Моя Чалдонка

19

У подножия Аммональной сопки, в двух километрах от прииска, стояло срубленное из толстых, негниющих лиственниц здание. Когда-то в нем хранили взрывчатку — аммонал, и задняя половина аммоналки была упрятана в выем сопки — на случай взрыва. Молоденькие сосны поднимались над крышей, и ветер порою склонял их вершины к дощатым скатам. Летом вплотную к стенам подступали багул-чушатник и ковыль.

Многоярусные стеллажи, обитые из мощных, в три пальца толщиной, плах, пустовали; окна были накрепко заколочены досками.

В верхней части аммоналки — просторный и высокий чердак. Годами здесь копился разный хлам: заржавленные лопаты без черенков, обрывки проволоки, прохудившаяся железная, деревянная, стеклянная тара, чугунные трубы.

На чердак вела изнутри лесенка. Ребята открыли новый ход — со стороны сопки. Оторвали доску из обшивки чердака, и образовался лаз. Толстая проволока старого громоотвода, свисавшая с крыши, была лучше всякой лестницы.

Первым, звякая проволокой, взобрался на чердак Дима. Посветил кругом фонариком.

— Давайте побыстрее!

Он лег на широкий карниз и опустил правую руку как можно ниже.

Володя и Веня один за другим, держась за сосны, передали ему несколько больших свертков; потом, протянув руку друзьям, Дима помог им взобраться наверх.

Проникнув через лазейку на чердак, они с минуту не трогались с места. Дима ощупал лучиком фонаря все уголки. Желтое пятно света выводило из темноты то массивную, почерневшую от времени материнскую балку, то железную бочку с мятыми боками, то груду битых кирпичей, то четырехугольную дощатую вентиляционную трубу, устремленную в прорезь крыши.

Дима снял картуз и отряхнул с него мелкие порошинки сухого октябрьского снега.

— Ветром намело. Мороз какой, а мне жарко!

— И мне, — ответил Володя. — Полтора километра, и все бегом.

— А у меня уши прихватило, — признался Веня. — Руки-то заняты — не потрешь.

Они уселись на своих свертках в дальнем углу чердака.

— Дима, потушил бы фонарь! — посоветовал Володя.

— Зачем? Не надо! — поспешно сказал Веня. — Может, тут дыры. Провалимся еще.

— Не провалимся, — ответил Дима. — Хуже, если заметят.

— А как же считать будем? — дрожащим голосом спросил Веня.

Лучик погас.

— Называть будем, что принесли, и на ощупь, — ответил Дима уже в темноте. — Давайте скорее.

На чердак через лазейку ворвалась упругая струя ветра; что-то сначала царапнуло по крыше, а потом волоком протащилось по ней.

— Что это? — Веня схватил Диму за руку.

— Эх ты, суслик, — сказал Дима. — Это же дерево о крышу торкнулось. Ну, Володя, говори, что у тебя?

— Огурцов десяток. Телогрейка вот. Валенки почти новые, в ту зиму подшивали.

— Новые! Раз подшитые — значит, не новые. — Дима просунул руку внутрь. — Ничего, сойдут. Еще что?

— Рукавицы вот. Эти старые, — признался Володя, — в кладовке нашел. Отец дрова в них колет.

— Вот уж добро принес, — усмехнулся Дима. — Они же брезентовые! Лучше бы портянки.

— Все тебе мало! — вскипел Володя. — И так стыдно: никогда из дому не тащил. Еще рубашку теплую принесу. И крабы — консервы. И хватит. Что мне — весь дом утаскивать?

— А крабы мертвечиной питаются, — вдруг сказал Веня. — Если кто утоп, крабы тут как тут. Я сам читал в книжке…

— Некогда слушать тебя, Свист, — оборвал Дима. — Не хочешь, будешь одни сухари грызть, а мы с Володей не побрезгуем и крабов поедим!

Веня обиженно запыхтел.

— Ну разревись еще! Говори, что у тебя?

