Моя королева

Их было трое. Они пытались заглянуть внутрь через колючие заросли, загораживающие двери. Меня они еще не видели. Я отпрянул и полез по камням на крышу, пока они ногами ломали кусты, чтобы пробраться в овчарню. Я сбежал через поля за домом — мчался изо всех сил до самого водопоя и наконец присел перевести дух; прошло много времени, прежде чем я смог снова взглянуть в сторону дома. Расстояние было немаленьким, но я все же разглядел силуэты жандармов сквозь окно. Я испугался, не оставил ли там что-нибудь, но нет — куртка была на мне, ведь я только что проснулся. Возможно, они заметят примятую солому, которая служила кроватью, но им придется присмотреться повнимательнее.

Я перевел дыхание и побежал к бугорку, где каждое утро ждал, пока высохнет одежда. Солнце до него еще не достало, место выглядело иначе, и я испугался. А может, страх появился потому, что жандармы обыскивали дом — мой первый собственный дом. Я подождал, улегшись, словно индеец, на вершине холмика, но они никуда не уходили. По траве я спустился на другую сторону и прислонился спиной к склону — здесь меня никто не увидит. Я надеялся, что Вивиан не явится прямо сейчас, потому что она была девчонкой, а отец говорил, что девчонки много болтают.

Но Вивиан никогда не приходила так рано; она давала мне достаточно времени, чтобы приготовиться и выстирать вещи. Она знала, насколько это важно. К тому же Вивиан была не из болтушек: она скорее умрет, чем выдаст меня. Если до этого дойдет, если они начнут ее пытать, чтобы разговорить, я зайду, сунув руки в карманы, и прикажу отпустить ее, потому что Вивиан ничего не сделала и это между мной и жандармами. Самой Вивиан я скажу: «Уходи, живо». Она обернется в последний раз со слезами на глазах, я улыбнусь и слегка кивну, как бы говоря: «Все будет хорошо», хотя мы оба будем знать, что это неправда. Затем я сниму шляпу, маску и скажу: «Вам нужен я, дон Диего де ла Вега», — и они глазам своим не поверят.

Я проснулся в поту. Сначала подумал, что жандармы мне почудились, но я действительно лежал на траве, и сверху давило солнце. Я ползком забрался обратно на холмик — они ушли. Мне уже доводилось мгновенно засыпать от сильных эмоций, но это было давно. Я чувствовал себя немного лучше, лежа на теплой траве, — все стало как раньше.

Я улыбнулся, чего делать совершенно не стоило — я тут же снова уснул.

Проснулся с криком, поскольку прямо на меня летел черный дракон. Стало холодно, но щеки горели. Стояла ночь — черная, как каминная труба изнутри. Трава уже намокла — значит, было очень поздно. Я проспал весь день при ярком свете — меня наверняка хватил солнечный удар.

На четвереньках я добрался до водопоя; взрослый голос в голове велел пить маленькими глотками, потихоньку, но, так как это был я, получилось ровно наоборот. Я позволил всей горе влиться в мое горло и проглотил столько воды, сколько влезло. У нее был приятный вкус камня и ледяного металла. Мне тут же поплохело.

Прислонившись к сланцу, я перевел дыхание и, как только смог встать, побрел к овчарне. Теперь туда можно было попасть через дверь, но я расправил кусты, чтобы было как раньше, и полез через привычную мне дыру по следам обвала — казалось, это очень важно. Такой красивый дом еще нужно заслужить. Это тебе не проходной двор. Я прислонился к стене, поскольку все вокруг качалось, и дошел до кровати. Не знаю, приходила ли Вивиан.

Роса шептала мне, что скоро взойдет солнце. Вот-вот от утреннего света замерцает пейзаж, и станет легче, потому что все вокруг блестит. Я завернулся в куртку и принялся ждать. Я не ел со вчерашнего дня, но голода не чувствовал. От одной только мысли о маминой чечевице желудок сжался, это был плохой знак.

