переговоры с погонщиками — дело очень ответственное и деликатное, и было единодушно решено, что его можно доверить лишь таким солидным и мудрым людям, как Мика Бонгард и Игорь Щеголев.

Первоначальные позиции сторон были такими: таджики — верблюд может нести 100 кг, а ишак только 30 кг и оплата по дням работы; мы — 250 кг на верблюда и 60 кг на ишака и оплата по фактически перевезенному грузу. Попытки достичь компромисса на уровне простой торговли полностью провалились. Для нас сложность ситуации заключалась еще и в том, что в нашей смете было заложено очень мало денег на оплату каравана, так как эту статью расходов московские бухгалтеры ненавидели из-за невозможности получения достоверной финансовой отчетности. Но Игорь и Мика ни в чем не уступали многоопытным дипломатам, и свои усилия они направили в первую очередь на поиск уязвимых мест у наших оппонентов.

Вскоре выяснилось, что таджики неплохо зарабатывают у геологов и деньгами их особенно не заманишь. Зато они проявили неподдельный интерес к нашему снаряжению, такому, как кошки и особенно веревки, и, уж совсем неожиданно для наших переговорщиков, к двадцатилитровым металлическим банкам, в которые были упакованы разные продукты. Как только ребята это осознали, все изменилось кардинально: теперь у нас был товар, нужный таджикам, и мы были готовы уступить его за очень умеренную оплату, разумеется, не деньгами (мы ведь не торгаши!), а всего лишь за добрые услуги по транспортировке. После этого «стороны» отправились пить чай, и часа два от них никаких новостей не поступало. Остальным оставалось только паковать вьюки в расчете на то, что караван у нас все-таки будет.

Я, конечно, не могу вспомнить всех деталей достигнутого соглашения, но четко помню, что на следующий день с утра весь требуемый транспорт вместе с погонщиками был в нашем распоряжении и мы смогли тронуться в путь. По дороге нам пришлось несколько раз ремонтировать тропу, но это уже были детали, и согласие с караванщиками ничем не нарушалось. Главное, что за два-три дня весь груз был переброшен в базовый лагерь на озере, после чего таджики получили свою часть «бартерной сделки» и очень довольные отправились вниз, пообещав, что на обратном пути проблем у нас тоже не будет. Не могу не отметить то необычайное уважение, с которым таджики с первого и до последнего дня относились к Игорю и Мике как к реальным хозяевам нашего предприятия — на мою долю не досталось даже следов такого уважения, хотя им в общем-то было известно, кто на самом деле является начальником экспедиции.

Вряд ли мне стоит рассказывать подробно о спортивной стороне экспедиции и о технических подробностях тех или иных из сделанных нами восхождений. Мне просто хотелось бы в этом очерке вспомнить о наиболее примечательных моментах нашей жизни в тот год и попытаться передать ее общий настрой. Обо всем этом очень неплохо сказано в дневнике Вали Горячевой, который лежит сейчас передо мной, но у меня нет возможности привести его полностью. Поэтому я просто попробую рассказать о тех впечатлениях, которые частично сохранились в моей памяти, а частично возникли от чтения Валюшиного дневника.

Общий план спортивной работы экспедиции был довольно стандартным. На подготовительном этапе необходимо было забросить основной груз на перевал Абдукагор, далее перебросить его в штурмовой лагерь непосредственно под пик Фиккера, после чего предполагалось разведать и выбрать маршрут восхождения. Хотя именно это восхождение было заявлено как основная спортивная цель экспедиции, мы считали не менее важным, чтобы все участники экспедиции имели возможность сделать по два-три восхождения на шеститысячники.

Акклиматизацию, необходимую для работы на большой высоте, мы получали в ходе многодневных упражнений в переноске тяжелых рюкзаков из базового лагеря у озера на высоте 3700 м на перевал Абдукагор, что и составило основное содержание первой недели нашей жизни в горах. Эти дни протекали по однотипной схеме: с утра каждый получал 15—20 кг груза (девушкам доверяли нести не более 10 кг), и затем все вместе или отдельными группами мы шли наверх с тем, чтобы сначала все складировать в промежуточном лагере на высоте 4300 м и далее постепенно переносить груз на перевал (5050 м).

Сначала на перевале всем было очень скверно, и выражение Джерома К. Джерома «общая нерасположенность к работе любого рода» довольно точно передает наше состояние и настроение. Но в этом не было ничего необычного для таких опытных высотников, как Боб Баронов и Дима Дубинин, которые за год до этого были в экспедиции Ерохина на пик Победа, да и мы с Микой были не новички на высоте и тоже четко себе представляли, как справляться с горной болезнью.

Наиболее надежное лекарство в таком случае (как и во многих других трудных случаях жизни!) — это тяжелый физический труд. Итак, достали из рюкзаков лопаты и дюралевые пилы для снега, подобрали подходящий участок крутого снежного склона и — вперед, на рытье пещеры. Нельзя сказать, что все восприняли приглашение к труду с пониманием, очень уж противна была изначально сама мысль о том, что надо встать с рюкзака и что-то делать. Однако пример «ветеранов»-высотников все-таки подействовал, и после одного-двух часов трудовой деятельности все симптомы «горняшки» исчезли, появилось даже что-то вроде эйфории — одним словом, жизнь снова повернулась к нам своей привлекательной стороной. Ну а наутро, после ночевки в пещере уже стало казаться просто странным, отчего же накануне нам так было плохо.

В последующие дни на перевал было занесено более 500 кг груза, расширена полезная площадь самой пещеры и сделаны отсеки для склада и кухни. Не были забыты и туалеты — при полном отсутствии каких-либо естественных укрытий (вокруг простиралась снежная равнина) и двуполом составе участников этот вопрос не мог быть отнесен к разряду второстепенных. Как почти философски заметил Гена Филимонов в ответ на мое предложение возглавить строительство этих сооружений: «Хорошо, что полов только два. А что было бы, если бы их было, к примеру, пять?»

После недели забросок мы снова собрались в лагере у озера. Теперь нам надо было прежде всего наметить план тренировочных восхождений второго выхода. Целый день тренерский совет, в котором были Мика Бонгард, Валя Цетлин, Олесь Миклевич и я, сидели за «пасьянсом», соображая, кто с кем и куда пойдет. Вариантов десятки, каждый вроде неплох, но ведь надо учесть и квалификацию, и опыт, да хорошо бы и пожелания участников. В конце концов, после двух-трех неудачных попыток и выслушивания разного рода возражений от недовольных, «сердце успокоилось», и никто не был забыт, и все оказались устроенными по группам с учетом взаимных интересов.