— Унты дяди Яшины и рукавицы из собачьего меха.

— Рукавицы такие, что в каждую целиком можно влезть. Еще что?

— Носки шерстяные, куфайка. Ремень солдатский. Еще в ту войну дядя Яша носил.

— Ремень ни к чему. Обратно отнесешь.

— Обратно? Это опять на сундук лезть, опять ключ доставать, замок отпирать, да оглядывайся все время! Этим же ремнем и всыплют! И так из-за кинжала попало.

— Бил?

— Два раза замахнулся. А если сейчас в сундук заглянет? Говорю, пригодится ремень. Может, шашки выдадут.

— Шашки! — засмеялся Володя. — Шашка-то больше тебя!

— Ну, говори, что еще? — поторапливал Пуртов.

— Капусты две чашки набил, грибов маринованных банка. Еще вареное мясо — дзерен[8]. Дядя Яша в то воскресенье подстрелил. Мясо, правда, постное… Варенье из зимоложи. Орехи кедровые…

— Ну и чудак же ты, Веня! Сколько лишнего тащил! Орехи-то зачем?

— А… в подарок партизанам. Пусть щелкают.

— Есть им время орехи там щелкать. Ладно, сами дорогой сщелкаем. Все?

— Еще одну вещь прихватил. По-моему, сгодится.

— Да говори же, что тянешь!

— Компас.

— Ну и Веня, ну и Свист! — хлопает товарища по плечу Дима. — Как это ты еще протез у дяди Яши не утащил?

— Смеешься! Знаешь, как ему трудно без меня будет! Из-за этого неохота…

Мальчики немного помолчали. Венины слова затронули всех.

«Нет, — подумал Дима, — я на попятный не пойду. Мать и без меня проживет».

— Ребята, заготовим дяде Яше дров, — робко сказал Веня, — а? Ему же не управиться одному!

— А что ж, — быстро ответил Володя, — давай заготовим, я согласен.

Оба ждали, что скажет Дима. Тот зажег вдруг фонарик, навел на товарищей:

— Ладно уж, не люблю, Венька, когда ты вякаешь. Заготовим — до весны хватит. А ты, Володя, что обрадовался?

Володя замялся, потом, прямо глядя Диме в глаза, сказал:

— Понимаешь, Голован, решили отрядом клуб из столярки строить, ну и хорошо, что мы задержимся — поможем.

— Ох, это да! Из столярки? — Веня взглянул на Диму и примолк.

— Ну, дело твое, — сказал Дима, — хоть что строй. Только уж когда назначу, чтоб тогда без выдумок… Послушайте, что я принес. — Он деловито начал перечислять: — Чаю кирпичного плитка, галеты — целая пачка…

— Я знаю, — оживился Веня, — галеты — это вроде сухарей, твердые, как чурка. Одну штуку надо неделю есть. Американцы придумали.

— Ладно, мы тебе одну на неделю и дадим… Ягоды у меня, брусника, заместо сахара, с кипятком хорошо. Из вещей шапка-ушанка, ичиги, одеяло шерстяное да еще свитер.

— Ох, как много у нас всего! — восторгался Веня. — На всю войну хватит!

— «Много»! Надо не только для себя, надо партизанам в подарок и рассчитать надо, чтобы хватило до места. Ты, Володя, это самое, — Дима словно бы смутился, — как там… морской волчонок, что ли? Как он свои запасы рассчитывал, знаешь?

— Очень даже просто, Анна Никитична объясняла — забыл? Это, значит, так…

— Ладно, не сейчас, в поезде растолкуешь. Сейчас давайте насчет срока — нечего тянуть, каждый день хватиться могут.

Облако колючего снега, занесенного сквозь лазейку ветром, ударило им в спины. Дима прислушался, щелкнул пуговкой — фонарик погас.

— Ох, заметает… — Веня запахнул свой полушубок.

— Тише! — сердито шепнул Пуртов. — Ти-ше!

— Что ты? — испуганно прижался к нему Отмахов.

