Мои ранние годы. 1874-1904

Глава 13 Строптивый Китченер

Едва закончились бои в Индии, как слухи о новой кампании в Судане обрели реальность. Решительное намерение правительства лорда Солсбери двинуться на Хартум и, сокрушив дервишей, освободить обширные территории от их дряхлеющей тиранической власти, провозглашалось теперь открыто. Еще до окончательного роспуска Тирского экспедиционного корпуса начался первый этап операции, и сэр Герберт Китченер во главе британских и египетских отрядов, насчитывающих двадцать тысяч бойцов, уже достиг места впадения Атбары в Нил и в яростном бою разбил армию Махмуда, военачальника халифа, посланного оказать сопротивление захватчикам. Впереди был заключительный этап долгой суданской драмы — двухсотмильный бросок на юг к столице дервишей и решающая схватка со всей военной мощью империи дервишей.

Я сгорал от нетерпеливого желания поучаствовать в этом.

Но внезапно передо мной выросли новые и грозные препятствия. Поначалу, поступив на военную службу и стремясь в действующую армию, я встречал только дружеское сочувствие.

Свежесть взгляда я, разумеется, утратил. Я вдруг обнаружил вокруг себя массу мало меня знавших и мало расположенных ко мне людей, которым моя активность вовсе не нравилась. Воспринимали они меня настороженно и даже враждебно. До меня стали доноситься реплики вроде: «Да кто он такой, этот парень? Как это он ухитрился воевать и тут, и там? Каким образом удается ему и для газет пописывать, и в то же время нести службу офицера? Как смеет подобная мелюзга одобрять или же порицать действия командиров? С чего это к нему благоволят генералы? Как добился он столь продолжительного отпуска из полка? А кто-то день изо дня трубит, ни на шаг не выходя из круга тягостных и монотонных обязанностей. Нет, хватит, далее терпеть невмоготу! Он еще юн и зелен, и может быть, со временем из него получится толк, но пока что младшему лейтенанту Черчиллю нужно приучаться к дисциплине и рутине». Кое-кто позволял себе и попросту оскорбительные высказывания; характеристики вроде «охотник за медалями» или «бахвал и честолюбец» звучали все чаще как в высших, так и в низших кругах офицерства, при этом тон, которым это произносилось, наверняка удивил и огорчил бы читателей. Жаль, что приходится упоминать об этих неприятных проявлениях человеческой натуры, которые по странным и непонятным причинам начал наблюдать я еще с первых невинных моих шагов на жизненном поприще и которые нередко становились преградой моим устремлениям.

Так или иначе, но еще в самом начале моих хлопот об участии в суданской кампании я ощутил неприкрытую антипатию и даже враждебность со стороны «сардара» египетской армии сэра Герберта Китченера. Мое ходатайство о вступлении в ее ряды, несмотря на поддержку Военного министерства, было отклонено, притом что несколько других офицеров одного со мной чина и звания получили благоприятный ответ. Наведя по разным каналам справки, я убедился в том, что отказ пришел с самого верха. Преодолеть это выросшее передо мной серьезное препятствие, сидя в Бангалоре, не представлялось возможным. Так как после расформирования Тирского экспедиционного корпуса мне был предоставлен отпуск, я решил, не теряя времени, отправиться в метрополию и там переубедить командование.

Прибыв в Лондон, я мобилизовал все доступные мне ресурсы. Моя матушка употребила все свое влияние, чтобы мне помочь. Последовала череда приятнейших завтраков и обедов с приглашением сильных мира сего и занявшие целых два месяца напряженные переговоры. Но — увы! Препятствие к моей отправке в Египет было слишком высоким и к тому же слишком от нее далеким. Она не постеснялась даже написать лично сэру Герберту Китченеру, которого довольно хорошо знала. Он отвечал с чрезвычайной любезностью, что для ведения кампании офицеров имеет достаточно, что его одолевают просьбами об участии, в том числе и офицеры, по-видимому, куда более опытные и достойные. Но если в будущем у него появится возможность, то он с радостью, и т. д. и т. п.

Был уже конец июня. Общее наступление намечалось в начале августа. Счет шел не на недели, а на дни.

