Моя Чалдонка

37

Тамара пришла на совет отряда в воинственном настроении: она им всем покажет! Пугать вздумали! Заманили, окружили, еще немного — и драться бы начали! Пусть что угодно говорят, а за это им попадет и от Анны Никитичны, и от Тони, и от Сени. Правда, при виде Чугунка, его прокопченной телогрейки со свежими заплатами на рукавах, Тамара презрительно поджала губы.

— Телогрейка какая несуразная, дырье какое-то! — громко шепнула она Маше. — Не может одеваться поприличнее!

Пухлое Машино лицо налилось краской. Маша отвернулась, не ответила.

— Ишь, барыня на вате! — сказал Ерема. — Прямо от тебя прелиной несет. У него же дом сгорел, а ты…

Римма даже отодвинулась от Тамары вместе со стулом. И Тамаре стало немного не по себе.

Сначала говорили о теплых вещах: сколько собрали, что собрали, как упаковали, как отправили. Тамара поглядывала на всех с чувством превосходства: она-то уж лучшие вещи принесла! И ей было непонятно, почему вдруг Анна Никитична завела разговор о носках и варежках. Подумаешь, важность!

…А Володя в это время незаметно наблюдал за Ниной. Склонив голову, она вращала карандаш в круглой пластмассовой точилке. Странное дело, Нина смещалась в его глазах, как в кино: то вдруг придвигалась совсем близко, и чинилка казалась Володе с колесо величиной, то вдруг Нина отдалялась, становилась маленькой, и класс вытягивался в длинный, узкий коридор. Володя протирал глаза, в голове у него шумело, по спине вдруг словно кто проводил мокрой, холодной тряпкой. Нет, если бы днем тетя Вера была дома, непременно измерила бы температуру. И все же, хотя все мельтишило в глазах, Володя заметил, как замерли Нинины пальцы, когда Анна Никитична заговорила о варежках, как Нина исподлобья, недоверчиво взглянула на учительницу.

Но вот слово дали Маше.

— Мы с мамой четыре пары варежек навязали, ладненькие получились! — Круглое Машино лицо дышало радостью. — Шерсть вымыли в мыльной пене. Варежки мягонькие-мягонькие — прямо духовые!

Всех — и Машу, и Анну Никитичну, и Нину — застлало вдруг туманом. Из этого тумана показалась чинилка — ее живо вращали Нинины пальцы; из прореза чинилки коричневыми хлопьями выползала стружка. Вот, словно обложенный ватой, голос Тамары. Почему это он слышит не все, что она говорит?

— Варежки и носки… по-о-думаешь! Смеяться будут… Я… папину меховую шапку… папино… с меховым воротником…

Вот какая она! Не от души, а чтобы вперед вылезть. А он думал — добрая: бумагу подарила, карандаш предлагала… Нет, уж если что-нибудь хорошее сделает, то потом сто раз напомнит и за копейку ей рубль выкладывай. Эх!..

Володя тряхнул головой: туман исчез, и все вокруг стало видеться и слышаться со странной хрупкой отчетливостью. Вот Нина со стуком открыла крышку пенала и швырнула в пенал точилку, а на Сенином лице Володя ясно прочитал: «Ну и ну!»

— Твое пальто греть не будет! — услышал Володя выкрик Еремы.

— Это почему же не будет?

— А тогда греет, когда… когда не для форсу приносят.

— Голубятник! Хулиган!

— Кукла! Сплетница!

Ребята загалдели. Сеня постучал кулаком по парте так, что откидные крышки задрожали.

— Ну, ну, разъершились! Я вам сейчас разъясню, что такое варежки. Вот я раз в тайге, еще мальчишкой, на охоту ходил и варежку потерял. Так ознобился — пальцы чуть не остекленели. А на драге — попробуйте голой рукой за железо, если оно насквозь морозом прохвачено! А вы представьте бойца — в окопе, на мерзлой земле, под ветром, и не минуты, не часы, а ночи и дни… Нет, шуба — шубой, а варежка — варежкой. Да и другая варежка шубы дороже… Так что же, будем бойцам ну, это самое… вязанье посылать?

