Моя прекрасная подружка

Глава двадцать первая. Прощай лето!

До конца лета Альма жила на даче с братом. Я приезжал только в выходные, и каждый приезд удивлялся, как быстро Альма растет. От ее большой раны остался рубец — он покрылся рыжей шерстью и, как и говорил Алексей Неведов, стал незаметен.

Лето, лето! Не знаю, как вам, ребята, а мне всегда кажется, что оно проходит слишком быстро. Не успеешь и глазом моргнуть, как уже желтеют листья, жухнут травы, наступают холода.

Как известно, наш великий поэт Пушкин не любил лето, он любил осень. В вашем, ребята, возрасте я был категорически не согласен с поэтом. Он возмущал меня до глубины души. Я рассуждал: «Эх, если бы Пушкин был жив, я пришел бы к нему в гости и сказал бы приблизительно так:

— Александр Сергеевич, ну как вы не понимаете, что лето — лучшее время года. Лето — это солнце, теплая река, горячий песок, цветы. Это жизнь, полная приключений… Вы пишите, что любите осень. Вам что, больше нравятся дожди, слякоть, грязь? Бросьте Александр Сергеевич! Осенью одни животные умирают, другие заваливаются в спячку, а у людей на душе тоска… Ну, есть, конечно, летом комары да мухи. Ну и что? Подумаешь, пожужжала муха, укусил вас комарик. Зато сколько вокруг бабочек, кузнечиков, стрекоз, которые и не думают вас кусать, которые только радуют глаз. Почему вы о них забыли?»

Я был уверен, что, выслушав меня, Пушкин пожал бы мне руку со словами:

— Ты абсолютно прав, мой юный друг, в том стихотворении я дал маху, сегодня же его выкину в помойное ведро.

Теперь-то, в старости, я люблю все времена года. И любую погоду. Но, признаюсь вам, ребята, как и в детстве, особенно люблю лето. Теплые долгие летние дни мне, честное слово, кажутся раем на земле. Альме тоже больше всего нравилось лето, ведь с остальными временами года у нее были связаны одни неприятности.

В середине лета петух Рахманова сломался, но зато в поселке стало раздаваться кукареканье настоящего петуха — один из дачников привез из деревни несколько кур и красавца петуха. С того дня мы с Альмой просыпались от его звонкого голоса. Проходя мимо участка дачника, я не раз видел, как петух царственно вышагивает среди кур; найдет зернышко, сам не ест, зовет своих подружек. Время от времени петух привставал на носки, хлопал крыльями и, вытянув шею, изо всей мочи пел свою бесхитростную песню.

Но в конце лета однажды утром не раздалось привычного кукареканья. Альма долго прислушивалась, вопросительно смотрела на меня; я и сам был удивлен до крайности. В тот же день Гришка с Мишкой сообщили, что дачник съехал с дачи, а перед отъездом и кур, и петуха забил.

— Он отрубал им головы на пне, который называл «плахой», — торопливо рассказывал Гришка. — И кидал кур в сторону. Некоторые куры кувыркались в воздухе, а потом падали на землю.

— А петух даже пролетел несколько метров, — добавил Мишка с дрожью в голосе.

Нам всем было жалко петуха и кур. Альма так просто ушла за сарай, чтобы мы не видели ее слез. Не очень уверенно я сказал ребятам, что постараюсь уговорить Вадима Николаевича Рахманова, чтобы он завел петуха и кур, поскольку он почти круглый год живет на даче.

— Настоящий петух лучше его деревянного, — выдал «умную» мысль Гришка.

— А мы будем петуху и курам приносить крупу, — воодушевился Мишка.

Кроме этого неприятного дня, остальные последние дни лета протекали мирно. И даже забавно-примечательно. Ну, разве не примечательно, что у нас под террасой поселились ежи? Каждый вечер, шелестя опавшей листвой, сопя, урча и похрюкивая, они уходили к соседям, где весь участок был усыпан яблоками, причем шествовали один за другим, как солдаты в строю. Наевшись, ежи возвращались под террасу; некоторые тащили на спинах яблоки про запас.

Альма с огромным любопытством рассматривала колючих зверьков, а они ее, вроде, и не замечали — так были заняты своим делом. Правда, первые дни иногда поднимали колючки и сворачивались в клубки, но быстро привыкли к моей подружке, и топали прямо перед ее лапами.

Чтобы разнообразить меню ежей, я на ночь ставил у террасы миску с кашей — по утрам миска оказывалась пустой. Альма, умница, к миске не подходила, только издали принюхивалась — прекрасно знала, для кого я оставляю еду, и перед сном всегда проверяла — не забыл ли я положить кашу?

А на наших елях появились десятки шустрых белок. Словно язычки пламени, они носились по ветвям с шишками в зубах — делали запасы на зиму. Некоторые из белок собирали упавшие шишки на участке — спрыгивали на землю с нижних ветвей дерева, хватали шишку и стремглав неслись по стволу в гущу еловых веток.

Альма прямо-таки любовалась ловкостью белок — то и дело задирала голову и кивала мне, указывая, где находится тот или иной зверек. А когда белки перепрыгивали с дерева на дерево, прищелкивала языком от восторга и, оборачиваясь ко мне, подавала голос: — Видал, какие трюки?! Мы с тобой такое не смогли бы исполнить. Альма обладала редким качеством — умела ценить чужое мастерство. Поверьте мне, ребята, не многие это умеют. Большинство ценит свое мастерство. Некоторые даже переоценивают. А вот ценить чужое мастерство и восхищаться им могут только самые одаренные. Я называю это «щедростью таланта». Ну, то есть, я хочу сказать, что моя Альма — очень одаренная собака. Собственно, вы, наверняка, и сами уже в этом убедились.

Но я отвлекся, хотел-то сказать еще несколько слов о белках. По моим наблюдениям они обживались в поселке, потому что наши сосны и ели более питательные, ведь в поселке больше солнца, чем в лесу. Но я уверен, не только поэтому. Наверняка, белки рассматривали поселок, как некий зоопарк с разными животными: опасными (в лице кошек) и добрыми (в лице людей). К тому же, в «зоопарке» было полно аттракционов — можно, сколько хочешь, бегать по заборам, прыгать по крышам домов и сараев, взбираться на телевизионные антенны, качаться на бельевых веревках.

Под жилье белки использовали чердаки, а некоторые, особо смышленые, и скворечники. Белкам я тоже оставлял еду — раскладывал на террасе грибы и орехи. Альма бдительно следила, чтобы на террасе постоянно лежало угощенье для белок — как только оно исчезало, звала меня. Она заботливо относилась ко всем животным. Случалось, из своей миски вынимала самые лакомые куски мяса и относила в миску у террасы. Она, прежде всего, думала о других, а потом уж о себе. Даже со мной, во время завтрака, обеда или ужина, она никогда не начинала есть первой; подходила к миске и косилась, боковым зрением посматривала на меня — ждала, когда я сяду за стол; и не прикасалась к еде, пока я не начну есть. Такая оказалась воспитанная собачонка. Кто ее воспитывал, я не представлял, поскольку не знал ее родителей. Девчонка, которая ее подобрала — не в счет. Вряд ли она могла чему-то научить щенка за два дня. Про «птичницу» и Тихона и говорить нечего. Но вскоре мне открылась тайна рождения Альмы.