Мы с Витькой

10. ПОЙМАЛИ

— Вылезем — и напрямик к огню, — решительно заявляет Сенька, видя полное расстройство нашей рыболовецкой бригады.

— Да где он, огонь-то? — недоверчиво посматривает на него Витька.

— Должно, у староречья в осиннике, — уверенно отвечает наш приятель: — слышь, дым осиной отдает.

Теперь мы оба с Витькой тянем носом и глядим друг на друга. Мне ясно, что и мой друг ничего не чует. Тем не менее подчиняемся, сматываем и закидываем на плечи сильно потяжелевший мокрый бредень. Сенька опять идет впереди с ботом, а мы сзади, хлюпая мокрыми ступнями.

Не прошли мы и пятидесяти метров, как я увидел сначала синий дымок, ползущий по сырому лугу в нашем направлении, а после и огонь, сверкающий среди мелкого осинника на крутом откосе у староречья. На скошенном лугу среди редких кустиков паслись коровы разных мастей. Красный теленок с белой звездочкой на лбу перестал щипать траву и, выкатив глаза, с удивлением проводил взглядом трех до нитки мокрых оборванцев.

— Даже скотина и та на нас, дураков, глаза пялит! — не выдержал я.

— Тебя силой, что ли, загоняли бродить? — обиженно спросил Сенька.

Высокая густая елка поднималась, словно старая хозяйка, среди молодого шумливого осинника. Под ее широко раскинутыми ветками поблескивал костер. Над огнем висел черный, закопченный котелок. Около костра сидели двое пареньков лет тринадцати-четырнадцати, оба одетые в старенькие телогрейки!

— Здорово, Ефим! Здорово, Петро!

Сенька подал руку каждому из парней, положив на землю бот. Мы тоже бросили свою ношу и подошли к костру.

— Бредень ставить надо, а не бросать, — наставительно сказал Сенька, поднял бредень и прислонил его к дереву.

Мы поздоровались с хозяевами, те ответили нам довольно равнодушно.

— Как добыча? — спросил Ефим, мальчишка повыше ростом, с лицом, будто забрызганным мелкими веснушками.

— Плохо, — ответил Сенька, сняв торбу и подавая ее мальчику. — Выбери какая покрупней да сунь в котелок. Замерзли.

Ефим раскрыл мешок и стал выкладывать на землю рыбу, как будто так и полагалось ему распоряжаться нашим уловом. Я искоса поглядывал на него, а сам продолжал торопливо развязывать неуклюжую обувь.

— Ишь ты, как ноги попортил, — покачал головой Петро, второй паренек, пониже, белобрысенький, с маленьким пуговкой-носиком и хорошими, добрыми голубыми глазами.

— С непривычки, — ответил за меня Сенька.

— Ну да, с непривычки! — с обидой возразил я. — Они новые, словно из жести сделаны.

— Петро, — позвал Сенька, не обращая внимания на мои слова, — пойдем, помоги бредешок поставить.

— Давай, — охотно отозвался тот, вскакивая на ноги. — На ветру, на солнышке он мигом провянет.

Они взяли бредень и пошли на луг. Ефим еще раньше ушел к староречью чистить рыбу, и мы с Витькой остались одни.

— Смотри, и я ногу натер, — показал Витька кровоточащую ссадину на щиколотке.

— А у меня!.. — вытянул я поочередно обе ноги.

— У тебя еще хуже, — согласился друг.

Сенька и Петро метрах в тридцати от нас приспосабливали для просушки бредень. Одну палку положили на куст, другую на подпорке поставили прямо на лугу. Скоро они вернулись к костру. Ефим тоже пришел с вычищенной рыбой и побросал ее в котелок, где кипело несколько картошин.

— Петро, дай-ка луковицу, — попросил он.

И тот, достав из кармана, протянул головку лука приятелю.

Сенька, усевшись у костра, стал разуваться. Он не торопясь развязывал и скручивал на руке веревки, каждую тряпку развешивал отдельно тут же у костра.

— Раздевайся совсем, — посоветовал Петро и, сняв с плеч телогрейку, протянул мне: — Пока посидишь, все и высохнет.

Меня тронула такая внимательность, я с благодарностью принял телогрейку и набросил на плечи. Ефим отдал свою телогрейку Витьке. Тогда я подумал о Сеньке, но тот спокойно раздевался, не обращая внимания на нас.

— Скидай нательную рубаху, я мигом высушу, — сказал Ефим и принял рубаху от Сеньки.

Он держал ее над костром, поворачивая то одним, то другим боком. Сенька накинул снятую со своих же плеч мокрую бабкину кофту и продолжал развязываться и раздеваться.

— Рано вы с сенокосом нынче управились, — сказал он, обращаясь к пастушатам.

— Где же рано? — по-деловому возразил Ефим. — Это только здесь схватить успели, на Выгороде только вчера начали, а Юхмановка и косы не видала.

— Значит, только с заливными управились? — продолжал Сенька.

— Знамо дело. Они сочные, их хорошо вовремя…

Мне очень нравилось, что ребята разговаривали будто взрослые и так же непонятно. Мне, честно говоря, казалось, что они нарочно напускали туману, важничали перед нами, москвичами.

