На боевых рубежах

Первая военная зима

В Саратов въезжаем уже затемно. После недолгих расспросов попадаем к военному коменданту города.

— Где находится штаб товарища Косарева? — спрашиваю его. Фамилия Косарева, видно, здесь хорошо известна. Нам сразу дают сопровождающего красноармейца, и через несколько минут мы останавливаемся на Чапаевской улице, против госцирка.

Идем в штаб. Здесь, в коридоре, слышу чей-то знакомый голос. Гляжу, бежит с повязкой дежурного на руке Анатолий Шаповалов.

— Живой, старина? Ты откуда взялся? — с удивлением кричит он мне.

С Анатолием мы давно знакомы, еще до войны работали в отделе инженерных войск Киевского военного округа.

Тут тихо приоткрывают дверь и входят Аралов, Лосев, Фомин. Анатолий хватается за голову и, забыв о позднем часе, радостно кричит на весь коридор:

— Товарищи, посмотрите на новое пополнение!

Из соседней комнаты выскакивают Константин Шаповалов — брат Анатолия, инженер-гидротехник Кралич, весельчак механик Кувакин и, наконец, старина Бялик. Все — киевляне, и сразу как-то легче становится на душе.

На другой день меня принял командующий армией В. В. Косарев. Принял хорошо и просто. А я, должен признаться, шел к нему и трусил.

Василий Васильевич когда-то работал начальником инженерных войск Киевского военного округа. Я знал, правда, его еще и раньше, когда он служил в Коростене и заслуженно считался одним из лучших военных инженеров. Осенью 1938 года ему предъявили необоснованные обвинения и арестовали. Косарев зря отсидел два с половиной года, но перед самой войной его выпустили на свободу.

Командующий, вставая из-за большого старомодного стола с выгнутыми резными ножками, коротко спросил:

— На какую должность хочешь? В армию пойдешь или в бригаду?

— Куда прикажете, — не задумываясь, выпалил я. — Одно прошу, разрешите мне отпуск дня на два — три. Хочу с семьей повидаться... Она тут недалеко, в Пензенке.

Командующий подошел к карте, которая занимала всю стену, и после долгих розысков мы обнаружили, наконец, нужную точку.

— Езжай в отпуск. Только смотри не задерживайся, дел много, а я тут подумаю, куда назначить тебя.

Косарев подает мне руку, аудиенция, значит, окончена.

— Да, — кричит он вдогонку, — скажи начальнику АХО, чтобы выдал повкуснее что-нибудь, к жене ведь едешь.

Я благодарю и выбегаю на улицу.

Через несколько часов, а было это, помню, 19 декабря 1941 года, отдохнувший и посвежевший Водянник отвозил меня на вокзал, желая счастливой встречи.

Но попасть в Пензенку оказалось не так просто. Деревушка находится в сотне километров от Саратова, на левом берегу Волги. Машину ни на пароме перевезти, ни по льду своим ходом проехать нельзя. Надо поездом ехать до станции Урбах, а там несколько десятков километров неизвестно на чем, может, и пешком придется добираться. Во время войны я еще не ездил ни разу в поездах и только теперь убедился, как это тяжело.

В Урбахе не без труда выбрался из вагона и с вещевым мешком за плечами направился в сторону Пензенки. Иду по карте. Спросить дорогу не у кого — здесь все приезжие. Старая шинель не очень греет, а хромовые сапоги и того хуже. Но это мало меня смущает.

Сердце так радостно колотится, что кажется вот-вот выпрыгнет. Ведь с каждым шагом все ближе к жене и дочке.

Мне, право, везет. В пути нагоняет попутная машина, и летчик, молодой краснощекий лейтенант, подвозит до Федоровки. Отсюда уже остается три километра. Выхожу на развилку дороги и сразу замечаю за оврагом маленькую занесенную снегом деревушку. Неужели мои живут здесь? Пересекаю бегом овраг и у околицы спрашиваю мальца:

— Эвакуированные в деревне есть?

— Проживают, — важно отвечает парнишка, а сам глаз не сводит с моих знаков различия в петлицах, мол, с кем он имеет честь беседовать. Соображаю, что в такой маленькой деревушке должны все знать друг друга.

— Ну а ты такую — называю имя — знаешь? С большими золотыми косами... дочка маленькая...

Парнишка задумывается, как бы силясь вспомнить, а потом наотрез заявляет:

— Нет, не припоминаю таких, — и убегает к себе в избу.

Неужели их здесь нет? А если нет, то где?

Захожу в сельский Совет. Председатель, проверив мои документы, с сожалением подтверждает, что такие в поселке не проживают. Жили, а затем выехали в неизвестном направлении.

— Степановна! — крикнул председатель, приоткрыв дверь в сени. — Заходи сюда, муж твоих квартирантов объявился. — И, подойдя ко мне, совсем тихо сказал: — Степановна, уборщица наша. У нее твои на постое были. Она тебе, голубчик, все про них и сказывать будет.

