Мои друзья и горы.

Глава 4 Золотые медали за восхождение на вершину, потерявшую свое имя. Памир, 1961 г.

Ослепительный солнечный день. Жара, и негде от нее спастись. Только что Декхан-бай, киргиз-проводник, перевез меня на лошади через бурную реку, высадил посреди камней высохшего русла реки и, показав вверх, где виднелся язьж ледника Федченко, объявил, что дальше я без труда перейду с осыпи на ледник. На мое замечание, что слева от нас четко проглядывается еще какой-то поток и хорошо бы через него тоже переправиться, он ответил, что это — боковое русло и оно ко мне не имеет никакого отношения. К тому же, добавил он, на первой переправе было много воды, так что мы еле выбрались, и он должен спешить, ибо вода быстро прибывает (что было чистой правдой). Делать было нечего, я расплатился с проводником, отправил с ним записку на метеостанцию в Алтын-Мазар, чтобы по рации сообщили ребятам в базовый лагерь на леднике Бивачный, что я уже переправился через Сель-дару и скоро до них доберусь.

Будучи в веселом расположении духа, я подхватил рюкзак и направился в сторону языка ледника, предвкушая, что быстро выберусь на лед, а там и на тропу, ведущую в базовый лагерь. Но благодушие мое было недолгим, и на его место пришла нешуточная тревога, когда я приблизился к леднику. Ледник-то был на месте, и расстояние от моей осыпной гряды до его языка составляло менее ста метров, но выхода на язык не было вообще: он был надежно перекрыт мощным потоком воды, который вырывался из огромного грота и сразу разбивался на два потока. Через правый поток мы переправились, а левый — он мало чем отличался от первого. Возможности его обойти не было никакой. Первая мысль была вернуть Декхан-бая, и я бросился назад в надежде догнать его, но он уже переправился обратно и скрылся за поворотом.

Итак, я неожиданно для себя оказался на острове, и пришлось всерьез задуматься: «А что же теперь делать?» Отделявший меня от коренного берега левый (если смотреть вниз по течению) рукав Сель-дары, хотя казался менее полноводным, чем тот, через который меня перевезли, совершенно не вызывал желания через него переправляться. Бурный поток, с грохотом ворочающий камни, чуть ниже уходил в торчащие скалы порога, способные перемолоть все, что к ним попадало. Дальше было видно слияние обоих рукавов Сель-дары, ниже переходящей в полноводную Мук-су, одну из главных водных артерий, питающих долины Таджикистана.

Теперь спешить мне не следовало — я хорошо помнил, что горные реки надо переходить ранним утром, когда вода не такая большая. Обошел свой остров. Он совсем небольшой, размером примерно 100х400 м сплошь галечник и камни, нет ни травинки. Очевидно, что это просто часть русла реки. Однако похоже, что в это время года его не затопляет, вокруг все совершенно сухо. Наводнение мне не угрожает, и то хорошо!

Конечно, благоразумней всего было бы остаться на этом острове на некоторое время в надежде, что могут появиться какие-то люди. Однако я точно знал, что людей здесь можно ожидать не ранее, чем через месяц, когда пойдет караван, доставляющий грузы на метеостанцию ледника Федченко, что находится примерно в 40 км выше языка.

Другой вариант казался более осмысленным: если через два-три дня я не появлюсь в базовом лагере, ребята точно начнут меня искать. Но так же точно то, что они не будут искать на переправе — ведь я им уже передал по радио, что переправа позади, а на протяжении всего пути от переправы до лагеря (а это более 30 км по не очень четкой тропе) есть множество мест, где можно потеряться.

Итак, никаких вариантов ожидания помощи не было совсем, и, стало быть, выход есть только один — завтра утром переправляться. Ну а пока можно и перекусить. Из продуктов у меня была только банка сгущенки, но были еще примус и кружка. Кипяток со сгущенкой — трапеза не слишком обильная, но вполне достаточная, особенно, если ничего другого фирма не предлагает.

Потом была детальная разведка предстоящей переправы. Прямо передо мной «мой» рукав Сель-дары распадался на три протоки, каждая примерно по 15-20 м шириной, разделенные двумя отмелями по 50-70 м длиной. С ближайшей ко мне водой все было ясно: надо зайти на самый верхний конец моего острова, и тогда есть все шансы, что когда меня понесет вода, я как-нибудь смогу не промахнуться и выбраться на первую отмель. С третьей протокой тоже понятно — после нее шел уже коренной берег и я где-нибудь да смогу за него зацепиться. Проблематичной казалась вторая протока — здесь отмели шли на одном уровне и вверху и внизу, и было очевидно, что у меня будет минимален запас времени, чтобы успеть переправиться через эту протоку, прежде чем течение меня утащит за нижний край второй отмели.

Надо сказать, что хотя я ходил по горам уже более 10 лет, но опыта серьезных переправ через горные реки у меня не было. Конечно, я знал еще из практики начальных занятий в альплагере, что в быстрой воде невозможно устоять, если ее глубина превышает 70—80 см. Знал — но это уже чисто теоретически — об опасности переохлаждения в ледяной воде. Ну что же, теперь мне предстояло выяснить, что же я помню из уроков для новичков, экзамен будет жесткий, и не было никакой возможности его избежать.

Но все это предстоит мне проделать завтра, а пока у меня было время, и я написал подробное письмо жене, где красочно описал все перипетии моего путешествия, справедливо полагая, что она получит письмо тогда, когда все беспокойства будут позади и волноваться будет нечего. Потом решил, что я должен оставить на моем острове записку на тот случай, если все же мне не удастся переправиться и меня будут искать. В записке я не преминул отметить коварство моего киргиза, которого я искренне почитал виновным в моем нынешнем отчаянном положении. Соорудил небольшой тур из камней и туда вложил банку из-под сгущенки с этой запиской. Полагаю, что это мое послание до сих пор остается нетронутым, поскольку все обычные тропы проходят далеко от этого места.

Наверное, здесь уместно как-то объяснить, как могло случиться, что я оказался один и в совершенно неподходящем месте, на острове посреди Сель-дары.

В те далекие времена каждый год, где-то по весне, всевозможные текущие дела каждого из нас, рабочие или семейные, постепенно отходили в сторону, а на передний план все более выдвигалась та цель, которая нас, альпинистов спортклуба Академии наук (СКАН), объединяла в предстоящем сезоне. К тому времени мы были уже не просто спортивной командой, а группой близких друзей, составлявших нечто вроде Ордена. Для нас не так важна была конкретная цель, как сама возможность всем вместе заниматься любимым делом, а именно: ходить в горах, желательно самых далеких и малодоступных.

В сезоне 1961 г. у нас появилась возможность организовать экспедицию на Памир с целью сделать восхождение на пик Сталина по новому маршруту. Это была самая высокая вершина в СССР (7495 м), и в те годы любое восхождение на нее было само по себе вызовом. А найти новый, никем не пройденный маршрут на такую вершину — вызов вдвойне. Чего еще надо для команды молодых ребят на пике спортивной формы, полных веселого задора и готовых горы свернуть ради очень странной цели — залезть на одну из самых труднодоступных гор Памира?

Для меня никогда раньше не стоял вопрос, ехать с друзьями в горы или нет. Но в тот год решение для меня было далеко не простым. Дело в том, что моя молодая жена, Лана Спиридонова была беременна, и было непонятно, как она себя будет чувствовать и смогу ли я ее оставить. Поэтому мое участие в экспедиции было довольно проблематичным. И вот ребята уехали в горы в начале июля, я их проводил и уехал с женой на Черное море, куда вскоре прибыло и все семейство Спиридоновых. Надо сказать, что море и все красоты кавказского побережья меня тогда мало трогали. В мыслях я был вместе со своими друзьями, и дней через десять, глядя на мои терзания, Лана махнула рукой: «Ну, раз без этого ты не можешь, ничего не поделаешь, езжай!»

Второй раз повторять не пришлось, и уже на следующий день я летел самолетом Адлер-Ош. Там каким-то чудом сразу попал на местный рейс Ош — Дараут-курган, и вот менее чем через сутки с момента моего бегства с Черного моря я оказался в Алайской долине. Дальше путь на Памир сначала проходил по скотопрогонной тропе через перевал Терс-Агар в Заалайском хребте до Алтын-Мазара. Там пешеходный путь заканчивался, и дальше нужно было переправиться через несколько рек, что без лошадей сделать было невозможно. Мне потребовалось два дня, чтобы уломать Декхан-бая, рабочего на метеостанции в Алтын-Мазаре, переправить меня через главную водную преграду, Сель-дару, на ледник Федченко. В конце концов, он, заломив немыслимую цену, согласился. Таким образом я и попал на этот самый остров, совсем рядом с ледником Федченко, но без возможности воспользоваться напрямую преимуществом такой близости.

