Мои друзья и горы.

Глава 8 Оставаться невозможно уходить — где же ставить запятую?

Что же мы делали в горах после экспедиции 1966 г. на Корженеву? Конечно, мы снова попытались организовать высотную экспедицию на следующий год, но нашу заявку альпсекция «Буревестника» завалила и по вполне понятным причинам — подросли молодые спортивные ребята, «молодые волки», и у них не было никакого резона поддерживать 35-40-летних «стариков». Ситуация банальная, и никаких обид у нас не было. Вполне к месту можно было вспомнить, как Густав Деберль, уже неоднократно упоминавшийся мною классик альпинизма, в свое время предлагал следующую классификацию альпинистов по возрастам: «До 25 лет мужчина — скалолаз, потом до 35 лет мужчина — ледовик, а после 35 лет он, как это у вас говорят по-русски, — старый пер...ун!»

Тем не менее, поскольку альпинистского опыта у нас было с избытком, в Федерации альпинизма для нас нашлась очень подходящая работа, связанная с проверкой классификации вершин в различных регионах. Это позволяло отправляться в тот или иной регион относительно небольшой группой (10-12 человек), чтобы пройти там несколько маршрутов и определить, насколько установленная категория трудности соответствует реальной сложности того или иного восхождения.

Привлекали полная свобода действий и отсутствие каких-либо жестких требований по части выбора вершин для восхождений. Всего у нас было пять таких мини-экспедиций: Безенги (Кавказ, 1967 г.), Фанские горы (Памиро-Алай, 1969 г.), Кара-кол (Тянь-Шань, 1970 г.) и Матча (Памиро-Алай, 1971 и 1972 гг.). Конечно, как всегда, было замечательно оказаться в компании близких людей под руководством все того же Е. И. Тамма в новых для нас горах (ранее мы бывали только в Безенги) и, не торопясь и со вкусом, выбирать маршруты, наиболее привлекательные для как с технической, так и с эстетической точки зрения.

В каждой из пяти экспедиций было немало интересных эпизодов, которые хорошо запомнились. Однако мне трудно сколько-нибудь подробно рассказывать обо всех этих поездках по одной причине — в то время нам снова пришлось пережить ряд трагических событий.

Пожалуй, наиболее яркими были впечатления от лета 1969 г., проведенного в Фанских горах. Про Фанские горы написано столько очерков и отчетов о восхождениях и походах, что мне нет никакого резона в очередной раз рассказывать, насколько уникален по своим красотам и интересен для альпинистов этот район.

Наш путь начинался в Душанбе, откуда мы по дороге Душанбе-Самарканд доехали до озера Искандер-куль. Далее, наняв ишаков, наша команда отправилась в боковое ущелье к базовому лагерю на поляне под пиком Арг. После сезонов, проведенных в высоких горах, было очень непривычно оказаться на зеленой поляне, окруженной зарослями арчи и березок, и под журчание ручьев наслаждаться прохладой, особенно приятной после изнуряющей жары азиатских предгорий. Все это дополнялось изобилием дров, а, следовательно, и возможностью проводить долгие вечера у костра с бесконечными рассказами-воспоминаниями и, конечно, песнями.

Пару дней мы потратили на обустройство лагеря и на то, чтобы походить по окрестностям и выбрать объекты для восхождений. Единогласно было решено подняться на пик Сахарная голова. Эта удивительно красивая вершина действительно выглядит как пик с почти отвесными скальными склонами. Маршрут восхождения обещал быть непростым (согласно классификации — 5А категории трудности). Поэтому для начала мы сходили на вершины попроще — на Большую Ганзу и на пик Красных зорь. На этих восхождениях мы смогли познакомиться с особенностями скального рельефа Фанских гор, немного размяться и восстановить спортивную форму.

