На боевых рубежах

На границе

Холодный, колючий ветер срывает с деревьев пожелтевшие листья и гонит их по опустевшим полям. Наш поезд, омываемый обильным дождем, легко и стремительно мчится на север, в Москву. Позади остались Молдавия с ее виноградниками, Киев и его приднепровские холмы.

Мы с Василием Ивановичем Мелентьевым, командиром саперной роты, едем в столицу. Несмотря на свой почтенный возраст, он, так же как и я, решил поступить в Военно-инженерную академию.

Но вот и Москва. Мы выходим на площадь Киевского вокзала. Моросит мелкий дождь. Кругом шумно и людно. Сутолока, непрерывное движение трамваев и автобусов ошеломили меня, провинциала, привыкшего к тихим местечкам юго-запада.

— Пойдем, — сказал Василий Иванович и, взяв меня за руку, направился к трамваю. — Я тут не впервой. Бывал и в двадцатом, и когда Владимира Ильича хоронили. Курсанты тогда шпалерами стояли. Морозы были жуткие. — Мелентьев потер как бы озябшие руки.

Вечером я стоял на берегу Москвы-реки, против Нескучного сада. В парке играл джаз. Когда-то здесь, за рекой, на Воробьевых горах юноши Александр Герцен и Николай Огарев дали друг другу клятву на верность своему народу.

Эти страницы минувшего пришли мне на память на выпускном вечере. Было это в 1938 году.

Как быстро и, кажется, незаметно пролетели годы ученья! А ведь прошло шесть лет.

...Окна в здании академии ярко освещены. К главному подъезду то и дело подходят такси. Молодые статные командиры в сопровождении нарядных жен и любимых девушек проходят в вестибюль. В просторных залах совсем празднично. Пушистые ковры, дорожки приглушают шум шагов. Картины баталистов Верещагина и Сварога, обрамленные позолотой, напоминают о героическом прошлом русского оружия.

Василий Мелентьев, Павел Аралов, Борис Михайлов, Евгений Лосев, Миша Чаплин, я и другие товарищи навсегда покидаем родную академию, с которой теперь связано столько воспоминаний. Здесь мы приобрели инженерные навыки и знания, в ее стенах прошли лучшие годы нашей молодости.

Вечер открыл кратким вступительным словом начальник академии комбриг А. С. Гундоров. Затем выступили с тостами профессора, преподаватели и выпускники.

Оркестр играл туш. Бокалы вновь и вновь наполнялись вином. Шум в зале все нарастал. Даже самые большие молчальники — и те заговорили. Василий Иванович Мелентьев, дочь которого уже училась в десятом классе, давал клятву в вечной дружбе самому молодому выпускнику Саше Фомину.

За шесть лет совместной жизни мы, кажется, хорошо узнали друг друга. И все же здесь происходят неожиданные открытия. Бориса Михайлова всегда считали истым холостяком. Но подле него стояла светлая, миловидная девушка. Он представил ее нам как жену.

Смешил Паша Аралов. Мешковатый, плотный, со вздернутым носом, похожий на молодого медведя, Паша прогуливался по залу с черноглазой чертежницей одной из кафедр академии. Терзаемый сомнениями, он спрашивал у всех, забрать ли ее с собой или пока оставить в Москве. Девушка краснела и готова была провалиться сквозь паркетный пол. Видя ее смущение, Аралов вежливо извинялся, чтобы вскоре снова задать нам все тот же вопрос.

Начались танцы. Вихрем закружились пары. Старинный русский вальс «На сопках Маньчжурии». Эта музыка родилась в окопах, во время русско-японской войны.

Мы вышли с Борисом Михайловым и его женой на улицу. Было уже далеко за полночь. Движение стихло. Опустел Покровский бульвар. Москва погрузилась в сон.

— Вот мы и у черты, — сказал Борис, усаживаясь на скамью. — Академия, парк ЦДКА, подмосковные прогулки — все это отошло. Завтра... Что ждет нас завтра? Восток или запад? Мир или война?

Борис закурил папиросу и умолк, ожидая ответа. Но что я мог ему сказать?

Забрезжил рассвет. Голубой автобус увозил нас во Владимирский военный городок. Москва скрылась в дымке тумана. Под шум мотора Евгений Лосев читал нам свои стихи:

Стихи выражали наше настроение, и пассажиры бурно аплодировали поэту. Покидая Москву, мы твердо верили, что когда-нибудь вновь сюда вернемся, быть может, с сединой в висках, но гордые за жизнь, прожитую недаром.