Все это было предысторией, а в тот день мне оставалось только пораньше лечь спать, что я и сделал, особо не задумываясь о дне грядущем. Я быстро заснул под убаюкивающий шум реки. Утром встал часов в пять, собрался и направился к намеченному месту старта. Здесь как-то вдруг все стало очень неуютным для меня. Неожиданно оказалось, что воды в «моем» рукаве Сель-дары было явно больше, чем накануне вечером. Очевидно, за предыдущие дни в правом рукаве накопилось слишком много камней, и вода, как и полагается, побежала туда, где сопротивление было меньше, то есть налево, ко мне.

Однако никаких резонов ждать перемен к лучшему не было, и, вспомнив исторические слова Юлия Цезаря «Жребий брошен!», я полез в воду. От намеченного места пройти ногами я смог всего несколько метров, после чего вода меня подхватила и понесла, и все, что я мог делать, это просто подгребать руками, отталкиваться ногами ото дна и стараться забирать влево ближе к отмели. Наконец, зацепился кое-как за камни — первая протока пройдена. Вроде бы успех, но за те немногие минуты, что я был в воде, я промерз насквозь, и это не гипербола. Руки, ноги целы, но еле двигаются, я почему-то задыхаюсь, как после спринтерского броска. Надо бы сделать разминку, чтобы согреться, но боюсь, что это не поможет. Лучше поскорее покончить с этой историей.

Как я и ожидал, перебраться через вторую протоку оказалось гораздо сложнее. Здесь мне надо было от конца отмели попытаться пройти хоть немного вверх по воде, так сказать, «набрать высоты», чтобы у меня было больше возможности зацепиться за нижний край следующей отмели. Осуществить это оказалось очень трудно. Я сделал не более трех-пяти шагов против течения, как вода меня неожиданно опрокинула и потащила — уже абсолютно неуправляемого. С трудом я смог как-то сориентироваться, принять правильное положение — лицом вниз по течению — и из последних сил так отчаянно заработал руками и ногами, что буквально на последних метрах сумел поймать последний шанс на спасение и ухватиться за камни отмели. На четвереньках выполз на сушу, с трудом поднялся на ноги и почувствовал, что последние остатки тепла и сил вот-вот меня покинут. Не дав себе ни минуты передышки, снова ринулся в воду. Последняя протока была самая глубокая, воды было по грудь, но это уже не имело большого значения — важно было, что за ней шел коренной берег, и я уже точно знал, что надо делать в воде: главное — не сопротивляться течению, не давать себя опрокидывать и отгребать изо всех сил налево. Руки-ноги меня едва слушались, но промахнуться здесь было почти невозможно, так как запас расстояния вниз по реке до порогов был довольно большой.

Вот и все, переправа позади, я на коренном берегу, но состояние мое более чем плачевно. Я закоченел настолько, что с трудом поднялся от кромки берега и сделал несколько шагов до ровного места. Да, я на опыте смог убедиться в правоте известного утверждения — в горных реках чаще всего не просто тонут, а гибнут от очень быстрого переохлаждения организма и блокады всех мышц.

Насколько мог быстро распаковал рюкзак. Все теплые вещи, конечно, промокли, однако спальник, к моему удивлению, был сух примерно на треть. Сбросил с себя все, забрался в мешок и стал ждать, когда солнышко меня прогреет. Сначала меня била такая сильная дрожь, что мне было очень трудно дышать. Минут через пятнадцать дыхание стало налаживаться — я уже мог сделать два-три вдоха между судорожными конвульсиями, а затем, мало-помалу и все тело понемногу стало отогреваться. Однако прошло часа два, прежде чем я решился вылезти из мешка и почувствовал, что руки-ноги меня слушаются. Взглянул на свое тело и ужаснулся — кровоподтеки с головы до пят, мелкие, не более пятака, но буквально ни одного живого места не осталось, как будто меня протащило за трамваем по булыжной мостовой. Вроде бы внешне никаких серьезных травм не должно быть, но кто знает, что там у меня внутри. Ясно одно, сегодня я должен быть в лагере, помощь мне может оказаться просто необходимой.

Погода стояла великолепная, и дальнейший путь по тропе ничем особенным не запомнился, если не считать моей «почти встречи» со снежным барсом. За одним из поворотов я увидел на тропе явственные следы огромной кошки. Только этого мне не хватало для полного счастья! Я немедленно раскрыл свой складной нож, взял ледоруб на изготовку и дальше двигался очень осторожно, особенно поблизости от скал и больших камней. Еще тревожней стало, когда следы вдруг исчезли. Ясно, что зверь меня почуял и устроил засаду, чтобы атаковать со спины. Пришлось дальше какое-то время идти задом. Но следы больше так и не появились. Видимо, я не показался барсу лакомой добычей, и стать «витязем в барсовой шкуре» мне не пришлось.

Вот уже и обещанный мне еще в Москве «третий переулок направо» от основного ледника — это должен быть Бивачный. Действительно, чуть дальше, уже совсем в сумерках, я заметил огоньки нашего базового лагеря. Путь до лагеря, все эти 30 км, я прошел в очень хорошем темпе, но вовсе не из стремления установить рекорд, а просто из-за опасения возможных скверных последствий от утреннего купания.

Наш врач, Тома Тарасова немедленно мною занялась, скоро определила, что все мои травмы чисто косметического свойства, и извела на меня целую бутыль зеленки. Жаль, что не сохранилось цветной фотографии! Но вообще-то по части колорита у меня тут же обнаружился серьезный конкурент в лице вошедшего в медпалатку Левы Калачова. Его лысоватый череп был густо покрыт крупными пятнами темно-бурого цвета, что в сочетании с очками придавало ему вид «мертвой головы». Оказалось, что когда Лев налаживал какой-то особенно упрямый примус, тот вспыхнул ярким факелом и здорово опалил ему голову. Все знают, что лучшее средство от поверхностных ожогов — моча, но никто не решился использовать это снадобье в данном случае, и пришлось прибегнуть к марганцовке. А она, как известно, не только лечит, но и красит.

Я хорошо поужинал и отправился было на покой, считая, что отдых мною, безусловно, заслужен, но у нашего начальника Тамма было другое мнение: «Значит, так. Сейчас ты подбираешь снаряжение, собираешь рюкзак, а завтра в пять утра мы выходим на восхождение на пик Красной Армии». А это, между прочим, 6300 м! Я попытался объяснить ему, что устал безумно и вообще не вполне уверен, что с утра смогу двинуться куда бы то ни было, но никакого сочувствия не встретил. «Если ты не сможешь завтра пойти с нами на акклиматизационное восхождение, то даже не надейся, что тебя возьмут на пик Сталина».

Смысла спорить не было никакого, на стороне Женьки были абсолютно понятные резоны — интересы дела, а в таких случаях бесполезно ожидать от него снисхождения к слабостям человеческим. Что ж, настоящий начальник должен уметь быть жестким даже по отношению к своим друзьям.

Итак, наутро Женя Тамм, Дима Дубинин и я вышли на восхождение на пик Красной Армии. Вместе с нами была Оксана Васильева в роли наблюдателя. Восхождение оказалось приятным: немало скальной работы, лед и много снежных склонов, то есть стандартный набор удовольствий для маршрута 4 категории трудности. Запомнился только один эпизод. На второй день маршрута нам надо было выйти на гребень по довольно крутому снежному склону. Где-то на середине пути мы увидели, что прямо на нас с гребня летят камни, мы ушли из-под камнепада направо, но там увидели то же самое. Решили поскорее спуститься назад вниз и там переждать эту напасть, но оказалось, что путь обратно вниз также «простреливается» по всей его ширине. На наше счастье, неподалеку от нас прямо посреди склона был небольшой, метра два в высоту, выход скал, и под ним мы смогли укрыться от «обстрела».

Вид оттуда был впечатляющим — камни шли веером по всему склону, от мелких обломков до «чемоданов», часть из них разбивалась о нашу скалу и летела над нашими головами. Нам оставалось только одно — сидеть на рюкзаках, поджав под себя ноги. Под вечер камнепад чуть утих, и мы смогли кое-как поставить палатку и даже набрать снега для чая. Ночь прошла без происшествий, если не считать пары небольших камней, все-таки угодивших в палатку.