Назойливо фурчащий звук доносился со стороны прииска все ближе, ближе.

— Машина!

— Может, на Ерничную, по дрова?

— На ночь-то? Сюда… газогенераторка.

Машина стреляла уже у подножия сопки, потом замолкла.

Внизу, у крыльца аммоналки, послышались голоса. Скрипнула дверь. Сначала гулко, потом приглушенней отдались тяжелые мужские шаги. Люди прошли в глубь здания, к решетчатому окну. Голоса зазвучали невнятно.

Дима тихо скользнул к вентиляционной трубе и прижался к ней ухом. То же сделал Володя. Веня, как замер с первого слова Пуртова, так и остался сидеть на своем свертке. Он-то уж знал, чьи шаги доносятся снизу!

Через трубу можно было услышать почти каждое слово пришельцев, будто они совсем рядышком.

— Темень-то какая, — говорил один, — где же тут их найти?

— Найдем, не бойся, — ответил другой голос — басистый, густой. — Куда они денутся? Не убегут, брат, от нас!

Это был голос дяди Яши.

Дима схватил Володю за руку и крепко сжал: не было никакого сомнения — это искали их, это пришли за ними.

— Где вы там? — плачущим шепотом спросил из своего угла Отмахов. — Володя, Дима!

— Тихо! — с яростью сказал Дима. — Выходите! Первый Веня, второй Володя, третий я.

— Веревкой придется связывать. Скопом и потащим, — снова произнес дядя Яша.

— Верно, покрепче увяжем, чтоб не растерять, — ответил первый голос.

— Пропали! Перевяжут нас всех! — шепнул Дима. — Беги, Веня!

Отмахов метнулся к отверстию.

— Погоди! Веня, вернись! — громко шепнул Дима.

Отмахов застыл у лазейки.

— Вернись!

Дима и Володя вновь прижались к вентиляционной трубе.

«С чем это они там возятся?»

Внизу загрохотало: падали тяжелые плахи — одна, вторая, третья. Удары гулко отдавались в ушах. Здание аммоналки пошатывалось. Снизу доносилось пыхтенье, возня, шарканье. Затем басистый голос сказал:

— Покрепче захватывай! Ох, мать моя, как бы не надорваться!

— Одни не справимся, и носить далеко. Придется подмогу брать. Ну, давай. Забрасывай на плечо.

Внизу затопали, закряхтели.

— Стеллажи уносят, — сказал Дима. — Ох, и напугали! Да вы потише, погодите радоваться!

Вновь скрипнула входная дверь.

— Полегче, полегче, — говорил дядя Яша, — неровен час, слетишь. Ступеньки-то пообломаны.

Голоса стихли. Дима молча вернулся в угол.

Снова у подножия Аммональной зашумела машина. Она затарахтела в направлении поселка.

— Уехали, — сказал Веня. — Может, вернутся еще?

— Что это они вдруг аммоналкой занялись? — Дима осветил лица товарищей фонариком. — Так они и до чердака доберутся. Что тогда будет? Давайте, ребята, через воскресенье, — предложил Дима. — В первое воскресенье — по дрова, а во второе — махнем. Скажем, что в сопки уйдем на целый день, а сами утречком — к эшелону и не к разъезду, а через висячий мостик — на Артеушки. Дольше идти, да вернее: там все поезда останавливаются. Поняли? А сейчас — по домам!

Снова на чердак ворвалось снежное облако, ветер стукнул вершинами сосен о деревянные косые скаты. Сверкнул луч фонарика. Три маленькие фигурки скользнули гуськом в отверстие. Дима, выходя последним, прикрыл лазейку доской. Забрякала тяжелая проволока громоотвода, закачалась, стуча о бревна старой аммоналки. Кто-то тихонько свистнул. Желтый кружок фонарика промелькнул меж деревьями. Зазвенела мерзлая земля под быстрыми детскими ногами.

По-прежнему тихо в старой, заброшенной аммоналке.