Моя необработанная форма

48. МАДАГАСКАРСКИЕ ТАРАКАНЫ

– Преврати свою жизнь в акт искусства. Мы убеждаем себя в том, что материальны, только для того, чтобы не распасться. И все равно распадаемся. Мы так глупы и трусливы, что больше верим в то, чего нет, чем в то, что есть на самом деле. Мы верим в мир, а он иллюзорен. Мы боимся смерти, а ее нет. – Годжаев подвел меня к окну, и я увидел, что наш город лежит в руинах. Здания домов разрушены, как после атомной бомбежки, и над развалинами клубился черный дым. Мегаполис уничтожен бомбовым ударом. Нашу идиллию, наш богемный салон от этого ада отделяли лишь прозрачные стены. Здесь чирикали птицы и яблоки падали с веток деревьев в огромных кадушках, а там на морозной земле лежал снег и серые стены строений зияли выбитыми окнами. Но еще более странным оказалось то, что я вдруг стал узнавать этот выморочный мир, будто был его частью, я начал мыслить категориями, прежде мне незнакомыми.

– Отсутствие мысли разрушает пределы мира и тянет нас к смерти, – промямлил я, сам не понимая к чему. Но Годжаев был способен ухватиться за любую мою мысль, даже непроговоренную.

– О да! Мышление подобно любовному акту, мысль и воображение – они как фаллос и женское лоно, ищущие друг друга!

Какой еще ответ я мог услышать от этого старого фрейдиста?!

– Тебе это кажется странным? – Годжаев заметил мой сарказм, он всегда замечал то, что мне хотелось бы скрыть. – Вопрос самоидентификации – он самый трудный. Ничего, привыкнешь. Это только начало твоего пути. Постарайся удержать в памяти все свои воспоминания, это трудно, я знаю, но это очень важно для меня!

– Постараюсь, – ответил я, сам того не ожидая, и впервые заметил, что передо мной не доктор Годжаев, как он сам себя называл, а верткий, гомосексуального вида, чем-то напоминающий Мефистофеля привратник музея-кунсткамеры. Тип, коллекционирующий мозги всевозможных преступников, психов и убийц.

– Мне очень нужен твой мозг, понимаешь?! Очень нужен! Ведь ты и есть «Моя необработанная форма» – так, кажется, слово «голем» переводится с иврита, «галми» (ГОЛЕМ)! Лейба (Голем) Гервиц!

Вероятно, он издевается, называя меня по имени персонажа одного из моих романов. Эту примитивную шутку ему можно было бы спустить, если бы я вдруг не заглянул опять в зеркало и не увидел в нем на этот раз какого-то громилу. Лейба (Голем) Гервиц! Вот он какой, этот жестокий садист, не знающий жалости и сострадания! Мускулистый истукан с ледяным взглядом!

– Со всем этим пора кончать! – Я выхватил из кармана брюк пистолет и пальнул в свое отражение в зеркале. Брызги стекла разлетелись во все стороны. Поднялся крик, все кинулись от меня врассыпную. Я повернулся к доктору Годжаеву, притворявшемуся Мефистофелем, чтобы его пристрелить, но того уже и след простыл. Этот скользкий проныра опять оставил меня в дураках! Ничего, я найду тебя, тварь!

Мышление – это чудо, свидетелем которого может стать каждый, стоит лишь захотеть. Мысль – это дракон, прогрызающий себе путь к небу. Но мало кому удается оседлать этого дракона. Чаще всего мы оказываемся у чудовища в пасти, и оно пережевывает нас. Мы не принадлежим сами себе, и нашими поступками руководят мотивы, нам самим неизвестные. Ну, что еще я могу сказать? Я открыл пальбу. Люди (люди?) стали падать на пол, как марионетки, оторванные от ниток. Было много крови, истошные крики, грохот. Часть толпы кинулась к лифту, но не всем удалось в него поместиться, и возникла давка. Я шел и стрелял, смеялся и стрелял. Мне хотелось найти Годжаева и прострелить ему башку, но его, как назло, нигде не было видно. Шишкастая крыса нюхом чует опасность, и он, наверное, давно уже смылся с этой кровавой вечеринки. А жаль! Начинать нужно было с него, а не с этих несчастных официантов и увешанных бриллиантами дамочек. Это был мой просчет. Но как я мог все точно просчитать, если еще десять минут назад и сам не знал, что начну убивать людей! Опять – людей! Я ведь знаю, что это не люди, а всего лишь обтянутые кожей механизмы, и все равно по привычке называю их людьми. Нам веками вдалбливали в головы этот поганый антропоцентризм, и мы теперь даже в муравьях видим нечто человекообразное. Но эмоциональной связи с существами, натыкающимися на мои пули, я не чувствовал и потому смотрел на эту безумную ситуацию отстраненно, как на виртуальную пальбу в компьютерной игре. Передо мной стояла задача уложить как можно больше человекообразных зомби, и я старательно ее выполнял! Стрелял, стрелял, стрелял! Никаких приоритетов, будет убит каждый, кто встанет у меня на пути!

