Морфология сознания. Том 2

VI. АНТАГОНИЗМЫ СОЗНАНИЯ

После пубертатного периода начинается постепенное формирование двойственности сознания. Напомню, что вслед за рождением уже произошло множество знаковых событий. Всё началось с созревания инстинктивно-гормональных центров управления поведением, затем постепенно подключилась кора больших полушарий. Социальные инстинкты, запечатлённые на структурной базе лимбической системы, стали интуитивными механизмами принятия решений. Они сформировали базовые представления об окружающем мире, которые подтверждены инстинктами и гормональными реакциями. В более поздний период, уже на корковом уровне, стали формироваться механизмы рассудочного поведения и запечатления сложного социального опыта.

Когда обе системы функционально созрели, наступил этап торжества обезьяньей зрелости. Половые гормоны и сексуально-романтические интересы подчинили себе мозг и тело молодой особи. Зачаточное здравомыслие выветрилось задачами переноса генома в следующее поколение. Эти события слабо контролируются корой, но зато приятны и желанны. Пройдя первичный биологический экстаз половых экспериментов, люди иногда начинают задумываться о небиологических проблемах. Этот период и знаменует появление основных признаков человека в полном смысле этого слова. Работа мозга начинает понемногу отличаться от деятельности головного ганглия сексуально озабоченной каракатицы. Первые сомнения в правильности скотской жизни иногда называют зрелостью, иногда — кризисом среднего возраста.

У некоторых гоминид становление рассудочного периода жизни так и не наступает. В этом случае точной надгробной эпитафией будет сделанная в СССР бесподобная оговорка об одном крупном деятеле коммунистической партии: «Жил и умер, не приходя в сознание». В тех случаях, когда эта благородная характеристика героя оказывается ошибочной, мы замечаем парадоксальную противоречивость нашего секретного «Я».

Двойственность человеческого сознания — это личное и пожизненное наказание, незнакомое только счастливым обладателям больного мозга. Природа этого персонального ужаса предельно проста и многократно мной описана (Савельев, 2016, 2019).

На уровне натурфилософских рассуждений о двойственности сознания догадывались с незапамятных времён. Так, ещё в XVII веке Блез Паскаль (Blaise Pascal, 1623—1662) выдвинул теорию существования двух типов разума. Он считал, что у людей существуют «геометрический» и «интуитивный» типы разума. «Геометрический» тип разума Б. Паскаль наделял высоким уровнем осознанности, речевым совершенством изложения мысли, аналитичностью и склонностью к оперированию абстрактными символами. «Интуитивный» тип разума предпочитает бессознательные решения, не затрудняется вменяемой вербализацией и предпочитает целостное восприятие мира. Простодушные поклонники этой умозрительной идеи спустя три столетия умудрились засунуть паскалевские типы разума в один мозг, но в разные полушария (Van den Hooff, 1985). Обсуждать это не имеет смысла, поскольку врождённое отсутствие значительных участков полушарий и последствия травм полностью опровергли эти наивные фантазии.

Тем не менее Б. Паскаль был отчасти прав. У нас действительно существует двойственность сознания, но это универсальное свойство мозга человека. Просто мы используем как лимбическую, так и рассудочную систему принятия решений. В первом случае доминирует интуиция, построенная на инстинктивно-гормональных формах поведения, спрятанных в лимбической системе. Во втором — используются рассудочные свойства коры больших полушарий. Суть этого феномена можно сформулировать предельно кратко. У человека в головном мозге существует два комплекса структур, которые предопределяют наш выбор поступков. Один комплекс достался нам от животных и носит название лимбической системы. Он занимает менее 10% мозга, но является нейрогормональным наследием инстинктивных форм обезьяньих методов принятия решений. Полностью подчинившись его влиянию, человек становится опасным, но хорошо социально замаскированным животным. Иначе говоря, если древние инстинктивно-гормональные центры регуляции поведения начинают доминировать, то происходит атавизация сознания. Обезьянье сознание в данном случае рассматривается как эволюционный след нашего животного прошлого, которое сохранилось даже у лучших представителей человека разумного.

Проблема состоит в том, что большинство известных из эволюционной биологии атавизмов человека носят вполне материальный характер. Самым известным атавизмом является человеческий хвост, который в эмбриональном периоде достигает четверти длины тела. Покрытие всего тела сплошным волосяным покровом, остренькие ушки, регулярно возникающая многососко-вость и другие следы нашего животного прошлого очевидны и не вызывают сомнений. Совершенно по-другому обстоят дела со структурами головного мозга, регулирующими наше поведение. Их не видно, а реальные размеры тех или иных центров мозга можно установить только после смерти. Ситуация усложняется тем, что все структуры головного мозга обезьян присутствуют в голове каждого человека. Это нормальное состояние нашей нервной системы, которая произошла от архаичных приматов.