В том сезоне погода в Фанских горах стояла хорошая, и наше восхождение на пик Сахарная голова прошло очень удачно. Вместе с подходами оно заняло четыре дня. Особенно запомнилась первая ночевка на подходах, когда мы поставили палатки на травянистом склоне неподалеку от начала подъема по осыпям на седловину между пиком Москва и пиком Сахарная голова. Было настолько тепло, что залезать в палатки никто не стал, и мы допоздна сидели под открытым небом, любуясь бархатным небосводом, сплошь усыпанным крупными и мелкими блестками звезд. Наша обычная вечерняя трапеза в горах в тот вечер была дополнена еще отличным жаревом из луговых шампиньонов, собранных по дороге к месту ночевки.

Выход на седловину гребня особых сложностей не представлял, но непосредственно от перемычки начался скальный бастион, прохождение которого потребовало серьезной скальной работы. При этом участков, особенно трудных для лазания, не встречалось, но почти все время надо было двигаться с крючьевой страховкой. Связки все время менялись, и каждый из шести участников нашей группы имел возможность идти первым. На вершине мы порадовались пройденному маршруту и дружно согласились с тем, что его сложность, несмотря на малую протяженность, вполне соответствует 5А категории трудности.

На этом была завершена программа нашей работы во исполнение поручения Федерации альпинизма, определенная еще в Москве. Но в тот год с собой в горы мы взяли группу детей, присматривать за которыми взялась Галя Кузнецова. Вот что вспоминает Галя о лете 1969 г.:

«Я много лет «бегала» по горам, но, наконец, настало время остановиться. Это получилось у меня совершенно естественно. Но совершенно неестественным было бы расстаться с нашей, сложившийся за многие годы, альпинистской группой (командой, братством, сообществом, семьей — никак не могу подобрать подходящего слова). К счастью, этого не произошло, и я смогла найти свое место и после окончания моих спортивных восхождений.

Летом 1969 г. академические альпинисты в очередной раз отправились в горы. Женя Тамм пригласил меня поехать тоже, но не для участия в серьезных восхождениях, а для присмотра за четырьмя «малолетками» 14—18 лет. Это были Женин сын Никита, Леша Куликов, Юра Калачев и мой сын Саша Спиридонов, который только что неудачно сдал весеннюю сессию в институте, и на семейном совете было решено, что ему нужно обязательно сменить обстановку, чтобы прийти в себя.

На нас пятерых было выделено две палатки. Мы поставили их входами друг к другу на пригорке, немного в стороне от других палаток. Со мной в палатке никто жить не захотел, и все четверо ребят расположились вместе — в тесноте, да не в обиде. Все четверо были очень разными, и им было очень весело вместе. Рассказывать, что обсуждалось в соседней палатке, я, конечно, не могу. Скажу только, что больше всего меня поразил Леша Куликов. Он знал множество стихов и особенно хорошо читал баллады Алексея Константиновича Толстого. Когда я спросила Лешу откуда он все это знает, он произнес «А это все от моей бабуси, Софьи Яковлевны». И я порадовалась и за Лешу, и за его бабушку.

Наше участие в общей жизни экспедиции заключалось не только в том, что мы дежурили наравне со всеми. Несколько раз мы выходили на занятия — снежно-ледовые и скальные. Ребята учились лазать по скалам, подниматься по веревке на стременах с жумарами (приспособления,позволяющие жёстко зажимать веревку) и спускаться дюльфером». Для мальчишек лазание по скалам было увлекательнейшим занятием, особенно, когда пришлось осваивать работу с веревкой под руководством таких инструкторов, как Лева Калачев или Мика Бонгард. На снежных занятиях надо было научиться останавливать свое падение с помощью ледоруба («зарубаться»), но главным развлечением было обучение глиссированию (то есть спуску скольжением на ногах, как на лыжах). Когда мой Сашка взял ледоруб и начал глиссировать, я ахнула. Стоявший рядом Вильям все понял: Сашка глиссировал в точности так же, как это делал его отец, Володя Спиридонов. Но Сашка никогда этого не видел и не мог подражать отцу! Видимо, вся эта довольно сложная координация записана на генном уровне.

