Мужчина, который забыл свою жену

Глава 22

Если какому-нибудь историку придется определять самую нижнюю точку в графике нашей совместной жизни, это будет, вероятнее всего, 13 февраля, 23.15, за восемь месяцев до моей внезапной амнезии. В тот вечер я поздно вернулся домой и обнаружил, что Мэдди все-таки выполнила свою угрозу сменить замки на входной двери. Она не отвечала ни на телефонные звонки, ни на стук, делая вид, что ее нет дома, и я в гневе треснул кулаком и случайно разбил стекло. В итоге пришлось добираться до больницы, где мне наложили несколько швов, количество которых обычно было пропорционально чувству несправедливости, переполнявшему меня всякий раз, когда я вспоминал этот эпизод. В моем представлении кровь на рукаве – дело рук Мэдди; шрам на руке – следы от раны, которую она нанесла мне, выставив из собственного дома.

Назавтра весь мир праздновал День святого Валентина, витрины магазинов были завалены гигантскими розовыми сердечками и открытками. А у меня на руке красовалась повязка с расплывающимися кровавыми пятнами (может, я и перестарался с краской, но мне требовались доказательства). Несколько недель мы с Мэдди не разговаривали, а потом я подал на развод.

Воспоминание об этом недостойном уходе из семьи не было совсем свежим, оно появилось несколько недель назад, когда я спросил Гэри о происхождении шрама на моей левой руке. Линда заметила, что он перерезает «линию сердца» на ладони.

– Это означает трудности в отношениях…

– Знаю, Линда, – это шрам в память о той ночи, когда наш брак окончательно развалился.

– Я к тому, что ты мог предугадать возможность разрыва, взглянув на линии ладони.

– Да, только ладонь моя была замотана окровавленным бинтом, потому что я расколотил стекло. Мэдди тогда сменила замки в доме.

И вот сегодня утром, когда я лежал в постели с Мадлен в старинной деревенской гостинице в Западном Корке, это воспоминание посетило меня вновь. Из паба донесся звон разбитого стекла, и трагический эпизод мгновенно возник в сознании, хотя именно сейчас оказался совсем некстати. Мэдди пошевелилась, и я порадовался, что шум все-таки не разбудил ее.

Проснувшись, я с минуту не мог сообразить, где нахожусь, – очень похоже на то, как я вообще чувствовал себя, потеряв память. А потом нахлынула волна буйной радости, когда я припомнил, как Мэдди прокралась ко мне накануне и свернулась клубочком у меня под боком. И вот она все еще здесь, тихонько поерзывает, укладывая голову в Специально-для-Мадлен выемку на моем плече, как частенько делала в предыдущей жизни.

Мы не занимались сексом ночью. Искушение предпринять попытки в этом направлении было велико, но мне не давали покоя рассказы Мэдди об откровениях ее матушки накануне. Мне бы не хотелось, чтобы в будущем Мадлен рассказывала нашим детям, что я был «сексуальным эгоистом». Я нежно перебирал ее волосы, пока она засыпала, но сейчас никак не мог выбросить из головы воспоминания о 13 февраля. Я вновь переживал жуткое унижение, испытанное там, на пороге собственного дома, когда я требовал, потом умолял, потом кричал в щель почтового ящика, чтобы меня впустили. Она как будто взяла и отобрала у меня всю жизнь; похитила все, чем я был на протяжении двух десятилетий.

Я больше не ласкал волосы Мадлен. Ее голова на моем плече показалась очень тяжелой, и я отодвинулся. Она сменила замки в доме, где я жил со своими детьми! Я не изменял ей, не бил; она просто не захотела, чтобы я там жил, и сменила замки. Разве это не чудовищный поступок?

Мадлен тихонько пошевелилась, не просыпаясь, и потянула на себя одеяло. Я чувствовал, как вскипает раздражение. Долго подавляемый гнев рвется наружу, как только подумаю о несправедливости, совершенной по отношению ко мне. Я выбрался из постели, решив спуститься вниз и позавтракать в одиночестве, но она перекатилась на спину, приоткрыла глаза и сонно улыбнулась мне.

– Кажется, я в твоей спальне… – игриво протянула она.

– Угу, – пробурчал я, отводя глаза, якобы разглядывая чайник на прикроватной тумбочке.

– Почему ты не ложишься?

– Да так, решил вот приготовить чаю.

И потащил чайник к раковине, неловко грохнув им прямо об кран.

– Все в порядке?