Мы отличаемся от обезьянок не столько новыми подполями неокортекса, сколько его общими размерами. Иначе говоря, дело в отношении между размерами лимбической системы и кортикальными структурами. У человека число нейронов коры больших полушарий намного больше, чем в лимбической системе, что позволяет уравновешивать её инстинктивно-гормональную активность. Во время индивидуального развития первой созревает и долгое время остаётся основным мотиватором поведения именно лимбическая система. Этому посвящены предыдущие главы книги. Однако размеры неокортекса и лимбической системы индивидуально очень изменчивы (Савельев, 2018а). Это может приводить к доминированию архаичных механизмов принятия решений и атавизации сознания. В таком случае основным инструментом регуляции поведения становится лимбическая система, приспособленная решать проблемы добывания пищи, размножения и доминантности. Вполне понятно, что большие полушария будут эффективно использоваться только для решения биологических задач, перечисленных выше. Никаких сомнений, сочувствия, «мук совести», порядочности и других социальных ценностей от обладателя такой церебральной конструкции ожидать не приходится. Главным целе-полаганием жизни гоминид с превалированием лимбических центров головного мозга является достижение биологического успеха. Все социальные ценности обычно умело и цинично используются такими особями для достижения репродуктивно-пищеварительных целей, а уязвимость сообщества — для увеличения личной доминантности.

К сожалению, до начала прижизненного церебрального сортинга отличить этих существ от людей с превалированием кортикального рассудочного поведения не представляется возможным. Такие существа будут продолжать доминировать в сообществах, поскольку не обременены социальными ценностями и рассудочными ограничениями. Больший доступ к пище и ресурсам даёт им репродуктивные преимущества, которые только замедляют мало-мальски разумный искусственный отбор.

Рассматривая этот вопрос в зеркале индивидуального развития, следует отметить, что медленное созревание неокортекса часто затрудняет объективную оценку рассудочных способностей конкретного ребёнка. Необходимо помнить о крайне позднем возникновении окончательного баланса между рассудочными и инстинктивно-гормональными мотивациями. Это означает, что в идеальном случае требуется чрезвычайно внимательное отношение к становлению неокортекса, который может сделать из ребёнка разумного человека или стать вспомогательно-имитационной системой в мозге самого дикого шимпанзе. В этом случае происходит уже упомянутая атавизация сознания, хотя нам кажется, что мы имеем дело с человеком разумным.

У детей и подростков на базе приматной дифференцировки лимбической системы легко возникают детские естественные объединения. Обычно группы возникают из-за близости мест обитания или знакомства родителей. Более того, архаичные территориально-этнические объединения сохраняются во многих популяциях современных людей постоянно, как базовая социальная система. Примерами могут быть дворовые, уличные или районные банды, перерастающие в криминальные структуры. У детей групповые уличные объединения отражают уровень синхронизации созревания мозга, а не реальный биологический возраст. По этой причине почти в любой шайке подростков обычно встречаются довольно разновозрастные особи. Великовозрастные балбесы с отставанием в развитии вполне естественно объединяются с активными малолетками, обладающими слишком быстрым развитием мозга. Сходные результаты различных скоростей созревания мозга являются основой интеграции. При этом главарём может стать любой персонаж, независимо от возраста.

В детских шайках формируется наиболее архаичная система биологических критериев справедливости и доминантности. В немного изменённом виде она перетекает в криминальную среду, где древнейшие принципы гоминидной социализации становятся «кодексами чести», уголовными правилами и своеобразными «законами». По сути дела, социальные отношения в криминальной среде являются наиболее эффективными, но раннегоми-нидными формами поддержания разумных отношений в сообществах. Они являются относительно безопасными и справедливыми для членов сообщества и почти смертельными для особей, находящихся вне криминальных групп. Вполне понятно, что суть отношений в такой среде определяется лимбической системой, где кортикальная активность носит вспомогательный характер. С известными оговорками эти формы отношений можно назвать рекапитуляцией ранних этапов возникновения социализации гоминид.

Необходимо пояснить ещё одну особенность регуляции поведения или работы сознания на лимбических принципах. Дело в том, что существует специфичность как процессов торможения, так и формирования запечатлений в лимбической и корковой системе. По этой причине внешнему наблюдателю, использующему кортикальное мышление, абсолютно непонятна логика принятия решений на основе лимбической системы. В этом разница рассуждений созревающего детского мозга и мозга взрослого человека. В лимбической системе относительно немного нейронов, что ограничивает количество и разнообразие детских и юношеских запечатлений. В центрах этой архаичной структуры консервируется очень небольшой набор форм поведения, подсмотренных у взрослых или случившихся с самими обладателями мозга. Зато рано возникшие и простенькие алгоритмы принятия решений запечатлеваются навсегда и скрыто детерминируют намного более сложные формы социального поведения. По этой причине критические периоды формирования социальных инстинктов на основе лимбической системы радикально влияют на всю дальнейшую жизнь и не могут быть серьёзно изменены. Катастрофичность влияния запечатлений лимбической системы основана на том, что они регулируют поведение через инстинктивно-гормональные механизмы биологического целеполагания. Именно эти запечатления делают из неплохих детей душегубцев, садистов и преступников.