Для ребят не было предусмотрено восхождения на какую-нибудь вершину. И я не помню, чтобы они как-то этого хотели. Но мы участвовали в забросках и провожали группу восходителей на Сахарную голову, несли их груз на подходе к вершине. В тот выход ребята вполне могли представить себе, что такое альпинистские нагрузки. А в остальное время они могли делать то, что им хочется. И я отметила, например, что Сашка «помолодел» лет на пять и резвился, как 12—13-летний мальчишка, сбросив груз всех городских забот. Точно так же, как это делали мы, взрослые, каждый год уезжая в горы.

Я часто удивлялась, почему никто из наших детей не стал заниматься альпинизмом по-настоящему. Наверное, им было достаточно того, что они побывали в горах и увидели все своими глазами и даже познакомились с какими-то альпинистскими навыками. А, может быть это результат того, что они знали о многих случаях аварий в горах и пережили гибель очень близких людей? Но тогда почему они никогда не упрекали нас за нашу безрассудность? Объяснить это они не могут даже сейчас, когда стали уже взрослыми людьми. Но должна признаться — я благодарю судьбу, что мои сыновья не стали альпинистами».

Домой мы вернулись довольные сезоном, в благодушном настроении и полные ярчайших впечатлений от красот Фанских гор и той особой, очень теплой и человечной атмосферы, которую ощущают все приехавшие побродить в этих местах. Не зря же завоевала такую популярность песня Ю. Визбора «Фанские горы» («Я сердце оставил в Фанских горах...»).

В Москве мы оказались непривычно рано — в десятых числах августа. И у Олега Брагина, и у меня отпуск еще оставался, и мы всерьез настраивались поехать на Кавказ, в Цей, где наши друзья — Олег Куликов и Валя Цетлин работали инструкторами на сборе МГУ. Но все изменилось резко и сразу: утром 14 августа Олег Куликов по телефону сообщил нам, что накануне при восхождении на Дубль-пик разбился насмерть Валя Цетлин. Эта внезапная весть прозвучала как удар судьбы. Поверить в нее было просто невозможно: Дубль-пик — из числа простейших вершин района, и там, на маршруте З категории трудности, не было таких сложных скал, где Валя мог бы сорваться. Ведь скалолазание было его «коньком», и он всегда старался идти первым на ключевых скальных участках во время несравненно более сложных восхождений.

Позднее мы узнали, что Валентин как инструктор спускался последним по крутому, но несложному участку скал на нижней страховке, и в какой-то момент у него из-под ног вырвался камень. Валя на мгновение потерял равновесие и хотел отпрыгнуть в сторону, но его захлестнула страховочная веревка, которую не во время пыталась натянуть страховавшая его девушка. Сорвавшись, Валя пролетел всего несколько метров, мог при этом просто сломать руку или ногу, но упал неудачно, ударившись головой о скалу. В те времена мы ходили без защитных касок (их не производили в нашей стране), и этот удар оказался для него смертельным. Трагическая, нелепая и случайная гибель нашего друга!

Валя ходил с нами, «академиками», больше 10 лет по самым трудным маршрутам. Абсолютно надежный, всегда спокойный и исполненный дружелюбия — его невозможно было не любить. И он нас всех любил как самых близких ему людей. Для каждого гибель Вали была личным горем.

Мне было плохо еще и потому, что мы с Валей очень сблизились весной 1969 г. Это время было непростым для меня по причинам личного характера. Почувствовав мое скверное состояние, Валентин несколько раз приходил ко мне, и мы провели немало часов в откровенных разговорах, обсуждая мои и его дела.

