Муж, любовник, незнакомец

Глава 16

— Софи? Ну, сними же трубку. Я звоню тебе весь день. Ведь дети уже ушли? — Тяжелый вздох наполнил тишину. — Ты меня пугаешь.

Дверца холодильника была открыта, но Софи, хоть убей, не могла вспомнить зачем. Она толкнула ее, чтобы закрыть, не отрывая при этом взгляда от стены. Это звонил Джей, но она не снимала трубку. Не могла. Пока еще не могла.

Софи не виделась с ним со дня своего рождения. Ей нужно было время, чтобы разобраться в том, что произошло, а потом он уехал в клинику проходить расширенный курс лечения. Она собиралась поговорить с ним по его возвращении и откровенно поведать о своих подозрениях, чтобы прекратить, наконец, тайно терзаться ими. Она хотела, чтобы они вдвоем, как взрослые люди, глядя правде в глаза, обсудили сложившуюся ситуацию, исключив всякую чертовщину. Возможно, это положит конец ее страхам. Но при звуке голоса Джея в телефонном аппарате — при одном лишь звуке — она застыла, словно пораженная молнией.

Как только он позвонил, предостережения Маффин и ее собственные сомнения тут же вновь нахлынули на нее.

На столе рядом с холодильником стояла миска с буковками алфавита, сделанными из желе, ее содержимое, тая, переваливалось через край. Вот зачем она, наверное, открыла холодильник: собиралась убрать туда желейные буковки, которые они с детишками состряпали сегодня на уроке кулинарии.

— Господи, — с отвращением произнесла она, — желе плавится в тепле и превращается в размазню.

Глиняная миска оказалась на удивление тяжелой. Софи снова открыла холодильник и поставила ее туда. Потом захлопнула дверцу и тяжело прислонилась к ней.

Почему она не может больше быть такой, какой была до его возвращения? Здоровой. Она только-только обрела душевное равновесие, только-только научилась дышать — освоила элементарные вещи, которые у других выходят сами собой. Ей пришлось всему этому учиться с огромным трудом, и вот является он, и Софи подобно подтаявшему желе тоже превращается в размазню.

Она вела себя как изголодавшаяся по любви идиотка. Это было совершенно очевидно. Клод считал необходимым выждать, чтобы «убедиться в святости союза», и, поскольку этот брак должен был стать для него первым и единственным, разумеется, она уважала его волю. Ладно, она изголодалась, это объясняет ее поведение. Но это не должно служить оправданием идиотских поступков. Джей, должно быть, тоже изголодался. Пять лет в тюрьме в стране «третьего мира» — а как он владеет собой! Феноменально.

Подпирая холодильник спиной и откинув назад голову, Софи пришла к еще одному заключению. Когда дело касалось Джея Бэбкока, она становилась своим худшим врагом. Этот мужчина имел над — ней некую гипнотическую власть.

Если бы он не нажал на тормоза, она в тот день здесь, у себя на кухне, была более чем готова отдаться ему. Забавно, что его подарок ко дню рождения преподал ей урок доверия. И все же именно проблема доверия продолжала стоять между ними. Только теперь Софи знала почему. Не доверяла она вовсе не ему, а себе самой.

Чувство, что за ней постоянно наблюдают, ощущалось как конкретный страх, но оно, скорее всего, было лишь частью целого. Еще девочкой она была ошеломлена Джеем, он преследовал ее, когда она считалась его вдовой, и вот теперь она снова пятится, готовая рухнуть прямо в водоворот. Песнь сирен была слишком сладкой, у Софи не было сил противиться ей. Она испытывала страстное желание. Дикое. Смертельное искушение для изголодавшейся по любви души обездоленного ребенка. Получалось, что она в некотором роде наркоманка. Она созрела. И всегда была созревшей. Вопрос лишь в том, хочет ли она откликнуться на зов или боится влипнуть в беду.

«Я вернулся за тобой, Софи».

Что это означало? Чего он хотел?

— Ради Бога, девочка, — прошептала Софи, обхватив себя за плечи. В свои тридцать лет она так же по-ребячески отчаянно желала спрятаться в каком-нибудь безопасном месте, как это бывало в детстве. — Прежде чем снова приблизиться к нему, выясни, кто он и что у него на уме.

Она не отвечала на телефонные звонки.

Джей звонил весь день, но она не снимала трубку, хотя он точно знал, что она дома. Джей бросил сотовый телефон на пассажирское сиденье, взглянул в зеркало заднего вида, рассеянно отметив оживленное движение на пригородном шоссе, и перестроился в другой ряд. Мысль о болезни или несчастном случае он отмел. Если бы что-то случилось, кто-нибудь из ее помощников немедленно сообщил бы. Значит, все дело в том, что произошло в день ее рождения.