– Нормально, – отозвался я. – Этот чертов чайник не помещается в раковину. И как они предполагали им пользоваться? Идиотизм!

– Можно наполнить из чашки. Или налить под краном в ванной.

Мэдди села в кровати, и я заметил, что она опять начала носить мои футболки, а это, как известно, важный знак в сложной символике семейной дипломатии.

Я грохотал чашками и блюдцами и с яростью разрывал упаковки чайных пакетиков. Я предложил Мэдди чаю, и она, сделав глоток, сказала, как чудесно, когда тебе подают чай в постель. Ответной улыбки у меня не получилось, и я проворчал, что терпеть не могу эти крошечные пакетики стерилизованного молока. Пришло время озвучить мое возмущение ее поступком. Я понимал, что могу все разрушить, но не в силах был дальше сдерживать гнев. Я покосился на нее – как она удобно устроилась в подушках, едва заметные вмятинки на нежной светлой коже. Она ответила мне лукавой улыбкой и вдруг стянула с себя футболку – полностью обнаженная женщина посреди мягкой белоснежной постели.

– Почему бы нам не заняться сексом, а потом спуститься вниз и плотно позавтракать?

– О господи, о господи… – стонал я несколько минут спустя. – Какая же ты красивая…

– Перестань! – ворчала она. – Представляю, на кого я похожа – спросонья, патлы спутаны, мешки под глазами.

Теперь, когда мы занимались сексом, история с заменой замков была пересмотрена и сочтена банальной и несущественной. И вообще моя пьяная выходка с разбитым стеклом вполне оправдывала решение Мэдди не впускать меня в дом. «Примирительный секс» всегда более страстный, чем секс обычный, – представляете, каков должен быть «примирительный секс после развода». Я лежал в «миссионерской позиции», но мы уже знали друг друга достаточно хорошо, чтобы она признала, что это не самый удобный вариант. Так что мы легли на бок лицом друг к другу, и я ласкал ее, как много лет назад, когда она была беременна Джейми. Не помню, чтобы у нас с Мэдди был когда-нибудь такой секс. И неважно, что она периодически хихикала – как забавно, мол, тарахтит машина – или вслух интересовалась, хранит ли мама на чердаке ее школьные тетрадки.

После завтрака мы гуляли в порту, рассчитывая купить подарки родителям – в благодарность, что присматривали за домом и собакой. Но в это время года были открыты только почта и супермаркет, и Мэдди разрывалась между льняными салфетками с изображением ирландских победителей Евровидения и баночкой живых морских червей. В разгар лета пристань гудела: местные мальчишки, пахнущие рыбой, с воплями прыгали в море; туристы в мохнатых джемперах вываливались из паба с подносами, заставленными «Гиннессом» и заваленными пакетиками чипсов. Но сегодня, когда жизнь в деревне замерла, она казалась собственным привидением: лодки укутаны влажным брезентом; плотные жалюзи, словно наглазники, прикрывали окна закрытых на зиму дачных домиков.

– Хочешь съездить в Баркликоув? Искупаться напоследок?

– Нет уж, спасибо, не хочу второй раз рисковать – еще пневмонию подхвачу. Да здесь и так здорово – может, сходим на мыс?

– Ты права, чудное место. Надо было нам тогда остаться в пабе, а не ставить эту чертову палатку.

– Да уж… некоторым требуется двадцать лет, чтобы понять очевидные вещи.

Она не вкладывала никакого особого смысла в эти слова, но прозвучали они так, словно подводили итог нынешней ситуации. Мы смотрели на качающиеся на волнах яхты, слушали шум проводов, постукивающих по алюминиевым мачтам.

– Я уехала в Западный Корк, чтобы подумать, – нарушила молчание Мэдди. – И вчера, сидя у костра в Баркликоув, приняла окончательное решение.

Сердце мое бешено колотилось, когда я невольно прошептал:

– И что ты решила?

Она взяла обе мои руки в свои, посмотрела прямо в глаза:

– В следующий раз, когда соберусь поплавать в Атлантике в апреле, обязательно куплю гидрокостюм.

– Разумно… И я могу не болтаться рядом, с твоими свитерами.

– О, а вот это совсем другое дело. Я бы предпочла, чтобы ты был рядом.

В небе над нами хором захохотала пара чаек. Секунд через двадцать Мэдди прохрипела:

– Не мог бы ты слегка разжать руки, а то я задыхаюсь?

