Мы с Витькой

19. СОЗВЕЗДИЕ ВОДОЛЕЯ

И все же упряжка кончилась. Правда, и после того, как солнце скрылось за горизонтом, продолжалась работа, но уже с поля не привозили новых снопов. Жнейки, целый день словно стрекозы трещавшие и взмахивавшие легкими крыльями, наконец затихли и остановились. Я сверху видел, как Сенька распрягал лошадей. Жнецы возвращались с разных концов поля к навесу.

Остановились и наши неутомимые механизмы. Наступила такая тишина, что даже в ушах зазвенело. Мы, привыкшие говорить, пересиливая шум машин, продолжали кричать друг другу, словно глухие. И это невольно вызывало смех, несмотря на усталость.

— Сейчас ужин будет! — кричит Петька.

— Помыться бы хорошо! — говорю я как будто бы тихо, но сам ору на весь ток.

— Погоди, немного сполоснемся, — обещает Ванюшка и первым скатывается со скирды.

Мы следуем за ним, и опять получается весело. Бежим к водовозной бочке. Поливая друг другу из кружки, умываемся. Тут же плещется Сенька.

— Ну, как поработали? — спрашивает он.

— Хорошо, — отвечаю я и, подмигнув, добавляю: — только Витька говорит, упряжка длинновата…

— Она и у тебя не короче вышла, — отшучивается приятель.

— А вы не горюйте, — смеется Сенька, — она к осени с каждым днем короче…

— Зимой, должно быть, и вовсе короткая, — говорю я.

— Конечно, — соглашается Сенька, — зимой солнце только взошло, глядь — уж и садится.

Он утирается холщовой тряпкой и сообщает, будто по секрету:

— После ужина можно как следует на реке помыться. Поедем лошадей пасти.

И мы едем. Мальчишек подобралось, кроме нас, Сеньки и Ванюшки с Петькой, еще трое — всего восемь человек. У каждого по лошади. После ужина наш маленький кавалерийский отряд верхом двинулся по полю в направлении видневшейся вдали редкой гряды деревьев.

Уставшие за день кони неторопливо переставляли ноги, и продвигались мы довольно медленно. Меня это нисколько не огорчало. Даже наоборот, случай с тачанкой живо воскресал в памяти, и я больше всего боялся быстрой езды, особенно в таком неустойчивом положении, как верхом на спине у лошади. Я был убежден, что, скакни моя лошадка два раза, — и я буду на земле.

Мы проехали редкую гряду леса и стали спускаться в прибрежный луг уже совсем в сгустившихся сумерках. Лошадей стреножили и пустили пастись, повесив одной из них на шею медный шаркунец, грубо дребезжавший при каждом движении животного. На самом берегу запылал огонь. Мы полезли купаться, пользуясь светом веселого костра.

Надо сказать, что ночное купание доставило мне не меньшее удовольствие, чем купание в яркий солнечный день. Воспользовавшись небольшим куском хозяйственного мыла, которое захватил с собой запасливый Сенька, я хорошо помылся, освободился от пыли, налипшей на меня за две длинные упряжки.

Петька вылез из воды первым. Ванюшка немедленно бросил в него горсть песку. Тот не остался в долгу и, как только обидчик очутился сам на берегу, запустил в него золой и даже целой головешкой. С этого и началась возня. Не знаю, как долго это могло бы еще продолжаться, но огонь стал угасать, и всем пришлось заняться дровами.

Костер разгорелся. Яркие языки пламени высоко вырывались в небо, разбрасывая искры. Пламя будто дразнило своего извечного противника — воду, облизывая реку летучими красными бликами. Мы уселись вокруг костра. Сенька отправился поглядеть коней, а когда вернулся, то сразу же строго обратился к одному из незнакомых мне пареньков:

— Мишка, где Володька со Степкой?

— Не знаю, я их не пасу, — хмуро ответил Мишка, почему-то отводя глаза в сторону.

Я только сейчас обратил внимание, что нас осталось шестеро. По хитрой улыбке Ванюшки можно понять: произошло нечто забавное.

— Опять небось за картошкой на юхинское поле полезли? — избавил меня Сенька от напрасных догадок.

— Откуда я знаю! — отмахнулся Мишка.