— Будем! Даешь варежки! И носки!

Тут снова все заволокло туманом, а в уши опять набилась вата.

— Володя, что с тобой?

— Я — ничего… Ничего, Анна Никитична!

Вот как! Уже обсуждают Тамару…

Тамара слушает Нину, презрительно поджав губы.

— Мы хотим, чтобы ты честно все рассказала, — говорит Римма, — как настоящая пионерка.

Но Тамара все отрицала: задачи она не списывала, конфет не предлагала, на Володю не наговаривала.

— Я хотела только решение сверить… У меня у самой было решено. А Нина пожадничала.

— Бессовестная! — крикнула Нина. — Ты купить меня хотела, а сама, сама… Красный галстук продаешь!

Нина отвернулась и прижалась лицом к спинке стула.

«Ну и ну!» — выразило Сенино лицо.

— Ничего не продаю! — выкрикнула Тамара. — А меня убить хотели. Заманили, окружили… Хорошо вы, Антонина Дмитриевна, пришли.

— Да, — сухо ответила вожатая, — я пришла вовремя. Может быть, ты теперь докажешь, что они неправы?

Тоня не опускала глаз с Маши Хлудневой. Девочка сидела как на угольях, поворачивалась то к Тамаре, то к Володе, то к Антонине Дмитриевне, шевелила пухлыми губами, словно говоря что-то про себя, привставала и снова садилась.

— Все они врут, — грубо сказала Тамара. — Не любят меня, и все!

«Ну и ну!» — было написано на Сенином лице. Но Сеня молчал.

Антонина Дмитриевна почувствовала, что надо помочь Маше.

— Говори, Маша, говори все, что знаешь!

Маша встала, глубоко вздохнула, посмотрела в злые Тамарины глаза.

— Ничего Тамара сверить не хотела, — мужественно сказала она. — И решения у нее никакого не было. Когда Нина ей тетрадку не дала… у меня она… задачу списала. Вот.

— За конфетку? — резко спросила Римма.

— Я не за конфетку, — еле слышно прошептала Маша, — я помочь хотела.

— Врешь, врешь, Маша! Не списывала я! — закричала вне себя Тамара. — Подговорили тебя!

— Я вру? Я? Я в теплице была, дежурная, а ты прибежала. Еще блюдце с горохом сбросила. И на столике списывала. Я все боялась, что кто-нибудь зайдет. Стыдно тебе, Тамара!

— А тебе, тебе не стыдно? — совсем забывшись, крикнула Тамара. — Сколько раз тебя выручала, сколько раз тебя мама пирогом кормила…

И тут Сеня заговорил.

— Стоп! — сказал он. — Выключай мотор! Кривое кривым не исправишь. Чем подругу-то попрекнула? Ну, списала, глупость сделала, со всяким может случиться. А подличать зачем? Мутить кругом? Врать, изворачиваться, ссорить товарищей? Да, видать, в какой логушок[11] деготь попал, то уж запах ничем не выведешь. Что же, ребята, делать будем?

— Эх ты, Бобылкова! — Володя, собрав последние силы, встал с места. — Я предлагаю… исключить ее из пионеров.

Что было дальше, Володя уже не помнил.

Тоня, Анна Никитична и Сеня, отведя Володю домой, зашли к Марии Максимовне.

Они сидели, обсуждали случившееся, как вдруг Анна Никитична вспомнила про письмо и подала Тоне конверт цвета осеннего неба с синей отпечатанной маркой и гербом по углам.

Да, Настенька была права: рука, надписавшая конверт, была незнакома Тоне, и номер полевой почты был не Алешин…

Тоня медленно надорвала конверт с краю. Да, вот оно — не снежное, а настоящее письмо. Неровный бумажный лоскут, прошуршав, скользнул на пол. Она вынула из конверта вдвое сложенный лист почтовой синей бумаги, развернула его. И, едва прочитав первые строки, выпрямилась, закрыла плаза, а рука, державшая листок, упала на колени.

Вот оно, то письмо после боя…

Сеня выхватил из Тониных рук синий листок.

— Вот… — глухо сказал он. — Вот… Алеша пропал без вести…