Всего несколько дней назад мы стояли в строю в физкультурном зале академии и слушали приказ Наркома обороны СССР о присвоении новых воинских званий и назначениях. Вчера вечером нас в Москве провожали жены и друзья. А сейчас мы, небольшая группа молодых военных инженеров, уже в Киеве, сидим за столиками в ресторане вокзала и ожидаем штабную машину.

Мелентьев у нас за старшего. Он все бегает к дежурному коменданту, с кем-то переговаривается по телефону. В его новенькой планшетке пакет за пятью печатями — там хранятся наши «путевки в жизнь».

— Товарищ майор! — обратился к Мелентьеву вошедший боец. — Вас ждет капитан Кашников.

— Кашников! — воскликнул Аралов. — Да ведь это же наш, помните, Виктор Кашников.

Схватив чемоданы, мы побежали к выходу. Ехали вдоль Бибиковского бульвара. Цвели каштаны. Сверкали позолотой купола Софийского собора. И хотя после столицы Киев показался мне тихим и провинциальным, все же он был прекрасен в этот солнечный, жаркий июльский день. Как-то особенно легко дышалось. Пахло свежими яблоками и гвоздикой. Показались давным-давно знакомые величественное здание Оперного театра, Крещатик.

Машина въехала во двор понтонного полка. Мелентьев и Кашников ушли в инженерный отдел штаба округа. В ожидании вестей мы разбрелись по огромным помещениям казармы. Старинные толстые стены, казалось, никогда не прогревались солнечными лучами. Здесь было прохладно и хорошо.

Поздно вечером, возбужденный, задыхающийся Василий Иванович стоял перед нами и вручал каждому личное дело, предписание и проездные документы. В течение ночи мы покинули Киев. Поезда уносили молодых командиров, полных надежд и волнений, по городам и местечкам юго-запада. Там, на границе, нас ждали большие дела.

Каменец-Подольск — старинный город-крепость. Еще издали видны высокие башни и толстые стены — свидетели его былого величия.

Здесь в давние времена проходили торговые пути из России в Польшу, Валахию, Чехию и Закарпатскую Украину. Хлебная Подолия всегда была ареной жарких боевых схваток. Польские паны, турецкие визири столетиями тянулись к черноземным полям Украины. Но народ не сдавался.

Штаб кавалерийского корпуса, куда мы направились прямо с вокзала, размещался в конце парка в небольшом двухэтажном особняке. Миновав часового, поднялись на второй этаж. В глубине коридора нас встретил низкорослый, с рыжеватыми опущенными вниз усами, комбриг И. И. Швыгин. Миша Чаплин отрапортовал ему, не жалея горла:

— Товарищ комбриг, группа военных инженеров прибыла в ваше распоряжение.

Забыв правила субординации, Чаплин протянул комбригу руку.

— Так-с, так-с... Значит, из Москвы? — запинаясь, произнес Швыгин. Затем взглянул на наши улыбающиеся лица и, стараясь скрыть какую-то растерянность, добавил: — Заходите вот в эту комнату, я скоро вернусь, — и указал на дверь с надписью: «Вход строго воспрещен».

В кабинете два огромных окна почему-то были завешены тяжелыми зелеными портьерами. Карты... Карты везде — на столах, на стенах, даже на полу. За работой над этими картами мы и застали группу общевойсковых и артиллерийских командиров. Знакомство произошло быстро и просто.

Майор А. А. Аванский, исполняющий обязанности начальника штаба, оказался на редкость обаятельным человеком. Поговорив подробно с каждым из нас, он в свою очередь познакомил с некоторыми вещами, о которых мы раньше имели весьма туманное представление.

— О цэ добре, що инженеры прыихали, — пробасил сидящий за столом артиллерийский полковник. — А то мы у поли колы бъемо, тут точкы на картах ставымо, а им, бидолагам, строить прыйдеться.

— Ну, конечно, поработать придется, — согласился как бы в раздумье Аралов.

— Вот и веселей становится, — подмигнул Аванский артиллерийскому полковнику. — Я же говорил, Семен Михайлович, что мы с вами — только первые ласточки. Сегодня инженеры приехали, а скоро, знаете, сколько народу прибудет... Дело ведь большое затеваем.

Под вечер мы вышли на улицу. В парке, в специально оборудованной раковине, играл дивизионный духовой оркестр. На танцевальной площадке краснощекие девушки шуршали шелковыми юбками. Кавалеристы, нежно поддерживая их за талии, лихо постукивали каблуками и позванивали шпорами.