Альтернативой лимбической системе является кора полушарий большого мозга, где хранятся социально приобретённые инстинкты, личный опыт, правила поведения, привязанности и рассудочные возможности. Кора, если она заполнена социальным опытом, делает нас людьми, а лимбическая система, без всякого опыта, — животными. Возникает естественный вопрос о причинах таких различий. Казалось бы, для столь глубоких противоречий во влиянии на поведение у двух комплексов мозговых структур слишком мало оснований. В обоих случаях работают очень похожие нейроны, а ключевые механизмы клеточного торможения идентичны. Действительно, в обоих комплексах структур существует первичное и вторичное торможение, которое базируется на различных видах постсинаптического и пресинаптического торможения. Более того, в рамках физиологических парадигм можно обнаружить очень похожие проявления как условного, так и безусловного торможения. Тем не менее с лимбической системой мы связываем наши животные желания и наклонности, а с неокортикальными центрами — общественно полезное поведение и рассудочные решения.

Основная разница состоит в том, что лимбическая система не обладает выраженным и специализированным центром торможения. Эти функции распределены внутри системы и приходятся на межклеточные взаимодействия. В неокортексе такой центр есть, и он находится в лобной области больших полушарий. Именно благодаря ему мы можем долго выращивать детей, делиться пищей с неродственными особями и поддерживать правила социальной жизни. Я подробно писал об эволюции и смысле возникновения лобных областей мозга человека в других работах (Савельев, 2010, 2016, 2019). Именно лобные области заставляют нас совершать осмысленные поступки и делают нас настоящими людьми.

Всю жизнь эти два комплекса противостоят друг другу, а их взаимодействие внутри человека порождает все кошмары непоследовательности и глупости поведения. На основе этих внутренних противоречий построены идеологии всех религий, понятия добра и зла и фундаментальные принципы государственно-принудительной системы организации гоминид. Значение мук внутренних противоречий для каждого человека столь велико, что придётся кратко пояснить динамику индивидуального становления двойственности сознания.

На первом этапе формирования сознания происходит простейшее накопление запечатлений об устройстве окружающего мира. Эти события произвольные, построенные на простом росте отростков и связей нейронов как в лимбической, так и в кортикальной системе. Однако кора созревает медленно, и первые 7—9 лет жизни основные социальные запечатления закрепляются в обезьяньей конструкции лимбической системы.

К концу первого этапа становления сознания опережающее формирование центров лимбической системы дополняется созреванием неокортекса. В это время закладываются многие социальные инстинкты и формируются алгоритмы общественного поведения. Очевидная «человечизация» подростка радует родителей все более осмысленным поведением и здравостью рассуждений. Но счастье интеллектуального развития ребёнка длится не очень долго. На смену кортикальной дифференцировке приходит всепоглощающее половое созревание. Начинается второй этап становления полового сознания, а недавно приобретённые рассудочные навыки быстро вытесняются гормональными формами поведения. Они надолго становятся скрытым смыслом жизни, заметно сказывающимся на всём поведении.

Спустя довольно много лет наступает третий период созревания сознания, который характеризуется развитием конфликта лимбическо-гормональных мотиваций с рассудочной кортикальной системой. Именно в это время человеческий мозг достигает своей зрелости, на что ему требуется от 25 до 30 лет. К сожалению, возраст не означает окончательного очеловечивания свеженькой особи. Многие просто не доживают до этого возраста, а для части популяции третий этап созревания сознания так и не наступает. Это зависит в первую очередь от индивидуальной конструкции мозга, которую изменить невозможно. В этом случае тормозные функции лобных областей переходят к обществу, где кортикальный контроль за поведением выполняют развитая тюремная система, законы или религиозные традиции.

Продолжая эти рассуждения, мы неизбежно подойдём к тому, что творческие и интеллектуальные особи могут возникнуть только случайно. Третий этап созревания человеческого сознания заканчивается появлением творческой личности, что вновь определяется конструкцией индивидуального мозга (Савельев, 2018а). При этом сам интеллект человека является жалким артефактом эволюции адаптивных возможностей мозга. Гоминидам пришлось начать думать только для надёжной профилактики самоистребления. Имеется в виду как опасная и хищная природа, так и ещё более агрессивная социальная среда. Создав систему коллективной адаптации к сложным условиям выживания, гоминиды запустили механизм искусственного отбора. Этот инструмент эволюции стал намного эффективнее для прогресса мозга, чем естественный отбор. Вполне правомерно предположение о том, что вместе с нарастанием успешности искусственного отбора развивались и социальные механизмы дружеского самоистребления. Иначе говоря, нужны были надёжные механизмы идентификации свойств стайного примата, которые могли быть критерием оценки права на жизнь и размножение.