«Ничего, погодите, — подумал я, — сейчас мы тоже развернемся, дай только срок». Я еще не знал, о чем буду говорить, но уже чувствовал, что когда начну, то положу противника на обе лопатки. Я пожалел, что оставил на мельнице свой перочинный нож. Одного его было бы достаточно. Помог мне Ефим, обратившийся с вопросом к Сеньке:

— Это с мельницы ребята, что ли?

— Ага, — кивнул Сенька.

А я вставил:

— Мы из Москвы.

— Из самой Москвы? — переспросил Петро, глядя на меня с таким удивлением, словно то, о чем я сказал, было невозможно.

— Из самой, — с удовольствием подтвердил я.

— А Сельскохозяйственная выставка от вас далеко? — осведомился Ефим.

— Недалеко, полчаса на троллейбусе, — ответил я наугад, чтобы не вызвать сомнения в нашей осведомленности.

— Она еще не открыта? — спросил Петро.

— Должна очень скоро начать работать, — отозвался Витька, — я в «Пионерской правде» читал.

— На-ка, надевай, — протянул Ефим высохшую рубашку Сеньке и принялся мешать в котелке. — Совсем разварилась картошка-то…

Я уже приготовился было пуститься в подробный рассказ о Москве, о выставке, но ребята больше вопросов не задавали и занимались своими делами: помешивали в котелке, приносили и ломали сучья, подбрасывали их в огонь. Я понимал, что не сумею завладеть вниманием ребят. Каждому хотелось сейчас перекусить. Это я очень хорошо чувствовал по себе.

— Петро, сходи-ка бересты принеси, — попросил Ефим, — надо ложки сделать, а то у нас только две.

Мальчик встал, взял нож и направился по крутому откосу вверх.

«Ничего себе, — подумал я, — теперь два часа ложки будут делать». Чтобы не следить за котелком, я отвел глаза в сторону и посмотрел на луг, но то, что я увидел, заставило меня содрогнуться.

— Теленок! — закричал я не своим голосом и толкнул Витьку в плечо.

Красный теленок с белой звездочкой на лбу, щипавший траву около самого нашего бредешка, помахивал хвостом и задевал им за сетку. Бредешок дрожал, подпрыгивал и трещал.

Мой воинственный клич и удар в плечо были восприняты Витькой как команда «к бою». Он вскочил на ноги с необыкновенной резвостью и, раньше чем кто-нибудь мог его остановить, ринулся на теленка с устрашающими возгласами. Сенькин крик: «Стой!» — не изменил хода событий.

А события развивались бурно. Мы испугались за чужую рыболовную снасть, а теленок испугался полуголого Витьки, страшных криков и шарахнулся в противоположную сторону. Он понесся по лугу, таща на себе бредешок.

Теленок бежал, обезумев от ужаса, высоко вскидывая тонкие длинные ножки, а мы четверо вели беспорядочную и безуспешную погоню.

Коровы прекратили жвачку. Одна из них, красная, пятнистая, выдвинулась вперед. Это была мамаша, почуявшая угрозу, нависшую над ее коровьим чадом.

— Стойте! Стойте же вы! — взывал Сенька.

Но надо же было еще сообразить, к кому относятся эти призывы — к нам или к теленку!

— Витька, Серега! Повзбесились, что ли? — кричал Сенька.

Наконец Витька остановился. Остановился и я. На меня больше всего подействовала пестрая корова. По ее вытянутой шее, твердой поступи, по ее блестевшим глазам я сразу определил, что она может пустить в ход рога.

— Петро, останови Пеструху! — крикнул Ефим второму пастушонку.

И тот бросился наперерез пятнистой корове, называя ее нежными именами:

— Пеструха, Пеструха, Пеструшенька! Тпрось, тпрось!

А Ефим в это время вел такой же нежный разговор с теленком, который теперь стоял, прижавшись к кустам и пугливо озираясь.

— Доча, доча, доча! — повторял Ефим, протягивая вперед руку, будто собирался чем-то угостить теленка, и подходил к нему все ближе и ближе.

Сенька шерстил нас на все корки:

— Олухи бестолковые! Что я теперь деду Ивану скажу? Ведь, поди, от бредня ничего не осталось, он и так едва дышал.

— Кто ж знал, что теленок туда побежит? — попробовал оправдываться Витька.

— «Туда, туда»! — передразнил Сенька. — А куда же ему деваться, когда тебя лихоманка прямо на него несет! Да еще и орешь.

— Это Серега заорал, — кивнул Витька головой в мою сторону.

— Леший оглашенный! Будто тебя за волосы дергали! — перенес приятель упреки на меня.

Ефим наконец добрался до теленка. Он держал животное за шею и ласково уговаривал, осторожно распутывая сетку. Сенька поспешил ему на помощь.

Теперь на наших глазах происходит трогательная сцена: взволнованная мама Пеструха встречает теленка. Он мычит и тянет морду, будто жалуется на недавнее происшествие. А Сенька, чуть не плача, разворачивает перед нами бредешок.

— Что же теперь с ним делать? — спрашивает он.

— Скажешь, сом залетел, — советует Ефим.

— Он бы в одном месте, — рассуждает Петро, — а тут, глянь, кругом.

— Нет уж, — качает головой Сенька, — придется виниться, рассказывать все как было…

После минутного молчания он уже более спокойно Добавляет:

— Сначала заштопаем все, что можно.