В общем и целом, правильно, что я решил не идти на войну. Из меня получился бы скверный солдат. Все бы бегали в панике: красная тревога, пропал солдат Шелл, ребята из моего отряда испугались бы, а потом нашли бы меня спящим посреди поля боя. Прощайте, медали. Да, наверное, так лучше. Я мог сколько угодно бахвалиться, но мне нужен был кто-то, кто позаботился бы обо мне. Ведь у Зорро был Бернардо.

Бернардо, Вивиан, дракон. Солнечное пламя на веках. Я не хочу, чтобы меня увозили. Земля трещит. Я ведь просто хотел ходить в школу.

Я сел прямо. Веки слиплись, горло болело так, будто я кричал. Стоял день. Было уже не очень холодно, но вот со всем остальным — беда. Постирать вещи? Нет, слишком далеко. Может быть, завтра. Я не хотел упустить Вивиан.

Она не пришла. Ни в тот день, ни на следующий, ни на послеследующий, и, если подумать, больше мы в этом доме не встречались. Я пожевал немного травы, даже землю попробовал, но тут же выплюнул, попил. Я погружался в жар, и взрослый голос, к которому я никогда не прислушивался, твердил, что нужно возвращаться, пока хватает сил, что, если я пойду сейчас, все будет хорошо. Я должен был добраться до заправки, пока еще не слишком поздно, там обо мне позаботится мама, она поставит меня на ноги.

Но я хотел подождать — еще чуть-чуть, на всякий случай. Всего денек, а потом еще один, может быть, еще один, но последний.

Когда я понял, что Вивиан не придет, прошло слишком много дней — слишком много дней в горячке и голоде, пожиравшем все тело. Я вдруг осознал, что никогда не смогу спуститься по дороге в форме буквы «Z». Когда я намочил штаны и ничего при этом не почувствовал, я понял, что дела совсем плохи.

У меня больше не хватало сил ходить на водопой. Оставалось только умирать, ждать, уменьшаться и скользить прочь из этого мира, в тишине, как это было с бабушкой.

Я испугался, но ненадолго. В конце концов, самое страшное — это не знать. Придет ли Вивиан, что меня ждет, где в следующий раз подкараулит Макре. Теперь все стало ясно: Вивиан не придет, я умру, а Макре может выдумывать любые гадости, мне будет все равно, потому что я умру, а он себя только на смех выставит.

Кстати, я практически не помнил лица Макре. В памяти всплывали только его злобные глазки. Забавно, я ведь так его ненавидел. Как это все было далеко.

Начался шестой день. Или седьмой. Точно не больше десятка, а мой разум обыскивал плато в поисках королевы. В полете это оказалось проще, удобнее, чем пешком, в жару и холод. За несколько секунд я преодолевал гигантские расстояния с одного края плато на другой: путешествие всегда заканчивалось там, где встает солнце. Но я так и не нашел, где она живет, хотя замок в наших краях, где ничего нет, — такое сложно не заметить.

Не стоило забывать трижды моргнуть перед сном, думал я. Вот где вся беда, вот причина всего. Своим дурачеством я призвал Сглаза. Я помолился.

А может, я сказал что-то обидное, когда в последний раз виделся с Вивиан. Но нет, мы же просто играли в желания, она выглядела счастливой. Вивиан меня предала, вот и все. Девчонки-болтушки только и ждут, чтобы вонзить нож в спину, не стоит им доверять. Кстати, ни Зорро, ни Супермен не были женаты, хотя второго я любил чуть меньше: у него постоянно мялся костюм. А вдруг это Вивиан вызвала жандармов и сдала меня вместе с овчарней? Нет, она бы никогда так не поступила. Просто не повезло; наверное, они каждый камень на плато обыскивают, вот и все.

Дни нанизывались на нить, сотканную из света и тьмы, из ватных облаков, пролетавших на моей дырявой крышей, из луны и солнца. Утром было холодно, вечером бросало в жар, но при этом все равно морозило. Будет мне уроком — нечего спать подолгу снаружи.