Лосев и Фомин направились в глубь парка к фонтану, вокруг которого кружилась молодежь.

Мелентьев, Аванский, я и Михайлов пошли на веранду ужинать. После душного, знойного дня посидеть здесь было приятно.

В гостиницу мы явились в двенадцатом часу ночи. Паша Аралов уже спал мертвецким сном, оставив на столе недописанное письмо:

«Милая Оленька! Нас отделяет всего несколько дней от того вечера, когда мы сказали друг другу то, что является завершением наших почти двухлетних встреч. Мои мысли часто уносят меня далеко — в один из тихих арбатских переулков, затерявшихся в огромнейшей Москве, где мы с тобою выросли и нашли друг друга. Я полон новых впечатлений. О них так хочется рассказать тебе, но сделать это в одном письме почти невозможно.

Сегодня утром мы прибыли в Каменец-Подольск. Если ты взглянешь на карту, которая висит над твоим письменным столом, то увидишь, что это самая юго-западная точка нашей родины. Дальше начинается чужой, неведомый нам мир. Пока мои товарищи оставались в штабе (кстати, их и сейчас здесь нет, по-видимому, прохлаждаются в парке, дьяволы!), я успел выехать в район, побывал в нескольких погранзаставах, а главное — увидел воочию границу.

Обычно с границей у нас связываются различные романтические представления. Однако, как мне показалось на первых порах, здесь тихо, и я бы сказал, слишком даже тихо. Нигде не увидишь в поле работающего человека. На самом же деле эта тишина обманчива и зловеща. За ней, по словам пограничников, скрывается непрерывная и опасная борьба.

Жванец, Оринин, Дунаевцы — шумные в свое время местечки — теперь несколько поблекли. Но здесь еще живы старожилы, которые с любовью подробно рассказывают о солдатах первой мировой войны. Некоторые из них и по сей день с гордостью носят на груди георгиевские кресты. Давно выгорели на солнце орденские ленточки, люди состарились, а память в народе жива...»

Рекогносцировка будущего укрепленного района близилась к концу. Ежедневно с рассветом мы проезжали кавалькадой во главе с нашим шефом комбригом Швыгиным через сонный еще город, мимо домов с прикрытыми ставнями. Миновав турецкую крепость, группы разъезжались в разные стороны — одни поворачивали круто на юг в сторону Днестра, другие следовали прямо к Збручу. Аралов и я входили в группу майора Аванского, которая заканчивала рекогносцировку Исааковского узла обороны.

Исааковцы — небольшая, утопающая в зелени деревушка, примостившаяся у устья Збруча, славилась в здешних местах обилием винограда, а также тем, что пение ее горластых петухов одновременно слышали в трех странах — СССР, Польше и Румынии.

Алексей Алексеевич Аванский оказался большим мастером своего дела. Прежняя служба в старом Кодымском укрепленном районе не прошла даром. Дни и ночи он просиживал в дотах. Учился сам и старательно обучал бойцов, как, укрывшись за железобетонными стенами, искусно отражать первый натиск врага. В душные летние молдавские ночи он любил выходить в сад и, расстегнув ворот гимнастерки, прогуливаться по заросшим аллеям.

В такие часы вокруг царила тишина. Только иногда, чаще под воскресенье, она нарушалась отдаленными звуками скрипки. Это за Днестром, в помещичьей усадьбе, веселились румынские офицеры.

Ежедневно в полдень, как правило, все рекогносцировщики собирались на окраине Исааковцев на большом колхозном дворе. Вытряхивали из одежды обильную степную пыль, купались в пруду, а затем шли к детскому саду и усаживались за низенькими зелеными столиками, где нас уже ожидал так хорошо пахнущий борщ и жареная говядина.

Однажды под обед неожиданно прибыл заместитель командующего округом комкор В. Ф. Герасименко в сопровождении двух незнакомых нам полковников.

— Здорово булы, вояки! — запросто приветствовал нас комкор, входя в столовую. — Бачу, дитей колхозных совсем выжили, а сами засилы в недурну фортецю... Сидайте!

Комбриг Швыгин, с трудом продвигаясь между столиками, представился Герасименко.

— Знакомьтесь! Ваш преемник — полковник Астанин, вновь назначенный начальником строительства и комендантом укрепленного района. А це Шестаков — инженер, — комкор указал на высокого худощавого полковника в роговых очках.