Теперь «вступил в игру» начспас Олег Брагин и собрал руководителей групп с тем, чтобы составить для всех групп четкий временной график восхождений, обеспечивающий в любой момент возможность подстраховки для тех, кто наверху. Он был очень строг, и его решения были обязательны для исполнения всеми группами. А начпрод Миша Смирнов ходил по лагерю и допрашивал всех, кто был на перевале, выясняя, сколько и каких продуктов туда занесли, сколько и чего съели и кому что надо выдать на ближайший выход. От него все пытаются отмахнуться, но Миша въедлив. Он хорошо помнит, что «социализм — это учет» и «проколов» с пропитанием лучше не допускать — иначе бунт неизбежен. Полон забот был и Лева Калачов, которому, как всегда, было доверено самое главное хозяйство — газ и плиты в базовом лагере и примуса и бензин наверху Довершал картину наш доктор Олесь Миклевич, который время от времени затаскивал кого-нибудь в медпалатку с тем, чтобы выяснить, а не скрывает ли данный товарищ какую-нибудь гнусную болячку, опасную для жизни ее носителя и всех нас. Впрочем, Олеся так все любили (его «партийная кличка» была «Святой»), что даже такие знаки внимания с его стороны, как предложение разинуть рот и показать горло, воспринимались с полной готовностью.

Ну а пока решались все эти и другие столь же важные вопросы, остальное население просто наслаждалось жизнью. Зеленая лужайка лагеря с цветами и веселыми ручейками, озеро с бодрящей температурой воды (не выше 7—10 град.), весь набор пляжных развлечений — загорание дочерна, волейбол, кручение хула-хупа — или карточные игры. Обворожительные дамы и полный пансион с очень неплохим и совершенно дармовым питанием. А вечерами треп у костра и до полуночи песни из богатейшего репертуара нашего академического барда Иры Рудневой вперемежку с Визбором и Городницким и блатной лирикой самого разного пошиба. Да, Южный берег Крыма нам явно не конкурент, Легко представить себе, что бы сказали наши начальник из спортобщества «Буревестник», глядя на все это «безобразие», совершенно неприличное для спортивной экспедиции. На наше счастье такого высокого начальства здесь и близко не было, а мне как местному начальнику хотелось только одного: забыть о своих повседневных обязанностях и безмятежно участвовать в общей веселой жизни. Но «шапку Мономаха» за пояс не заткнешь, и редко когда я не ощущал ее давления, с завистью вспоминая, насколько непринужденно и естественно чувствовал себя Женя Тамм, которому эту самую «шапку» приходилось носить на протяжении почти всей жизни.

Общей базой для тренировочного выхода служил пещерный лагерь на перевале Абдукагор. Отсюда группы по четыре-шесть человек выходили на восхождения на соседние вершины высотой 5700-5900 м. При этом нам не надо было тратить время на длительные подходы, и уже через один-два часа после выхода из пещеры можно было начинать собственно восхождения. Акклиматизацию мы приобрели вполне достаточную, и поэтому все восхождения делались в хорошем темпе, почти как на Кавказе. Девять восхождений, из которых пять первовосхождений, — очень неплохой итог этого выхода. Но, конечно, еще важнее, что эти восхождения прошли с большим запасом прочности, без каких либо срывов, а наши девушки: и Раечка Затрутина, и Галя Кузнецова, и Лена Мохова, и Валюша Горячева — оказались и по технике, и по общей выносливости подготовленными для работы на высоте не хуже ребят.

В завершение второго выхода мы вчетвером — Мика Бонгард, Олесь Миклевич, Дима Дубинин и я — отправились вверх по леднику Федченко для разведки заявленного маршрута на пик Фиккера. Здесь нам очень пригодились захваченные из Москвы беговые лыжи. Выйдя из лагеря на перевале ранним утром, мы по замерзшему за ночь снегу за три часа прошли примерно 10 км вверх по основному леднику и, повернув в один из боковых его притоков, подошли к подножию пика Фиккера. Потратив еще полдня, мы смогли наметить вполне реальный путь восхождения и даже нашли удобное место для пещеры прямо в цирке ледника у начала маршрута.

Обратный путь к перевалу запомнился как нечто феерическое. Должен сказать, что ни один поход на лыжах на равнине не произвел на меня такого впечатления, как это короткое путешествие вниз по леднику Федченко. Я и сейчас в своем воображении легко могу воспроизвести эту картину: бескрайняя белая лента широченного ледника, черно-фиолетовое небо, палящее солнце, снег, по которому лыжи несутся сами, — и все это на высоте выше 5000 м. Было ощущение чего-то абсолютно нереального, совершенно сказочного и очень радостного. Жаль только, что удовольствие было коротким: путь вниз занял часа полтора. Красочность всей картины дополнялась необычным видом и своеобразием одежды скользящих лыжников — лица были густо покрыты белой пастой от обгорания и дополнительно защищены марлевыми масками, а из-за жары пришлось снять всю одежду, кроме нижнего белья. Когда мы в таком виде прикатили к пещере, встречающие нас пришли в полный восторг и по цвету наших «лосин» принялись угадывать, в каких именно гусарских полках мы служим.

После недели, проведенной на восхождениях, мы все спустились вниз, и было несказанным блаженством расслабиться в тепле лагеря у озера, где Оксана Васильева, наша добровольная повариха, в тесном содружестве с дежурными и просто добровольцами, всячески старалась утолить зверские аппетиты, но не примитивно, а с немалой долей изысканности и фантазии в изготовлении всевозможных яств.

У нас было всего три дня отдыха, но эти три дня пролетели, как один миг. Мне более всего запомнился первый из этих дней, когда проводился разбор восхождений. В этот раз не было ничего похожего на обычную и довольно формальную процедуру «разбора полетов», которая в данном случае и не требовалась, поскольку у всех все было вполне благополучно. Зато всем было очень интересно обменяться впечатлениями от первого опыта восхождений на большие высоты, и, конечно, уж никак нельзя было упустить возможности поязвить в адрес всех тех, кто в силу неопытности или просто по неловкости неосторожно подставил себя «под удар». Ну как можно было не повеселиться, когда Женя Булатов, который особенно подчеркивал «боевой дух» своей группы, рассказал: «Стою я на страховке на снежном гребне, и идет ко мне Игорь Ершов. Вдруг я вижу, что он выходит прямиком на снежный карниз. Смотрю я на Ерша, и он смотрит на меня голубыми глазами. Я ему крикнул, чтобы он немедленно уходил вправо. Ерш переспрашивает: «Куда, куда?» Не дожидаясь ответа, делает шаг вбок и немедленно проваливается сквозь карниз. К счастью, веревка была почти натянута, пролетел он не более двух метров и вылез сам, абсолютно невредимый. Его первый вопрос был: «Женя, а куда надо было шагать вправо — от тебя или от меня?» После такого рассказа Ерш заслужил репутацию самого надежного из участников, готового беспрекословно, как Швейк, исполнять любые распоряжения начальника.

А вот Мика Бонгард, который взялся вести группу, наполовину состоявшую из девушек, вполне серьезно возмущался тем, как неловко они работают с веревкой.

Кричу я одной из них (не будем уточнять, кому именно): отчего веревка у тебя так свободно болтается, что ты скоро в нее завернешься, как шелковичный червь в кокон? А она мне отвечает: а у меня здесь почему-то образовалось много узлов, и я никак не могу их распутать! А кто узлы вязал? — спрашиваю я и слышу ответ: да я сама и вязала!

Так что Мике пришлось подойти к бедолаге и помочь выпутаться из тенет. Зато вечером на биваке он уж отвел душу, заставляя всех девиц вязать узлы по десятку раз под занудливое нравоучение типа: Когда ты в спешке завязываешь узел, всегда помни, что может так случиться, что развязывать его придется в еще большей спешке!»