Наверняка она слишком расстроилась из-за его деликатной попытки отстранить ее от себя. А может быть, он и не был так деликатен, как ему казалось, но Софи выглядела почти безумной, словно женщина, решившаяся на самоубийство, и он чувствовал себя обязанным что-то предпринять. Совершенно очевидно, что она поддалась запретному порыву и теперь стремительно идет на попятную.

Если бы она спросила, он сказал бы ей, что это неверная тактика. Она будит в мужчине инстинкт охотника: когда добыча отступает, охотник наступает. Если она бежит, он ее преследует. Если она прячется, он ее находит. К счастью для Софи, Джей овладел трудной наукой контролировать охотничьи инстинкты.

Заметив просвет в плотном потоке машин, Джей резко вывернул руль джипа и рванул туда. Он возвращался из офиса фирмы Бэбкоков, где все утро совещался со специалистами по маркетингу и полдня — с финансистами. Он задумал небольшой сюрприз для следующего совещания совета директоров и к этому моменту хотел знать о компании все, что необходимо.

Ночное исследование в клинике Ла Джоллы тоже оказалось интересным. Врачи намеревались проследить по монитору за работой его мозга во сне под действием «Невропро». Таков был их план. Но у него был собственный, и он хотел пройти исследование тогда, когда в клинике не будет Эла. Джей подозревал, что ему дают вовсе не чудо-препарат. Таблетку, которую принес ему ассистент и которая оказалась слабым успокоительным, он глотать не стал, но отвертеться от укола не мог. Ему еще предстоит выяснить, что было в шприце, но от этого зелья он моментально отключился, а ведь он разведал уже достаточно, чтобы понимать, что «Невропро» такого эффекта не дает.

У него пока не было необходимых доказательств, во всяком случае, их, разумеется, было недостаточно, чтобы вступить в единоборство с Элом, но в течение одного-двух последующих сеансов он их добудет. Сейчас Джей направлялся в коттедж на побережье, чтобы поискать там следы подвала или металлического предмета, который всегда маячил перед его мысленным взором. Выходные обещали быть напряженными.

Несколько минут спустя, перестроившись в свободную полосу, он снова взглянул на сотовый телефон. Звонить Софи было бесполезно, но Джея неотступно преследовал вопрос: знает ли она, какой эффект производит ее сопротивление? Где бы ни витали его мысли, он неуклонно возвращался к воспоминанию о внезапном безумном порыве страсти, сотрясшем все ее тело, когда она предлагала себя ему, о тихой мольбе, со всхлипом вырвавшейся из ее горла.

Его пальцы невольно крепче сжали руль. «Совращение Софи Уэстон», — подумал он, глядя в зеркало заднего вида. На сей раз он увидел в нем ее лицо, ее умоляющую улыбку, глаза, потемневшие от желания.

Джей прибавил газу и снова взглянул в зеркало заднего вида, конечно же, надеясь увидеть ее. Но ее там больше не было. Девушка, затаив дыхание, стоявшая у ручья, исчезла, а на ее месте появился малознакомый мужчина, готовый расхохотаться над нелепой мыслью, бродившей в голове Джея.

Софи Уэстон — опасна?

— Вместо этих мертвых плодов тебе нужна реальная живая модель. Как насчет меня? Я работаю задешево.

Эллис Мартин стоял в дверях студии Уоллис и рассматривал натуру, которую она соорудила для своего эскиза: анжуйские персики и сыр на мраморной разделочной доске. Все это — на фоне лампы от Тиффани и кухонного стола, заваленного устричными раковинами. Совсем не то, что обычно рисует Уоллис, отметил он про себя, хотя подгнившие фрукты и плавящийся сыр — это революционная трактовка термина «натюрморт».

— А ты позируешь обнаженным? — не отрывая глаз от разлагающегося персика, сухо поинтересовалась Уоллис.

— Разумеется, позирую. — Он тут же снял и бросил на пол куртку и начал расстегивать пуговицы на рубашке, причем, не испытывая ни малейшего возбуждения.

Уоллис бросила на него предупреждающий взгляд, но в ее глазах мерцал более чем интригующий намек.

— Позер, — заметила она.

В полурасстегнутой рубашке, восхищенный тем, как она выглядит в рабочем халате, он подошел и встал у нее за спиной. К восхищению примешивается и некоторая доля похоти, без всякого смущения признался, он себе. Она скрывает свой возраст, но Эл учился в школе с ее мужем, а она была не намного младше Ноя. Элу только что исполнилось шестьдесят два, поэтому Уоллис должно быть около шестидесяти.