И тут мне помог совершенно неожиданный случай. Премьер-министр лорд Солсбери, чьи политические разногласия с моим отцом имели, в общем-то, оттенок трагический, прочитал мою «Малакандскую действующую армию» и не только заинтересовался, но увлекся книгой. Внезапно, и совершенно негаданно, он высказал желание познакомиться с автором. Однажды утром в начале июля мною было получено письмо, в котором его личный секретарь сэр Шомберг М’Доннелл извещал меня о том, что премьер-министр с большим удовольствием прочел мою книгу и очень хочет обсудить со мной ряд освещенных в ней моментов. Не сочту ли я для себя удобным нанести ему визит в Министерство иностранных дел? Его устроила бы встреча в четыре часа в ближайший вторник, если это не будет противоречить моим планам… Как легко догадается читатель, я ответил ему что-то вроде: «Лечу!»

Великий человек, властелин Британии, безусловный вождь консервативной партии, трижды премьер и министр иностранных дел на пике долгой своей карьеры принял меня в назначенный час, и я впервые вступил в просторный кабинет с видом на конногвардейский плац, в котором впоследствии мне суждено было не раз наблюдать, как вершатся судьбы мира и войны.

Сей старый и мудрый государственный муж был поистине человеком выдающимся. Несмотря на свое стойкое противление современным идеям, а может быть, в чем-то и благодаря ему, лорд Солсбери сыграл роль большую, нежели другие, столь часто цитируемые деятели, на поприще консолидации и упрочения мощи Британской империи в период выпавших ей испытаний, которые мало кто в состоянии был предвидеть и никто — измерить. Помню, с какой изысканной старомодной учтивостью встретил он меня на пороге кабинета, как мило приветствовал и каким любезным жестом пригласил сесть на маленький диванчик, стоявший посреди его обширных владений.

— Ваша книга вызвала у меня огромный интерес. Я прочитал ее с величайшим удовольствием и, должен признаться, даже с восхищением не только ее содержанием, но и самым стилем повествования. В обеих палатах парламента не прекращаются ожесточенные споры по поводу нашей политики в Индии, картину затемняют непонимание и предубежденность. Лично мне ваша книга лучше разъяснила то, что происходит на индийском театре военных действий, чем какие бы то ни было документы, с которыми я знакомился по долгу службы.

Я полагал, что минут двадцать будут пределом любезно отведенного мне времени, и ни в коем случае не хотел пересиживать, поэтому, когда они истекли, сделал попытку подняться и откланяться. Но он продержал меня более получаса, после чего, вновь пройдя со мной по длинной ковровой дорожке до самой двери, сказал мне на прощание следующее:

— Надеюсь, вам будет не неприятно услышать, что вы мне живо напомнили вашего батюшку, с которым связан был важнейший период моей политической жизни. Если когда-нибудь в чем-нибудь я могу быть вам полезен, умоляю не стесняться и дать мне об этом знать.

Вернувшись домой, я принялся в волнении обдумывать эти произнесенные им напоследок слова. Мне не хотелось отягощать старого лорда заботами о себе. Но с другой стороны, мне казалось, что его простого указания будет достаточно, чтобы обеспечить мне то, чего я жаждал тогда более всего. Распоряжение премьер-министра, несомненно, побудит его ставленника сэра Герберта Китченера отказаться от своего непомерно жесткого противодействия моему скромному желанию. Впоследствии, когда мне самому то и дело приходилось разрешать подобные конфликты между молодыми людьми, просящими послать их на фронт, и высокопоставленными старыми ворчунами, им мешающими, я всегда говорил: «В конце концов, разве остановишь пулю? Пусть будет как будет».

И вот, поразмышляв несколько дней, я обратился к сэру Шомбергу М’Доннеллу, которого знал с детства. К тому времени шла третья неделя июля, и другого способа попасть в атбарскую армию до начала наступления на Хартум я для себя не видел. Я припал к его стопам под вечер, когда он переодевался к ужину. Не мог бы премьер-министр послать телеграмму сэру Герберту Китченеру? Военное министерство рекомендует меня, мой полк предоставил мне отпуск, в 21-м уланском готовы меня принять, ничего другого вроде бы и не требуется. Разве я прошу слишком многого? Не будет ли он так любезен осторожно прощупать, как посмотрит на это лорд Солсбери?

— Уверен, что старания он приложит, — ответил мне сэр Шомберг М’Доннелл. — Он очень симпатизирует вам, но дальше определенных границ идти не станет. Возможно, своим вопросом он намекнет на желательный ему ответ, но в случае ответа неблагоприятного ожидать, что он будет настаивать, вам не следует.

