Мы были высоки, русоволосы…

Зимою он неподражаем.

Но почему-то мы всегда

Гораздо чаще провожаем,

Чем вновь встречаем поезда.

Знать, так положено навеки:

Иным — притворствовать,

А мне —

Тереть платком сухие веки

И слезно думать о родне.

Смотреть в навес вокзальной крыши

И, позабывшись, не расслышать

Глухую просьбу: напиши…

Здесь все кончается прощаньем:

Фраз недосказанных оскал,

Составов змейных содроганье

И пассажирская тоска.

Здесь постороннему —

лишь скука,

Звонки да глаз чужих ожог.

Здесь слово старое — «разлука»

Звучит до странности свежо.

Здесь каждый взгляд предельно ясен

И все ж по-своему глубок.

Здесь на последнем самом часе

Целуют юношей в висок.

А пожилых целуют в проседь

(Гласит мораль житейских уз),

Поцеловать

здесь значит: сбросить

Воспоминаний тяжкий груз.

А я, нагрузив чемоданы,

Как будто сердце опростав,

Вдруг узнаю,

Что было рано

И что не подан мой состав,

И вот

Ходи вдоль длинных скосов

Вокзальных лестниц

и сумей

Забыть, что нет русоволосой

Последней девушки твоей.

И пусть она по телефону

С тобой простилась утром.

Пусть.

Ты ходишь долго по перрону,

В словах нащупывая грусть

На слух, по памяти слагаешь

Прощальный стих… И вот опять

Ты с болью губы отрываешь

От губ,

Которых не видать…

Но лучше —

В сутолоке, в гоне

С мотива сбившихся колес

Забыть, закутавшись, в вагоне

Весенний цвет ее волос.

Ловить мелодию на память

И, перепутав имена,

Смотреть заснувшими глазами

В расщеп оконного окна.

Когда прощаются, заметьте,

Отводят в сторону глаза.

Вот так и с нами было.

Ветер

Врывался в вечер, как гроза.

Он нас заметил у калитки

И, обомлев на миг, повис,

Когда, как будто по ошибке,

Мы с ней, столкнувшись, обнялись.