Встали затемно и по морозцу без большого труда быстро прошли верхнюю часть снежного склона и вышли к источнику камнепада — крупной осыпи, спаянной ночным морозом и ожидающей только солнечного тепла, чтобы обрушить вниз очередную порцию камней. Понятно, что когда два дня спустя мы возвращались с вершины, был выбран другой, существенно более длинный, путь, позволивший обойти коварный склон с тем, чтобы во второй раз не испытывать судьбу.

Когда мы вернулись, в лагере все уже были в сборе, и можно было подвести итоги первых трех недель работы экспедиции. На этом этапе решались две взаимосвязанные задачи: разведка пути восхождения на пик Сталина и приобретение акклиматизации, необходимой для восхождения на семитысячник.

В Москве заявленный маршрут был намечен лишь в общих чертах и, если путь по верхней части гребня выше 7000 м был довольно очевидным, то решительно ничего не было известно о том, каким образом может быть пройден ледопад в начале маршрута, выводящий в верхний цирк ледника Молотова. Столь же неясно было, насколько сложным может оказаться выход из этого цирка на гребень, ведущий на верхнее плато на высоте 6000 м.

Предварительная разведка показала, что основной проблемой начала нашего маршрута является первая ступень ледопада ледника Молотова — уж больно устрашающими выглядели огромные трещины, пересекающие ледник по всей его ширине (одна из этих трещин за свою живописность получила название «пасть кашалота»), и беспорядочное нагромождение сераков, способных обрушиться в любой момент. Хотя и просматривался более-менее приемлемый путь через весь этот ледовый хаос, но он неминуемо требовал много времени. Поэтому очень соблазнительной казалась идея вообще сюда не соваться, а просто обойти эту ступень ледопада справа по крутому снежно-ледовому кулуару длиной около трехсот метров. Сам по себе подъем по этому кулуару не представлял сложностей — здесь даже не требовалась крючьевая страховка, и можно было идти на кошках одновременно. Однако выяснилось, что этот путь «открыт для передвижения» лишь до девяти часов утра — примерно в это время там начинается камнепад такой интенсивности, что практически не остается шансов безопасно проскочить кулуар.

Все это хорошо прочувствовала четверка Володи Винокурова во время своего разведывательного выхода, когда они с утра быстро поднялись по кулуару и в тот же день без особых приключений прошли вторую ступень ледопада. Там они оставили заброску у начала подъема по скальному гребню, убедились, что дальнейший путь наверх хорошо просматривается, и устремились было вниз в надежде в тот же день спуститься на ледник. Однако кулуар к этому времени был так плотно перекрыт камнепадами, что ребятам пришлось переночевать на морене прямо у начала спуска. Ранним утром путь был снова приоткрыт, но лишь до восхода солнца, пока морозец удерживал свободно лежащие камни. Всего сорок минут потребовалось группе, чтобы спуститься вниз по этому кулуару, и к обеду они были в базовом лагере.

Надо отдать должное нашему начальнику. Женя сумел организовать работу так, что каждый из нас смог не только поучаствовать в разведках и забросках, но и совершить одно-два восхождения на вершины высотой 5800-6300 м, что обеспечило акклиматизацию, необходимую для работы на больших высотах. Вокруг было множество вершин для тренировочных выходов, любой трудности и на любой вкус. Большинство из этих вершин получили названия в 1930-е гг. в честь вождей Советского Союза. Однако в хрущевские времена многие из этих «выдающихся» персон превратились в несуществующие личности (un-person, по Орвеллу), и соответственно приходилось менять и названия гор. Но пик Сталина, несмотря на все разоблачения «культа личности», по прежнему оставался на карте, как и пики Орджоникидзе, Ворошилова и Калинина, преданных соратников «великого вождя всех времен и народов». В то же время исчез из географии пик Молотова (не по той причине, что Молотов был ближайшим соратником Сталина, а потому, что он был объявлен участником «антипартийной группы» при Хрущеве). И, конечно, незыблемыми оставались пик Красной Армии и, в особенности, пик ОГПУ (интересно, кто автор этого названия и как его отблагодарила «контора»?).

Отмечу попутно, что в числе объектов восхождений с ледника Бивачный мы рассматривали не только восхождение на пик Сталина, но и первопрохождение стены пика ОГПУ. Когда в Москве мы консультировались на этот счет с В. М. Абалаковым, неплохо знавшим этот район, он заметил, что он не очень помнит, как выглядит этот пик и его стена. Однако на гору с таким названием он, по его словам, не пошел бы вообще, поскольку хорошо помнит, что такое «подвалы» ОГПУ-НКВД.

Странно, что ни на Бивачном, ни в других горах не было пика Никиты Хрущева. Видимо, он не относился к числу выдающихся деятелей 1930-х годов, а в новое время (1960-е гг.) еще не успели увековечить на карте гор имя «Нашего дорогого Никиты Сергеевича» (название фильма, который так и не вышел на экран, хотя и был анонсирован). Мне, правда, известно, что некие «государственно мыслящие» горовосходители из Ленинграда предложили было назвать один из «жандармов» на гребне пика Революции именем «выдающегося революционера современности Н. С. Хрущева», но что-то вовремя не сработало, а после дворцового переворота 1963 г. это предложение уже перестало быть актуальным.

Однако для нас топонимика гор не имела большого значения, и для тренировочных целей мы избрали пик Красной Армии (о восхождении на эту вершину я рассказал выше), пик Орджоникидзе и пик Известий.

На пик Орджоникидзе высотой около 6200 м Боб Баронов сводил свою шестерку за три дня. Вся группа осталась очень довольна и комбинированным характером маршрута, и «бароновским», очень внимательным стилем руководства.

Группа Олега Брагина для восхождения на пик Известий была составлена из сильнейших ребят нашей команды — в нее входили, кроме самого Олега, Валя Божуков, Адик Белопухов, Валя Цетлин, Юра Смирнов и новый для нас человек — Володя Колодин, алмаатинец, «ветеран» восхождений на пик Победы.

Не помню доподлинно, кто задавал темп в восхождении, но в первый же день группа Брагина набрала почти полтора километра высоты, что, конечно, очень много для начала. Естественно, на следующий день темп движения существенно снизился, а дальше их ожидал малоприятный сюрприз — они все изрядно отравились, причем не из-за плохого качества продуктов, а по причине неумеренного аппетита. Дежурный Адик Белопухов сделал для очередной трапезы такой вкусный Омлет из яичного порошка, что никто не мог остановиться, пока не была прикончена вся кастрюлька.

Когда потом об этом обеде узнала наш доктор Тома, она пришла в ужас — количество поглощенного яичного порошка примерно соответствовало содержимому 70—80 яиц, а это совершенно убийственная одноразовая доза белка. После такой трапезы хуже всего было самому повару, который всегда отличался отменным аппетитом. Дальше ребятам предстоял довольно длинный путь по гребню на высоте более 6000 м, и двигались они там, по словам Юры Смирнова, «медленно и печально», проклиная свою неумеренность в еде. В результате до вершины пика Известий они просто не успевали дойти. Поэтому по дороге в гребне была выбрана вершинка высотой около 6500 м, которую по праву восходителей ребята решили назвать пиком Пионерской Правды (у Брагина дочка как раз достигла пионерского возраста).

После всех разведок, забросок и тренировочных восхождений нам полагалось отдохнуть какое-то время перед выходом на пик Сталина. Здесь я не могу удержаться от попытки чуть подробнее рассказать о тех впечатлениях от нашей жизни в базовом лагере на Бивачном, которые сохранились в моей памяти.

Начну с месторасположения лагеря. Это была уютная зеленая поляна на боковой морене Бивачного, вся усеянная валунами и покрытая множеством каких-то высокогорных цветов вперемешку с крупными памирскими эдельвейсами. Ручьи и небольшие озерца довершали картину этого райского места, окруженного со всех сторон вершинами высотой выше 6000 м. С утра мы просыпались под свист сурков, и нашему главному охотнику Арику Флоринскому несколько раз удалось добыть этих зверьков. Надо сказать, что из них получались отличные котлеты. Вообще же в тот год в экспедиции было особенно хорошо с продуктами, и наши трапезы всегда бывали обильными, а порой и изысканными.

