На боевых рубежах

Дни испытаний

На Киевском обводе работают военно-строительные управления Тимофеева, Прусса и Горбачева. Преодолев все трудности отхода, они прибыли сюда со своими батальонами и приступили к дооборудованию оборонительных сооружений. На строительство брошено все население города, особенно много студенческой молодежи. Дни стоят погожие. Поблескивают лопаты, стучат топоры, а в лесу студентки-кашевары развели костры и готовят в больших посудинах жирный украинский борщ.

За снабжение материалами и продуктами взялся Миша Чаплин. И, надо отдать ему справедливость, организовал он все это, как сказал Аралов, «на высоком уровне».

Бригады слесарей монтируют в расчищенных от земли дотах пулеметы и тут же передают установки прибывающим уровским подразделениям.

Над городом все чаще завязываются воздушные бои. Только на днях мы впервые увидели наши «миги», но их маловато. По ночам, когда утихают трамваи, слышна далекая канонада, а на западе видны разрывы зенитных снарядов и зарево пожарищ. Гул войны с каждым днем приближается к городу, приготовившемуся к решительной схватке.

Все инженерные начальники теперь, к ночи, съезжаются не на КП, а в свой особняк на улице 25 Октября, называемый ОИВом (отдел инженерных войск). Здесь и Салащенко, и Поляков, и все начальники управлений строительства. Отсюда я теперь почти через день звоню в Харьков. Трудно передать то ощущение радости, когда слышу голоса жены и дочурки. Я рад, что они теперь с родными и в обстановке несколько более спокойной, нежели здесь, но надолго ли это? Немецкая авиация уже стала налетать и на Харьков.

Заезжал на свою квартиру. Огромный трехэтажный дом стоит, как опустевший корабль. Женщины и дети эвакуировались, а мужчины, в большинстве своем штабные офицеры, живут на КП. В комнате все напоминает о недавней тихой жизни. На тахте валяются любимые дочкины куклы. Даже патефон стоит с открытой крышкой и поставленной пластинкой «Кукарачча». Все это так хорошо знакомо и дорого сердцу, но одному ночевать здесь неприятно. Собираю кой-какие вещи, гружу их на машину — и в штаб.

Во второй половине июля Киев совсем опустел. Суматоха, связанная с эвакуацией, затихла. Закрыты магазины и учреждения. Оборудование целых заводов отправлено на Восток.

Штаб фронта тоже переправился на восточный берег Днепра и разместился в лесу в районе Бровары. Несколько дней назад передовые подразделения немецких танков прорвались к Ирпеню, но так как мост через реку был давно взорван, то они окопались в деревушке, в ожидании подхода главных сил.

Есть данные, что наши войска оставили Белую Церковь, Фастов. Вместе с тем говорят, что уровские части оказывают сопротивление немцам севернее Шепетовки и в Новоград-Волынском.

Тем временем в Киев ввели новые войска, которые заняли оборону по всему обводу. В сочетании с огнем довольно значительного количества дотов, естественных преград и противотанковых рвов перед передним краем обороны все это представляет значительную силу.

Над городом продолжают беспрерывно летать немецкие самолеты, но они не бомбят, видимо, надеются захватить его целехоньким. Более того, гитлеровцы даже перестали налетать и на мосты через Днепр. Последние дни наши саперы подготавливают переправы к взрыву. Это очень большая и ответственная задача, и она поручена Виктору Кашникову.

Неудачный опыт с преждевременным взрывом моста на реке Ирпень не давал покоя Ильину-Миткевичу.

— Вы понимаете, — убеждал он своего адъютанта, — в этом деле нельзя ни поспешить, ни опоздать. Один раз мы уже поспешили, и это чуть не стоило мне головы.

— Да будет вам волноваться зря, товарищ генерал. Кашников справится.

Вошел энергичной походкой Салащенко.

— Товарищ генерал, слыхали, сегодня по приговору Военного трибунала расстрелян бывший комендант Новоград-Волынского укрепленного района... За трусость.

— Что вы говорите?