Критерии ценности человеческой жизни для сообщества вырабатывались через механизмы истребления асоциальных особей или их репродуктивную блокаду. В конечном счёте эти приёмы стали выглядеть как государственные законы, правила, религиозные ограничения или общественные традиции. Однако их применение невозможно без коммуникаций и обучения растущих особей видоспецифичным формам поведения. Только в этой среде можно выявить индивидуальные особенности конкретного человека. Уже после их проявления необходимо включать механизмы поощрения выявленных качеств или уничтожения неподходящей особи. К сожалению, в условиях крайне высокой изменчивости мозга сделать это далеко не просто. На огромную вариабельность нервной системы накладывается неповторимое индивидуальное развитие, которое очень сильно зависит от окружающей среды.

Индивидуальное развитие мозга всегда происходит в уникальных условиях. Исключение составляют специальные социальные учреждения, где взращивают детей за счёт казны. В домашних условиях выращивание генокопий имеет огромную вариабельность, но объединено социальными правилами, этническими традициями и государственными законами. В этом отношении семейное и социальное воспитание человека с начала эволюции гоминид происходит под влиянием искусственных условий. По сути дела, у каждого нового человека

формируется искусственный интеллект, который отражает среду происхождения, воспитания и образования. Если человек оказывается полностью вырван из этой среды, то становление гоминидного сознания становится невозможно. «Естественный гоминидный интеллект» вне сообщества людей возникнуть не может. Современные маугли, выжившие и выросшие в джунглях, остаются животными навсегда.

По этой причине весь интеллект современных людей можно называть искусственным. Попытки современных гоминид вынести эти способности из мозга и перепоручить их внешним устройствам пока неудачны. Необходимость называть алгоритмизированные базы данных «искусственным интеллектом» возникла из биологического желания подзаработать на рекламе и подмене понятий. Это простительно для вечно голодных приматов, которые жаждут только еды, размножения и доминантности. Однако процесс эволюции преодолеет эти временные трудности, и энергозатраты головного мозга человека будут успешно снижены, вплоть до полной редукции нервной системы. Такие примеры уже есть среди паразитических червей. Обитая в кишечнике млекопитающих, они живут и гадят среди деликатесов, а развлекаются интенсивным размножением. Это привело к исчезновению их нервной системы, что экономит расходы организма на её содержание.

Пока это не произошло с людьми, рассмотрим основные гоминидные этапы развития искусственного интеллекта социальной природы, которые стали важнейшими вехами в инструментарии изощрённой эволюции головного мозга. Следы этого процесса можно разглядеть ещё в первых фазах индивидуального становления нервной системы. Вполне понятно, что этапы развития сознания не возникли сами по себе, а являются отражением эволюционного процесса появления мозга человека. Суть процесса гоминидной эволюции состоит в выработке кортикальных механизмов контроля поведения. У большинства животных кора больших полушарий выполняет вспомогательную функцию. Она является инструментом индивидуальной биологической адаптации программ поведения, контролируемых лимбической системой. Животные вынуждены в сложных условиях использовать личный опыт, память и базовую рассудочную деятельность для решения проблем питания, размножения и социальных взаимодействий. Инстинктивно-гормональный контроль поведения первичен, а его персонифицированная адаптация к конкретным условиям при помощи коры больших полушарий — вторична.

При эволюции мозга человека произошло столь значимое увеличение размеров неокортекса, что он смог противодействовать животным началам лимбической системы. До сегодняшнего дня это противостояние остаётся не очень уверенным, зыбким, а часто и просто имитационным. Тем не менее оно достигнуто на планете только в мозге человека, что следует считать величайшим достижением эволюции. В первый раз за всю историю Земли живые существа стали интересоваться хоть чем-то, кроме еды и размножения. К этому блестящему результату мы приходили медленно, болезненно, а каждый из его эволюционных этапов стал значительной вехой в истории человечества. Вполне понятно, что в индивидуальном развитии мы неизбежно повторяем эпохальные метаморфозы гоминидной эволюции. По этой причине попробуем разобраться в биологических следах трагической истории нашего мозга, которая представляет собой войны и победы неокортекса над древней и могучей лимбической системой.

Наиболее древним этапом развития базовых ассоциативных принципов стала невербальная коммуникация. Она прекрасно выражена на инстинктивно-гормональном уровне среди беспозвоночных, рыб, амфибий и рептилий. У птиц и млекопитающих невербальная коммуникация стала одним из основных средств общения. Достаточно вспомнить ухаживания у райских птиц, постройки шалашников, бурные диспуты оленей или бегемотов. Эти действия дополняются системой запаховых коммуникаций, звуковыми взаимодействиями, разными фокусами с биолюминесценцией, ультрафиолетовым или инфракрасным зрением. Вполне понятно, что невербальная коммуникация у животных носит инстинктивно-гормональный наследственный характер. Эту форму генетически детерминированного поведения прекрасно демонстрируют насекомые, ракообразные, моллюски и низшие позвоночные. Отличить в этих группах наследуемое поведение от благоприобретённого весьма нетрудно. Если сложная форма поведения воспроизводится из поколения в поколение без контактов с особями своего же вида, то мы вправе считать её наследуемой. Если же даже простые поведенческие приёмы не возникают без подражания другим особям, то мы имеем основание считать её приобретённой в процессе жизни.