Особенно запомнился день 26 июля, когда дежурными были Дима Дубинин и Боб Баронов, которых, как всегда, вдохновляли наши дамы: Оксана, Галя, Рая и Валя. Началось все с раннего утра, когда мы были приглашены с некоторой торжественностью на завтрак, где нам были поданы: яичница с колбасой и сыром, бутерброды с икрой и настоящий черный кофе. Обед тоже был хорош — настоящий украинский борщ с салом, жареная картошка с сурочьими котлетами и компот из сухофруктов с апельсинами. На вечер же мы получили какие-то немыслимые пирожки и хворост. Восторг был полный, и единодушно было решено, что в ознаменование этого дня объявляется новый ежемесячный праздник «День дежурного». И что же вы думаете? Этот праздник «прижился» в нашей компании, и на протяжении следующих 45 лет ежемесячно кто-нибудь брал на себя обязанности дежурного и, ко всеобщему удовольствию, устраивал общую трапезу.

Конечно, основное время пребывания в лагере было потрачено на тщательнейший подбор снаряжения, общественного и личного, уточнение количества и ассортимента продуктов и детальное обсуждение предстоящего маршрута по результатам предшествующей разведки. Естественно, мы также выкроили время для экскурсий по окрестностям и прежде всего отправились на участок ледника выше лагеря, где было целое поле кальгаспор, этих странных ледовых игл и гребенок высотой до одного-двух метров, удивительного результата таяния и возгонки льда под воздействием каких-то таинственных локальных тепловых потоков. Среди камней на боковых моренах можно было найти множество мелких и крупных гранатов, и, надо сказать, охота за самоцветами оказалась очень азартным занятием. Ну а солнечные и воздушные ванны как можно без них! К этому особенно серьезно относился, помимо наших девушек, Адик Белопухов, который вымазал себя с головы до ног подсолнечным маслом, уверяя всех, что только таким образом можно обеспечить равномерный загар. Не знаю, из-за масла или нет, но Адик действительно стал выглядеть, как профессиональный атлет-культурист, которого не зря альпинисты Москвы называли «человек-пружина».

По вечерам жгли костры, и под покровом темной памирской ночи в исполнении Вали Горячевой, Раечки Затрутиной и Оксаны Васильевой звучали старинные романсы и очень близкие нам песни Иры Рудневой. Вот, оказывается, для какой цели «Тамм взял на свое содержание в экспедицию всех этих женщин!» (возмущенные слова руководителя спортивного общества «Буревестник», которое финансировало экспедицию).

Однако, как всегда в жизни, беззаботное время проходит быстро.

Закончилось и для нас время отдыха, и вот мы взвалили на себя огромные рюкзаки и медленно продвигаемся вверх по Бивачному к началу нашего маршрута. На этом пути изобилие кальгаспор уже не вызывало восхищения — уж очень они мешали на каждом шагу.

Примерно через шесть часов мы добрели до верховьев ледника. Далее еще три дня довольно тяжелого пути по уже разведанной части маршрута, и, наконец, мы вышли на большое снежное плато на высоте около 6000 м, окаймленное вершинами пика Сталина, пиков Правды и России. Это само по себе уже было немалым достижением, поскольку до нас никому не удавалось найти выход на это плато с Бивачного.

К этому времени погода резко испортилась, задуло, пошел снег, но мы нашли закрытое место на дне полузасыпанной ледовой трещины и здесь переночевали вполне комфортно. Там же пришлось задержаться еще на день, ибо видимости просто не было никакой. Говорить о том, что непогода дала нам возможность отдохнуть, не приходится: во-первых, на такой высоте это плохо получается, а во-вторых, нам все время приходилось ограничивать себя в еде и питье — запас бензина и продуктов был минимальным.

Одновременно с нами там коротала время и группа Левы Калачова, в которую входили Андрей Симолин, Игорь Мильштейн и Юра Любитов. По своей подготовленности они вполне могли бы идти с нами на вершину пика Сталина, но это было невозможно по формальным причинам: у ребят не был оформлен первый спортивный разряд, что исключало возможность их включения в команду, участвующую в чемпионате СССР.

Поэтому им пришлось ограничиться восхождением на пик Правды высотой 6500 м.

К счастью, утро следующего дня нас порадовало — весь маршрут был хорошо виден. Надо было двигаться как можно быстрее, чтобы не упустить погоду. С плато путь сначала проходил по пологим снежным полям, выводящим на довольно крутой снежно-ледовый склон, спадающий с предвершинного гребня. На этом склоне на высоте 6400 м под защитой большого серака мы и поставили свои палатки. Самочувствие у всех отличное, погода стояла идеальная, и казалось вполне реальным через день-два достичь вершины.

Пока дежурная палатка готовила обед, остальные расслаблялись, кто как умел. Так получилось, что в нашей палатке были: Женя Тамм, Мика Бонгард, Олег Брагин, Валя Цетлин и я. Сказать, что мы были друзьями, будет мало. Нам всегда хотелось все делать вместе — в Москве, в подмосковных походах и в горах, Друг от друга мы никогда не уставали. Никого из моих друзей уже нет в живых, и очень хотелось бы о каждом из них написать подробно, но, увы, это мне не под силу. Я могу лишь сказать, что за всю мою жизнь редко когда мне было так хорошо, как в этой тесноте палатки под пиком Сталина. Остались фотографии, сделанные в той палатке, и по нашим лицам можно воочию увидеть, как мы тогда были счастливы.

Как всегда во время досуга, затевались беседы на политические и другие темы. Политические темы были разнообразными — то было время бурных событий: сооружение берлинской стены и очередное обострение «холодной войны», продолжающаяся кампания реабилитации «врагов народа», но спорить по этим вопросам было незачем, ибо нам всем была чужда официальная идеология и единство взглядов было полное.

Несравненно более интересным было обсуждение общих проблем науки, и при этом, конечно, увлекательнее всего было слушать рассказы Мики Бонгарда о его работах по биофизике. В то время он занимался цветным зрением и распознаванием образов, и его рассказы завораживали нас логикой и четкостью мысли. Он уже тогда видел, насколько изменится жизнь человечества с развитием компьютерных возможностей, и даже готов был утверждать, что со временем человек станет просто не нужен, ибо его целиком смогут заменить компьютеры. Понятно, что это утверждение далеко не бесспорно, и по этому вопросу споры могли продолжаться без конца.

О чем бы Мика ни говорил, его можно было слушать бесконечно долго, но в этот раз ему пришлось довольно быстро прерваться. В нашу палатку протиснулся Валентин Божуков, и его слова быстро вернули нас к нашим текущим заботам. «Парни, — это было его обычное обращение, — а что, если завтра с утра пораньше мы оставим палатки, спальники и все лишнее снаряжение и ходом пойдем на вершину?»

Наша первая реакция — предложение совершенно авантюрное и его нельзя всерьез даже рассматривать. Действительно, до вершины было более километра по высоте, и казалось просто нереальным успеть подняться и спуститься за один световой день. Ведь при самых благоприятных условиях нам может понадобиться семь часов для подъема (при темпе 150-200 м за час на высоте около 7000 м, а это очень немало) и не менее четырех-пяти часов для спуска. А если кто-то не потянет? Или вдруг прихватит непогода?

Но соблазн пойти наверх налегке без рюкзаков был очень велик, и не скрою, что авантюрность такого шага нас скорее привлекала, чем отталкивала. Обсудили предложение Валентина со всеми и решили, что на самом деле в его плане есть здравая мысль. В конце концов, мы все в отличной форме, путь наверх однозначен, и грех не попробовать проскочить его быстро и налегке. Авантюра авантюрой, но при этом все понимали, что ситуация может стать драматичной, если по какой-то при чине мы не успеем засветло вернуться к палаткам. Вынужденная ночевка без палаток и спальников на высоте 7000 м — это очень-очень плохо, и обморожения — еще не самые серьезные последствия. Но какой-то запасной вариант на этот случай у нас был, благодаря тому, что имелась пара дюралевых ножовок, и к тому же, Володя Винокуров и я захватили с собой по садовой лопате в качестве неучтенного дополнительного груза. Это означало, что при необходимости мы всегда сможем отрыть пещеру, разумеется, если найдется подходящий снежный склон. Выслушав всех и взвесив все «за» и «против», Женя решительно объявил: «Завтра идем на вершину. Выход в восемь».

Как ни старались, но утром смогли выйти лишь в девять часов: на такой высоте из-за холода и тесноты в палатках «сборы в дорогу» всегда протекают очень медленно. Взяли с собой только самое необходимое: теплую одежду, запас еды, бензин и примуса, коврики из пенопласта и, конечно, весь «копательный» инструмент. Путь вверх по снежно-ледовому склону особых сложностей не представлял, но из-за высоты двигались медленнее, чем предполагали, и лишь часам к трем мы вышли на гребень на высоте 7200 м. До вершины оставалось около 300 м по вертикали, но было ясно, что раньше шести вечера мы там не будем. Конечно, можно было рискнуть и все-таки пойти в этот день до конца. Но это означало, что спускаться мы будем уже в полной темноте без шанса выйти к палаткам и, следовательно, придется копать пещеру, но уже в состоянии крайней усталости и без гарантии, что найдется подходящее для этого место.