— Да, расстреляли за трусость. Некоторые гарнизоны там до сих пор сражаются, а этот прохвост сбежал.

Салащенко закуривает и, видя, что генерал удручен его сообщением, начинает докладывать ему что-то другое. Принесли обед. На генеральском столе появилась банка законсервированного клубничного компота из чаплинских запасов. Это умилило старика, и он немного успокоился.

С радостной вестью прибежал офицер оперативного отдела. Он бойко, с большим апломбом отчеканивая каждое слово, сообщил, что внезапный огневой налет «катюш» в районе Голосеевского леса произвел на немцев ошеломляющее впечатление. Фашисты в панике бросились удирать, оставив на поле боя немало трупов и оружия.

Радости нашей не было границ. Хорошая весточка мгновенно облетела все отделы штаба, многие офицеры целовали друг друга. Через несколько дней фронт У Киева стабилизировался. Наступило затишье. Немцы, получив хороший урок, отказались от удара в лоб и решили обойти город. Они начали решительные наступательные действия на севере, в направлении на Чернигов, и на юге, в сторону Черкассы — Кременчуг.

Уже давно поспели богатые хлеба, а убирать их некому. Осыпается золотая украинская пшеница. В садах налились и созрели ароматные яблоки, сливы и груши.

Вокруг беленьких хаток горят всеми цветами радуги осенне-летние цветы.

Но люди, гонимые заревом войны, словно не замечают этих даров природы. Бесконечными потоками беженцы идут на Восток, покидая насиженные места.

Эвакуируются жители и предприятия Черниговской, Киевской и Полтавской областей. Уезжают, оставляя родные края, сельские учителя, врачи, агрономы и колхозный актив.

Чубатые казаки кавалерийской дивизии заняли оборону от Кременчуга до Черкасс. Собственно, это только редкие дозоры. Лихие конники в темноте скачут по большаку вдоль берега, посматривая, не переправляются ли немцы где-нибудь через Днепр.

На берегу реки раскинулся Градижск — районный центр, родина Саши Фомина. Напротив, по ту сторону Днепра, — старинный украинский городок Чигирин. Но там уже немцы. А здесь Советская власть. Председатель райисполкома и секретарь райкома партии выбились из сил. Сейчас они о чем-то конспиративно беседуют в соседней комнате с братом Саши Архипом, старым коммунистом, участником гражданской войны. Мы с Сашей догадываемся, что Архип, как и в 1918 году, останется в тылу у немцев и будет партизанить.

Градижский район входит теперь в зону строительства нашего рубежа, который мы оборудуем по линии Ромны — Лубны — Хорол и далее до Днепра. Как и под Киевом, на эти работы мобилизованы десятки тысяч людей. Руководят ими армейские управления полевого строительства. Появилась еще новая организация — Оборонстрой, довольно богатая различными строительными машинами, мобилизованными из народного хозяйства. Но технический персонал там состоит из гражданских специалистов, поэтому нашей группе поручена рекогносцировка рубежей обороны и приемка готовых сооружений Оборонстроя. Вот и приходится постоянно колесить по дорогам степной Украины.

В районе Бахмача встретился с Араловым и Чаплиным. Утром на станции они попали под сильную бомбежку. Немецкая «рама» высмотрела несколько эшелонов с горючим и боеприпасами, и вскоре девятка «юнкерсов» наделала много бед. Но Чаплин, пересидевший это время в щели возле депо, был, как обычно, в радужном настроении. Анекдоты — его слабость.

— Понимаете, один армянин...

Аралов обрывает рассказчика:

— Как тебе не стыдно, Миша, ерундой заниматься. Лучше скажи, долго на этом рубеже усидим? И вообще, до каких пор отступать будем?

— Ты что, меня за пророка принимаешь? Будем отступать до тех пор, пока фашисты выдохнутся, а потом, как Кутузов: выбросим их с родной земли и уничтожим.

— Значит, в Берлине будем? — спрашивает Аралов, и глаза его мечтательно устремляются куда-то вдаль.