Столько ей ни за что не дашь, особенно сегодняшним утром. Она выглядела так, словно нашла источник молодости, и, как бы ни хотелось Элу быть причиной ее омоложения, он был согласен и просто воспользоваться ситуацией. При любых обстоятельствах он получит все, что может.

Черные облегающие брюки и черная блуза-туника делали Уоллис удивительно сексуальной. Если бы ее одежда была белой, она могла бы сойти за одну из его лаборанток, но ни одна из них никогда не сделала для него того, что сделала Уоллис.

— Хочешь сыграть всерьез или дразнишь? — Он подошел сзади и обнял се за талию и прижал к себе, наслаждаясь тем, как ее ягодицы мягко прильнули к его чреслам и хрупкая спина призывно прижалась к его животу. — Как ты полагаешь, о чем я сейчас думаю? Скажи честно. Не бойся.

— Так не играют. — Она притворилась возмущенной, но он заметил, как безвольно упала ее рука, державшая графитный карандаш, и как она с тихим вздохом обмякла, прижавшись к нему.

У Эла что-то больно сжалось в груди. «Слишком больно, — с насмешкой подумал он. — Похоже, этот флирт угрожает сердечной деятельности».

— К тебе так славно прижиматься, — сказала она. — Хотела бы я, чтобы это не было так приятно.

— И это еще не идет ни в какое сравнение с тем, как приятно было бы, если бы ты повернулась ко мне лицом.

— Приятно — кому?

— Обоим, дурочка. Господи, Уоллис, я бы мог сделать тебя такой счастливой, если бы ты позволила. — Он потерся щекой о ее волосы с проседью, глубоко вдыхая их аромат. Сегодня они пахли детской присыпкой, и этот запах нравился ему гораздо больше запаха дорогих духов, которыми она иногда пользовалась.

Ее голова бессильно откинулась ему на плечо, и она кивнула в знак согласия.

— Я бы тоже этого хотела, Эл, и не меньше, чем ты. Быть может, когда-нибудь...

Он отпустил ее, и она обернулась, и сомнение, которое он увидел в ее взгляде, сказало ему, что этот день еще не настал. Стесненность в груди прошла, уступив место тупой боли — очень знакомому ощущению. Он жил с ним почти всю жизнь. Почему он не может иметь того единственного, чего хочет?

— Я знаю, знаю. — Отступив, он поднял руки, демонстрируя поражение. — Ты замужем. Замужем за человеком, который даже не знает, жива ли ты. Господи Иисусе, Уоллис, Ной не знает даже, жив ли он сам.

Давным-давно Эл убедил себя, будто «вещь», связанная для него с Уоллис. не имеет никакого отношения ни к ее мужу, Ною, жесткому другу-сопернику, правившему империей и превзошедшему его самого по всем статьям, кроме разве что академических успехов, ни к любви, которую он, вероятно, питал к этой женщине, к его жене.

Стоя вполоборота к нему, Уоллис бросила карандаш в вазочку, из которой торчали другие запасные карандаши, и стала озабоченно переставлять на столе предметы, готовясь к следующему этапу работы; красные карандаши сюда, синие — туда.

— Дело не в нас, Эл. Дело в Джее и Софи.

«Интересно, как долго она собирается перекладывать эти карандаши», — подумал он.

Наконец Уоллис оторвалась от своего занятия. Устало тряхнув головой, она подошла к окну, но продолжала молчать, так что ему пришлось подтолкнуть ее.

— В чем дело? Они ненавидят друг друга?

Он, разумеется, шутил. А она — нет.

— Она не хочет видеть его, не отвечает на его звонки, даже со мной не желает разговаривать. Боюсь, я была излишне настойчива. Но я хотела, чтобы это сработало. — От волнения, с которым она боролась, у Уоллис, казалось, даже кружилась голова. — Это должно сработать, Эл. Должно.

Он хотел подойти к ней, успокоить, сказать, что все будет прекрасно. Хотел, потому что она была права. Это должно сработать. Но там, у окна, прислоненная к стене, стояла незаконченная картина, и Эл не мог отвести от нее глаз. Изображенная на ней птица была похожа на любую другую летящую птицу, если бы не держала в клюве окровавленную жертву. А в глубине на шипах лишенного листвы дерева торчали другие «приношения». «Что это, Господи? — подумал он. — Неужели это нарисовала Уоллис? Совсем на нее не похоже. Это омерзительно!»

— А с Джеем ты разговаривала? — спросил он.

— Джей в последние дни не слишком разговорчив, но все же сказал, что Софи, похоже, напугана тем, как быстро развиваются их отношения, и решила отступить. Я могу лишь догадываться, но, думаю, что, возможно, их занесло, и ее это напугало.