Я сказал, что удовлетворюсь и этим.

— Я сделаю все, не откладывая, — заверил меня этот милейший человек, ближайший сподвижник и конфидент лорда Солсбери во время его долгого правления, который в начале Мировой войны, будучи уже в весьма преклонных годах, настоял на отправке в окопы, где был почти мгновенно убит шрапнелью.

И, пренебрегши ужином, он отправился разыскивать своего патрона. Еще до наступления ночи сардару была направлена телеграмма, смысл которой сводился к тому, что лорд Солсбери, никоим образом не желая посягать на прерогативу сардара самолично выбирать себе подчиненных, был бы чрезвычайно признателен ему лично, если бы ходатайство мое об участии в предстоящей кампании было бы без ущерба для общего дела удовлетворено. Ответная телеграмма пришла мгновенно: сэр Герберт Китченер уже имеет в своем распоряжении достаточное количество офицеров, на случай же возникновения возможных вакансий он располагает рядом претендентов, которых вынужден будет предпочесть вышеозначенному молодому офицеру.

Печальная эта новость в должный срок была доведена до моего сведения. Если бы в тот момент мне не хватило упорства, я так и не стал бы свидетелем и участником захватывающих эпизодов Омдурманского сражения. Но через какое-то время я узнал нечто, открывшее мне возможность сделать еще одно, последнее усилие.

Один из самых видных наших судей, сэр Фрэнсис Жен, всегда был другом нашей семьи. Его супруга, ныне леди Сент-Хельер, вращалась в кругах военных, где нередко сталкивалась с сэром Ивлином Вудом, генерал-адъютантом. Ее работа впоследствии в совете Лондонского графства может послужить доказательством как ее способностей, так и влияния, оказываемого ею на людей и события. Она поведала мне об ужине, на котором сэр Ивлин Вуд высказал мнение, что сэр Герберт Китченер уж слишком придирчив к кандидатурам, выдвинутым Военным министерством, и что он, сэр Ивлин, вовсе не расположен спокойно смотреть на то, как военачальник, возглавляющий всего лишь небольшое подразделение британской армии, утирает нос Военному министерству. В пределах египетской армии желания сардара, безусловно, закон, но британские части, то есть пехотные дивизии, артиллерийская бригада и 21-й уланский полк, суть экспедиционные силы, формирование которых целиком находится в компетенции Военного министерства. По словам этой дамы, сэр Ивлин Вуд был вне себя от гнева. Я спросил ее тогда:

— Сказали вы ему, что премьер-министр лично ходатайствовал перед ним за меня?

Она ответила, что не сказала.

— Так сделайте это, — попросил я, — и посмотрим, сумеет ли он защитить свои полномочия.

Через два дня я получил следующее лаконичное извещение из Военного министерства:

Оливер Бортвик, сын владельца «Морнинг пост» и человек весьма влиятельный в редакции, был моим ровесником и приятельствовал со мной. Осознав справедливость наполеоновской максимы «война сама должна себя кормить», я в тот же вечер договорился с Оливером, что при первой возможности стану слать в газету корреспонденции по пятнадцать фунтов колонка. Президент Общества психологических исследований вырвал у меня после ужина совершенно неуместное обещание «связаться» с ним, если приключится какая-нибудь беда. Наутро я успел на одиннадцатичасовой поезд, идущий в Марсель. Мама любезно проводила меня. Через шесть дней я был уже в Каире.

В Аббасийских казармах царили невероятные волнение и сутолока. Два эскадрона 21-го уланского полка уже двинулись вверх по Нилу. Другие два должны были отбыть утром. Для усиления боевой мощи полка ему были приданы семь офицеров из других кавалерийских соединений. Офицеров этих распределили по разным эскадронам командирами взводов. Мне был выделен взвод в одном из первых эскадронов, но из-за неопределенности с моим прибытием взвод достался другому — младшему лейтенанту Роберту Гренфеллу, вместо меня занявшему эту вакантную должность. Он отправился в поход в прекрасном настроении. В лагере все боялись, что на сражение мы опоздаем. Возможно, первые два эскадрона еще поспеют вовремя, но и это сомнительно. «Представьте, как мне повезло, — писал Гренфелл домашним. — Мне передали часть, предназначавшуюся Уинстону, и мы тронемся первыми». Нашей жизнью неизменно руководит случай, просто мы не всегда его признаем и опознаем. Как выяснилось, в сражении 2 сентября взвод этот почти весь полег во время предпринятой нами атаки, и храбрый его молодой командир погиб. Он стал первым в славной череде Гренфеллов, отдавших свою жизнь в битвах за Империю. Два его младших брата сложили голову на Мировой войне, один из них — сразу по награждении Крестом Виктории, и все они не уступали один другому в пылкости и энтузиазме.