Однако в тот момент все эти соображения существовали только в подсознании. Мы были не в том состоянии, чтобы разумно все разложить по полочкам и действовать на основе какой-то логики. Важнее всего было самочувствие каждого из нас, и даже речи не могло быть о принятии волевого решения большинством голосов. Все мы были примерно в одинаковом состоянии крайней физической усталости и некоторой замедленности реакции из-за высоты. В то же время силы еще оставались, и казалось, что можно двигаться дальше вверх. Момент действительно критический. Было необходимо, чтобы у кого-то хватило благоразумия сказать, что дальше идти нельзя, пора остановиться. Этим человеком оказался Володя Винокуров. Сам он чувствовал себя неплохо, но шедшие с ним вместе Вадим Ткач, Арик Флоринский и Володя Колодин были на пределе. Яснее всех высказался Колодин: «Ребята, я, конечно, пойду, но мы пропадем, я это чувствую. У меня на Победе замерзли десять моих друзей!» Винокуров высказался в свойственной ему манере, без всяких эмоций и очень четко: «Идти дальше сегодня нельзя. Это просто безрассудно и очень опасно».

С этим уже никто не спорил. Следующие полчаса были потрачены на поиски крутого снежного склона. Хотя гребень здесь был малоснежным, но нам повезло, и мы нашли подходящее место, пригодное для рытья пещеры.

В этот момент я вдруг услышал совершенно неожиданные слова от Жени Тамма: «Старшим по рытью пещеры назначается Божуков, а я с Артурычем, — то есть со мной, — пойдем на вершину, посмотрим, сколько на это потребуется времени и что за путь». Это была очевидная несообразность, и иначе, чем временным помутнением сознания в результате кислородной недостаточности, этого не объяснишь. Никто Женю не поддержал, да, впрочем, и он сам вскоре понял всю бессмысленность своего предложения и более о нем не вспоминал.

Чтобы сделать более непосредственным мой рассказ, далее я воспользуюсь дневниковыми записями Вали Цетлина. Привожу выдержки из дневника Валентина с небольшими сокращениями:

«Пещера на высоте 7200 м! Не знаю, приходилось ли когда-нибудь и кому-нибудь их рыть на такой высоте. У нас в Союзе определенно этого еще не было.

. . .Пещеру рыли на два выхода, чтобы сразу могли работать два человека.

Володя Винокуров энергично работает лопатой, но внезапно он падает и лежит, потеряв сознание. Через мгновение очнулся, снова взялся за лопату, копает и снова теряет сознание. Потом он рассказывал: ему казалось, что он едет в троллейбусе, только не знает, как он в него попал. Неплохо для начала!

Мика стоит рядом со входом, но почему-то не копает, а только лениво отгребает ногой комья снега, выбрасываемого из пещеры. Мика — единственный среди нас без пухашки. Он ее не взял, решив, что ему хватит двух свитеров и многолетней закалки от хождения круглый год без пальто. Мика мерзнет так, что его трясет. Я не сразу понял, почему он не лезет в пещеру копать — ведь там нет ветра, а от работы просто тепло. Оказывается, с Микой уже дважды было то же самое, что с Винокуровым, только обошлось без троллейбуса в обморочном сне.

А мне работается почему-то легко. Я все еще злюсь, что мы не пошли на вершину. Может быть, это и помогает? Копаешь, пока все не поплывет перед глазами. Тогда бросаешь лопату и вылезаешь наружу отгребать снег ногами. Лопата ведь одна, и работать ею надо энергично. С остервенением громадные куски снега выбрасывают из пещеры Женя и Валя Божуков. Валя подравнивает ледорубом стены и пол пещеры. Очередной взмах, удар и ледоруб исчезает, а в полу дыра. Докопались до трещины.

Ледоруба жалко, ведь завтра идти! Валька цепляется за веревку и пытается проникнуть в дыру. Но трещина бездонная, ледоруб пропал «с концами». Аккуратно закладываем дыру каменными плитками, Засыпаем снегом и уходим в сторону в своих раскопках.

Проходит 1 час 40 минут. Пещера на 14 человек готова. Второй вход закладываем снежными блоками, чтобы было теплее. Выстилаем пол каменной плиткой. Не так уж плохо — жить можно!

На пол выкладываются веревки, сверху расстилаются пустые рюкзаки, куски пенопласта — теплоизоляция снизу обеспечена. На рюкзаки садимся спиной к стене, вплотную, друг напротив друга, чтобы спрятать ноги где-нибудь у соседа. Не всем одинаково — я хотел написать «хорошо», но это было бы явным преувеличением, — но, пожалуй, некоторым просто плохо. Плохо Мике, совсем плохо Арику Флоринскому. До предела устали Дима Дубинин и Боб Баронов. У меня шоколад, выдаю всем по полплитки. Мику тошнит, и он сдерживается с трудом. Лицо серое, если оно может быть таким даже под слоем загара, в глазах — настоящее страдание. Да, Мике сегодня плохо по-настоящему. Многих, да, пожалуй, всех, бьет кашель. Эта «прелесть» — специфика больших высот. Начинаешь кашлять, трудно остановиться, горло сухое и все время першит.

И вдруг — «Отгремели военные грозы... Поют почти все. Это Женька придумал, вот молодец! Отличается Олег Брагин. Голос у него, как у бегемота, а слуха вовсе нет. Зато все вместе — какая мощь! Потом спели «Гремит камнепад», «Песню геологов» и «Леньку Королева». Удивительное дело оказывается, на такой высоте можно петь, да еще в таком состоянии.

Тем временем на примусе натопили воды, попили чаю и стали устраиваться на ночь.

Легко сказать — устроиться на ночь. Если ты в пухашке, то можно прислониться спиной к стене и холодно не будет. Но спать сидя довольно мудрено. Хочется лечь, и начинаем потихоньку сползать вниз. Когда это делают все твои соседи, то скоро на твоих ногах оказывается четыре-пять пар чужих ног. От такой тяжелой ноши ноги начинают затекать, ты их выдергиваешь и укладываешь поверх всех, и так повторяется все время... Мике достается больше других, почему-то все предпочитают лежать именно на нем. Он кряхтит, жалобно постанывает, но на это никто внимания не обращает.

Вдруг где-то начинает капать с потолка. Скоро убеждаюсь, что капает на штаны мне и Бобу Баронову. Сдвинуться в сторону нет ни малейшей возможности. Скоро вода, и довольно холодная, начинает струиться по телу. Достаю фонарь — на часах около десяти вечера. Эдак за ночь промокнешь насквозь. Надо что-то делать. Освещаю потолок. Свод отделан недостаточно тщательно, и прямо над нами остался выступ, с которого и течет. Пробую снять эту нашлепку рукой — ничего не получается. Спрашиваю ребят, где кастрюля или хотя бы крышка от кастрюли. Вилька пытается ее найти под собой, но не находит. Остальные как-то вяло реагируют на мой вопрос. Сбиваю еще раз нашлепку рукой, вроде бы удачно, ложусь и. засыпаю. Не помню, что мне снилось, но только вдруг мне стало очень удобно, даже уютно...

Эта ночевка для всех нас во многих отношениях была удивительной. И в частности, тем что мы, в общем-то, спали без каких-либо снотворных. На этой высоте нередко бывают слуховые или зрительные галлюцинации. Так, по рассказам Колодина, «ветерана» восхождений на пик Победа, он лично испытывал на высоте выше 7000 м что-то вроде «раздвоения личности». Ничего подобного мы не замечали и спали, почти как в базовом лагере».

Здесь я оторвусь от дневника Вали и снова обращусь к своим воспоминаниям. Мне запомнилось, что нормального сна все-таки не было, а было нечто вроде забытья, когда слышишь четко все: и свое собственное шевеление, и кашель, и беспокойные движения соседей, и капель со стен пещеры. Время тянется бесконечно медленно, и мысли обуревают беспокойные: «Ну хорошо, мы, конечно, не поморозимся и до утра доживем спокойно. Но каковы мы будем после такой ночи, ведь самая тяжелая работа у нас будет завтра, когда мы окажемся на высоте почти 7500 м?»

