Моя королева

Я говорил, что у меня никогда не было друзей, но это не совсем правда. До того, как меня заставили бросить школу, я общался с неким Ришаром. Давненько я о нем не вспоминал. Аж сердце кольнуло.

Ришар появился посреди учебного года; узкий и в профиль, и анфас, он часто кашлял. В классе осталась одна свободная парта — рядом с моей, там его учитель и посадил. На перемене со мной никто не играл, с ним тоже, поэтому мы решили оставаться поодиночке, но вместе. Мы ни слова друг другу не сказали — оно само вышло.

Отец Ришара делал какую-то важную работу на заводе в полях. Однако сами они не жили там, внизу, потому что его мама думала, будто у нас в долине лучше. Они сняли домик в деревне — одну из тех старинных каменных хибар, которые никто не хотел покупать. Забавно, поскольку казалось, что у семьи Ришара водились деньги. Ришар говорил, что они ни на одном месте подолгу не задерживаются, его отца постоянно переводят с одного завода на другой. Они часто заглядывали на заправку в отличие от других деревенских жителей, которые пополняли запасы бензина там, где якобы дешевле, но всегда приходили к нам плакаться, если что-то сломалось.

Виктор Макре тут же возненавидел Ришара. А тот, когда Макре толкался или подставлял подножку, сохранял поразительное спокойствие. Он просто вставал на ноги — и все, шел себе дальше, покашливая, словно локомотив миниатюрного поезда. Я восхищался Ришаром, потому что, когда били меня, я так злился, что начинал дрожать — больше не мог себя контролировать, и приходилось успокаиваться в медпункте, хотя был здоров. Если бы у меня хватило смелости, клянусь, я бы убил Макре — даже придумал разные способы. В мечтах он мог сколько угодно молить о пощаде, я все равно наносил смертельный удар, а остальные похлопывали меня по спине и говорили, какой я молодец — так Макре и надо.

От школы у меня мало приятных воспоминаний, но все они связаны с Ришаром. Он разговаривал со мной, казалось понимал, даже когда мне не удавалось объяснить, потому что мысли занимали слишком много места в голове и не пролезали через рот наружу. Но больше всего я любил Ришара за то, что произошло во время рождественского спектакля — того самого, в котором я играл осла.

Мы пересекали двор. И тут Макре, который сидел на скамейке, крикнул громко, чтобы все услышали:

— Посмотрите-ка, Иа с евреем!

Мы продолжали идти, но Макре кричал нам вслед: «И-a, и-a!» Ришар обернулся. Я отлично помню его лицо, потому что оно совершенно ничего не выражало. Ришар не расстроился, не разозлился — совсем. Макре начал говорить что-то вроде: «Какие-то проблемы, грязный…» — но не закончил. Ришар «набил ему рожу» — так все говорили потом. Директору и дежурному пришлось вмешаться и держать его вдвоем, а Макре лежал на земле с расквашенным до крови носом.

Когда директор спросил Ришара, что на него нашло, тот просто пожал плечами:

— Сам не знаю, я ведь даже не еврей.

Я понятия не имел, что такое еврей, одно точно: еврей или нет, Ришар был не промах. После этого Макре не смел к нам подходить. Даже меня оставил в покое, и я почувствовал себя настолько сильным, что выдумал специальный убийственный взгляд для встречи с ним. Макре стискивал зубы, но ни на что не решался, это было видно сразу. Именно тогда я обозвал его при всех Макре-верхом-на-бобре.

Однажды Ришар уехал. Я так и не узнал: из-за драки или потому, что его отец снова сменил завод. Я получил два-три письма, которые прочла мне мама: Ришар сообщал, что попал в пансион. А потом и письма прекратились. Понятия не имею, что с ним приключилось.

После отъезда Ришара с Макре все стало по-старому.

Мне захотелось увидеться с Ришаром и познакомить его с Вивиан. Мы могли бы жить все втроем в замке, там, где никто не станет указывать, что делать, там, откуда никто нас не заберет. Уверен — эти двое прекрасно поладили бы.