Переброска полка на 1400 миль в самую сердцевину Африканского континента была произведена быстро и безукоризненно согласованно, что вообще отличало тогда все организуемые Китченером операции. До Ассиута мы ехали поездом, а оттуда до Асуана плыли колесными пароходами. Обойдя верхами Филы с их водопадом, в Шеллале мы опять погрузились на пароходы и после четырехдневного плавания очутились в Вади-Халфе; следующие четыреста миль пути, лежавшего через пустыню, были легко преодолены благодаря великолепной военной железной дороге, прокладка которой определила печальную участь дервишей. Ровно через две недели по выезде из Каира мы прибыли на конечно-выгрузочный пункт и в лагерь, туда, где воды Атбары сливаются с могучим течением Нила.

Путешествие было восхитительным. Все делалось для максимального нашего удобства. Мы ехали в веселой компании, наслаждаясь необычной красотой проплывавшего мимо ландшафта. Каждый из нас с беззаботной радостью предвкушал теперь уж неотвратимо близившееся сражение, в котором нам, единственному из британских кавалерийских полков, предстояло участвовать. Все это вкупе чрезвычайно бодрило. И тем не менее меня преследовал глубинный неослабевающий страх. Будучи в Каире, я так и не узнал, как воспринял сэр Герберт Китченер мое назначение, произведенное Военным министерством через его голову. Я воображал себе протестующие телеграммы, которыми он засыпал министерство, вынуждая его пойти на попятную. Взвинчивая себя, как мы всегда склонны делать в минуты тревоги, я рисовал себе ужасную картину того, что творится в Уайтхолле: генерал-адъютант рвет и мечет, получив суровый реприманд или даже категорический приказ отменить назначение от почти всесильного верховного главнокомандующего. Я каждую минуту ждал отзыва обратно. Кроме того, я находился теперь в полном распоряжении сардара. Что стоит ему бросить сквозь зубы: «Отослать его назад в лагерь; пусть состоит при ремонтных лошадях» или произнести еще что-нибудь не менее отвратительное! Всякий раз, когда поезд приближался к станции, а пароход — к причалу, я затравленным взглядом окидывал толпу и, если видел в ней кого-то, похожего на штабного офицера, тут же решал, что худшее уже нагрянуло. Наверное, подобное испытывает на каждом полустанке сбежавший от правосудия преступник. К счастью, беспроволочного телеграфа тогда еще не изобрели, не то я не знал бы ни минуты покоя. Правда, укрыться от обычного телеграфа тоже было трудно. Телеграфные ленты опутывали всех нас уже тогда. Но, по крайней мере, у меня были четырех-пятидневные передышки, когда мы, мирно плеща по воде лопастями, плыли вверх по великой реке в полном отрыве от жестокого и немилосердного окружающего мира.

Однако по мере того, как один этап путешествия благополучно сменялся другим, в груди моей все более крепла надежда. Когда мы добрались до Вади-Халфы, я обрел некоторую уверенность и здравомыслие. Уж конечно накануне решительнейшего из своих сражений сардар, обремененный заботами о стягивании и расположении войск, в малейшие детали которого, как всем известно, он вникает самолично, найдет другие темы для раздумий и не станет совать палки в колеса незадачливому лейтенанту. Вряд ли у него есть время и терпение для того, чтобы ругаться с министерством посредством шифрованных телеграмм. Да и вообще он мог обо мне забыть. Более того, и это было бы лучше всего, его даже могли не поставить в известность! И когда 14 августа из лагеря в Атбаре мы переправились паромом на левый берег Нила, что было прелюдией к двухсотмильному маршу к столице дервишей, я почувствовал себя вправе сказать вслед за Агагом, что «горечь смерти миновалась»[26].

Усилия мои, в конечном счете, оказались не напрасны. Сэр Герберт Китченер, как мне рассказали позднее, в ответ на уведомление Военного министерства о моем назначении лишь пожал плечами и занялся делами более существенными.