А вот рассказ Игоря Мильштейна об их восхождении вдвоем с Женей Булатовым прозвучал в совсем иной тональности. Восхождения двойкой вообще очень своеобразный вид альпинизма, прежде всего потому, что при этом оба участника совершенно равноправны. Все решения в таких случаях принимаются без споров, как-то само собой устанавливается, когда выходить, где лучше проложить путь, кому идти первым, где и когда останавливаться на ночевку. Все это особенно естественно получается, когда в двойке идут друзья. У Игоря и Жени не было никаких разногласий на восхождении, и лейтмотив рассказа был совсем прост: «Все было замечательно, и нам вдвоем было очень хорошо».

Следующие дни более всего были заполнены подготовкой к основному для нас выходу. Даже постаравшись, не могу вспомнить, что при этом конкретно делалось и кто за что отвечал. Зато помню очень хорошо, что все эти дни в лагере царила обстановка всеобщей доброжелательности, взаимных подначек и розыгрышей, объектом которых мог стать любой из нас в любой момент. Как можно было при этом сделать что-либо серьезное, трудно себе представить, однако, судя по конечным результатам, вся программа подготовки к предстоящим восхождениям была полностью выполнена.

Итак, 1 августа наступил главный день в работе экспедиции — мы в полном составе вышли наверх. На этот выход были намечены два основных объекта для восхождений — пик Фиккера (6718 м) и безымянный пик 6419 — также одна из основных вершин верховьев ледника Федченко. На пик Фиккера пошли семь человек под моим руководством, а на второй маршрут отправилась четверка, руководимая Валей Цетлиным. Еще одна группа в составе 10 человек во главе с Левой Калачовым должна была служить спасотрядом, а также выполнять роль вспомогателей с тем, чтобы помочь в доставке необходимых грузов на основные маршруты.

Из базового лагеря у озера нам снова пришлось нести довольно много груза, но благодаря хорошей акклиматизации, мы очень быстро поднялись на перевал Абдукагор, где нас ожидала хорошо обжитая нами пещера, Однако когда мы приблизились к ней, то неожиданно обнаружилось, что, судя по брошенным у входа пустым консервным банкам, кто-то уже успел побывать у нас в гостях. Ну конечно, это был снежный человек, легенды о котором тогда широко ходили по Памиру! Самый решительный из нас — Боб Баронов с ледорубом наизготовку пролез в пещеру и оттуда донеслось: «А человек здесь, действительно, есть, но он совсем не снежный, а вполне обыкновенный, но только очень уж бородатый». И что же оказалось? У нас в пещере уже второй день жил наш старый московский знакомый Юлий Назаров. Вид у него был совершенно экзотический: борода до пояса, за стеклами очков черные глаза и пронзительный взгляд, а вся видимая одежда состояла из своеобразного «пончо» — одеяла с дыркой для головы.

— Юлик, как ты сюда попал?!

— Да очень просто, просто протопал 50 км от языка ледника Федченко. Как его там пронесло? Ведь по пути, на повороте ледника, есть довольно обширный район открытых и закрытых трещин, и двигаться там в одиночку — совершеннейшее безрассудство!

— А как же ты ночевал без палатки?

— Да просто спал, завернувшись в свое «пончо».

— А чем питался?

Была одна банка сгущенки и больше ничего. Зато здесь у вас я смог немного отъестся.

— А чего же ты не спустился вниз с перевала к нам лагерь?

— Да просто не знал, куда идти, и опасался закрытых трещин.

Вот это было правильное решение!

— А что же ты в Москве не сказал нам, что собираешься наведаться в гости?

— Да я и сам не знал, что поеду в этот район Памира.

Юлий Назаров был совершенно неординарным человеком, и я постараюсь рассказать то немногое, что мне известно о нем. Он работал в Институте математики и, по отзывам многих, был очень сильным математиком. Но человеком он был не совсем от мира сего и с немалыми странностями. Он иногда приходил к нам на тренировки на Воробьевых горах и в зимнее время всех изумлял тем, что не признавал никаких тренировочных костюмов, а бегал всегда в шортах и безрукавке. Согласитесь, что при морозе в 10-15° это зрелище не для слабонервных. Правда, на расспросы особенно дотошных товарищей он, несколько стыдясь своей слабости, признавался, что теплые плавки он все же в такой мороз надевает.

Юлий никогда не выражал желания поехать с нами в горы, но несколько лет подряд он в одиночку ходил по Кавказу. Однако в те времена спасслужбы жестко преследовали всех альпинистов-одиночек, и ему надоело убегать и прятаться. Потому-то он и оказался на Памире, где ни о каких спасателях даже не слыхали. У нас он пробыл несколько дней, поражая начпрода Мишу Смирнова совершенно непомерным аппетитом. Потом мы его проводили вниз через район закрытых трещин, и он ушел дальше вниз в Ванч и благополучно добрался до Москвы.

Эта история получила неожиданное продолжение через несколько лет. На какое-то время Юлий исчез из нашего поля зрения, и долгое время про него никто ничего не слыхал, кроме того, что в 1967 г. он в одиночку взошел на пик Ленина (7134 м). Хотя восхождение на эту вершину не является технически сложным, но трудно представить себе, как Юлий смог в одиночку на высоте пробить тропу длиной в несколько километров через глубокие снега. А вот в 1968 г. он решился на совсем авантюрное предприятие, решив подняться за один сезон на два семитысячника — пик Корженевской и пик Коммунизма.

Первое из этих восхождений прошло для него вполне успешно. На вершине он встретил группу узбекских альпинистов, которые не меньше нас поразились, увидев в столь неожиданном месте одинокого и очень бородатого человека, почти без теплых вещей. Юлий категорически отказался от предложения спускаться вместе, но очень обрадовался, когда его просто накормили и дали с собой пару банок консервов. Далее он перебрался на ледник Вальтера к поляне Сулоева, месту обычного базового лагеря для восхождений на пик Коммунизма, рассчитывая на то, что там в это время будет команда московских альпинистов и он сможет у них немного передохнуть и раздобыть какие-нибудь продукты. Но случилось непредвиденное: на поляне Сулоева не было никаких следов пребывания людей и не было никакой возможности узнать, появится ли там кто-нибудь вообще в тот сезон.

Прождав пару дней, Юлий решил отказаться от своих восхожденческих планов и уйти вниз, оставив в лагере записку примерно следующего содержания: «Был здесь три дня с 17 по 19 августа. Продукты давно кончились. Съел банку крема «Нивея». Пока жив. Ухожу в Ляхш через перевал Шини-Бини. Юлий Назаров». Надо сказать, что путь до Ляхша, ближайшего поселка, откуда возможно уехать или улететь в Душанбе, занимает не менее трех дней, причем на этом пути надо не только пройти через перевал высотой в 5200 м, но еще суметь переправиться через пару серьезных горных рек.