Социально зависимая передача навыков общения, способов добывания пищи и генерации конфликтов является принципиальным шагом в эволюции невербального общения. Выведение сложных форм поведения из-под контроля молекулярно-генетических механизмов позволило ускорить эволюцию головного мозга. Появился веский биологический повод для эволюционного отбора в пользу обученных и обучаемых, которые обладали большей памятью и сообразительностью. Преимущества внегеномного наследования благоприобретённых навыков стали основой для совершенствования мозга как инструмента создания коммуникативных видовых преимуществ. Тот, кто мог лучше организовать шайку для совместной охоты или защиты, оставлял плодовитое и более сообразительное потомство.

Следовательно, первой целью для отбора стала социально наследуемая невербальная коммуникация. Поэтому она появляется раньше всех способов общения в индивидуальном развитии как маленьких приматов, так и человеческих детёнышей. Этим вопросам посвящены часть предыдущих глав настоящей книги и специальные работы (Rendal et al., 2009).

Невербальные взаимодействия в животном мире довольно трудно разделить на инстинктивно-гормональные и благоприобретённые. Врождённая способность демонстрации хвостов, рогов, перьев, жабр и развесистых кожных складок, цветастых переливов тела или перьев так же хорошо выполняют коммуникативные функции, как и социальное подражание. Вместе с тем в сложных ситуациях большинство млекопитающих и птиц начинают отлично обучаться самым непривычным формам поведения. Так, подсмотренное мартышками за человеком мытьё фруктов перед едой стало социальной формой поведения. Эта благоприобретённая форма социального поведения продержалась полтора десятка лет, а затем бесследно исчезла. Для сложной и социально значимой невербальной коммуникации нужен слабо специализированный или универсальный орган. Такими манипуляторами стали клювы птиц, хобот и уши слонов, челюсти, лапы и тело млекопитающих. Осмысленное применение невербальных контактов упрощает и ускоряет взаимодействие как внутри видов, так и между ними. К примеру, мой бурохвостый жако после мытья в ванной предпочитает не подавать голосовые команды, а прибегает к невербальной коммуникации. Чтобы быстро попасть в сухое и тёплое полотенце, он просто поднимает левую лапу и фиксирует взгляд на хозяине.

Максимальной сложности невербальной коммуникации добились приматы. После долгой эволюции на деревьях они получили в пользование ловкие ручонки, которыми можно передавать намного более сложные сигналы (Scott-Phillips, 2008; Scott-Phillips et al., 2012). Эти невербальные сигналы стали первым глобальным успехом в создании системы внегеномного социального наследования поведения. Следует отметить, что и сегодня негуманный подзатыльник и ловкий родительский пинок являются одними из популярных приёмов доходчивого воспитания. Эта невербальная практика задушевного общения с детьми широко используется как высшими приматами, так и гоминидами.

Несмотря на кажущуюся примитивность, такое общение продолжает давать очевидные педагогические плоды. В конечном счёте из невербальных взаимодействий выросла дифференциация семейно-клановых объединений, а уровень взаимопонимания стал предметом эволюционного отбора. Появился инструмент создания искусственного интеллекта, характерного для довербальных сообществ. При этом сразу возник и важнейший механизм целенаправленного отбора мозга по совершенно новым признакам, которые ранее для церебрального сортинга природой не использовались. Развитие невербальной коммуникации гоминид было первым шагом в формировании кортикальных механизмов регуляции поведения, передаваемых из поколения в поколение в виде индивидуальных навыков. Можно считать это первой победой неокортекса над лимбической системой. В результате появился новый объект для отбора — механизмы коммуникаций.

Интеллектуализированная жестикуляция, воспитательное рукоприкладство и более осмысленные демонстрации подкреплялись звуками, ценность которых постепенно увеличивалась. Вполне понятно, что речь возникла и развивалась для передачи такой информации, которую невозможно донести жестами, телом или мимическими приёмами (Савельев, 2005а, б). В конце концов звуковые взаимодействия в сочетании с невербальными формами общения стали основой для начала совершенно нового искусственного отбора. Речевые взаимодействия давали древним гоминидам неоспоримые преимущества в решении сложных социальных проблем. Именно этот длительный период перехода от архаичных невербальных к эволюционно новым вербальным взаимодействиям и проходят дети при появлении речи. По сути дела, даже ранняя невербальная коммуникация между детьми и взрослыми становится инструментом противодействия лимбической системе или наследуемым формам поведения. Постепенно формирующийся детский неокортекс пытается использовать благоприобретённый опыт для осмысленного поведения, которое всегда противостоит всепоглощающему давлению инстинктов. Вполне понятно, что у маленьких детей эти процессы идут с переменным успехом. Долгое время превалирует инстинктивно-гормональное поведение, но его позиции понемногу ослабевают с формированием неокортекса и его производного — осмысленной речи.