Обед закончился быстро. Командиры группами выходили во двор к машинам. Одни уточняли схемы, сверяя их с картой, другие намечали маршруты движения на оставшуюся часть дня. Аралов успел уже завести дневник и теперь поспешно туда что-то записывал.

— По машинам! — раздался знакомый хрипловатый голос Швыгина. — Выезжаем на пятый узел обороны.

Зашумели моторы. Опустел колхозный двор. Из-за горизонта, на западе, поднимались тяжелые дождевые тучи.

Когда мы подъехали к тригонометрической вышке, которая стояла на самой вершине безыменной высоты, дождь уже прошел. Вновь выглянуло солнце. Настроение поднялось, хотя многие изрядно промокли.

— Программа наша будет такая, — обратился к нам комкор Герасименко. — Товарищ Швыгин покажет нам места, какие он выбрал для дотов, мы посмотрим, а потом, если все будет в порядке, можно и утвердить. Показывайте, товарищ комбриг.

Но найти небольшие колья, забитые две недели тому назад среди бурно разросшейся кукурузы, оказалось не таким простым делом. После безуспешного одиночного поиска Швыгин построил всех рекогносцировщиков в цепочку, и в таком строю мы пошли по мокрому полю на поиски злополучных кольев.

Герасименко и прибывшие с ним полковники хохотали, глядя на вспотевшего Швыгина и на нас, имевших, вероятно, вид мокрых куриц. Наконец кое-какие колья были обнаружены, и все направились вслед за комкором.

Аралову и мне Шестаков приказал остаться на месте.

— Будем знакомы, — произнес в нос полковник. — Я командирован сюда начинжем округа Косаревым. Надеюсь — знаете его? Моя задача помочь вам в работе. В чем выразится эта помощь — увидите. А пока садитесь ко мне в машину и поедем в Каменец-Подольск заниматься своим делом.

Определенного назначения В. Ф. Шестаков еще не имел. Протирая большим платком стекла очков, он обернулся и сказал мне:

— Вы будете пока за начальника инженеров. Я знаю, вы имеете некоторый опыт и строили, кажется, в Тирасполе?

— Да, строил когда-то.

— Вот и прекрасно, — продолжал полковник. — Заходите в 23.00 ко мне уже с наметкой плана строительства укреплений. Не забудьте также составить и захватить с собой необходимые графики. Смотрите, не опаздывайте — я этого, голубчик мой, не терплю. А вы, товарищ Аралов, — сказал Шестаков, уже подымаясь на крыльцо здания штаба, — завтра же отправляйтесь в Гавриловцы и начинайте организовывать участок. Да, да, обязательно завтра.

— Почему природа так несправедлива? — спросил меня Паша, когда мы остались одни. — У Швыгина совсем немного волевых качеств, а у того, — и он указал в направлении удалявшегося Шестакова, — такое раздутое самомнение?

— Ничего, Павел, — успокаивал я друга, — рано еще нам с тобою давать оценки людям. Давай сегодня планами строительства займемся и докажем нашему полковнику, что и мы не лыком шиты.

Вскоре собрался весь наш инженерный состав — Лосев, Мелентьев, Фомин, Чаплин. Они напряженно считали, чертили, порой спорили.

Ровно в 23.00 я вошел в комнату Шестакова, неся под мышкой папку с планами и графиками.

После долгих лет тишины и спокойствия станция Каменец-Подольск ожила. Ежедневно сюда приходили и разгружались эшелоны с щебнем, цементом, лесом. С платформ осторожно снимали новенькие пузатые бетономешалки, большеротые камнедробилки, краны. Прибывали рабочие, техники, инженеры. Прямо с вокзала их на машинах увозили в Приворотье, Гавриловцы, Рыхтецкую и Жванец, где уже разместились строительные участки. Узкие и запутанные улочки и переулки старого города становились тесными для мощного потока транспорта.

Полковник А. Н. Астанин — полная противоположность своему предшественнику. С рассвета и до поздней ночи он носился на своем газике. И всюду, где бы он ни появлялся, а надо сказать, что поспевал он везде, Астанин вносил с собой кипучую энергию, которая передавалась всем окружающим.

Мечта каждого строителя — работа на новостройках. Как бы она тяжела ни была, сколько бы сил она ни потребовала, есть в ней что-то чарующее и возвышенное. Настоящему портному всегда ведь интересней даже из старого материала сшить пальто, нежели положить, новенькую заплату. Какова же должна быть гордость строителя, который через ряд лет пройдет мимо ярко [освещенного, утопающего в зелени завода или фабрики, являющихся делом его рук и творческой мысли?

