Затхлость до бо́ли знакомого подвала — в прямом смысле слова — бо́ли, обволакивала тело. Полумрак обволакивал тело, и начинало казаться, что эти подвальные сумерки осязаемы, что полутьма струится по стенам, нависающему низкому потолку, скапливается лужицами-островками на землянистом полу.
То, что вокруг всё кажется знакомым, отходит на второй план. И в душе зарождается другое чувство — лёгкого волнения от того, что вокруг знакомая недружелюбная, а для кого-то, наверное, и вовсе страшноватая обстановка. Постепенно в сердце, заполненное тревогой и готовностью к неведомому, примешивается и другое чувство — предчувствия боя и боли.
Каждый поворот, каждый плохо просматриваемый угол и прячущаяся во тьме стена готовы спустить с невидимой цепи отпрыска из преисподней, выродка, готового впиваться когтями в плоть, перегрызать горло, выворачивать конечности до неестественного положения и ужасного для жертвы хруста.
Это исчадье не прилагает особых усилий, чтобы коверкать тело своей жертвы, это исчадье просто живёт и дышит инстинктами прирождённого убийцы, грезит утолить свою жажду крови и страха перед ним.
Внутри разгоралось странное, противоречивое чувство. Настоящий смертоносный коктейль из лёгкой тревоги за исход тяжёлой битвы, лютой ненависти к врагу, пока ещё даже не приблизившемуся, и жажды вскрыть сухожилия врага, низвергнуть его жестоко — не только покарать его этим убийством, но и вселить в гнилые душонки шакалящих рядом отро́дий страх. Заставить работать их инстинкты менее притуплённо.
Адовы шестёрки, привыкшие к безнаказанности и преимуществу в физической силе… Нет, только убивать их — не самая эффективная тактика боя. Надломить тёмную душонку, заставить дрожать от осознания того, что его, клыкастого уродца, может ждать расправа куда более чудовищная, чем его здоровенные клыки и когти.
Внушать себе эту установку на ведение боя не так-то просто, когда перед глазами многочисленные изгибы уродского, но безусловно сильного тела, из которого прямо острыми углами выпирают стальные канаты мышц, шевелящихся будто гигантские паразиты, забравшиеся под неестественного цвета кожу.
Видеть адскую свору и совладать с собой, суметь в мгновение ока выстраивать и перестраивать тактику боя. Видеть толпу и каждого отдельно, как персонального врага, который потребует, возможно, индивидуального подхода в бою…
Благородный гнев растекается по жилам. Мышцы напряжены, глаз инстинктивно ищет соперника… Но пока среди сероватых пыльных кирпичных стен нет ничего кроме вязкого полумрака, собственных соображений и фантазий в адских огненно-рыжих тонах.
Каждый шаг вперёд по подвалу отдаётся глухим стуком по полу и громким звуком в голове. Дверь. Не сразу понятно, что за этой дверью. Память не выдаёт никаких подсказок на тему того, был ты за этой дверью или нет. Рука машинально нащупывает в кармане ключ. Что это за ключ и подойдёт ли он?
Инстинкты обманывают редко. Не обманули и в этот раз. Поворот старого замка со скрипом, щелчок, кажущийся в тёмном безлюдном подвале громогласным — и дверь открыта.
Ещё один щелчок, менее громкий, и каморку залил ядовито-жёлтый свет тускло горящей лампочки. Впрочем, каморкой назвать открывшееся взору помещение, нельзя. Тут довольно просторно. И, по ощущениям, даже не так давит потолок, как это чувствуется в тесных подвальных коридорчиках.
Направо — голая стена. Налево тоже. Немного продвигаешься вправо — и в скудно освещённой комнате прорисовываются какие-то силуэты. Две мощных напольных колонки, слегка покрывшихся пылью. Между ними — проигрыватель. Инстинкты подсказывают нажать на «play». Щелчок. Рядом с кнопкой загорелась красная лампочка. Но звука будто нет. Вместо этого — шипение.
Помехи. Или шипение. Звук становится похож на нечто гипнотическое. Вскоре к нему добавляется треск очень дискомфортный для слуха.
Треск усиливается. И в момент, когда уже почти становятся различимы то ли слова, то ли их подобия, которые слышны из динамиков, чуть пониже висков всверливается острая боль.
Вздох, к которому примешался сдержанный крик. Шумное дыхание. Ладони упираются в пол, на их тыльные стороны течёт кровь. Она струится тоненькими нитями то ли с лица, то ли с затылка — непонятно, и боль усиливается с каждой секундой, становясь нестерпимой.
Организм на грани потери сознания. И вдруг вместе с болью в виски, в сознание пронимает отдалённо звучащий голос: «Совладай с собственной болью, и сможешь услышать необходимое».