На поляне Сулоева экспедиция москвичей все-таки появилась, но лишь через несколько дней после ухода Юлика. Его записку прочли, очень удивились содержанию, но никто из ребят не имел ни малейшего представления о Юлии Назарове, и было совершенно непонятно, надо ли что-нибудь предпринимать в связи с прочитанным. После того, как москвичи благополучно сделали восхождение на пик Коммунизма и вернулись в Москву, они поинтересовались у нас, знаем ли мы что-нибудь о Юлии Назарове и о том, смог ли он добраться до Ляхша. С Юликом был более всех близок Вадим Ткач, и он немедленно выяснил, что Юлий уже две недели, как должен был выйти на работу, но никто ничего о нем не знает. Вадим проявил бешеную активность, и через два дня десять человек из альпсекции СКАН летели в Душанбе с полным набором альпинистского снаряжения и запасом продуктов на две недели. Оттуда вертолетом нас забросили на поляну Сулоева, к последней точке, где Юлий отметился своей запиской.

Было уже 13 сентября, в горах резко похолодало, приближалась зима, и времени для поисков было в обрез. Несколько дней мы потратили на то, чтобы просмотреть внимательно то боковое ущелье, которое вело к перевалу Шини-Бини. Никаких следов пребывания там кого бы то ни было не обнаружилось. Оставалось одно: подняться на перевал в надежде найти там хотя бы записку. Пошли наверх в двойке: Олег Брагин и я. Путь на перевал от ледника начинается парой огромных подгорных трещин, за ними довольно крутой лед, а дальше крутые и сильно разрушенные, местами обледенелые, скалы. Хотя особых сложностей на этом пути не было, но пришлось идти в кошках и, конечно, с попеременной страховкой. Довольно трудно было представить себе, как Юлий мог проделать этот подъем в одиночку.

На перевал (5200 м) мы выбрались только к вечеру и на седловине часа полтора искали тур с возможной запиской. Ни тура, ни записки где-либо в камнях там не было. Вывод следовал однозначный — Юлий здесь не проходил и, следовательно, пропал где-то на пути к перевалу. Палатку мы с собой не взяли, за что и были наказаны. На спуске мы попали в сильнейший камнепад, который нас загнал в укрытие под скалой, где мы и провели всю ночь, сидя на рюкзаках и не давая друг другу уснуть, дабы не поморозиться. Словом, стандартная «холодная ночевка», но только на высоте выше 5000 м.

Рано утром, пока скалы не прогрелись и не «ожили», мы поспешили вниз, где на леднике нас ждали Вадим Ткач, Боб Горячих и Андрей Симолин. Теперь, когда определилось, что Юлий до перевала не добрался, можно было сделать только одно — повторно, и как можно более тщательно, обследовать ледник. Прошел уже почти месяц с того дня, когда Юлий мог здесь появиться. Поиски, которые мы вели еще два дня среди открытых и закрытых трещин ледникового цирка, а также в районе подгорных трещин у склонов, ничего не дали. Да и трудно было ожидать, что после прошедших снегопадов на поверхности ледника могли бы сохраниться какие-либо следы, если человек угодил в одну из десятков имевшихся там трещин.

Все, что мы смогли сказать в Москве родным Юлия и его друзьям в Институте математики, что он погиб, по-видимому, провалившись в трещину на леднике на подходе к перевалу Шини-Бини. К сожалению, в горах нередки случаи, когда человек так погибает, что невозможно не только его найти, но даже просто обозначить место гибели. Я не был близко знаком с Юлием, но всегда отдавал должное его необыкновенному упорству, закалке и силе воли, и, конечно, прискорбно, что так закончилась жизнь этого незаурядного и, судя по всему, очень одинокого человека.

Вернемся теперь снова в 1960 г. на перевал Абдукагор. С перевала нам предстояло прежде всего перенести наш лагерь в цирк ледника под пик Фиккера, ближе к району намеченных восхождений этого выхода. Для этой цели лучше всего подходили сборные сани, сделанные из горных лыж. К сожалению, в это время установилась довольно теплая погода, за ночь снег как следует не промерзал, и даже ранним утром было довольно мучительно тащить тяжелогруженые сани, постоянно проваливавшиеся в снег. Со стороны было, наверное, занятно наблюдать, как шестеро мужчин натягивают свои постромки, почти ложась на снег, сзади им активно помогают женщины, и время от времени все дружно валятся в снег, чтобы чуть-чуть передохнуть. Как утверждал Мика, хорошо помнивший рассказы Джека Лондона о Клондайке, именно так протекала перевозка грузов на собаках в далекие времена «золотой лихорадки». Для полноты картины не хватало только погонщиков, не очень жалеющих своих собак.

Так или иначе, но к вечеру мы все-таки добрались до места, где предполагалось устроить очередной пещерный лагерь. Здесь чуть не случился «бунт на корабле». Народ возроптал: «Зачем нам копать еще одну пещеру? Мы ведь не для этого сюда приехали. Можем и в палатках переночевать!» Я был в замешательстве — ведь действительно все очень устали, и погода вроде стояла неплохая, но если налетит непогода, то копать пещеру будет уже просто необходимо и делать это придется в гораздо худших условиях. Но прибегать к каким-либо приказным решениям мне не пришлось (у нас это вообще почти не практиковалось), поскольку всеми любимый доктор Олесь Миклевич мгновенно снял напряжение, предложив простейший вариант решения спора:

— Давайте сделаем так: пусть те, кто уж очень устал, поставят палатки, займутся ужином и отдыхают, а все, кто захочет, копают пещеру. В крайнем случае, докончим ее завтра.

Среди «захотевших» оказались, кроме Олеся и меня, еще Боб Баронов и Дима Дубинин, для которых рытье пещеры было обыденным делом после экспедиции на пик Победа в 1959 г. Естественно, что и часа не прошло, как те, кто отлеживался в палатках, постепенно присоединились к «копателям», и к ночи пещера была вчерне готова.

Забавно пофантазировать: а что было бы, если бы я не пошел ни на какие компромиссы, а просто жестко напомнил всем, что все мои распоряжения обязательны для исполнения. Тогда, во-первых, все бы очень удивились, услышав такую речь, во-вторых, из уважения ко мне, нехотя, но подчинились бы, ну а в-третьих, я бы услышал несколько высказываний в духе любимого Игорем Щеголевым поучения поручика Дуба из бессмертного романа Я. Гашека о бравом солдате Швейке: «Дисциплина — это главное. Если бы не дисциплина, вы бы все разбежались и сидели по деревьям, как обезьяны». Но за все время экспедиции ничего подобного в мой адрес не звучало, поскольку в моих распоряжениях явно не хватало командирских ноток, да и сам я не являлся (и не являюсь!) поклонником беспрекословного повиновения, столь облегчающего жизнь многим начальствующим лицам. Впрочем, в качестве оправдания должен заметить, что за длительное время занятий альпинизмом неоднократно случались критические ситуации, когда от меня требовались быстрые и жесткие решения, и я их принимал без колебаний.