Никогда прежде я не убивал так много людей одновременно. Если одиночное убийство иногда добавляет сил, то это просто выжало из меня всю энергию. И дело вовсе не в том, что пришлось пострелять, просто эмоций оказалось слишком много даже для моей, покрытой толстой коркой, души. Но голова продолжала работать, несмотря на захлестывающие эмоции и стресс, пережитый от встречи с людьми, много лет назад чуть было не лишившими меня не только жизни, но и невинности на пустыре. Теперь все они мертвы, но радости я не испытывал. Валявшиеся по всему салону трупы тоже ничего, кроме омерзения, не вызывали. Можно было бы, конечно, над этими тупенькими мертвяками поглумиться, спустить им штаны, например, как это сделали когда-то киллеры с моими корешами, или запихнуть в холодильник в подсобном помещении, но возиться с этим остывающим дерьмом не хотелось. Времени на это нет!

Из гламурного салона я перебрался в офис какой-то гигантской корпорации. Огромное количество людей в костюмах сидели за столиками в необъятном зале, уткнувшись в мониторы компьютеров. Гробовую офисную тишину разрушили звуки моей пальбы. Ненавижу эти высотки с офисами. Найти нормального человека в них практически невозможно. Чем не крепостные крестьяне? Думают, если на них дорогие костюмы и белые воротнички, то они уже свободные люди! Идиоты. Нет, конечно, на жизнь надо как-то зарабатывать, но какой ценой? Не ценой же самой жизни оплачивать возможность сытой жизни! В таких конторах люди думают, что работают для семей, а на самом деле вкалывают лишь на босса и его детишек. Еще внушают массам, что эпоха феодализма осталась в прошлом, хотя нужно быть идиотом, чтобы верить в прогресс и эволюцию, – все это сказки для взрослых, чтобы не плакали. Для таких, как я, эти суки придумали такое словечко, как социопат (это если ты ведешь себя более или менее тихо) или того хуже – психопат (если выходишь за рамки обычного функционального поведения). Принимай правила игры, или мы тебя уколем, посадим в клетку или на электрический стул. Вот и все, что от них можно услышать. Да пошли они все!

Ко мне подпрыгнул огромный охранник и попытался задержать перед кабинетом босса. Из кабинета выбежал полный самодовольный тип, лысина и подбородок которого блестели под неоновыми лампами и, казалось, были смазаны чем-то липким. Охранник при появлении начальника на секунду замешкался, и этой секунды мне хватило для того, чтобы всадить две пули сперва в быка, а потом и в свинью, вышедшую из кабинета. Первый рухнул молча, босс же, пискляво вскрикнув, метнулся в сторону и побежал между рядами столиков, за которыми сидели омертвевшие работники офиса. Никто из них не решался не только на то, чтобы пошевелиться или помочь своему патрону, но даже чтобы просто кинуться врассыпную, чтобы спасти свои гнилые шкуры. Толстяк, кажется, был ранен, по полу за ним тянулся кровавый след, но двигался он неправдоподобно быстро и конвульсивно, как курица, у которой уже отсекли голову. Я шел за ним, держа пистолет в вытянутой руке, прибить его не составило бы труда, но я не торопился, оттягивал момент удовольствия. «Нет, нет! Не стреляй!» – молила эта сволочь, мечась по офисному залу. Эта гадина подожгла боксерский зал моего старика, чтобы завладеть землей! Ему нет пощады! Шутки ради я пальнул пару раз в первую попавшуюся на моем пути цель, это были сотрудники офиса, мне они были незнакомы, но посмотреть, как, продырявленные, они отлетают на пол, мне доставило удовольствие. Добежав до лифта, начальник офиса остановился, забился в угол и стал молить о пощаде. Это было бесполезно! Ненавижу таких типов!

Я приставил дуло к его лицу и выстрелил. Зеркальные двери лифта обдало кровавыми слизистыми сгустками – вероятно, это были его вышибленные мозги. Рассмотреть их я не успел, так как двери лифта в эту же секунду открылись, и из кабинки на меня обрушились оглушающие и ослепляющие вспышки выстрелов. Тело мое в нескольких местах обожгло нестерпимо-болезненными ударами, я отпрянул в сторону, и из меня, как из лопнувшего ведра, брызнула кровь. Теперь только я понял, что это были два следивших за мной копа. Они прибежали на звуки выстрелов, и, на мою беду, лифт их поднялся на этаж именно в тот момент, когда я стоял перед трупом обезглавленного босса.

Все так быстро меняется! Только что я преследовал свою жертву, теперь за мной гнались два копа, и сам я превратился из палача в жертву. Но долго продолжаться это не могло. Бежать мне, по сути, было некуда, а то и дело обжигавшие меня вспышки выстрелов, звучавших за моей спиной, выбивали из меня остаток сил. Добежав до одной из офисных ячеек, увешанной множеством фотографий, я рухнул. Крики и пальба наконец стихли, и мне стало слышно, как из многочисленных пулевых отверстий вытекает моя вязкая кровь, а сердце кротко перестает биться. Стало холодно, боль в теле исчезла, чувствовалось лишь небольшое жжение на обмороженном кончике носа и на мочках ушей. Потолок стал медленно, но неотвратимо надвигаться, придавил меня чугунной тяжестью, и я больше уже не мог пошевелиться. «Вот, значит, каково это – умирать», – только и успел подумать я и провалился в темный ров с мадагаскарскими тараканами.