Строительство современных укреплений вдоль границ, разбросанное на большой площади, требует от руководителей не только технических знаний, но и большого организационно-практического опыта, личной инициативы и изобретательности.

Семь лет назад, в 1931 году, мы спешно занимались укреплением нашей границы в низовьях Днестра. В то время мало кто из нас толком знал специфику производства оборонительных работ. Исключением был начальник технической части управления — ему пришлось побывать на строительстве Киевского укрепленного района. Но, как говорится, один в поле не воин. Он не мог всюду своевременно поспеть, и строительство велось на всех участках по-разному, в зависимости от квалификации и опытности их руководителей.

Плохо обстояло и с подвозом материалов. Автотранспорта на наших стройках еще не было; десятки тысяч тонн щебня, цемента, песка доставляли к границам на телегах.

Между тем командование требовало выполнения плана оборонительных работ в самые сжатые сроки. И каждый из нас понимал, что так надо. Ведь по ту сторону границ — враг. На Дальнем Востоке загорался очаг новой войны.

Однажды на рассвете мы с комиссаром возвращались к себе на участок после бурного совещания у начальника строительного управления.

Пара гнедых шла мелкой рысцой по старинному Кишиневскому тракту, мерно постукивая подковами.

Предрассветная тишина начала нарушаться отдаленным лаем собак и пением петухов. Вот уже видна и окраина деревни Буторы. По широкой улице пастухи гнали большое стадо коров.

— Захар, чьи же это буренки? — обратился комиссар к вознице. — Да тут, смотри, и волов не мало.

— Как это чьи? — обиделся Захар. — Ясное дело, нашего военторга.

А через час в штабе уже шумел заведующий базой военторга. Жестикулируя, как это свойственно всем одесситам, он спрашивал:

— Вы хотите щебень возить на моих коровах? Хорошо, но скажите, пожалуйста, что я буду за это иметь?

Мы с комиссаром, улыбаясь, обещали за это увековечить представляемую им организацию — сделать на бетонной стенке сооружения надпись: «ДОТ имени военторга».

— Считайте, что коровы уже подвозят вам щебень, — согласился заведующий.

Помню, выручил он строителей и еще один раз.

Теперь, в 1938 году, строительство укреплений на западных границах СССР развертывалось уже на иных, технически более совершенных основах. Военно-строительные управления имели автотранспорт, механизмы, электростанции и двигатели. Но новая техника потребовала от военных инженеров и новых, более четких форм организации труда. В подготовительный период вокруг этих животрепещущих вопросов разгорались тогда горячие споры.

...Знойный июньский день был на исходе. Павел Аралов, пошумев на радостях по случаю получения первой весточки от своей Оленьки, куда-то скрылся с Александром Фоминым. Разошлись уже многие работники управления — кто в столовую ужинать, а кто к фонтану, в парк, подышать свежим воздухом. И как раз в это время неожиданно задребезжал телефонный звонок.

— Говорит Шестаков. Зайдите ко мне.

Полковник встретил меня в нервно-приподнятом настроении. Он ходил взад и вперед по диагонали кабинета, беспрерывно потягивая свою трубку.

— Вы знаете, что завтра здесь будет Косарев?

Я утвердительно кивнул головой.

— Ах, значит, знаете уже... И чем вы, голубчик мой, его порадуете? У вас есть готовые проекты?

— Какие могут быть проекты, товарищ полковник? — возразил я. — Вы сами ведь читали директиву, что строить по-старому запрещено.

— Опять вы говорите мне по-старому. — Шестаков сделал особо ударение на последнем слове. — Но ведь нового я пока что не вижу, и когда оно еще будет, тоже неизвестно. А строить надо, иначе может быть упущено самое лучшее летнее время.

Не желая раздражать и без того взволнованного начальника, я стал по команде «смирно» и тихо сказал, что жду его указаний.

— Каких это вам надо еще указаний? — неожиданно вспылил полковник. — Это вам не академия, голубчик мой. Вы сами теперь инженерный начальник. Действуйте самостоятельно... Я пока что корпусный инженер, — с некоторой иронией добавил Шестаков. — Вот возьму и уеду к себе в Житомир и буду опять ремонтировать в лагерях конюшни и уборные.

«Колесо истории вертится, не заботясь о вычислениях ученых» — гласит древневосточное изречение. Бегут, бегут события, большие и малые, по необъятным просторам мира. И несут они людям в больших пригоршнях и счастье и горе.