Темнеет. Мы едем ночевать в Конотоп. Шофер Водянник что-то ворчит, показывая на надвигающиеся свинцовые облака. Понимать это надо так, что медлить нельзя. Скоро дождь — тогда по грейдерке никуда нам не добраться.

Дождь, сильный дождь настигает нас в самом городке, у единственной гостиницы. Она забита разным людом, но нам достается небольшая комнатушка с двумя кроватями.

Ужинаем и слушаем сводку Совинформбюро. Сначала подробно сообщается о какой-то стычке с ротой пехоты противника и об уничтожении нескольких его танков, а в конце как бы вскользь — об оставлении нами ряда городов... Очень тяжело слушать эти сводки.

В полночь я шлепаю по жирной черноземной грязи конотопских улиц. Хорошо, что у меня электрический фонарик, а то вряд ли удалось бы добраться до почты.

С Салащенко соединили довольно скоро. Он приказывает срочно выехать в Хорол, к начальнику армейского управления военно-полевого строительства полковнику Г. Ф. Зайцеву, помочь ему в рекогносцировке оборонительного рубежа. У него узнал также, что подполковники Тимофеев и Мелентьев отозваны в Москву для получения новых назначений.

Хорол, когда-то тихий уездный городишко, известный лишь тем, что родился там талантливый украинский поэт Павло Тычина, с приближением линии фронта как-то помрачнел.

Штаб полковника Зайцева разместился на окраине, в школе. Когда мы подъехали, нас встретил сам полковник и майор Г. И. Гускин, начальник рекогносцировочного отдела. Потом пришли еще старший инженер Гусаков и Женя Ангелович. Теперь нас всех будет объединять майор Гускин. Я немного помню его еще по академии, но по-настоящему не знаю. Внешний вид у него залихватский, а каков он на работе, посмотрим.

Надо сказать, что к войне уже привыкли. Штабы размещаются не в шалашах и неудобных землянках, а в добротных сборных домиках. Оборудуются полевые бани. Работают столовые. Но кадровых офицеров и красноармейцев-саперов остается все меньше и меньше. Сказываются большие потери при отходе с Западной Украины.

Очень плохо у нас с инженерной техникой. Ее нет, если не считать двух-трех понтонных парков. Поэтому саперов часто используют как обычную пехоту.

Штаб нашего Юго-Западного фронта продолжает оставаться в Прилуках, хотя немцы уже заняли Чернигов и высадили десант в Крюкове. Они не бомбят ни Киев, ни Прилуки, а активничают на флангах. Наш сосед слева — Южный фронт, безудержно откатывается на восток. Генерал Хренов, говорят, в Одессе и ведет большие оборонительные работы вокруг города. Приехал подполковник Аванский. Сообщил, что генерал Астанин командует корпусом где-то на северо-западе, а Шестаков назначен начальником инженерных войск Карельского фронта.

— Наши идут в гору, — заключает Миша Чаплин.

— А дела идут вниз.

— Это ты опять гнусавишь, гусак? Паникер и трус ты! — наступает на инженера Гусакова Чаплин. — Я помню, как ты еще в первые дни войны все каркал и пророчил нашу погибель. Не выйдет!

Гусаков замолкает и уходит.

Через несколько дней Аванский с Гусаковым уехали в Киев, а мы все в горящий Кременчуг.

Позже рассказывали, что, когда тихой августовской ночью начали выводить наши войска из Киева, инженер Гусаков спрыгнул с машины, помахал рукой и скрылся на Печерске. А Миша Чаплин все никак не мог себе простить, что он не расстрелял этого молодчика раньше.

В те дни в нашей среде были отдельные паникеры, которые потеряли перспективу и перебегали в стан врага.

В дни юности, в 1927 году, летом, на пароходе «Лев Толстой» я возвращался из Киева домой. Наш старенький пароход развивал небольшую скорость и на пристанях подолгу задерживался. Последнее обстоятельство радовало пассажиров: это давало им возможность не только обозревать днепровские берега и лиманы, но и коротко знакомиться с шумной жизнью южных городков.