Ночевка в пещере хороша тем, что в ней не только тепло, но и просторно, и поэтому по утрам здесь существенно удобнее и быстрее всем одеться, позавтракать и собраться. В первый день восхождения нам предстояло пройти примерно километр по снежно-ледовому склону, перемежающемуся с участками голого льда и выходами скал. Общая крутизна склона не превышала 40—45° . Может показаться, что это не слишком много, но для наглядности напомню, что крутизна эскалатора метро составляет всего 30° , и вряд ли кто-нибудь назовет этот наклон пологим. На всем пути приходилось идти в кошках и организовывать крючьевую страховку. Это обычно для восхождений средней сложности, но для нас дополнительная трудность состояла в том, что нас было слишком много: семь человек восходителей на пик Фиккера и еще десять вспомогателей. Пока идущий первым вылезал на веревку вверх и вырубал там во льду площадку для страховки, всем остальным приходилось ждать и безропотно сносить необходимость постоянно уклоняться от валящихся сверху больших и малых льдинок, памятуя, что умение терпеть всякого рода неприятности является одной из главнейших добродетелей альпиниста. Общий темп движения при этом получался довольно медленным, и лишь к вечеру мы смогли пройти весь склон и выйти на основной гребень.

Все это было бы совсем не критично, если бы не одно «но»: у нас были только две палатки, предназначенные для основной группы, так как предполагалось, что вспомогатели смогут в тот же день спуститься вниз. В норме в одной из этих палаток размещается четверо, а в другой — шестеро. В нашем случае в одной палатке ночевали семь человек, а в другой — десять. Оно, конечно, справедливо, что «в тесноте, да не в обиде», действительно, обиды (а на кого, кроме как на самих себя?) никакой не было, но поспать тоже не получилось. Просто кое-как досидели на рюкзаках до утра и тронулись в путь с первыми лучами солнца.

Вспомогатели довольно быстро управились с восхождением на рядом стоящую безымянную вершину высотой 6100 м и рысью побежали вниз в пещеру, где спали часов 18 подряд. Мы же отправились вверх по гребню пика Фиккера, но после бессонной ночи прохождение даже простых участков давалось с таким трудом, что часа через четыре, как только попалась удобная площадка, не сговариваясь, мы сбросили рюкзаки, поставили палатки и спать, спать, спать.

Зато следующие два дня мы работали по полной норме. В первый из этих дней прошли пояс довольно крутых скал, на которых потребовалась крючьевая страховка, и вышли на высоту 6400 м, где и заночевали. От места ночевки вершина казалась уже недалекой, и поэтому с утра мы оставили палатки и ненужные вещи на биваке и налегке отправились наверх. Конечно, мы рисковали не успеть вернуться к палаткам, но это был тот — не очень частый случай — когда расчет оказался абсолютно верным. Действительно, хотя оставшийся участок вершинного гребня был далеко не простым технически и, в частности, включал несколько крутых снежно-ледовых отрезков с огромными карнизами на обе стороны, но без рюкзаков было настолько легко и приятно идти, что весь путь до вершины занял у нас всего около четырех часов.

Вершина пика Фиккера выглядит довольно необычно — снежное поле диаметром метров двадцать, посредине которого возвышается гранитный монолит высотой 10—12 м. Почему-то лезть на эту скалу никому не захотелось, кроме Олеся Миклевича, который и пошел «на штурм», напомнив всем нам, что восхождение засчитывается лишь тем, кто достиг высшей точки вершинного гребня. «Штурм» этот продолжался минут 15, и вот уже с этой «настоящей» вершины Олесь кричит, что лезть туда нам всем нет никакого смысла, хотя бы потому, что на вершинной точке не помещается более одного человека. Не надо, так не надо, еще лучше. Сложили тур у подножия скалы, оставили записку и отправились вниз. Спуск протекал без каких-либо неожиданностей, и уже через день мы были на леднике у нашей гостеприимной пещеры, где нас ждали наши вспомогатели и вернувшаяся со своего восхождения группа Вали Цетлина.

Вечером, когда все расслабились, с удовольствием поговорили о том, как прошли восхождения. В моей группе все сошлись во мнении, что маршрут на пик Фиккера оказался значительно проще, чем нам казалось снизу. Поэтому и большого удовлетворения от восхождения не было. Мне вменили в вину то, что я якобы шел весь маршрут первым и не дал поработать остальным. Я защищался, как мог: во-первых, Олесь, в связке с которым я шел, может подтвердить (и подтвердил), что я пропускал его вперед почти после каждой пройденной мной веревки, а во-вторых, я не виноват, что сложные места так быстро кончились и их не хватило на всех. Тем не менее, мне пришлось раскаяться и пообещать, что в дальнейшем я учту сделанные мне замечания. Досталось еще Дубинину с Бароновым за то, что они при каждом удобном случае вырывались вперед и задавали темп, явно непосильный для остальной группы. Они тоже каялись, но не очень искренне. Отругали и Гену Филимонова, который не упускал случая дать «ценный» совет руководителю, то есть мне. Меня, признаться, это не особенно напрягало, но публика решила, что Генычу следовало быть более тактичным. На это Филимонов добродушно ответил: «Я уже два года никем не руководил, а поруководить так хочется!» — что было учтено как смягчающее обстоятельство.

На вершину «6419» с Валей Цетлиным ходили Женя Булатов, Олег Ефимов и Слава Молчанов. Из того, что они нам рассказали, было ясно, что ребятам достался очень интересный маршрут, насыщенный скальной и ледовой работой. Конечно, значительная часть трудных скал была пройдена самим Валей, но даже не потому, что он был руководителем. Дело было совсем в другом: он настолько легко лазал по самым сложным скалам, что было удовольствием наблюдать за ним. Тем не менее, Валентин смог сделать так, что все ребята получили свою долю работы на ключевых участках маршрута и были полностью удовлетворены тем, как проходило у них восхождение.

По праву первовосходителей они предложили назвать эту вершину пиком Николая Крыленко, книгу которого об экспедиции 1928 г. мы усиленно штудировали как источник фактической информации о районе. Однако осенью, когда в комиссии по новым географическим названиям утверждалось это предложение, один из ветеранов напомнил присутствующим, что Крыленко был не только первым председателем альпинистской секции страны, но и прокурором РСФСР в 1929-1931 гг., а с 1931 по 1936 гг. занимал должность наркома юстиции. Так что он имел самое непосредственное отношение к таким громким сфабрикованным процессам, как «Шахтинское дело» или процесс «Промпартии». Это, впрочем, ему не очень помогло, и в свой черед он угодил в кровавую ежовскую «мясорубку». Как утверждает «Википедия», в 1938 г. перед тем, как его приговорили к расстрелу, Пленуме ЦК ВКП (б) он подвергся критике, формально — за то, что тратил слишком много времени на альпинизм, когда другие работают». Мы узнали об этих «деталях» биографии Крыленко с большим опозданием, уже ничего не смогли изменить и тем невольно способствовали увековечиванию памяти одного из активнейших подручных («великого вождя». Особенно расстроились сами первовосходители — Женя Булатов и Валя Цетлин, отцы которых погибли в «чистках» 1930-х годов.

После успешных восхождений третьего выхода план экспедиции был полностью выполнен, и, строго говоря, экспедицию можно было завершать. Однако время еще оставалось, продукты тоже и — самое главное хотелось еще походить. Поэтому дружно решили: уходим вниз к озеру, там отдохнем и снова через Абдукагор — на Федченко на очередные шеститысячники.