Речь стала вторым инструментом для формирования индивидуальных особенностей и интеллекта человека. Научившись передавать словами, а не жестами, содержательную информацию, будущие люди сделали огромный скачок в выработке механизмов искусственного отбора. Преимущества стали получать обладатели речи и мастера её использования. На механизмы появления речи существуют самые разнообразные взгляды, которые различаются в деталях, но едины по сути (Савельев, 2005а, б; Smit, 2016). Не вызывает сомнения то, что с возникновением зачатков речи появился совершенно новый критерий для отбора мозга. Необычайную биологическую и социальную ценность приобрела способность к копированию речи, затем — и к её синтезу. Иначе говоря, возник искусственный отбор по признакам развитости речи и способности к её пониманию. Это означает начало церебрального сортинга в пользу говорунов и словослышателей.

Следствием стало увеличение мозга за счёт развития как речедвигательных, так и слуховых областей неокортекса. Особенно важным критерием в становлении речи стало смысловое понимание произносимых слов, которое до сих пор оставляет желать лучшего. Именно с этими функциями связано развитие специализированных областей вокруг речедвигательных (Брока) и слуховых (Вернике) полей. Они возникли намного позднее и стали центрами ассоциативного анализа, необходимого как для генерации осмысленных слов, так и для понимания содержательной части речи.

Для нашего повествования важна последовательность описанных эволюционных событий. В формирующемся детском мозге процесс дифференцировки лобных и височных областей отражает этапы их биологического формирования. Поначалу речевые функции ребёнка крайне примитивны и несильно отличаются от невербальной коммуникации. Лишь по мере созревания аналитических полей вокруг сенсомоторных речевых и слуховых центров возникает способность воспринимать и генерировать мало-мальски содержательную речь. По этой причине не стоит ожидать особой речевой одарённости до 7—8-летнего возраста, когда диффе-ренцировка неокортекса достигает значимых масштабов. Заметные результаты созревания возникают ближе к началу полового созревания, когда речь становится потенциальным инструментом для успешных репродуктивных контактов. Однако до осмысленной речи с самостоятельной генерацией её содержания ещё очень далеко. Только к 19—20 годам вызревают эволюционно новые ассоциативные центры речи, которые продолжают формироваться ещё с десяток лет.

В последнюю очередь складывается речевой синтез как основа осмысленного моделирования прошлого, настоящего и будущего. Все эти этапы сопровождаются интенсивным созреванием мозга по столь ценным социальным особенностям. Надо отметить, что эти эволюционные приобретения проявляются далеко не у всех гоминид. Из-за особенностей индивидуального строения мозга у многих представителей вида речевые функции останавливаются в своём развитии на уровне базовых биологических коммуникаций. Тем не менее любая человеческая речь является антагонистом лимбической системы. Исключение составляют речевые взаимодействия, сосредоточенные на проблемах еды, размножения и доминантности. К сожалению, для других целей большинство гоминид использует речь крайне редко. Таким образом, первым шагом для направленного отбора мозга была сложная невербальная коммуникация, а вторым — речь, что является большим историческим достижением человечества.

Третьим важным эволюционным этапом противостояния неокортекса и обезьяньей лимбической системы стало появление письменной речи. В результате этого великого события удалось оторвать редкие человеческие мысли от конкретного носителя. Их уже не надо было передавать от одного живого носителя сознания другому, которого обычно трудно отыскать. Письменной речью была решена проблема сохранения и передачи следующему поколению опыта человечества. Это означает, что появление человеческих свойств мозга не должно быть непрерывным. Достаточно сохранять небольшой набор знаний о письменной речи, которая была доступна хотя бы части гоминид. Обладая этими начальными знаниями, любой носитель сознания мог получить опыт другого, давно умершего носителя уникальных человеческих свойств мозга. Такое выделение индивидуальных знаний в виде письменной речи нанесло огромный урон биологическому доминированию лимбической системы в человеческом мозге. Вероятность внегеномного сохранения личного опыта отдельных носителей сознания стала намного больше. Эти персональные мысли и наблюдения смогли достигать других носителей сознания. В результате появления надёжной внешней памяти человечество получило возможность распространять и культивировать знания, не несущие непосредственной биологической выгоды. Противостояние коры и лимбической системы приняло надорганизменный, или социальный, характер.