Кременчуг тогда казался мне большим городом. Еще издали я заметил дымящие трубы, высокие каменные дома, собор. Все это утопало в зелени акаций и сирени. На берегу и в центре города шла бойкая торговля рыбой и знаменитой махоркой местного производства. Мне припомнилась эта первая далекая встреча с Кременчугом в момент, когда мы въезжали в него со стороны старинного Полтавского тракта. Но ни дымящих труб, ни каменных домов на этот раз не заметили. Враг превратил город в руины. Люди забились в погреба. Немцы из Крюкова обстреливали Кременчуг артиллерийским и минометным огнем.

Город оборонялся пехотным полком, подошедшим сюда несколько дней назад. До этого здесь на стыке двух фронтов войск вообще не было.

В Кременчуге нам предстояло возглавить строительство баррикад на улицах. Задача нелегкая. Трудно жителей выводить на улицы из подвалов. Но все же мы работаем, и командир полка приободрился, видя, что у него появились помощники.

Мне разрешили на сутки выехать в Харьков к семье.

В Харьков въезжал днем со стороны Холодной горы. Учащенно лаяли разнокалиберные зенитки, а высоко в небесах, скрываясь за темными облаками, парили два «фокке-вульфа».

Подхожу к давным-давно знакомому большому серому дому. Бегом поднимаюсь на четвертый этаж, нажимаю на кнопку, и дверь открывает моя повзрослевшая дочка.

— Как Киев, наша квартира, что слышно на фронте? — допытывается жена. Подробно ей рассказываю и про тоску, охватившую меня при посещении осиротелой квартиры, и про чудачества Миши Чаплина, и про сердечные муки поэта Гени Лосева, и о добродушном Паше Аралове.

— Все вы одинаково хороши. Немцев бить надо, а они за юбками волочатся... Уезжать с дочкой куда нам прикажешь? — с горечью спрашивает жена. Но что я могу ответить, если сам не знаю, как будут разворачиваться события на фронте.

— Поезжай в сторону Саратова, — говорю я тихо. — Там хлебные районы.

Когда едва начал брезжить рассвет, мы с Водянником уже покинули Харьков. За день миновали Валки, Полтаву, Решетиловку. К вечеру нам навстречу пошли потоки машин с пехотой и артиллерией. Вначале я не придал этому значения, подумав, что осуществляется обычный маневр, но, когда вдали за горизонтом запылали в разных местах пожарища и послышалась артиллерийская стрельба, понял, что случилось что-то тяжелое.

Оказывается, немцы окружили наши войска, в том числе и штаб фронта, по линии Бахмач — Ромны — Лубны — Хорол — Семеновка. Появление немцев в Семеновке, где стоял штаб 38-й армии, было так неожиданно, что красноармеец-регулировщик, не поняв вначале случившегося, флажком указывал дорогу танкам со свастикой и лишь потом скрылся. Во дворе штаба стояло несколько зенитных орудий, но они даже не успели развернуться.

Всю ночь мы простояли на обочине у шоссе и видели по огням пожарищ, как все туже затягивалась петля окружения, в которую попали и наши товарищи Поляков, Салащенко, генерал Ильин-Миткевич, Ангелович и десятки других.

Человеку свойственно ночью поддаваться всяким страхам. И поэтому мы чувствовали себя не очень хорошо, когда стояли на обочине дороги и видели отходящие войска, слышали стоны раненых с пропитавшимися кровью повязками.

Но вот взошло солнце. Канонада стихла. Войска, перегруппировавшись, заняли новые позиции. В Решетиловке встретили полковника Зайцева. Все его части и штабы отошли и держат курс на Полтаву. Туда же, на строительство новых оборонительных рубежей, отводят свои батальоны Прусс и Горбачев. Эти вести успокаивают нас. Ободренные ими, располагаемся рядом с армейским медсанбатом на окраине городка и уточняем задачи нашей оперативной группы. Миша Чаплин устанавливает связь с хозяйственниками медсанбата.