У него тоже далеко не все было благополучно. Больше всего его тогда огорчала ситуация с работой. Дела там складывались не лучшим образом, и было ясно, что надо уходить из того закрытого «ящика» — института, где он работал. Но куда уходить? Валя по своему интеллекту, творческим способностям и внутренней склонности мог бы стать хорошим ученым, но для него, еврея, существовали немалые препятствия для перехода в академический институт. Этому также не способствовал тот факт, что его отец был расстрелян как «враг народа» в период Большого террора 30-х гг. Для советских кадровиков анкета В. Цетлина была «запятнана» сверх всякой меры!

Когда мы собирались в Фанские горы, Валентин очень хотел поехать с нами, но он уже пообещал Олегу Куликову работать инструктором на сборе МГУ на Кавказе. Этот вариант давал ему также возможность немного подзаработать, что было для него существенно в то время. Перед самым отъездом Валя мне сказал, что, отработав пару смен в лагере, он попробует приехать к нам, чтобы походить «для души». Но случилось все иначе и совершенно непредсказуемым образом.

На похоронах Валентина в Москве не было дежурных речей с перечислением всевозможных положительных качеств покойного. Просто был эмоциональный, подчас с надрывом, разговор о том, с каким достоинством Валя прожил свою далеко не безмятежную жизнь, как он умел помогать другим в самых различных ситуациях и всегда оставался для них абсолютно надежным человеком. Выступали и его коллеги по работе. Все говорили с искренним чувством скорби, с трудом осознавая реальность случившегося.

Плохо, очень плохо было после гибели Вали его вдове — Лилии Звонниковой и 13-летнему сыну Андрюше. Для них это было гораздо больше, чем потеря кормильца. Потребовалось немало лет, прежде чем их жизнь стала постепенно налаживаться и остроту утраты сменила светлая память об отце и муже, так недолго, но ярко жившим.

К сожалению, гибель Вали не была последним трагическим событием нашей жизни в горах.

Лето 1971 г. В тот год мы проводили свой сбор в Матче, одном из горных массивов Памиро-Алая. Новый район, не похожий ни на один из тех, где мы ранее бывали. Очень длинные переходы по жарким ущельям южного Узбекистана, абрикосовые рощи и арыки полей и пастбищ кишлака Ворух, а в самых верховьях ущелья — наш базовый лагерь в тени вековых сосен и перекрученных стволов арчи. А чуть выше сразу начинаются осыпи, перемежающиеся с альпийскими лугами, по которым бродят стада яков, страхолюдных, но вполне добродушных рогатых чудищ. Ледники короткие, длиной 2-3 км, и от этого еще грандиознее выглядят замыкающая ущелье цепь гор и взметнувшиеся ввысь отвесные стены скалистых пиков, увенчанных ледовыми шапками, с крутыми ребрами — контрфорсами, спадающими на ледник.

Быстро пролетели дни первых тренировочных восхождений. Далее нам предстояло сделать несколько восхождений на основные вершины района, чтобы выяснить, насколько верной была оценка сложности маршрутов, которая вошла в существующие таблицы.

В результате обычного пасьянса — кто, куда и с кем идет, мне вместе с Андреем Мигулиным, Славой Цирельниковым и Борей Борисовым выпало идти на пик Кшемыш по маршруту 4 категории трудности. Четверке — Тамм, Брагин, Бонгард и Куликов досталось идти на более сложное восхождение — пик 25-летия ПНР 5 категории трудности.

Наш маршрут на пик Кшемыш оказался интересным и непростым. Здесь не попадалось особенно сложных участков для лазания, но скалы были очень сильно разрушены и довольно круты. Поэтому все время требовалось «расчищать дорогу» от свободно лежащих камней, чтобы добраться до прочных скал, где можно было забивать крючья. Даже на несложных участках каждый шаг давался нелегко, приходилось идти медленно и все-таки не удалось избежать срыва.