Следует подчеркнуть, что сходство между устной и письменной речью довольно велико. Так, анализ обоих типов речи в странах с преобладающей неграмотностью и всеобщей грамотностью показал, что их объединяет целый ряд общих свойств. Особенно близкое сходство можно обнаружить при сравнении письменной речи и устной ритуальной коммуникации (Akinnaso, 1985). К общим свойствам обычно относят институционализацию, доступность, авторитетность, стилизованность, цельность, отстранённость и формальность. Это связано с тем, что устная ритуальная коммуникация выполняет те же функции, что и письменная речь в странах поголовной грамотности. Иначе говоря, разница между устной и письменной речью сводится к отрыву коммуникации от непосредственного её производителя и получателя.

Необходимо отметить, что масштабная выработка новых критериев искусственного отбора гоминид началась с создания специальных хранилищ для письменной речи. Принципиальным моментом человеческой истории стало появление библиотек, когда коряво изложенные мысли удалось отделить от их носителей. После написания содержательного и отчасти понятного текста гоминидное сообщество могло легко избавиться от мыслителя. Это послужило первым шагом к созданию внешних носителей для человеческого искусственного интеллекта. Библиотеки стали прекрасным способом сохранять ценности, создаваемые искушённым и изощрённым мозгом, без самого создателя. Тем более что многие мыслители отличались как пакостным характером, так и крайне дурными наклонностями. Однако ценность представляли только плоды их интеллектуальной деятельности, а привычные обезьяньи безобразия быстро исчезали в истории.

Вполне понятно, что ребёнок, начинающий обучаться письму, должен соблюдать определённые условия. При любой системе письма от него требуются достаточно высокий уровень владения речью, способность к синтезу связных предложений, пространству изложения и навыкам использования графических аксессуаров. Ребёнок должен обладать достаточно зрелой нервной системой, которая сможет справиться с новыми задачами моторного, праксического и афферентного развития. Для этого непростого дела нужна развитая кора, которая формируется только к 7—8 годам после рождения. Эти навыки будут совершенствоваться ещё десяток лет как недавнее эволюционное приобретение.

Всё время созревания мозга, когда подросток читает, пишет и накапливает социальные инстинкты, активнее всего развиваются связи нейронов неокортекса. В структуре мозга закрепляются ключевые формы поведения, и складывается оценочная система окружающего мира. Нет никаких сомнений, что воспользоваться накопленными плодами работы мозга выдающихся мыслителей могут далеко не все. Если индивидуальные особенности строения мозга позволят вобрать в себя хотя бы часть предыдущего опыта и культурного наследия человечества, то у неокортекса появляется шанс уравновесить лимбическую систему. Чаще всего этого не происходит, а инстинктивно-гормональные формы поведения используют неокортекс для имитации принадлежности особи к человеческому сообществу. Эти вопросы были специально рассмотрены в отдельной работе (Савельев, 2016).

Для настоящего повествования важно отметить, что эволюционный антагонизм между кортикальными и лимбическими механизмами мышления никуда не исчезает. Этот внутренний конфликт принятия решений человек проносит через всю жизнь, страдая и мучаясь от двойственности сознания. Более того, именно в момент возникновения антагонистического баланса сознания у юношей и девушек происходит становление личности. В настоящее время этот процесс крайне отягощён модными способами избавления неокортекса от интеллектуальной нагрузки. Для созревающего детского мозга преодоление соблазнительной возможности не думать — непростая задача. Именно эту возможность предлагают различные компьютерные системы, имитирующие доступность знаний, предлагающие готовые решения сложных проблем и образцы сомнительного поведения.

Первичным источником компьютерной зависимости является биологически предопределённая лень головного мозга. Напомню суть проблемы. Во время глубокого сна или всеобъемлющего безделья человеческий мозг потребляет десятую часть от всей энергии организма. Если человек возбуждён и пытается решить какую-либо сложную задачу, то метаболизм мозга увеличивается в 2,5 раза и достигает 25% всех расходов организма. Вполне понятно, что такая интенсивность работы мозга очень ограничена по времени. Если по каким-либо причинам она продолжается дольше нескольких недель, то наступает метаболическое истощение, которое нарушает нормальную работу мозга. Для предотвращения чрезмерной активности мозга в эволюции были выработаны специальные защитные механизмы. Они построены на том, что при снижении интеллектуальной нагрузки в мозге начинают вырабатываться наркотические вещества.

Праздность поощряется эндогенными опиоидами, каннабиноидами, окситоцином и эндорфинами. Такое разнообразие внутренних наркотиков позволяет прекрасно блокировать любую разумную деятельность мозга. По этой причине любая форма мышления, не направленная на поиск пищи (денег), самочек (самцов) и социальную доминантность, немедленно наказывается снижением выделения эндогенных наркотиков. В результате этих особенностей метаболизма мозга гоминиды тайно поощряют все формы экономии энергии, идущей на содержание мозга. Этот феномен имеет как положительные, так и отрицательные аспекты.