В этот раз жизнь у озера была особенно приятной. После почти десятидневного пребывания на большой высоте воздух на высоте всего лишь 3700 м воспринимается почти как густая субстанция, насыщенная живительным кислородом. Кажется, что и ночью ты спишь по-особому глубоко и просыпаешься, наполненный нерастраченной энергией, как будто и не было дней напряженнейшей работы.

Поскольку экспедиция подходила к концу, наш начпрод перестал экономить и объявил «коммунизм» почти на все виды продуктов, кроме черной икры. К тому же, мы купили у геологов козу, и добровольцы пригнали бедное животное к нам. Более сложным оказалось найти добровольца ее зарезать, но желание полакомиться свежим мясом после месячной диеты на тушенке оказалось сильнее, чем возражения отдельных представителей группы защиты животных. В тот день у нас, усилиями Оксаны Васильевой и дежурных Баронова и Дубинина, был праздничный стол с обедом из трех блюд и пирожками с печенкой.

Вечером у костра сам собой устроился тематический концерт старинного романса в исполнении наших девушек с великолепным гитарным сопровождением Игоря Щеголева. Репертуар этот как нельзя более соответствовал общему настроению, в тот вечер слегка печальному, поскольку ранним утром Игорь и еще группа ребят уходили вниз — им было пора в Москву. Из-за горы у перевала Абдукагор появилась полная луна, и в ее свете открылся удивительно живописный вид палаток нашего лагеря, темной зеркальной поверхности озера, пламени костра и каких-то странных фигур вокруг огня. Потом луна исчезла за одной из вершин, чтобы через полчаса появиться снова и так и плыть, исчезая и возникая, вдоль всего хребта, замыкающего наше ущелье. Но вот закончились дрова, а с ними и этот прощальный концерт.

Утром проводили уезжающих и занялись подготовкой последнего выхода наверх. Сложнее всего было сделать выбор тех вершин, на которые хотелось еще сходить. После долгого обсуждения, в конце концов, остановились на трех маршрутах, а именно: на пик 26 Бакинских Комиссаров (6834 м) по пути, пройденному нашей экспедицией в 1957 г., а также на два последних не взятых шеститысячника (высотой 6432 м и 6525 м) в верховьях ледника Федченко.

На пик Бакинских Комиссаров захотелось пойти сильнейшим ребятам нашего сбора — Олесю Миклевичу, Юре Смирнову, Диме Дубинину, Боре Баронову и Гене Филимонову. Во-первых, потому, что это одна из красивейших вершин района, а во-вторых, чтобы посмотреть, каково им будет идти на такую высокую вершину после приобретенной высотной акклиматизации. Руководителем они избрали Олеся, видимо, полагая, что по своей мягкости тот не будет их доставать уж очень ранними подъемами или длинными переходами. Однако санаторно-курортного режима они не получили.

С самого начала Олесь предложил пройти маршрут в ускоренном темпе, дня за четыре, вместо шести, потраченных первовосходителями (то есть нашей группой в 1957 г.). Ребятам эта мысль показалась интересной, и они согласились, видимо, не до конца осознавая, чем это им грозит. Для начала они меньше, чем за три часа, проскочили начальный снежно-ледовый участок с перепадом высот от 5100 до 6100 м (такую скорость подъема обычно не развивают даже на Кавказе, на гораздо более низких высотах). На этом месте в 1957 г. у нас была первая ночевка, но в азарте ребята об этом даже и не подумали, а рванули дальше и в тот же день поднялись до 6300 м.

На следующий день им предстояло пройти основную часть скального участка маршрута, и здесь они смогли убедиться, что их начальник вовсе не такой уж добрый, как могло бы показаться (напомню, что прозвище Олеся было «Святой»), — на скалах он норовил все время идти первым, лишь изредка выпуская вперед своего напарника Юру Смирнова, тоже отменного скалолаза. На все упреки Олесь отвечал в присущей ему обезоруживающе мягкой манере, что он все время хотел пропустить вперед другую связку, но та была далеко, а ждать не хотелось.

На третий день группа была уже на вершине и заночевала на спуске. К обеду четвертого дня они спустились к палаткам, к немалой радости ожидавших их наблюдателей — Оксаны Васильевой и Севы Тарасова, которые все это время сидели на сухом пайке, поскольку изначально мы как-то просчитались с количеством потребных примусов. Олесь не преминул очень галантно заметить, что именно из-за этой оплошности они так старались побыстрее пройти свой маршрут.

Вид пятерки был вполне геройский, за исключением маленького нюанса — они уверяли, что совсем не проголодались. Через некоторое время это странное обстоятельство слегка прояснилось. Дело в том, что, благодаря щедротам начпрода Миши Смирнова, группа Миклевича получила помимо обычных продуктов еще примерно полкило черной икры. На третий день восхождения они так обрадовались, что им легко идется, что за один присест прикончили весь этот запас. Результат был, увы, банален и вполне ожидаем — слабость желудка и полная потеря аппетита. Странно было только то, что руководитель группы О. Миклевич, врач по профессии, не предвидел результатов подобного чревоугодия. Но прошло это «заболевание» быстро и без последствий, если не считать того, что у всех ребят надолго пропал интерес к черной икре.

Тем временем вторая группа (Виктор Серебряков — руководитель, Олег Ефимов, Володя Спасский, Миша Смирнов и Раечка Затрутина) отправилась в самую дальнюю часть верхнего цирка ледника Федченко с тем, чтобы взойти на пик 6525. Этот маршрут хорошо просматривался снизу, и было ясно, что он проходит по технически не очень сложному гребню, но путь этот длинный и потребует больших усилий. Группа прошла маршрут с двумя ночевками, и по рассказам ребят, большую часть пути по гребню можно было двигаться одновременно и лишь временами требовалось рубить ступени на крутых ледовых участках и использовать крючьевую страховку. Но примечательно, что высоту никто из группы особенно не ощущал, и все, включая такую хрупкую девушку, как Раечка, могли работать в полную силу. Что касается названия вершины, то было предложено назвать ее именем Александра Грина, романтика которого в то время нам всем была очень близка.

Пик высотой 6432 м был целью восхождения группы в составе: Олег Брагин (руководитель), Женя Булатов, Галя Кузнецова, Юра Любитов и я. Любое первовосхождение интересно прежде всего тем, что заранее бывает трудно составить адекватное представление о маршруте и сложности отдельных его участков только на основании тех наблюдений, которые сделаны у подножья горы. В самом деле, выйдя на маршрут, мы выяснили, что намеченный внизу план движения реально выполним только в первый день, когда надо было пересечь закрытый ледник, подгорные трещины и далее подняться по довольно крутому снежнику на седловину основного гребня. Дальнейший путь по гребню снизу не просматривался, а здесь-то нас и ожидали основные сложности. Снежно-ледовые отрезки гребня с карнизами перемежались с крутыми скалами, местами покрытыми натечным льдом, — словом, все прелести комбинированного маршрута, Олег, очевидно учитывая критику руководства прежними восхождениями, с самого начала и до конца следил, чтобы связки менялись, и поэтому всем было одинаково интересно идти по маршруту. К сожалению, вершинный гребень оказался довольно коротким, и весь путь по нему до вершины занял всего один день.