Вышли из пещеры в восемь утра налегке, без рюкзаков. Утро в горах на такой высоте очень холодное. Мороз градусов за двадцать. Наше единственное спасение — в быстром движении. Вскоре выстраивается цепочка из пяти связок, и налаживается обычная работа. Как ни странно, но идется довольно легко. Первая связка пробивает ступени, забивает изредка крючья для страховки и при этом она должна обеспечивать высокий темп. Через 50-70 м она отходит в сторону и становится в конец. И так все время. Дышится с трудом, но иначе и быть не может на высоте больше 7200 м. Ветер несильный, солнышко и густо-фиолетовое небо. Увал сменяется увалом, и каждый издалека кажется вершиной. Уже Здорово устали, но должен же быть когда-то конец нашему пути! Где же, наконец, эта чертова вершина? Но вот еще один очередной увал, и, поднявшись на него с недоверием и уже с некоторым отвращением, мы вдруг Увидели, что дальше идти некуда. Дальше гребень уходил вниз. Все закончено, мы на вершине. Время — 11.30.

День был солнечный и ясный. Во все стороны простирались высокие горы, горы Памира, а чуть дальше на юге были видны семитысячники Гиндукуша. Защелкали затворы аппаратов — групповой снимок, панорама, отдельные портреты. На вершине довольно просторная каменистая площадка, мы там с комфортом разместились, греясь на солнышке, Наслаждаясь покоем и лениво собирая камушки на память. Высота — без малого 7500 м, но никаких неприятных ощущений — вроде головной боли или общей апатии — ни у кого не было, уже не говоря о «раздвоении личности» по Колодину. Единственно, что я четко помню, это общее замедление реакции и нежелание что-либо делать. Никаких ощущений радости, уже не говоря об эйфории от достижения цели, не было. Все вытесняло чувство облегчения, что вверх больше идти не надо и теперь путь — только вниз.

Однако необходимо было исполнить один обязательный обряд взять из тура записку предшественников и заменить ее на нашу. Женя Тамм вытащил из тура консервную банку с запиской, развернул ее, прочитал про себя и в полном недоумении воскликнул: «Что-то я ничего не могу понять. Вот послушайте: «Благодарю Бога, детей своих и Кирилла Константиновича, давших мне силы закончить этот путь. Не ел и не пил уже три дня, спускаюсь по пути подъема. Привет следующим восходителям« Кассин». Моя первая реакция: это какая-то галлюцинация, бред, в лучшем случае чей-то не слишком удачный розыгрыш. «Жень, посмотри внимательнее, может, в туре еще что-нибудь есть?» Он отвечает: «Да, в банке еще полплитки шоколада, а на бумажке написано, что это оставлено для следующих восходителей».

Записка идет по рукам, наше удивление нарастает, пока Валентин Божуков вдруг не восклицает, что теперь ему все стало ясно. Оказывается, когда два года назад Вадя ходил на пик Сталина в составе экспедиции Кирилла Кузьмина и они вернулись после восхождения в базовый лагерь, то обнаружилось, что их завхоз, Юра Кассин уже несколько дней, как покинул лагерь, оставив записку, что пошел погулять по леднику. Больше двух недель весь состав экспедиции, более двадцати человек, вели его поиски на всем протяжении ледника Гармо, растянувшегося более чем на 30 км, но поиски эти ни к чему не привели. Сезон кончался, экспедиция покинула район, и в Москве родным Кассина — жене и двум детям была сообщена печальная новость, что их муж и отец погиб в горах, но при каких обстоятельствах и где, никто не знает.

Вот, оказывается, как разъяснились и содержание найденной нами записки, и тайна исчезновения Кассина два года назад. Где и как он погиб на спуске, уже вряд ли когда-нибудь станет известно — горы умеют хранить свои тайны вечно.

По словам Божукова, Кассин был вполне взрослым человеком, прошел войну, у него был очень большой опыт сложных горных походов. Как вспоминают его друзья, Юрий был интеллигентным и очень душевным человеком, влюбленным в горы и мечтавшем о серьезных восхождениях. отправился он в экспедицию на роль завхоза в расчете, что ему удастся сходить на какую-нибудь вершину. По ходу экспедиции такой возможности не представилось, и он решил попробовать свои силы по максимуму — взойти на пик Сталина. Это была уже даже не авантюра, это было просто безумным поступком. Тем не менее, можно только преклоняться перед дерзанием и мужеством этого человека, который в одиночку преодолел неимоверные сложности и опасности маршрута на пик Сталина из Гармо и достиг вершины. Если учесть, что у него совершенно отсутствовал опыт высотных восхождений, а во время экспедиции ему не пришлось подниматься выше 4000 м, то приходится признать, что без всякой акклиматизации он смог достичь высоты 7495 м. Выдающееся достижение с чисто спортивной точки зрения!

В 1986 г. в память о Юрии Петровиче Кассине на Памире в международном альплагере на леднике Фортамбек была установлена памятная доска с его портретом. Там же выбито стихотворение Владлена Кассина, посвященное отцу и подаренное матери, Бэле Гласко-Кассиной, где есть такие проникновенные строки:

Я навек попрощаюсь с тобой,

Я зеленою стану травой,

Стану черною я землею

И осеннею желтой листвой.

И однажды весенним днем

Под своим голубым окном

Вдруг мой шепот услышишь ты

В шелестении зеленой листвы.

Ты тогда вокруг оглянись,

Посмотри: солнца луч на стене.

Ты рукою его коснись,

Это я улыбаюсь тебе.

И, как прежде, согрею тебя

Я теплом своих глаз и рук,

Защищу от невзгод и зла,

Унесу в детства светлый луг..

Должен, однако, признать, что в тот момент эта поистине драматическая история героя-одиночки, открывшаяся нам на вершине пика Сталина, нас не очень взволновала. Действительность не оставляла места для эмоций. Пора было идти вниз, и поскорее, ибо погода начала портиться.

Спуск по гребню до нашей пещеры занял всего около часа, Далее предстояло спуститься по снежно-ледовому склону к палаткам, сверху палаток не было видно, следы нашего подъема совсем замело, куда спускаться — было совершенно неясно.

В этот момент мы по-настоящему осознали всю рискованность принятого нами два дня назад решения оставить палатки, запас продуктов и бензина в лагере на высоте 6400 м и выходить на вершину налегке. Ведь стоило всерьез испортиться погоде в день восхождения, и мы вряд ли смогли бы найти на спуске наши палатки на бескрайних снежных просторах склонов пика Сталина. А перенести еще одну-две ночи без палаток, бензина и продуктов — это было чревато самыми бедственными последствиями.

Хотя видимость на спуске была отличная, первой тройке — Тамм, Бонгард и Цетлин — пришлось часа три спускаться вниз зигзагами, прежде чем они, наконец, заметили наши палатки. На спуске как-то одновременно все вдруг почувствовали совершенно смертельную усталость и шли в темпе: «Топ-топ мертвецы идут!» — слова Мики. Ввалились в палатки лишь к шести часам, после чая сразу заснули как убитые и не просыпались до утра.

На следующий день спустились на плато на 6000 м, и здесь наша группа разделилась пополам. Часть ребят вместе с Женей Таммом пошли на восхождение на пик Правды, что было нужно для выполнения формальных норм для получения звания «мастер спорта». Им можно было только посочувствовать — через день после изматывающего подъема на пик Сталина снова не менее четырех-пяти часов тащиться вверх по снегу и льду — сама мысль об этом не могла не вызывать внутреннего протеста. Но ничего не поделаешь, в советском альпинизме было важно иметь звание «мастер спорта» — без этого возможности участвовать в интересных восхождениях были резко ограничены. Ну а моя группа, в которой кроме меня были А. Белопухов, М. Бонгард, А. Флоринский, В. Винокуров, В. Колодин, В. Ткач и В. Цетлин, продолжила спуск вниз.

Для начала нам требовалось как минимум два дня, чтобы спуститься с плато на высоте 6000 м до ледника Бивачный, причем основная проблема состояла не в технических сложностях, а в том, что надо было идти очень аккуратно и не расслабляться. Все это понимали прекрасно — не маленькие, но, тем не менее, на гребне был очень неприятный срыв у Адика Белопухова, а вслед за ним и у Володи Винокурова. В обоих случаях это произошло на технически не очень сложных местах, но если бы страховка не сработала, то последствия могли бы быть серьезными.