Андрей Мигулин шел первым и вышел на участок обледенелых скал. Один неудачный шаг, замерзший камень вывернулся из-под ноги, и Андрей покатился по скале. К счастью, страховочный крюк был забит им надежно, и я почти без труда остановил его падение, слегка протравив веревку. Андрей пролетел всего 3—4 м и даже не поцарапался. Встал на ноги, обругал сам себя, категорически отказался от предложения сменить его и снова устремился вверх. Еще через полчаса он уверенно преодолел злосчастное место, забил еще один крюк и вышел на перегиб склона, где можно было принимать всех нас.

В остальном восхождение протекало благополучно, хотя нам потребовалось почти четыре дня, чтобы управиться с этим не очень трудным маршрутом.

С гребня пика Кшемыш мы спустились на ледник во второй половине дня и уже предвкушали скорое возвращение в базовый лагерь, как вдруг увидели за одним из валунов на морене ледника Валю Горячеву, которая исполняла роль наблюдателя. Валюша выглядела очень обеспокоенной.

В ответ на наши расспросы она рассказала, что примерно полчаса назад она в бинокль увидела две двойки таммовской группы на спуске с пика 25-летия ПНР по неявно выраженному снежно-ледовому гребешку, ведущему на седловину, с которой дальше шел совсем простой путь к подножию горы. Все выглядело вполне нормально. Но когда через несколько минут она снова посмотрела в бинокль, то с ужасом увидела, что нижняя двойка быстро покатилась по склону, исчезла за гребнем и более не появилась. Вторая двойка продолжила спуск, а потом тоже пропала из вида.

Видимо, произошло что-то серьезное. Наше благодушие мгновенно исчезло. Стремглав мы помчались в базовый лагерь. Быстро перепаковали рюкзаки, взяли побольше веревок, крючьев и все фонари, и уже через час, в наступающих сумерках, наш спасотряд пошел-побежал через ледник к началу таммовского маршрута. Около полуночи нам навстречу засветились фонарики. Мы остановились, я громко крикнул: «Кто вы?» — и после короткой паузы услышал голос Тамма: «Среди нас нет Кули и Мики». Еще через полчаса мы встретились с Олегом Брагиным и Женей Таммом. Их было трудно узнать — почерневшие лица с ввалившимися глазами, в которых горькая, неземная тоска, серые безучастные голоса какой-то автоматизм движений. «Ребята разбились насмерть. К ним мы пойдем завтра» — вот все, что мы услыхали.

О том, что случилось наверху, Женя написал в воспоминания «Записки альпиниста». Вот отрывки из этих воспоминаний:

«Короткий отдых закончился. Готовясь продолжить спуск по фирновому склону, мы надели кошки и связались по парам. Я — с Олежко (Олег Брагин), а Мика с Кулей (Олег Куликов). Алгоритм выбора напарника был прост — кто оказался ближе друг к другу. Первые две веревки обе связки прошли со страховкой через ледовые крючья, а потом пошли независимо и одновременно. Такой способ требует повышенного внимания, но зато движение значительно ускоряется. Мика с Кулей шли ниже нас и чуть в стороне. Мы с Олежкой немного задержались, выбивая последний страховочный крюк.

Природа безмолвствовала. Успокаивающая тишина охватила горы. Солнце начало пригревать склоны, и время от времени мимо проскальзывали по льду не то мелкие камушки, не то льдинки. Обе связки работали молча и сосредоточенно. Это были минуты наслаждения альпинизмом — ты работаешь и всеми порами чувствуешь свободу и единение с природой, ощущая себя маленькой ее частью...

Неожиданно мне показалось, что мимо нас, справа сверху вниз налево просвистел по льду камень. Мгновением позже я услыхал снизу страшный, разрывающий тишину, скрежет металла об лед. Не понимая еще, что это значит, не поворачиваясь, бросил взгляд назад. Только что там были ребята, сейчас на ледовом склоне их нет. Но тут же над скалами, замыкающими склон, взметнулось сначала одно тело... и исчезло, и почти сразу же, очевидно, выброшенное рывком веревки или ударом о камни, второе... и тоже исчезло. Вновь воцарилась пронизывающая тишина.

