Моя королева

Меня разбудило солнце, нажав прямо на веки раскаленными добела пальцами. Я загородился рукой, пытаясь еще поспать. Вокруг царило такое спокойствие, слышно было только растущий из земли воздух, но посреди всей этой тишины проглядывало что-то еще — выточенная ветром скульптура, и я в конце концов открыл глаза.

Сидя на валуне, она смотрела на меня, обняв колени и уткнувшись в них подбородком. Я подскочил, она тоже. Мы пялились друг на друга и не знали, что делать.

— Я думала, ты умер, — в конце концов сказала она.

Ее странный хриплый голос — голос взрослой женщины — никак не вязался с девчачьим телом. Она была такой худенькой, что казалось, ее могло унести порывом ветра — никто и не заметит. Прядь коротких светлых волос падала на лоб, что делало ее похожей на мальчика. Но больше всего меня поразили ее глаза. И я не преувеличиваю, когда говорю «поразили»: я действительно почувствовал удар, потому что в них сверкала ярость, а я ведь ничего не сделал.

Я ответил, что нет, я не умер. Я хотел, чтобы она оставила меня в покое, я в первый раз спал вдалеке от родителей, и нужно было обдумать, каково оно — уверен, это важно. Но она не оставила меня в покое, а посмотрела, нахмурившись, только не так удивленно, как обычно смотрят люди, с которыми я разговариваю впервые. Эта реакция взбесила меня, потому что я никогда раньше с ней не встречался и не люблю ничего нового.

Тогда она назвала свое имя, хотя я не спрашивал. Вивиан. Когда я захотел представиться, она и слова вставить не дала:

— Лицо не болит?

Я прикоснулся к щеке: место, которое я оцарапал о скалу, затвердело, обшарпалось, и там чуть-чуть щипало. Я заворчал. Затем Вивиан показала на куртку — мою красивую желтую куртку с красной надписью на спине:

— Шелл, забавное имя.

И тут она развеселилась. Ее смех звенел свежо и приятно. Но нет, меня звали не Шелл.

— Шелл — это марка бензина, — ответил я.

Но ей было плевать, ей нравилось имя Шелл, любое другое мне бы не подошло, звучало бы некрасиво. Теперь я уже не понимал, как назвать мое настоящее имя.

— Сама ты некрасивая, — сказал я вместо того, чтобы представиться.

В тот момент лучшего ответа у меня не нашлось, и, если честно, этот получился самым подходящим. Настолько остроумным, что Вивиан стиснула зубы и слезла с валуна. Я решил, что она набросится на меня. Конечно, я сильный, но она действительно разозлилась. Я не был уверен в победе. Когда она заговорила, ее голос звучал как ветер.

— Я не разрешала тебе отвечать, — сказала она.

— Я говорю, когда захочу.

— Ненавижу тебя.

— А я тебя.

Казалось, Вивиан задумалась: сначала посмотрела в небо, потом — на землю. Расковыряла носком дырку в земле.

— Чем занимаешься?

Я вдохнул изо всех сил, чтобы казаться важным.

— Иду на войну.

— На какую войну?

Я хихикнул. На какую войну? Она что, телевизор не смотрит?

— Ту, что по телевизору.

— Зачем?

Все эти вопросы утомляли; казалось, она влепила пощечину, хотя не трогала меня.

— Просто так, — ответил я. — Мужчины воюют.

Она плюнула под ноги, что никак не шло ее девчачьему телу, но вязалось с яростью в глазах. Тогда Вивиан снова спросила:

— Зачем?

— Что «зачем»?

— Зачем тебе быть мужчиной?

Я не знал, что ответить. Но это не смутило Вивиан, и она ответила вместо меня:

— Ты просто упертый имбецил. Вот зачем.

«Упертого» я не знал, но об «имбециле» был наслышан и не любил это слово. Я сжал кулаки.

И тут же увидел, что она испугалась. Раньше я ходил с отцом на охоту, пока сына Мартеля не убили по ошибке: его приняли за кабана, и мать не хотела, чтобы со мной произошло то же самое. Но я помню морду лисы, которую загнали собаки, и у Вивиан было такое же выражение лица. Глупо, но я чуть не расплакался.

— Я тебя ненавижу, — повторила она.

— А я ненавижу тебя еще больше.

Вивиан повернулась ко мне спиной и ушла, а я чуть не вздохнул с облегчением, что больше не придется смотреть ей в глаза. Однако издалека она обернулась:

— Завтра я вернусь.

Я рассмеялся. Иногда люди пугались, слыша мой особый хохот. Что она себе возомнила? Завтра я буду далеко-далеко, по ту сторону плато, может даже уже на войне. Я открыл рот, чтобы сказать что-нибудь гадкое, но сказал:

— Хорошо.