— Кажется, они продвигаются быстрее нас, — усмехнулся Эл.

— Они женаты, Эл. Это совсем другое дело.

— Они были женаты, но Джей отсутствовал долгие годы, — напомнил он и добавил про себя: «А я был здесь, рядом, надеялся, ждал, был постоянно к вашим услугам, миледи. Вот как сейчас. Но даже теперь она казалась такой одинокой, что Эл почувствовал себя обязанным подойти к ней и предложить какое-нибудь решение.

— Где сейчас Джей? — спросил он, уже войдя снова в роль аналитика, ученого, решающего научную проблему.

Она оторвалась от окна и удивленно обернулась:

— В Ньюпортском центре, разве он тебе не говорил? Он поехал посовещаться со специалистами по маркетингу. Я думала, это была твоя идея. Он отправился туда из клиники — ты должен был это знать — и сказал, что, быть может, потом побудет в коттедже на берегу.

Эл ничего этого не знал, но не хотел еще больше волновать Уоллис. Джей противился тому, что его хотели «женить» на империи, Эл это заметил. Впрочем, этот единичный вольный полет большого вреда не принесет. Эла, скорее, просто удивило то, что Джей отважился действовать так своевольно, а ведь до сих пор он охотно принимал его «руководство». Как видно, следует принять меры, чтобы это не повторилось, особенно если Джей по собственной инициативе вмешивается в распорядок лечения. Эл вынужден будет это пресечь.

— А где Софи? — спросил он.

— А что? — Уоллис склонила голову набок, явно испытывая любопытство. — У тебя есть какой-то план?

— А ты можешь вспомнить случай, когда у меня его не было?

Ее любопытство усилилось, она выглядела заинтригованной. Человека неотвратимо притягивает то, что от него прячут, даже малейший намек на тайну. «Что ж, очень хорошо, — подумал Эл, — пусть помучается любопытством». Ему доставляло удовольствие то, что хоть на несколько минут он получил над ней власть. Он не собирался говорить больше ничего, ни слова... если только она не решит действовать заодно с ним.

— Что ты намерен делать? — спросила Уоллис, с нарочитой осторожностью подходя к нему. Она на цыпочках подкрадывалась прямо к расставленной им ловушке.

— Ничего особенного. Кажется, это называется сватовством.

— В самом деле? — Она так широко открыла глаза, что он невольно рассмеялся.

«О, женщины! — подумал он. — Против сватовства, против того, чтобы сунуть нос в чужие интимные дела, они устоять не могут».

— Расскажи мне, — нетерпеливо попросила Уоллис.

— А какова будет цена информации?

— Ну, скажем, — она бросилась к столу и выхватила из вазочки карандаш, — ты расскажешь мне все или умрешь.

Глупая женщина, она подошла слишком близко, теперь он мог протянуть руку и схватить ее. Карандаш выпал у нее из рук и полетел в другой конец комнаты. Эл с силой схватил ее и притянул к себе так, что из груди у нее сам собой вырвался вздох. Господи, как ему нравился этот звук, как нравились ее мгновенная растерянность и волнение.

— Ты поцелуешь меня или умрешь, — сказал он, подражая ей.

— Поцелуй меня, а то я умру, — прошептала она, прижимаясь губами к его рту прежде, чем он успел ответить.

Страсть охватила Эла так быстро, что даже голова закружилась, ведь он ожидал, что она начнет сопротивляться хотя бы для виду, и теперь, когда она обвила его руками и тесно прильнула к нему, ему оставалось думать только о том, чтобы сохранить равновесие.

Эл никогда не воспринимал ее как женщину маленького роста, хотя ей недоставало нескольких дюймов до его тощих шести футов, но сейчас, жадно прижимаясь к нему, она казалась крохотной. Он запустил пальцы в копну ее посеребренных волос и, сомкнув их на затылке, притянув к себе ее голову, впился губами в ее рот со всей страстью и вожделением двадцатилетнего юноши, каковым он себя рядом с ней и чувствовал.

— Я хочу тебя, Уоллис, — сказал он, — и не остановлюсь ни перед чем, чтобы получить тебя.

От этого заявления у нее по телу словно пробежал электрический разряд, и, когда она отпрянула, он прочел страх в ее глазах.

— Эл, мы должны быть осторожны. Никто не должен знать, что мы сделали. Никто никогда не должен узнать о Джее. Это погубит стольких людей.

— Никто никогда и не узнает. — Он мог со спокойной совестью обещать ей это, но сказать, о чем еще думал, не мог. Это был его шанс. Все сходилось замечательным образом, и Эл был намерен непременно воспользоваться случаем. Воспользоваться всем, что должно было принадлежать ему.