...Действуя совершенно бессознательно, завернул ледовый крюк, подстегнул к нему самостраховку и только тут посмотрел на Олега. Он был выше меня по склону и, как оказалось, сделал то же самое. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга, не нарушая тишины. Я заметил, что Олежка как-то сразу почернел.

...Потом мы с Олегом медленно спускались на перемычку гребня, непрерывно забивая крючья даже там, где можно было идти одновременно и без страховки. На перемычке сбросили рюкзаки, достали все оставшиеся у нас крючья и начали спускаться по линии падения ребят...

...Шли, наверное, с излишней осторожностью по крутым скальным выходам и ледовым сбросам. Под ногами хорошо просматривался ледник бокового короткого ущелья.

...Спустившись на несколько веревок, мы начали находить следы падения тел Кули и Мики. Вскоре стало очевидно то, что было ясно с самого начала, — они погибли, разбиваясь о скалы, еще в начале падения по стене. По нашим оценкам, глубина падения до ледника была не менее 800 м. Дальнейший спуск не имел смысла — уже некому было оказывать помощь.

Мы вернулись на перемычку и пошли вниз по пути нашего подъема. Спускались молча, почти, как автоматы. В памяти полнейшая пустота. Помню только обсасывание мокрых скал, которые начали попадаться ближе к леднику. Жажда и пустота — вот все, что было в нас...

В базовый лагерь вместе со спасотрядом мы пришли уже под утро. Здесь никто не спал. Надо было начинать с самого трудного и неизбежного. Я пошел в палатку к Леше — Кулиному сыну. Он переживал трагедию, как взрослый мужчина. Несмотря на возраст, мужества и выдержки у него было не меньше, чем у отца. Но все равно, смотреть на него было невыразимо тяжело. А надо было побороть в себе жалость и общаться с ним без сюсюканья, как со взрослым. Здесь в лагере вместе с ним был и мой сын Никита, которому в том году исполнилось 16 лет. Все это время ребята не знали, кто именно погиб и есть ли их отцы в спустившейся двойке. Понимаем ли мы до конца, какие глубокие рубцы на сердце и в их памяти оставляют такие переживания!

Невозможно не вспомнить здесь, что зимой 1960 г., во время нашего зимнего траверса Домбай-Ульгена, подобные переживания выпали на долю Игоря Евгеньевича, моего отца, который был тогда внизу на Домбайской поляне. Ничего не скажешь, нелегкая судьба у наших родных и близких».

На следующий день ранним утром мы направились в то боковое ущелье, куда упали ребята. Проход туда был не очень сложным технически, но опасным, так как узкая горловина ледопада, ведущая на верхний ледник, интенсивно простреливалась камнями с крутых скальных стен. Тела Мики и Кули, туго спеленутые страховочной веревкой, мы обнаружили практически сразу на снежном выносе, метров на сто выше цирка ледника. Разрезали веревку, завернули каждое тело в палатку и спустили на ледник.

О том, чтобы транспортировать погибших вниз, на тропу, не могло быть и речи. Для этого пришлось бы преодолеть опаснейший участок ледопада, лавируя с тяжелейшим грузом между трещинами под обстрелом камней, Да и нас было слишком мало для такой работы — всего семь человек. Риск был неоправданно велик, и мы захоронили ребят временно в ледниковой трещине, отложив окончательное решение об их погребении до консультации с родственниками.

В следующем, 1972 г., мы снова приехали в Матчу и, по согласованию с родственниками, перезахоронили тела Мики и Олега в том же ущелье, закрепив рядом на валуне металлическую пластину с их именами. А внизу на зеленой поляне в кармане основного ледника, откуда начинается тропа, ведущая на пик 25-летия ПНР, на плоской поверхности огромного скального выхода, крупными буквами выбили, кроме имен и дат жизни, памятную надпись: «Им было дано трудное счастье — всегда и во всем идти к вершинам» (текст был предложен Ириной Рудневой).