С одной стороны, наиболее катастрофическим следствием этой физиологической особенности мозга является распространение различных религиозных культов, социальных верований и непреодолимых заблуждений. Приняв правила любого культа, человек начинает экономить энергию на содержание мозга и получает любимые эндогенные наркотики. Счастье жизни под вечным внутренним наркозом легко перевешивает противоречивую наивность религиозных догм и правил. Вполне понятно, что таким влияниям особенно подвержен незрелый мозг детей и подростков.

С другой стороны, именно экономия на работе собственного мозга заставляет людей соблюдать идиотические законы, нелепые социальные правила и перепоручать принятие решений неведомым и сомнительным начальникам. На этих прекрасных эволюционных дрожжах уже давным-давно удаётся создавать многомиллионные армии граждан с совершенно искусственным интеллектом. Иначе говоря, наш интеллект весь искусственный, а вычислительные машины только оттенили застарелую проблему.

Дело в том, что такой интеллект, которым пользуется большая часть населения, создать не очень сложно. Достаточно расширить память, создать алгоритмы сравнения многозначных слов, подбора подходящих ответов и ускорить вычисления. Это чуть сложнее игры в шахматы и шашки, а вовсе не повод считать скоростную комбинаторику человеческим разумом. По этой причине тест Алана Тьюринга на машинное мышление был пройден специальной программой вскоре после окончательной победы компьютера над чемпионами мира по шахматам. Тест А. Тьюринга, предложенный ещё в 1950 году, состоял в том, чтобы человек, не видя собеседника, задавал вопросы как вычислительной машине, так и человеку. Во время опроса экспериментатор должен был выявить машину и человека. Если человек разницы не находит, то за машиной признаётся способность к мышлению. Тест был пройден в 2014 году программой, написанной в Санкт-Петербурге и выдававшей себя за одесского мальчика.

Вполне понятно, что ответы на вопросы зависят только от объёма памяти и скорости применения алгоритмов подборки слов со всей многозначностью общих и скрытых смыслов. К интеллекту этот тест никакого отношения не имеет. Глубоко верующий католик, досконально знающий все религиозные тексты, молитвы и решения соборов, представляется не очень точным компьютером, а не человеком. Он ещё умеет размножаться обезьяньим способом, но его мозг с набором готовых ответов уже упростился до уровня настольного компьютера. Если этого прекрасного и законопослушного гражданина начать тестировать по А. Тьюрингу, то результат предсказуем. Хорошо подготовленный компьютер, хранящий обычные бытовые данные и информацию ещё о 3—4 культах, легко будет выглядеть развитым человеком, а наш умозрительный католик — кривоватой устаревшей программой.

Этот пример указывает на несколько проблем. Благодаря огромной роли детских запечатлений и социальных инстинктов мы сами обладаем заведомо искусственным интеллектом. Он создан нашим сообществом, а не природной средой. Дети, выживавшие в джунглях несколько лет, никаким интеллектом не обладают и вернуться в сообщество людей уже не могут. Иначе говоря, наш интеллект искусственен в том смысле, что создаётся в результате взаимодействия растущего мозга человека и сообщества. Особенности его инстинктивно-социального наполнения зависят от среды развития. При этом сообщество всегда стремится дать особи минимально допустимый набор знаний и социального опыта.

Главное отличие человека от машины — это неспособность «осмысленно» отвечать на вопросы. Число слов любого языка конечно, как и вариативность их значений. Это многочисленные, но вычисляемые процессы.

По сути дела, любой язык является комбинаторикой слов в хорошо известном поле значений, действий и событий. Даже эмоциональная и фонетическая окраска, указывающая на дополнительный смысл слова, не является препятствием для компьютерного подражания. Главным признаком разума является способность создавать совершенно новое как в природе, так и в обществе.

Уникальная творческая деятельность встречается лишь у крайне ограниченного числа одарённых людей. Их мозг обладает редкой морфофункциональной организацией, позволяющей им создавать то, чего до них никогда не существовало. Однако творческие личности являются экзотическими артефактами эволюции (Савельев, 2018а). По этой причине ими легко пренебречь, чтобы вернуться к более обыкновенным людям. Для всех остальных вариантов строения мозга состояние искусственного интеллекта является обычным и привычным. В этом отношении многие юные обыватели умудрились сравняться по своим умственным способностям с компьютерами. Точнее будет сказать, что при помощи компьютеров их мозг несколько принудительно упростили до уровня карманного имитатора знаний и псевдоинформационных сетей. Так что искусственных интеллектов сейчас два: человеческий и компьютерный. Преимущество компьютерного интеллекта в том, что он пока занимает меньше пространства, однообразно ест и не требует самочку или самца для воспроизводства.

Следовательно, антагонизм лимбической и кортикальной систем сознания активно продолжается и в настоящее время. Созревание детского мозга происходит в более жёстких условиях компьютерной поддержки лимбической системы. Результатом стало усиление искусственного отбора и более глубокое расслоение сообществ по интеллектуальным критериям.