Как бы не так, Степочка, ни на каком теплоходе я не плыл и записей не слушал. Я, дорогой мой, плыл в это время по Байкалу один, без теплохода и без лодки, с одной только телогрейкой. И если бы не она, моя телогрейка, то твоего друга давно бы уж скушали рыбки. Но телогрейка оказалась волшебной. Она поролоновая и в воде, как выяснилось, не тонет. Она — как спасательный круг. В ней я и болтался по волнам, пока на меня случайно не наткнулись рыбаки.
Простудился изрядно. Байкал — это тебе не Саргассово море и не Индийский океан. Ходил тридцать три дня по врачам и направили меня прогреваться в Крым. В Крыму мы с мамой жили около месяца. Я ходил в лечебницу, и меня замазывали грязью. Не одного меня. Кроме меня, там лечились еще многие, и все по уши в грязи. Пахнет грязь отвратительно, откуда только ее берут такую? Зато она очень полезна и, говорят, ставит на ноги совсем пропащих, болящих людей. Если бы не эта грязь, обошлось бы мне байкальское купанье недешево. Но грязь спасла.
«Из чего делают ее, эту грязь?» — все спрашивал я, но никто мне не мог сказать, и всем было безразлично, из чего ее делают. Лишь бы лечила. Потом один мой новый сосед на берегу сказал, что делают эту грязь из кашки.
— Из какой кашки? — не понял я и представил себе сразу же белый клевер, который у нас называется кашкой.
— Растет такая кашка на озерах, — не совсем уверенно продолжал мой сосед, — где-то рядом тут есть Мойнакское озеро. Там ее и собирают. А потом квасят, как силос, и получается грязь.
— Может быть, это все-таки та кашка, что растет на полях? — спросил я, видя его неуверенность. — Может быть, это белый клевер или тысячелистник?
Сосед сказал, что это другая кашка, но больше-то он не знает, потому что сам видеть не видел, а только слышал. Недавно отправляли машину на Мойнакское озеро и кричали: «за кашкой!».
Я решил обязательно познакомиться с неведомой кашкой. Надо же знать, чем тебя замазывают. Когда машина отправлялась в очередной рейс, я упросил взять и меня. Приезжаем на озеро, и что я вижу? Лежат на берегу валы противно пахнущей зеленой крупы, совсем не похожей на нашу грязь. Но и на клевер и на тысячелистник она тоже, эта кашка, мало похожа. Врач, который приехал с машиной за кашкой, сказал мне, что кашка — не кашка, а водоросль хлороглея. Она растет в озере, и волнами ее выбрасывает на берег.
Так вот, значит, кому я обязан своим исцелением — водорослям! Жаль только, что нельзя эту кашку привезти домой. Я бы всем в школе показал, чем меня вылечили.
— Почему же нельзя? — сказал врач. — Это сделать очень просто. Есть у вас в школе цветы в горшочках?
— Есть, конечно.
— А бывает там зеленый войлочек на почве, когда сильно поливают цветы?
— Бывает.
— Этот войлочек дает такую же грязь, как и хлороглея. В Пятигорске ею лечат больных.
Потом, когда я приехал домой из Крыма, я первым делом нашел дома цветочный горшок, почва которого покрыта зеленым войлочном. И когда меня спрашивали, кто вылечил меня после купанья в Байкале, я всегда отвечал: «Вот кто» — и указывал на зеленый войлок водоросли в цветочном горшке.
А самым первым моим лекарством был не зеленый войлочек, а «ирландский мох». Когда меня привезли с Байкала еле живого, то врач сказал: «Будешь есть ирландский мох, иначе на ноги не встанешь».
Я никогда мох не ел раньше и очень заинтересовался, почему я должен есть мох, а не более питательные продукты.
— Этот мох и есть самый питательный продукт, — пояснил врач. — Мы даем его самым безнадежным больным. Но ты будешь есть не сам мох, а лекарство, которое из него сделано. Называется оно карраген.
Карраген мне понравился. Он походил на желе. Я с удовольствием ел его, и с каждым днем силы мои прибывали.
— А вы можете показать мне ирландский мох? — попросил я врача, когда лечение закончилось.
— К сожалению, нет, — отвечал мой доктор. — Но сказать тебе, что это такое, могу. Это водоросль хондрус, которую добывают в морях. Сухая водоросль немного похожа на мох, вот ее и прозвали мхом. В лесу с деревьев длинные «бороды» свисают — мы тоже называем «мох-бородач». А на самом деле — это обычный лишайник.