— Хоть уж не ври. Ты-то не знаешь! Поди, вместе обмозговали…

Через полчаса послышался плеск воды, потом в свете костра показались две фигуры в одних рубашках, высоко закатанных на груди. Сенькины предположения полностью подтвердились.

— Ну, чего ходили? — укоризненно спросил он.

— Не видишь, что ли? За картошкой, — спокойно ответил Степка.

— А зачем?

— Печь будем.

— «Печь»! — передразнил Сенька. — А потом юхинские начнут везде рассказывать, что мы воры…

— Подумаешь! Пусть рассказывают. Они, что ли, не копают на нашем поле? — вставил пренебрежительно Володька.

— Много тут картошки, — усмехнулся Степка, — всего три куста копнули…

— Брось ты, Сенька, — вмешался Ванюшка, — ничего не будет до самой смерти. Пошли картошку мыть…

Тихо шелестела река под кустами, а где-то дальше в темноте, видимо на крутом повороте, вода журчала, будто смеялась вполголоса. Вдруг совсем рядом, на той стороне, заливисто запела птица. Никогда до сих пор я не слышал такой нежной, такой витиеватой песни. Она то рассыпалась громкой частой трелью, то затихала на едва слышной высокой ноте, потом опять вырывалась, будто звонкая вода, прорвав плотину, трепетала, журчала и снова затихала, таяла в вечернем воздухе.

— Соловей, — прошептал Мишка.

Мы совсем перестали мыть картошку и напряженно вглядывались в темноту, откуда лилась эта песня, будто можно было в невидимых кустах разглядеть соловья. Все кругом притихло. Лишь слышалось ленивое побрякивание грубого шаркунца, но и оно не могло помешать соловьиной песне.

— Где вы там? — послышался нетерпеливый возглас Володьки. — Потонули, что ли?

— Сейчас идем, — ответил Мишка.

И мы принялись торопливо домывать картошку.

Над костром уже висит закопченный солдатский котелок с водой. Захватил его с собой, конечно, Сенька. Нашлась у него и горсть сухой малины для заварки. Картошка закопана в горячую золу. Мы все, присмирев, сидим вокруг костра в ожидании ужина.

Пир удается на славу. Печеная картошка, ароматная, рассыпчатая, тает во рту. Правда, приходится долго дуть на пальцы, прежде чем картофелина дается на съедение, но, может быть, именно от этого она особенно вкусна.

— У вас в Москве небось такой не бывает? — спрашивает Ванюшка.

— Чего нет, того нет, — соглашается Витька, перекатывая очередную картофелину из одной ладони в другую.

— То-то же, будете вспоминать нашу картошку, — продолжает Ванюшка. — У нас еще и не то есть. Знаешь, как из фуражки зеркало делать?

— Нет, — простодушно отвечает Витька.

— Хошь покажу?

— А как это?

— Давай свою кепку.

— Испортишь еще…

— Честное слово, не испорчу, — клянется Ванюшка.

Витька подает свою серую кепку, а Ванюшка вертит ее в руках и разочарованно говорит:

— Ничего из нее не выйдет, больно светлая.

— На мою, — с готовностью протягивает свою черную фуражку Петька.

— Это другое дело…

Мне кажется, что готовится какой-то подвох, и я готов тихонько толкнуть Витьку в бок, предупредить, но Петькин жест с кепкой несколько успокаивает меня. Я с любопытством наблюдаю, что будет дальше.

— Только, ребята, не смейтесь, — серьезно говорит Ванюшка, — этот опыт вроде бы физический, обман зрения, и, если смех будет, ничего не выйдет…

Он оставляет у себя серую кепку, а фуражку отдает Витьке и велит ему повторять каждое свое движение. Он уверяет, что через некоторое время, взглянув в донышко фуражки, Витька увидит свое отражение, словно в зеркале. Начинаются сложные манипуляции. Витька внимательно следит за Ванюшкой и повторяет все его движения. Кое-кто из ребят не выдерживает и смеется.

— Так ничего не выйдет! — сердито заявляет Ванюшка и откладывает кепку в сторону.

— Не мешай же! — шумят ребята на провинившегося Петьку.

И тот падает на землю, уткнувшись в ладони лицом.

