Моя королева

В бесконечном падении к заправке я вспомнил, что такое уже случалось. Не падение, а паническая атака.

А я уже о ней и забыл. Это было на Рождество. В школе мы ставили спектакль. Учитель спросил, кто кого хочет играть, и все, конечно же, ответили: младенца Иисуса, но эта роль досталась Седрику Ружье, что странно, ведь он был самый здоровый в классе. Все говорили одновременно, и под конец остался лишь ослик. Учитель спросил, кто хочет играть ослика, кто-то выкрикнул мое имя, и все рассмеялись. Мне было плевать: я ответил, что не против сыграть осла, отчего все расхохотались еще громче.

Но учитель не хихикал, а просто выдал мне слова: «Животные приветствуют тебя, Божественное Дитя», — я их хорошо запомнил. Увидев, что мой ослик говорящий, другие стали смеяться уже не так громко. У нас были костюмы, самые настоящие, из театра.

Вечером в Рождество мы показали спектакль перед всей деревней. Ноги Седрика торчали из яслей, на его носке красовалась дырка. Мартин Балини играл овцу и постоянно толкался на сцене, чтобы выйти вперед. Когда подошла моя очередь, я появился в костюме осла, и тут со мной случилось ровно то же самое, что и на скале, поскольку все на меня пялились. Я привык, что на меня смотрят, но не так. Родители потом рассказывали, будто я встал на дыбы и упал ничком, как подстреленная лошадь в вестерне. Ангелы оттащили меня со сцены. А я запомнил только дырку на носке Седрика Ружье — такую огромную, что, казалось, она меня проглотит. Когда я открыл глаза, вокруг плавали головы, а по центру — лицо кюре. Он спросил, все ли со мной хорошо, а я ответил: «Животные приветствуют тебя, Божественное Дитя», — затем меня стошнило всей съеденной за ужином чечевицей.

Я глотнул ночи что было сил: горький запах церкви, грифельной доски и чабера. Я не умер в глубине долины. Тропинка никуда не делась и по-прежнему была на месте, твердая и белая под ладонями. Я всего лишь оцарапал щеку о скалу. Но вот ружья рядом не оказалось. Наверное, я его бросил и оно сгинуло в бездне.

Я оперся спиной о склон и перевел дыхание. Наверное, там, наверху, все крепко посмеются, когда узнают, что я хотел сражаться на войне. Спросят меня: «Ну и где твое снаряжение?» — и придется сказать правду: я забыл рюкзак с военными вещами, оружие потерял, а потом, когда это понял, со мной случилась паническая атака. Кроме того, дома меня ждет столько оплеух, что придется заработать в два раза больше медалей — только так отец забудет о ружье.

Все вдруг показалось мне слишком сложным. Я зажмурился. На заправку возвращаться нельзя — это точно. Если поверну обратно, меня увезут, особенно когда поймут, что я ушел ночью и дома больше нет двадцать второго калибра. Придется продолжать путь. Я, конечно, раздобуду где-нибудь еду, и черт с ним, с тем сэндвичем с паштетом, который я положил на дно рюкзака.

Я встал и немного выждал, прежде чем идти дальше. Я не знал, сколько времени, но все еще стояла ночь — это точно. Плато оказалось таким же, как и в моих воспоминаниях, только без травы. Со всех сторон смотрели горы, а между ними — те самые поля, огромные, словно океан. Мне нравилось это место, потому что я люблю вещи, которые не меняются, — хотя, наверное, блестящие штучки мне нравятся чуть больше. Я пошел прямо вперед, на запах скошенного сена.

Наконец наступил рассвет, и я повернулся к нему лицом. Он был похож на красную воду, поднимавшуюся над горизонтом и стекавшую по одной стороне плато, куда я вот-вот упаду — о чем я, конечно, еще не знал.

Вдруг красный свет стал белым, плато заблестело и превратилось в самое прекрасное место в мире. Огромный валун возвышался над полями, я сел на землю и прислонился к нему, чтобы поспать. Закрывая глаза, я заметил расплывчатый эспарцет с большим пурпурным цветком. Покрытый росой скарабей карабкался вдоль стебля к солнцу.

Животные приветствуют тебя, Божественное Дитя!