Так трагически закончилась жизнь двух замечательных людей. Они были очень разными: Олег Куликов, очень мягкий, но взрывного темперамента, легко увлекающийся и всегда готовый ответить на любой вызов, и Мика Бонгард, с его железной логикой и рациональностью, иногда отпугивавшими людей, мало с ним знакомых, но с удивительной и неиссякаемой способностью служить источником теплоты и заботы по отношению к друзьям. Олегу ходилось всегда легко — он был спортивным, очень ловким и физически сильным человеком. Мика по своей конституции казался не очень приспособленным к альпинизму, но он настолько любил горы, а упорство и воля его были таковы, что он всегда был способен работать наравне со всеми на любых маршрутах.

И Олег, и Мика были людьми науки, очень успешными в своей деятельности.

Олег был одним из пионеров исследования синхротронного излучения, тогда нового направления в области ядерной физики. Осенью 1971 г. он должен был защищать в ФИАНе докторскую диссертацию по этой тематике. В 1972 г. работа Олега была отмечена Ломоносовской премией, высшей наградой Академии Наук СССР.

Мика в те времена напряженно работал над созданием самообучающихся программ по распознаванию образов. Ему удалось сформулировать ряд фундаментальных принципов разработки таких программ, и Мика полагал, что при их усовершенствовании в перспективе вполне реально создание искусственного интеллекта, человекоподобного робота (он называл его «животным или бестией»). По оценкам Мики, ему надо было еще 15-20 лет для решения этой задачи. Мика обладал умением увлекательно рассказывать даже об очень сложных предметах, но его прогнозы на наших «пещерных симпозиумах» касательно возможности появления «разумных» вычислительных машин звучали уж очень фантастично. В то время никто из нас, далеких от этой области, не мог оценить значимость его работ.

Но вот что можно прочесть сейчас о Мике в русской версии «Википедии»: «Михаил Моисеевич Бонгард — выдающийся советский кибернетик, один из основоположников теории распознавания образов, автор фундаментальных работ в области цветоразличения, выдающийся исследователь процессов восприятия и адаптивного поведения. В 1967 г. он опубликовал свой главный труд — книгу «Проблема узнавания», которая на протяжении уже сорока лет является настольной книгой российских ученых в области искусственного интеллекта. В 1970 г. книга издана в английском переводе под названием «Pattern Recognition». В приложении (к книге) Михаил Моисеевич приводит «Задачник для узнающей программы» — 100 задач для организации соревнований программ распознавания... Эти задачи, получившие известность как «тесты Бонгарда», несомненно, являются объективным способом сравнения интеллектуальности искусственных систем».

Еще более впечатляющие свидетельства актуальности и концептуальной значимости работ Мики можно найти в книге американского ученого, одного из выдающихся исследователей искусственного интеллекта, Дагласа Хофштадтера: «Гедель, Эшер, Бах: эта бесконечная гирлянда» (перевод с английского, Издательский Дом «Бахрах М», 2001 г.). В одном из разделов этой книги, озаглавленном «Искусственный Интеллект: виды на будущее», основное внимание уделено обсуждению задач в области узнавания зрительных структур — «задач Бонгарда». Приведу несколько выдержек из этой главы: «Умение решать задачи Бонгарда близко к тому, что можно назвать «чистым разумом» — если таковой существует. Следовательно, с них можно начинать, если мы захотим изучить умение находить некое присущее схемам или сообщениям значение»; «Задачи Бонгарда можно интерпретировать как крохотную модель мира, занимающегося «наукой» — то есть поисками упорядоченных структур»; и наконец: «Эти интереснейшие задачи могут быть предложены людям, компьютерам или даже представителям внеземных цивилизаций».