Тут меня озарило. Я сел и рассмеялся, заржал, как осел, — это всегда очень пугало людей. Я вдруг понял. Ничего из всего этого никогда не существовало: ни плато, ни Вивиан. У меня не было лучшей подруги, я не молился в гроте и не пил прямо из горы. Может, не было и меня самого, по крайней мере того идиота с моста Тюль, которого все знали, не было точно. На самом деле я такой же, как и все, нормальный, самый обыкновенный мальчик, решивший забраться по тропинке в форме буквы «Z» на скалы. У меня закружилась голова — единственная правдивая вещь из всей истории, — и я просто упал. Разбился и медленно умер, в последнюю секунду перед закатом представляя себе разные небылицы.

И вот теперь я мертв. Пожалуйста, теперь-то можно унять эту боль?

Мое внимание привлек какой-то проблеск. Муха села на веко, я прогнал ее, чтобы не мешала. За камнями показался рюкзак из ткани с металлическими кольцами. Они выглядели теплыми. Пальцы распухли, я долго возился, пока открывал его, но, увидев, что лежит внутри, разрыдался сухими слезами, поэтому не считается, что я плакал.

Там было письмо, три банки чечевицы и консервный нож. На конверте — мое имя, ну то есть Шелл. Я забыл о голоде и тут же вскрыл письмо. Почерк Вивиан красиво клонился в сторону, стремясь что-то мне рассказать. Это было слишком сложно для меня, особенно в том состоянии, слова прыгали, буквы кружились.

Я открыл первую банку чечевицы. Мне стало плохо — настолько быстро я ее проглотил, поэтому со второй обращался уже осторожнее. Тут я вспомнил о жажде, но сил добраться до водопоя не появилось — по крайней мере, тогда. Чуть позже я обязательно схожу, клянусь. Нужно только немного отдохнуть: у меня в животе полбанки чечевицы. Я представил ощущения от чистой воды на губах, потрескавшихся, словно земля, — да, будет просто замечательно.

Я снова достал письмо и принюхался: пахло хорошо, школой. Наверное, Вивиан приходила в тот день, когда тут рыскали жандармы, а я спал, спрятавшись за холмиком. Она оставила сумку на видном месте, я, наверное, запнулся о нее, возвращаясь в темноте, когда уже был в горячке и ничего не замечал, — именно так рюкзак скатился по камням. Значит ли это, что мы больше никогда не увидимся? Письмо все объяснит, нужно только прочесть. Я узнавал большинство слов по отдельности, но когда пытался собрать их вместе, все сворачивалось, словно ленты, когда мы танцевали в школе. Даже когда мы должны были запутывать и распутывать ленты, у меня не получалось так, как надо. Что уж говорить о письме.

Вдруг меня одолела черная ярость — огромная, способная затопить долину. На все: на ленты, на Вивиан, написавшую письмо, которое я не смогу прочесть, на мои проблемы, на отца, который никого не любил, на мать, которая ему прощала, на муравьев, которые всегда находили способ заползти ко мне в комнату, хотя я законопатил все дыры. На тостер, в котором хлеб подгорает даже на цифре один. На голод, на жажду, от которых не было никакого толку. А больше всего на это чертово письмо и все его тайны. Я взял конверт и порвал на мелкие кусочки — настолько крошечные, что больше рвать было некуда. Мне стало плевать на Вивиан и на то, что она написала. Это не так важно, иначе она бы дождалась, когда я вернусь, и все сказала бы сама. А если там написано что-то серьезное, то так ей и надо: будет думать, прежде чем отправлять письма идиоту.

Я тут же пожалел о своем поступке. Конечно, правда, я имбецил: что бы я ни делал, все всегда к этому сводится, люди правы. Мысленно я склеил все кусочки и внезапно сумел прочесть письмо, услышал голос Вивиан, увидел прекрасные фразы, которые разворачивались, словно нить, сотканная из света, — и все стало ясно. Вивиан писала, что завтра вернется, что все будет как прежде, ей жаль, что я напугался, — ну все, пока.

Пить. Надо было добраться до водопоя.

Я обязательно туда дойду, прошептал я своими земляными губами. Еще несколько минут.