Вершинная площадка была довольно просторной, окаймленной по сторонам невысокими скальными выступами. Пока кипятился чай, мы с Булатовым залезли на эти выступы й, сидя друг против друга, устроили что-то вроде поэтического состязания. Я начал с Николая Гумилева:

Углубясь в неведомые горы,

Заблудился старый конкистадор.

В дымном небе плавали кондоры,

Нависали черные громады...

В целом Гумилев был одобрен, хотя ехидный Любитов не преминул заметить, что кондоров вокруг как-то не наблюдается, да и громады нависают не черные, а белые. Я попытался далее развить романтическую тему «Капитанами дальних морей», но этот стих явно не соответствовал месту и был забракован, более всего, «капитаном» нашей группы Олегом Брагиным, заявившим, что надо было тщательнее подбирать экипаж и тогда не потребовался бы пистолет для подавления бунта, да и брабантские манжеты остались бы целы. Зато публика очень хорошо приняла «Рубаи» Омара Хайяма в исполнении Жени Булатова. Видимо, еще и потому, что в тот год было выпущено сразу два варианта переводов Хайяма (Владимира Державина и Геннадия Плисецкого), и сравнение их качеств было нашим излюбленным занятием, что, конечно, было довольно странно, поскольку не только мы, но и авторы переводов не могли похвалиться знакомством с оригиналом на языке фарси. В тур, кроме обычной записки, мы вложили текст одного из стихотворений Омара Хайяма с предложением следующим восходителям заменить этот стих на другой, который им понравится.

Стояла ясная теплая погода, и на вершине мы долго сидели, наслаждаясь великолепными видами верхнего цирка ледника Федченко с одной стороны и района ледников Витковского и Танымаса — с другой. Вопрос о том, как назвать «нашу» вершину, решился быстро: конечно, зваться она будет пиком Омара Хайяма.

Спускались мы довольно быстро, но добраться до общего лагеря засветло все равно не успевали. Наступила ночь, и, конечно, следовало бы просто поставить палатку и переночевать. Но уж очень хотелось дойти до ребят, и вот мы в абсолютной темноте пошли через закрытый ледник и потом не пожалели об этом, в общем-то, не слишком благоразумном решении. Небо над нами было угольно-черного цвета, усыпанное невиданным множеством звезд, необычайно ярких благодаря исключительной чистоте горного воздуха на этой высоте. Через некоторое время, когда глаза привыкли к темноте, мы неожиданно обнаружили какие-то блики на снегу. Сначала никак не могли понять, где источник этого очень слабого, но все же света, пока Галя Кузнецова не догадалась: «Ребята, да это же отблеск Млечного пути!» Действительно, в той непроглядной ночи Млечный путь выглядел, как освещенная дорожка на общем черно-бархатном фоне, и частичка этого света досталась и нам. Никогда в жизни ничего подобного никто из нас не видал!

Наблюдение отблеска Млечного пути на снегу нас очень вдохновило, но все же этого подобия света явно не хватало для выбора пути среди трещин, а банальных фонариков у нас не было. Поэтому шли очень осторожно, в связке, причем первый шел на расстоянии вытянутой веревки с тем, чтобы не провалиться слишком уж глубоко, если вдруг очередной снежный мостик рухнет под весом человека. В результате путь примерно в З км по почти ровному леднику занял у нас около двух часов, и только к полуночи мы добрались, наконец, до палаток ребят. Тут мы узнали, что из базового лагеря по рации сообщили, что погонщики с ишаками уже пришли и бурно выражают недовольство вынужденным простоем. Стало быть, отдыха нам не видать и надо как можно быстрее уходить вниз.

В четыре утра нас разбудил дежурный Дима Дубинин и сообщил, что завтрак уже остывает. Громко проклиная дежурного и втихомолку (ведь с нами были дамы!) матеря меня, все кое-как повылезали из палаток, быстро чем-то перекусили и принялись загружать груз на сани. Вышли еще в темноте. Снег за ночь смерзся, сани скользили легко вниз по уклону ледника, и поначалу мы двигались очень быстро, почти не чувствуя нагрузки от лямок своих упряжек.

Горы постепенно начали пробуждаться. Сначала на фоне светлеющего неба стали все более ясными силуэты окружающих нас пиков, холодных и чужих. Потом на востоке прорезалась узкая желтая полоска на фоне темно-фиолетового неба. Потом эта полоска начала расширяться, постепенно изменяя цвет на оранжевый, розовый и ярко-красный. Прямо на глазах преображалась и цветовая гамма всего неба. Вся эта меняющаяся картина и сейчас стоит у меня перед глазами. Я даже не буду пытаться передать словами, насколько изумительно прекрасной она была. К счастью, мне и не надо этого делать, ибо все уже было давно сказано красками на гималайских полотнах Николая Рериха. Мне трудно судить о том, что видят на этих картинах люди, никогда не бывавшие в высоких горах. Но для нас, после того, что мы видели своими глазами в тот рассвет на леднике Федченко, такие циклы картин, как «Канченджанга», воспринимаются как реалистичные пейзажи, выполненные в классической манере. При этом я не имею ни малейшего намерения покушаться на тот глубинный, мистический смысл, который старался вложить в свои картины Н. Рерих. Речь идет только об удивительной достоверности отражения действительности, достигнутой этим замечательным художником.

Однако красоты окружавшего нас ландшафта вскоре совершенно перестали нас волновать, когда солнце стало основательно припекать и снова началась мучительная транспортировка тяжелого груза на санях, на каждом шагу норовивших застрять в раскисшем снегу. Наконец, сани просто сломались — к счастью, это случилось уже почти на самом перевале Абдукагор. Отсюда вниз до лагеря у озера оставалось часа три-четыре хода, но это, если идти налегке. А после разгрузки саней у нас было по 43—45 кг в рюкзаках, и по этой хорошо знакомой и не очень сложной дороге через ледник и ледопад мы ползли, как мухи, на каждом шагу тщательно выбирая место, куда ступить, чтобы не потерять равновесия и не упасть, поскольку выбираться потом из-под рюкзака и снова его надевать было занятием мучительным. Со стороны эта процессия выглядела странной, если не комичной, но нам было совсем не до смеха. Когда, наконец, кончился спуск по леднику, а затем по довольно крутой морене до поляны, откуда до лагеря оставалось минут сорок хода, совсем стемнело, и силы у нас почти иссякли. К счастью, очень своевременно подоспела помощь: к нам навстречу пришли все, кто был в лагере. Они не только нас слегка разгрузили, но и устроили целое пиротехническое представление, использовав весь запас сигнальных и осветительных ракет, так что наше шествие со стороны выглядело, как торжественное возвращение триумфаторов.

Следующий, последний день экспедиции прошел в обычных хлопотах по сбору всего снаряжения, упаковке грузов и отправке каравана. Лагерь опустел. Еще один, последний взгляд на озеро, ставшее для нас родным, и налегке, бегом вниз к благам цивилизации.