Мы шли к утесам, и я держал ее за руку, и она не отбирала ее, а тропинка становилась все уже, и идти за руку было страшно неудобно. А за деревней еще и ветер усилился. Но мы все же добрались до утеса, возвышавшегося над бухтой, и присели на лавочку, которую какой-то скорбящий муж установил в память о своей упокоившейся жене.

– Взгляни на даты, – показал я. – Они были женаты пятьдесят пять лет. Как думаешь, мы столько продержимся?

– Как знать. Ты завтра можешь завести интрижку на стороне, и мне придется убить тебя…

– За что? Неужели это самое страшное преступление?

– Конечно, нет. Если ты сразу же сознаешься в случайной измене, я, может, и прощу тебя. Но если я все узнаю сама, что ж, буду убивать медленно и мучительно, а потом выложу видео в YouTube.

– Вот в это с трудом верится – чтобы ты сумела что-нибудь выложить в YouTube.

Мы вспоминали, как первый раз приехали сюда на каникулы, как взяли напрокат велосипеды, погрузились на паром до Клиар-Айленд, как ели бутерброды, прихваченные из паба, купались на пустынных пляжах. Отыскали невероятно красивое озерцо в холмах над Бэллиде-хоб и провели там несколько дней на опушке леса в полном одиночестве. Мы искренне наслаждались чередой воспоминаний. В годы ссор и скандалов романтические истории укрывались в глубоком подполье, поскольку ничем не могли помочь в военных действиях, ныне же эти народные сказания должны были стать частью мирного процесса. Мы писали новую историю своего брака, соответствовавшую новому финалу – для счастливой, любящей разведенной пары.

– Слушай, а мы официально уже разведены?

– Нет пока, через несколько недель состоится последнее слушание, но мы же туда не пойдем.

– Может, все-таки сходим? – в шутку предложил я.

– Ну конечно, да! Я надену свадебное платье, а ты свой лучший костюм, и на выходе нас забросают конфетти, а потом будет грандиозный банкет!

– Ух ты, фантастика…

– Что – фантастика?

– Ты опять устраиваешь всякие безумства!

Я понял, что должен сделать все как полагается, и у лавочки на ветреном утесе, что стоит в нашем любимом месте на свете, я опустился на одно колено, взял ее за руку и произнес:

– Мадлен Воган, окажете ли вы мне честь стать моей бывшей женой? Я прошу – нет, умоляю: ты разведешься со мной?

Случившиеся по соседству овцы таращились на нас с полным пониманием.

– Почту за честь!

Этот развод не будет похож ни на один другой. Мы признали, что слишком сложно и дорого сейчас пытаться обратить дело вспять, поэтому решили: получив decree nisi [15] , устроить настоящую праздничную вечеринку, с шампанским и торжественными речами, – потому что отныне, после развода, мы будем жить вместе долго и счастливо. Представили, как дети воспримут наше совместное возвращение домой. Отныне мы должны быть предельно осторожны и не допускать споров в их присутствии, когда между нами вновь появятся разногласия. Которые не замедлили последовать…

– Прости, что не взяла тебя домой сразу после амнезии. Но я должна была быть уверена, что ты не бросишь нас снова.

Удивительно, в каком ложном свете она представляет наш разрыв. Я хотел было промолчать, но тема слишком существенна, чтобы оставлять в официальных источниках подобную версию.

– Э-э… прости, что заговорил об этом сейчас, но… я вообще-то вас не бросал. Это ведь ты сменила замки, помнишь?

– Сменила замки? О чем это ты?

– Ты сменила замки на входной двери, как и грозилась. Именно в тот момент я понял, что наш брак невозможно спасти, и подал на развод.

– Не меняла я никакие замки, ты, тупой идиот! Да, грозилась, но никогда так и не осуществила угрозы!

– Неправда. И еще притворилась, что тебя нет дома, – даже когда я порезал руку стеклом.

– Что? Так это был ты? А мы-то решили, что к нам пытались вломиться грабители! Я отвезла детей к родителям, чтобы они передохнули от наших скандалов, а тебе оставила записку. А когда вернулась, окно оказалось разбито, тебя нигде не было, и несколько недель ты не отвечал на мои звонки…

– Да, потому что ты сменила замки и уехала!

Мэдди пристально посмотрела мне в глаза:

– Ты был пьян?

– Чего?

– В тот момент, когда ты выбрал ключ из связки и он не подошел к замку, – ты был пьян?

Длинная пауза, в течение которой я предпочел бы любоваться завораживающим морским пейзажем, но вместо этого, потупившись, разглядывал грязь под ногами.