В свою очередь, ученик Д. Хофштадтера, Гарри Фундалис, разработавший одну из наиболее эффективных программ, решающих задачи Бонгарда (программа Phaeaco, 2006 г.), отмечал: «Я вижу в задачах Бонгарда не просто набор интересных визуальных паззлов; они открывают возможность понять фундаментальные принципы проблем узнавания, столь же фундаментальные для когнитивной науки, как законы Ньютона для физики» (см. статью «Bongard problems» in Wikipedia, а также веб-сайт Н. Foundalis).

Интересно, что в 2008 г. на своем веб-сайте Г. Фундалис объявил, что после десяти лет работы в этой области он считает необходимым отказаться от ее продолжения по этическим соображениям. Свое решение он объяснил опасением, что создание искусственного интеллекта («животного» в терминах М. Бонгарда) может привести к непредсказуемым и, возможно, трагическим для человечества последствиям.

Как здесь не вспомнить, что много лет назад в своих рассказах о возможности создания искусственного интеллекта Мика неоднократно высказывал подобные же опасения. Мне также запомнилось, что сказал Ефим Либерман, один из ближайших друзей Мики, на поминках по поводу его безвременной кончины: «Похоже, что Мика слишком глубоко проник в запретную для людей кладовую Господа Бога».

Говорить о том, что Олег и Мика были романтически влюбленными в горы людьми, как-то даже несерьезно. Ведь романтика юношеского опьянения горами — это временно, и с годами это чувство уходит. А за более чем 20 лет занятий альпинизмом они прошли все ступени от восторженных новичков до зрелых мастеров спорта. Горы для них были не просто местом отдыха от суматохи городской жизни, а одной из осевых составляющих жизни, жизни в сообществе единомышленников. А если уж говорить о тех глубинных мотивах, которые побуждали их, как и всех нас, вновь и вновь, не взирая ни на что, устремляться в горы, то, наверное, правильнее всего вспомнить бессмертные строки А. С. Пушкина:

Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю,

И в разъяренном океане

Средь грозных волн и бурной тьмы,

И в аравийском урагане, И в дуновении чумы!

Все, все, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья,

Бессмертья, может быть, залог!

И счастлив тот, кто средь волненья

Их обретать и ведать мог.

О чем еще хочется сказать в связи с трагической судьбой Мики и Олега? В тот год в Матче каждый из нас, оставшихся в живых, особенно четко осознавал, что мог бы оказаться на месте погибших ребят. Ведь тот же камень мог сбить двойку Тамм — Брагин. А Андрей Мигулин или я могли бы оказаться на восхождении не на пик Кшемыш, а на пик 25-летия ПНР. Выбор был чисто случайным, не обусловленным какими бы то ни было объективными причинами. Случайным было и несчастье на маршруте, оказавшемся роковым для наших друзей. Но такова жизнь, особенно в горах, где всегда приходится считаться с возможностью крутого и неожиданного поворота хода событий — от благополучия к катастрофе. Не осознавая этого, нельзя ходить в горах всерьез, а если осознаешь, то приходится принимать и возможность трагического исхода для себя.

Я не берусь описывать наше состояние после всего того, что случилось; скажу только, что наше отношение к горам уже не могло оставаться прежним. Как мне кажется, об этом невозможно сказать лучше, чем сказал Юрий Визбор:

Ну вот и поминки за нашим столом.

Ты знаешь, приятель, давай о другом.

Давай, если хочешь. Красивый закат.

Закат тот, что надо, красивый закат.

А как на работе? — Нормально пока.

А правда, как горы, стоят облака?

Действительно, горы. Как сказочный сон.

А сколько он падал? — Там метров шестьсот.

А что ты глядишь там? — Картинки гляжу.

А что ты там шепчешь? — Я песню твержу.

Ту самую песню? — Какую ж еще...

Ту самую песню про слезы со щек.

Так как же нам жить? Проклинать ли Кавказ?

И верить ли в счастье? — Ты знаешь — я пас.

Лишь сердце прижало кинжалом к скале...

Так выпьем, пожалуй... — Пожалуй, налей.