В знойное лето 1938 года политическая атмосфера Европы была достаточно накалена. Над небольшим, но культурным и свободолюбивым чешским народом занес свой обнаженный меч германский фашизм. Маленькая славянская страна, вытянувшаяся узким длинным клином в центре Европы, окруженная с трех сторон гитлеровской Германией, переживала в те дни величайшую катастрофу, теряя свою независимость. Недавние ее «друзья», и в первую очередь Франция и Англия, предали в Мюнхене 15 миллионов человек.

Под Москвой в те дни шел показ опытного строительства железобетонного пулеметного сооружения по новым чертежам и инструкциям. Руководили постройкой вернувшиеся недавно из Чехословакии военные инженеры В. А. Болятко и М. А. Ковин.

Как это всегда бывает, когда одновременно делом руководят несколько начальников, работа явно не спорится и может служить, пожалуй, больше образцом того, как не надо строить. Неразбериха и сумятица на опытном полигоне вызывали, с одной стороны, не мало шуток и острых стрел по адресу Ковина и Болятко, а с другой — вполне заслуженное негодование заместителя начальника Генерального штаба комкора К. А. Мерецкова.

Выше среднего роста, круглолицый комкор, несмотря на свою полноту, аккуратно к 11 часам утра приезжал к месту постройки и, расхаживая по эстакаде, с одними делился впечатлениями и расспрашивал о нуждах на местах, других строго отчитывал. Больше всех доставалось начальнику инженерного управления Наркомата обороны. Будучи общевойсковым командиром, этот начальник мало разбирался в инженерных вопросах и в сути гигантской оборонительной стройки, развертывавшейся от Балтики до Черного моря.

— Вы знаете, — обратился Мерецков к группе стоящих возле него начальников, — как ваши Болятко и Ковин меня подвели на прошлой неделе? Слыхали, а?

— Нет, не знаем, товарищ комкор, — за всех ответил Василий Иванович Мелентьев.

— Тогда послушайте. Знать это полезно. Понимаете, поздно ночью звонят: «Товарищ комкор, макеты боевых сооружений готовы к осмотру». Это вон те, — комкор указал в сторону опушки леса, где виднелись большие серые силуэты.

— Ой какие бандуры! — вырвалось у Аралова.

— В том-то и беда, что бандуры, как вы их назвали. Я пригласил наркома, а он, как увидел их, говорит мне: «Ей-богу, если бы я не знал, что это не сооружения, а макеты, да сделанные еще по привезенным чертежам, я бы спросил: «Какой это вредитель строил?» Я сказал Клименту Ефремовичу, что мы и не собираемся так строить. «Ну зачем тогда показываете? Что чехи так вынуждены строить, — продолжал нарком, — это понятно. Маленькая страна. Ей противостоит сильный, коварный противник — фашистская Германия. Надо, следовательно, занять оборону и иметь такие мощные сооружения, в которых можно отсидеться до подхода помощи извне. С другой стороны, высокие помещения обусловливаются спецификой чехословацкого театра военных действий, понимаете: горы. Надо прострелять из одного и того же оружия и глубокие долины и вершины. А что у нас общего с этим?»

Я пытался успокоить товарища Ворошилова, сказав, что понимаю его указания. «Нет, наверное, вам не все понятно, — возразил он. — Если бы все было для вас ясным, то сами сюда не ездили бы и меня не возили. Наша оборона, — продолжал нарком, — не обычная, а оборона активная. Ждать помощи извне нам неоткуда, а отсиживаться долго мы тоже не собираемся. Тогда зачем же такие фортификационные небоскребы? Не правда ли?» Климент Ефремович вскоре же уехал. Теперь, думаю, вы понимаете, почему я так часто и крепко отчитываю наших инженеров.

Перед вечером автобус, набитый до отказа шумными пассажирами, увозил нас в Москву, в гостиницу «Европа». Сборы заканчивались. На другой день предстояла встреча с Наркомом обороны в Генеральном штабе.

Все спешили «закруглить» свои личные дела в столице. Мелентьев занимался упаковкой домашних вещей, так как забирал с собой семью. Жизнерадостность Паши Аралова сменилась минорным настроением: черноглазая Оленька, хотя, казалось, и не менее остро переживала тяжесть предстоящей разлуки, все же не решалась покинуть близкий сердцу родимый кров. Лосев заканчивал безуспешный обход редакций, предлагая свои новые стихи «На страже наших границ». Все были донельзя заняты.