К вечеру второго дня мы подошли к верхней части первой ступени ледопада ледника Молотова. Здесь нам надо было решить — идти ли наутро через ледопад, а это пять-шесть часов работы, или воспользоваться коротким путем спуска по хорошо знакомому нам кулуару в обход ледопада, что может занять менее часа. Излишне говорить, что последний вариант был единогласно выбран как предпочтительный. Но здесь было одно — и очень серьезное — осложняющее обстоятельство, а именно: проходить этим путем можно было только до восхода солнца. Едва верхняя часть кулуара начинала освещаться солнцем, как начинался сильнейший камнепад и кулуар превращался в подобие шаровой мельницы, измельчавшей все, что в него попадало. Вот уж где выражение «промедление смерти подобно» имело буквальный смысл!

На следующий день мы встали около шести, но из-за всяких непредвиденных мелочей подошли к входу в кулуар и начали спуск в семь утра, на полчаса позже, чем предполагали. Новая неприятность ждала нас уже на первых шагах. Еще десять дней назад, когда мы шли вверх этим кулуаром, он был в основном снежным. Сейчас снег стаял, и у нас под ногами был лед, местами довольно крутой, вниз по которому не побежишь.

Первые две веревки прошли на кошках довольно быстро, но дальше заминка — стало круче и потребовалось забивать крючья для страховки. Не успел Володя Колодин забить первый крюк, как вдруг в воздухе засвистело: фьюить, фьюить! При первом таком звуке я поднял голову и четко увидел, как прямо из небесной синевы на нас летят камни. Они бьют по скалам, отлетают от них рикошетом. Облачка каменной пыли справа, слева от нас. Камней пока немного, но ширина кулуара Всего метров семь-десять, а солнце уже начинает основательно прогревать смерзшиеся наверху камни осыпи. Укрытий от камней нет никаких, местечко — хуже не бывает.

Решение принимается мгновенно: «Ребята, быстро всем вверх!» Подгонять никого не пришлось: в считанные минуты мы буквально вознеслись наверх и в изнеможении повалились на камни осыпи. Да, не зря после одного из прежних прохождений этого кулуара Игорь Мильштейн назвал его «кулуаром восемнадцати самоубийц» — по числу участников группы первопроходцев, которых, кстати, тоже слегка задел камнепад.

Отдышавшись и осмотревшись наверху, мы неожиданно заметили неподалеку тур, а в нем была записка от Калачова. Лева сообщал, что два дня назад его группа попыталась воспользоваться кулуаром, но начавшийся камнепад их быстро прогнал уже в самом начале спуска, и они отправились искать путь через ледопад. Теперь нам осталось только предупредить Женю Тамма, что путь через кулуар категорически закрыт, что мы и сделали, оставив для него записки сразу в нескольких местах.

Ледопад — это крутой перепад течения ледника, и он все время живет, меняется. На наше счастье, за прошедшие две недели он изменился в «лучшую сторону» для нас. Если раньше путь через ледопад занимал пять-шесть часов, то сейчас мы без труда прошли его за полтора часа. Мы спускались на дно громадных трещин и шли по ним в окружении гротов и сверкающих сосулек, потом снова поднимались наверх. Тут нас ожидали ледниковые прозрачные озера и причудливые сераки, а иногда и глубокие трещины, перекрытые ажурными снежными мостиками. Никто из нас ранее не видел такой красоты, эта прогулка была щедрой наградой за все испытания последних дней.

А что же было дальше? Сначала очень длинный пятичасовой путь с опостылевшими рюкзаками по ледникам с трещинами и кальгаспорами и через моренные валы в базовый лагерь. А там восторженная встреча, где наши девушки, Галка и Ксаночка, не стесняясь, целуют всех подряд, а потом угощают нас чудесным квасом и компотом, щами и кашей. Потом совершенно восхитительный сон, когда кажется, что ты просто купаешься в этом плотном воздухе, насыщенном кислородом.

А утро начинается с того, что приходит семерка «правдистов» во главе с Е. Таммом. Тут уж не только радость от встречи, но еще и восторг по поводу того, что сразу пятеро наших друзей полностью выполнили нормы мастеров спорта СССР. Весь день после этого только и делали, что мылись в бане, купались, загорали и снова, и снова забегали на кухню, чтобы чего-нибудь «перехватить».

Но подошел вечер, а с ним — новое беспокойство: Олег Ефимов, Андрей Симолин, Валя Горячева и Рая Затрутина все еще не вернулись с первовосхождения на пик 5800 м. Вершина закрыта облаками, там идет снег, связь с Ефимовым только ракетами, и где находится группа — совершенно непонятно. Стемнело. В девять часов вечера — время связи с группой. Все ждут с нетерпением. И вот взлетает зеленая ракета, но совсем не там, где ее ожидали. Она взлетела не со склона горы, а откуда-то уже из долины. Значит, все в порядке, ребята уже спустились и скоро будут дома. На радостях решили дать ответный сигнал. Володя Винокуров быстро зарядил ракетницу, выстрелил, и — о, ужас! — в небо поднялась красная ракета, сигнал бедствия. Ошибка, которую надо немедленно исправить, а то ефимовцы, чего доброго, решат, что в лагере несчастье, и побегут нас спасать, Божуков хватает ракетницу, тщательно проверяет ракеты и одну за другой пускает три зеленые ракеты — теперь ложной тревоги точно не будет, Проходит совсем немного времени, и на тропе, ведущей к лагерю, зажигаются огоньки фонариков. Идут! Быстро разжигаем костер из остатков ящиков и всего, что может гореть, заряжаем все имеющиеся ракетницы, уже не обращая внимания на маркировку ракет. Дается оглушительный праздничный салют, и в свете костра появляется Олег со своей группой. Последнее восхождение этого сезона закончено. Всех качать! Девчонки визжат от восторга, а Андрей и Олег на процедуру «качания» реагируют радостно, но несколько снисходительно, как и подобает настоящим мужчинам.

Последний вечер был особенно праздничным. Мы смогли полностью выполнить все свои планы, сделали около десятка восхождений на шеститысячники, проложили новый маршрут на пик Сталина, и все это без единой серьезной травмы. Удивительное веселье царило в тот вечер. Все время шутки, рассказы об эпизодах восхождений с обязательной подначкой — не щадили никого.

Очень красочно было рассказано, как Женя в двойке со мной на полном серьезе собирался «сбежать» от копания пещеры, чтобы взойти на вершину. Я скромно отмалчивался — инициатива ведь была не моя, а Женя смущался и говорил, что он и сам не понимает, как это могло прийти ему в голову. На его защиту встал Володя Колодин, объяснивший нам, что на высоте свыше 7000 м еще и не такое случается с психикой человека. Он хорошо помнит по восхождению на пик Победа, как в какой-то момент он разделил пополам свой рацион — на себя и на «того парня», которого он явственно видел сидящим рядом с собой.

Досталось и Адику Белопухову. Он, который всегда так лелеял свое тело культуриста, в результате случайного срыва здорово поцарапал бок. Теперь наш «док» Тома делает ему всяческие примочки, перевязки, и этот могучий «человек-пружина» на какое-то, пускай не очень длительное, время оказался таким же уязвимым, как все мы, грешные.

Валя Цетлин с удовольствием поделился своими впечатлениями от виденного во время нашей попытки спуститься по злополучному кулуару «18 самоубийц» при возвращении с пика Сталина. Валя был замыкающим, когда наша группа втягивалась в горловину кулуара, и поэтому он первым выскочил наверх, когда пошли камни. Дальше перед его глазами по очереди возникали лица остальных семи человек, когда они, не разбирая дороги, как кошки, царапались вверх по довольно крутому льду, а потом, тяжело дыша, один за другим выскакивали из кулуара, будто спасаясь от погони. Последними были Володя Винокуров, Вадим Ткач и Арик Флоринский, почти задыхающиеся от напряжения и с совершенно «квадратными» глазами.

Конечно, не могло обойтись без песен. В этот вечер Валя Горячева была, что называется, «в голосе», и, в ее исполнении и под гитарный аккомпанемент Раи Затрутиной, цыганские романсы вперемешку с песнями Иры Рудневой звучали особенно проникновенно. Из мужиков им мог составить компанию лишь Дима Дубинин, а иногда и Адик Белопухов. Все остальные просто наслаждались, понимая, что их вокал может быть терпим лишь в пещерах и на приличной высоте.

В этот, последний для нас, вечер на Памире долго не хотелось расходиться по палаткам. Ночь стояла безлунная, и мириады звезд высыпали на небосвод. Мика, который одно время работал в Московском планетарии, устроил для нас небольшую экскурсию по видимой Вселенной, и его рассказы об астрономах и созвездиях грозили затянуться далеко за полночь. Но неумолимый Тамм еще и еще раз напоминает, что наше прекрасное времяпрепровождение в горах подходит к концу и с раннего утра начнется сворачивание лагеря и подготовка к его эвакуации. А посему — отбой, отбой, отбой...