В поселке геологов нас ждал теплый прием, центральным событием которого была, конечно, баня. Надо сказать, что после столь длительной жизни в условиях дефицита горячей, а иногда и холодной, воды, вид у нас был «бомжеватый». По отношению к мужчинам было вполне применимо определение нашего общего друга Бориса Бабаяна, согласно которому «настоящий мужчина должен быть угрюм, волосат и вонюч». О наших дамах ничего подобного сказать было нельзя — как всегда, они были «чертовски милы», как говаривала другая наша приятельница, Надя Куликова, но баня их обрадовала даже больше, чем нас.

Контрольное взвешивание показало, что поработали мы все очень основательно: в среднем каждый из нас потерял от 6 до 8 кг веса. Хорошо было избавляться от избыточного веса таким гигантам, как Гена Филимонов с его исходным весом под 100 кг. А каково было таким изящным созданиям, как Галка Кузнецова и Раечка Затрутина, когда они вдвоем потянули всего на 97 кг, причем вместе с ботинками весом полтора-два килограмма каждый?! А вы нам будете говорить про необходимость ограничивать себя в еде, соблюдать диету и принимать какие-то таблетки для похудания! Все просто: рюкзак на плечи, а можно и лямки упряжки, и вперед по разработанному персонально для вас маршруту — фирма «Абдукагор» гарантирует достижение желаемого результата быстро, непринужденно и за очень умеренную плату.

Угостили нас геологи и сытным обедом и даже выставили нам водки. Хотя у них был «сухой закон» и потребление алкоголя категорически запрещалось, мы с хозяевами «поделились выпивкой», что было должным образом оценено.

На прощание я своей властью подарил начальнику геологической партии пуховый спальный мешок, чему он очень обрадовался. А наш начхоз Брагин меня отругал за раздачу казенного имущества, спрашивая: «А как ты собираешься в Москве отчитываться за недостачу снаряжения?» Однако выход мы нашли быстро — составили акт, в котором говорилось, что во время одной из забросок у участника Олеся Миклевича при прыжке через трещину на леднике оборвалась лямка рюкзака, он (рюкзак!) улетел вниз и извлечь его из трещины не было никакой возможности. В рюкзаке было следующее казенное имущество: пуховый спальный мешок (см. выше), четыре веревки (оплата ишаков) и три пары кошек (оплата верблюдов). Хотели еще добавить пару палаток, но как-то постеснялись. Акт мы заверили своими подписями, поставили печать у завхоза геологов, и потом бухгалтерия в Москве была вполне удовлетворена полным соблюдением установленного порядка списания казенного имущества.

Остался недоволен лишь болезненно честный Олесь, но мы ему объяснили, что поскольку все знают, что он «святой», никто не посмеет усомниться в его показаниях, а к тому же, как демагогически заявил Мика, он точно где-то читал, что настоящим святым нередко приходилось прибегать ко лжи во спасение.

На этом анекдотическом эпизоде можно было бы и закончить рассказ о нашей второй экспедиции на Абдукагор, но перечитав то, что написано выше, я убоялся, что у читателя может сложиться не совсем адекватное представление в целом об этой экспедиции. На самом деле, мы не только хорошо проводили время, наслаждаясь жизнью и общением друг с другом в лагере у озера. Из полутора месяцев пребывания в горах около месяца мы провели вдали от этого чудесного места, делая заброски, перетаскивая грузы на санях, копая пещеры и, конечно, совершая восхождения. И все это в основном на высотах выше 5000 м. За это время нами было сделано 16 восхождений, из которых 10 — первовосхождения, в том числе шесть — на вершины выше 6000 м. Каждый из участников сбора смог совершить по три-четыре восхождения разной степени сложности и удовлетворить все свои амбиции. Таким образом, мы выполнили полностью все намеченные изначально планы по спортивному освоению этого нового для высотного альпинизма района.

С тех пор прошло много, очень много лет. Напрочь забыты тяготы подходов и сложности восхождений, изматывающие нагрузки от тяжеленных рюкзаков и саней и все неудобства житья на высотных биваках. С трудом припоминаются и когда-то немаловажные спортивные достижения, такие как две медали чемпионата Советского Союза (серебро — за пик 26 Бакинских Комиссаров, 1957 г. и бронза — за пик Фиккера, 1960 г.), выполненные нормы высших разрядов и мастеров спорта по альпинизму — все, что служило тогда основными критериями успеха работы наших экспедиций. А что же все-таки осталось в нашей памяти? И чем же оказался столь привлекателен и своеобразен этот район, что впечатления о нем живы и сейчас, хотя с тех пор прошло более полувека и за это время мы побывали еще во множестве горных районов нашей страны?

Самым сильным было первое впечатление от той панорамы, которая открывается, когда проходишь перевал Абдукагор и попадаешь в самые верховья ледника Федченко. Сколь видит глаз, простирается огромный массив ледника, лента которого, сужаясь и постепенно теряясь из вида, уходит на десятки километров вниз, а вверх она, напротив, быстро расширяется, превращаясь в широченное плато, окаймленное цепью шеститысячников, большая часть которых до нас не имела даже названия. Было такое ощущение, что мы попали в место, неведомое альпинистам, и нам выпало счастье быть его первооткрывателями.

Вершин было так много, что труднее всего было выбрать, какие из них наиболее интересны как объекты восхождений. Когда попадаешь в такой район, тебя охватывает чувство азарта и начинаешь в полной мере ощущать всю магнетическую завлекательность нашего занятия, которая так хорошо выражена в известной песне Ю. Визбора: «Вот это для мужчин // Рюкзак и ледоруб, // И нет таких причин, // Чтоб не вступать в игру..

Мне кажется, что именно ощущение от восхождений как своеобразной «свободной охоты» или, если хотите, веселой игры особого рода более всего определяло наше общее самочувствие тогда на Абдукагоре.

Запомнилось и то особое настроение вовлеченности в «общее дело», которое вообще свойственно экспедиционному альпинизму, а в нашем случае ощущалось особенно остро. Может быть, еще и потому, что большую часть времени вне базового лагеря мы проводили не как отдельные группы, разбежавшиеся по своим маршрутам, а как общая команда в пещерах на перевале или на леднике Федченко, в разведках и забросках, в организации и эвакуации лагерей, во взаимной подстраховке восхождений. Поэтому и внизу на отдыхе царило настроение всеобщей доброжелательности и открытости, своеобразный «апофеоз дружбы», к чему так стремится человеческая душа в молодости.

И, пожалуй, самое главное. За все время работы наших экспедиций в сезонах 1957 и 1960 гг. не было никаких чрезвычайных происшествий, которые, как известно, случаются (хотя об этом далеко не всегда пишут в официальных отчетах) даже в хорошо подготовленных экспедициях. Можно, конечно, говорить о простом везении, без которого альпинизмом вообще невозможно было бы заниматься. Но мне хочется видеть в этом «везении» некий метафизический смысл: просто горы Абдукагора, эти немые и угрюмые громады, абсолютно чуждые низким и высоким человеческим страстям, почему-то в те года были чрезвычайно расположены и снисходительны к нам, как к разыгравшимся детям, — как же можно такое забыть!