— Валяй, Ваня…

— Давай, он больше не будет…

Ванюшка наконец соглашается, берет в руки кепку и снова начинает сложные движения. Вот он проводит по донышку кепки, а потом по щеке. Витька в точности повторяет Ванюшкины движения, и я вижу, что на его щеке остаются следы сажи от всех четырех пальцев. Ясно, что дно фуражки, которая находится в руках у моего друга, вымазано сажей. Но Витька этого не замечает и продолжает разрисовывать свою физиономию сажей во всех направлениях.

— Ну, теперь гляди! — командует Ванюшка.

Витька смотрит в дно фуражки и, конечно, ничего не видит. Он обводит взглядом хохочущих ребят и только теперь начинает догадываться, что его разыграли.

Наше безудержное веселье, видимо, спугнуло соловья. Он улетел, и теперь его песня доносится откуда-то издалека. А у нас начинается чаепитие. Котелок с душистым малиновым настоем переходит из рук в руки. Каждый, сделав два глотка, передает котелок дальше. Теперь наши руки похожи на Витькины во время опыта, так как котелок весь закопчен.

— Витька, может, в дно котелка поглядишь? — подмигивает Петька.

— Ладно тебе! — сердится тот, но потом и сам улыбается.

Тут я тоже решаю провести опыт. Но, чтобы не спугнуть Ванюшку, подготовить его, начинаю издалека.

— Ты вот смеялся, в шутку опыт показывал, — серьезно говорю я, — а знаешь, как на небе созвездие Водолея отыскать?

Ванюшка осторожен, молчит, обдумывая вопрос со всех сторон, стараясь предусмотреть все заложенные в нем мины. Но ведь я не один, и добровольные помощники сейчас же включаются в работу.

— Есть такое созвездие, нам учитель говорил, — подтверждает Мишка, — оно в знаках Зодиака…

— Правильно, — отвечаю я, хотя сам об этом знаю очень мало. — А где оно на небе?

— Большая Медведица — вот она, — показывает Ванюшка, начиная помаленьку клевать на мою удочку.

— Медведицу всякий знает, даже первоклассник. А я говорю — Водолей.

Теперь я начинаю давать объяснения солидно, лекторским тоном, а все кругом молчат, внимательно слушают. Я чувствую, что бдительность Ванюшки притупляется, и подвожу его к опыту.

— Невооруженным глазом это созвездие увидеть почти невозможно, но в особо темные, безлунные ночи из глубокого колодца… — выкладываю я свои небогатые астрономические познания.

— Только из глубокого колодца? — спрашивает Ванюшка, окончательно проглотив мою наживку.

— Можно попробовать через рукав, — подумав, отвечаю я.

Ванюшка колеблется. Но любопытство берет верх. Да тут еще Мишка с Володькой вызываются первыми взглянуть на Водолея. Ванюшка решается.

Не проходит и полминуты, как он через рукав собственной телогрейки смотрит в темное небо. А я в тот же рукав выливаю целый котелок речной воды вместе с остатками малиновой заварки.

— Видал Водолея? — корчась от смеха, спрашивает приятеля Петька.

Смех постепенно затихает. Умолкают разговоры. Мы все разбредаемся по берегу и приносим по охапке сушняка. Когда я снова усаживаюсь около костра, то чувствую, как устало смыкаются мои глаза, И я не могу больше бороться со сном.

Утром мы с Витькой не ушли из полевого стана, как намеревались, и снова целый день простояли на скирдовке соломы. Не ушли мы и на следующее утро. К концу третьего дня в стане появился Василий Никанорович, приехал на подводе с горючим.

Первым делом он подошел к трактористу и поговорил о чем-то с ним. Потом они вместе, словно доктора, со всех сторон выслушали мотор. Перейдя к молотилке, долго и внимательно осматривали и выслушивали ее.

— Дядя Вася! — закричали мы сверху, когда он подошел близко к скирде.

— Э-э, вот вы куда забрались! — с улыбкой закричал он и начал карабкаться на скирду.

— Мы уже третий день работаем, — с удовольствием доложил я нашему тренеру.

— Да вы, я смотрю, совсем молодцы! — похвалил он, и в этих словах я услышал новый оттенок: дядя Вася был доволен нами.

— Мы и на пожаре работали, — сообщил с гордостью Витька.

— Это я знаю, люди говорили…

«Значит, замечают люди», — невольно подумал я.

— Сегодня домой пойдем. Я за вами зайду к вечеру, — сказал Василий Никанорович, спрыгивая со скирды.