Морлоки

XIV.

Уже настало утро, а запертые ворота все еще скрывали страшную тайну.

Чувствовалось, что там молчаливо и напряженно делалась работа, но следов этой работы не было видно.

Между тем размеры катастрофы уже выяснились для толпы. Оправдалось самое ужасное из предположений -- вся смена погибла. Спаслись только три человека. Один из них был здесь, среди толпы. Еще совсем молодой парень, с еле пробивающимися усиками, он теперь походил на старика. Мускулы лица прыгали, зубы дрожали, как в ознобе, глаза были широко раскрыты, но смотрели тускло и растерянно. Он спасся случайно, так же, как его товарищи. Они втроем работали в дальней галерее. Когда раздался взрыв, они в ужасе бросились к выходу, но натолкнулись на стену. Обвал отрезал их от всех рабочих, от смерти, но и от спасения. Они очутились в положении заживо погребенных, и, казалось, избавления не может быть. Один из них, старый шахтер, вспомнил, что с этой стороны шахта примыкает к уже выработанной и заброшенной шахте. Они пошли наугад искать выхода. Лампочки погасли. В непроницаемой тьме пробирались они, ползли на четвереньках, изранили руки и ноги, натыкались головой на камни и замирали от ужаса, когда казалось, что дальше нет пути. Всю ночь ползли они -- и вдруг увидели клочок неба...

Скорбно-молчаливая, словно приплюснутая к земле непосильной тяжестью несчастья, слушала толпа рассказ спасенного. Погасла ее злоба. Бессильная, смятая, она сдалась...

Но вот раскрылись ворота, и к толпе вышел молодой инженер. Караваев не знал его, но он догадался, что это инженер спасательного отряда. Он был бледен и несколько минут осматривал толпу, а потом заговорил дрожащим голосом:

-- Братцы! Кто хочет спуститься в шахту? Предупреждаю, это очень опасно... Можно задохнуться... Из нашего отряда уже несколько человек погибло... Кто пойдет?

Толпа дрогнула:

-- Смерть верная!

-- И сумленья никакого!

-- Поминай, как звали!..

Это был тихий ропот, все разраставшийся и готовый разлиться гулом протеста. Словно защищалась толпа! Защищалась от голоса совести, от порыва самопожертвования. Бабы подняли вой:

-- Еще людей морить! Мало, стало быть!

-- Не крысы то ж! Крещенные!

Инженер стал еще бледнее. Он поднялся на цыпочки и, стараясь перекричать толпу, крикнул:

-- Неволить никого не будут! Дело совести! Кто хочет, тех зову!

Минуту длилось молчание, мертвое, смущенное и стыдливое молчание.

Но вот раздался чей-то глухой, странно-равнодушный голос:

-- Пропустите! Я пойду!

Толпа расступилась.

Василий Ильич пробирался медленно и спокойно, сознавая только одно, что то, чего он ждал всю страшную ночь, наконец пришло. Откуда-то глянули на него глубокие глаза Елены, но не пробудили в нем никакого чувства, ничего даже не напомнили. Словно не с ним произошло все прежнее, а с кем- то другим. Тот давно умер, завещав этому маленькое и легкое, простое и совсем не страшное дело -- отдать земле закоченевшее, отяжелевшее и ненавистное тело.

* * *

Пять дней тащили из земли обезображенные, обугленные трупы. Жены и матери узнавали своих покойников по случайно уцелевшим вещам: жестяной портсигар, крест, пряжка от пояса -- это были единственные остатки не только от одежды, но и от тел, превратившихся в бесформенную массу. Портсигаров, крестов, пряжек, совершенно одинаковых, было немало, и потому вокруг каждого трупа возникал спор, а иногда и драка.

Только об одном трупе не спорили. На пальце его руки оказалось золотое обручальное кольцо, а на внутренней стороне кольца было вырезано число, месяц и год катастрофы.

----------------------------------------------------

Источник текста: журнал "Нива" No 32-34, 1912 г.

Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.