С утра нам пришлось разделиться. Большая часть остается в базовом лагере с тем, чтобы упаковать все имущество во вьюки для каравана. Кроме того, нам потребуется вертолет, чтобы всех перебросить через Сель-дару повторить мой опыт переправы никому не хочется. Когда будет караван и прилетит ли вертолет вообще — никому неизвестно. Единственный для нас способ связи с внешним миром — это метеостанция, что расположена на леднике Федченко, примерно в 30 км от нашего лагеря. Следовательно, надо идти туда, к зимовщикам. Вообще говоря, можно было послать двух-трех человек в качестве связных, но многим очень уж хотелось побывать в столь уникальном месте, на самой высотной метеостанции страны, и Женя милостиво согласился увеличить группу любопытствующих до восьми человек.

Вышли мы рано, шлось очень легко, и еще засветло мы добрались до метеостанции.

Большой ангар под полусферической дюралевой крышей, с довольно комфортабельными комнатами, кают-компанией и — о, радость! — настоящей парной. Встретили нас, как родных, — еще бы, почти год зимовщики жили в полной изоляции. Мы их очень обрадовали тем, что притащили с собой изрядный запас кофе и чая, которые у них давно закончились, а, главное, тем, что с нами пришел и доктор — Тома. Все шестеро зимовщиков немедленно образовали очередь к врачу. Тома была опытным терапевтом и захватила с собой лекарства на все случаи жизни, и все они нашли своих пациентов. Тем временем мы растопили баньку, и хотя веников не было, но попариться удалось знатно, при том, что на высоте 4200 м это занятие не из легких.

Вечером мы посидели вместе с обитателями метеостанции, слушая их рассказы о зиме, когда даже носа нельзя высунуть на улицу, о радости от наступления весны, времени, когда можно погулять по окрестностям, покататься на лыжах, иногда даже подстрелить горную индейку — улара и просто порадоваться редкой зелени на окружающих моренах. Для развлечения у них была только библиотека, очень неплохо укомплектованная еще в далекие довоенные годы. Никакой «чистки» книг у них не проводилось — длинные руки «органов» туда не дотянулись, и мы смогли полистать издания 1920-х гг., книжки Бабеля и Замятина, Пильняка и Зощенко и даже сочинения «врагов народа» Троцкого и Бухарина. Эти книги уже давно исчезли не только из библиотек и магазинов нашей страны, но и из домашних библиотек запуганных советских граждан. Но в целом жизнь на метеостанции была тоскливая, и никто из зимовщиков не приехал на эту зимовку по доброй воле.

Истории у всех были разные, всегда неординарные, но мне особенно запомнился рассказ самого молодого из зимовщиков — радиста Сергея. Прежде чем попасть на ледник Федченко, Сергей служил радистом в «Аэрофлоте», в транспортной авиации на Дальнем Востоке. Однажды накануне рейса он, вместе со всем экипажем, хорошо погулял на дне рождения их бортмеханика. В какой-то момент выпивки, естественно, не хватило, и доблестные авиаторы не придумали ничего лучше, как выпить антиобледенитель с собственного самолета. Ранним утром они уже были в воздухе, выполняя плановый рейс, попали в непогоду, и самолет обледенел. На счастье, его все-таки удалось посадить более-менее благополучно где-то в глухой тайге. Их быстро нашли, и не менее быстро была установлена причина аварии. Всему экипажу грозили немалые «сроки» за их прегрешение. Но поскольку Сергей был самым молодым и, к тому же, единственным холостяком, он решил взять всю вину на себя. Суд принял эту версию, учел его чистосердечное раскаяние, и ему дали условный срок, списав из «Аэрофлота» и обязав частично возместить расходы на поисково-спасательные работы. На метеостанции парень совершенно истосковался. Это все-таки очень тяжелое испытание для молодого человека прожить целый год среди льдов, без выпивки и женщин и в компании взрослых мужиков, для которых подобные зимовки были просто частью их профессиональной деятельности. Он был настроен уйти из метеослужбы, как только кончится срок их зимовки, и пойти учиться на радиоинженера. Как сложилась его дальнейшая судьба, я, к сожалению, не знаю.

Обычная житейская история, рассказанная Сергеем, может, как мне кажется, служить очень неплохой иллюстрацией к вопросу о том, что такое «загадочная русская душа». Во всяком случае, я не могу себе представить, чтобы где-нибудь в западных странах летчики решились бы выпить антифриз со своего самолета, зная, что завтра на нем же и лететь! И, пожалуйста, даже не пытайтесь объяснить мне этот эпизод ссылками на низкий уровень профессионализма или даже просто глупость русского экипажа!

Караван пришел на метеостанцию на следующий день. Караванщики быстро разгрузили лошадей, попили чаю, взяли нас и пошли вниз. Конечно, ехать верхом, в принципе, гораздо лучше, чем тащиться пешим ходом. Но это в том случае, когда седла нормальные, верховые, а если вместо них — железные седла с крючьями для вьюков — это совсем другая история. Не спасают всякие подкладки типа свитеров и курток, а дорога-то неровная, тебя все время качает взад-вперед, и очень скоро оказывается, что сидеть уже почти не на чем, а ехать, стоя на стременах все время, тоже невозможно. Уже километров через пять Арик Флоринский слез с лошади и пошел пешком, к большому удивлению караванщиков. Я продержался в роли наездника несколько дольше, но зато потом, когда все-таки оставил это занятие, еще долго не мог вернуться к нормальному хождению на двух ногах.

Так или иначе, к ночи мы добрались до нашего лагеря на Бивачном. Сразу начинается суета: надо стреножить полтора десятка лошадей, напоить погонщиков чаем и, конечно, спиртом и разместить их по палаткам. Самым главным было договориться с их предводителем Маркамылом об оплате транспортировки. Маркамыл был хорошо известен альпинистам высотникам как монополист по части предоставления караванных услуг для экспедиций на Центральном Памире. Нам очень пригодились данные нам еще в Москве советы, как лучше с ним торговаться: все делать не спеша, оказывать всяческое уважение, внимательно выслушать все, что Маркамыл будет говорить о сложностях своей жизни караванщика, и побольше чая и водки. Мика Бонгард и Валя Цетлин взяли на себя разговорную часть приема, но когда дело дошло до выпивки, они спасовали, и это бремя возложили на меня и Олега Брагина, полагая, что химикам пить спирт — дело самое привычное. В результате цена сделки оказалась для нас вполне приемлемой, и ранним утром полностью загруженный караван ушел вниз. Мы же налегке побежали вслед за ним к языку ледника Федченко, откуда затем вертолет нас доставил на «Большую землю».

Скажу в заключение о том эпизоде, что мне запомнился на обратном пути. С Бивачного вертолет вывозил нас с посадкой в кишлаке Алтын-Мазар. Напомню, что именно отсюда началась моя «островная одиссея», Поэтому как только мы вышли из вертолета, я позвал Вадима Ткача, и мы направились на поиски моего гида Декхан-бая. Его мы увидели верхом на коне, готовым куда-то уехать. Мы его остановили, зашли с ним вместе в юрту и начали переговоры. Я ему объяснил, что он — очень нехороший человек, чуть меня не погубивший. Он же пытался нас убедить, что у него не было недобрых мыслей и просто он толком не оценил обстановку. Моя позиция была простой: обещал переправить, не переправил – money back. Декхан-бай сначала с этим, естественно, не соглашался, а потом сказал, что готов отдать половину суммы, поскольку через половину реки он меня все-таки перевез. На это Вадим очень уместно возразил, что жизнь человеческую пополам разделить нельзя, и Декханбай сдался. Наверное, мне следовало проявить больше великодушия, но в свое оправдание я могу только сказать, что тогда я был очень зол на моего проводника, поскольку именно из-за него я чуть не утонул в Сель-даре.

В Москве вскоре выяснилось, что наше восхождение заняло первое место на чемпионате Советского Союза по высотным восхождениям. При этом парадоксальным образом оказалось, что никто не знает, как теперь называется вершина, на которую мы взошли. Дело в том, что имя Сталина в это время повсеместно истребляли, и географические названия никто не собирался щадить. Поэтому, хотя золотые медали чемпионов нам дали, но в справках фигурировала безликая «Вершина 7495 м». И мы поняли, что этим восхождением мы установили рекорд, который никто и никогда не сможет побить: мы были последними на пике Сталина — вершине, которая существовала на карте нашей страны почти тридцать лет.