Стемнело. Я лежал на печи у Степановны и обогревался. На этой самой крестьянской печи еще месяц назад сидели с застывшими от тоски душами самые близкие мне люди, но где они теперь?

Не могла дать ответа и Степановна, которая весь вечер рассказывала об их житье-бытье. Больше всего говорила о дочке — самой маленькой из всех ее квартирантов, очень понравившейся ей.

— Так и не знаю, куда они подались. Знаю, что лошадей брали до Мокроуса.

Весть, что у Степановны остановился командир, муж «той, что с косами», быстро облетела все домишки, и в избу стали, любопытства ради, приходить женщины, старики, девушки. Садились на лавке, грызли семечки и, изредка поглядывая на меня, вздыхали.

— Идти за тридевять земель, — голосила Степановна, — через весь хронт... Ань дойти сюда здоровеньким и не застать своей зазнобушки. Ох, горе ты мое!

Пара рюмок «очищенной», которой я угостил Степановну, давала себя знать. Говорила она без устали, на высоких тонах, не давая другим вымолвить слова. Один только раз вырвалась у одной молодой женщины из эвакуированных:

— У людей счастье, а они знать о нем и ведать не ведают. Эх, кабы сейчас пришел мой, целехонький... — и она тихо заплакала.

На другой день тем же путем я добирался обратно в Саратов. В Федоровке, на почте, назвав фамилию жены, я на всякий случай спросил: нет ли писем? Вместо письма мне подали бандероль с журналом «Мурзилка» от шурина. Обратный адрес указывал, что он во Фрунзе и учится на ускоренных курсах в нашей академии. Это меня приободрило. Тогда я и не предполагал, что много воды утечет, пока мы свидимся вначале с женой, а потом уже, в конце войны, и с дочуркой.

В пути мороз все крепчал. Когда начало темнеть, взошла огромная луна и холодный ее свет озарил пустынные заволжские степи.

«Как велика наша Родина, — подумал я, посмотрев вокруг на безбрежные просторы. — Нет, я никогда не поверю, что мы без конца будем отступать. И на нашей улице будет праздник».

Возле штаба саперной армии стоят Аралов, Лосев, Фомин. Они радостно возбуждены и спешат ошарашить меня приятной новостью.

— Есть приказ. Ты назначен заместителем командира 12-й саперной бригады.

— Ну, а вы? — вырывается у меня.

— Мы тоже определены, — заявляет Лосев. — Старшими офицерами в инженерный отдел бригады.

— Раз так, тогда слушай мою команду: «Вперед!» — и я увожу их на третий этаж, где все представляемся своему комбригу подполковнику Александру Александровичу Глезеру.

Лет восемь тому назад в Военно-инженерной академии мы его называли просто Сашей.

— Мой новый заместитель по строительству, — представил он меня вошедшему полковому комиссару Чеснокову, человеку грузному и уже пожилому. Комиссар здоровается, пожимая мне руку, и смеется.

— Да мы с ним два года знакомы. Помните, — обращается он ко мне, — когда еще Шестаков вас «сватал» к Астанину в Каменку-Струмилово?

Я тоже припомнил эту встречу.

— Звание вот только у нашего заместителя небольшое — капитан, — огорчается комиссар. — Бригада как-никак большая. Авторитет нужен, Александр Александрович.

(Комбриг превращает разговор в шутку. В кабинет приносят чай, бутерброды. Секретарша, донельзя накрашенная молодая женщина, бойко постукивает на машинке, время от времени поправляя перед зеркалом свои золотые кудряшки.

— Отдел вам надо укомплектовать в ближайшие же дни и начать работать, — слышу я повелительный голос Глезера.

На следующий день к нам назначили еще четырех офицеров: Кралича, Кувакина и Бялика, с которыми я служил в Киеве. Четвертым был Володя Тандит, совсем еще молодой, окончивший нашу Военно-инженерную академию перед самой войной и неизвестно каким образом оказавшийся в Саратове с женой и ребенком.

Шофер Водянник и его молодой друг Вася тоже волновались за свою судьбу. Им не хотелось расставаться с людьми, с которыми так крепко подружились и вместе разделяли тяготы первого года войны.

Но и для них все кончилось хорошо. Водянник, правда, ворчал, но сдал в автобат грузовую машину и пересел на «эмку». Синеглазый Вася, теперь всегда веселый по причине частых писем от юной Настеньки из Сватово, был оставлен в штабе для поручений. Над ним все подтрунивал Лосев, угрожая написать Настеньке поэму «От Сватово до Саратова похождения Васьки кирпатого», Успокаивал в таких случаях своего друга Водянник, который крепко верил в его мужество и верность любимой.

После разгрома немцев под Москвой и изгнания их из нескольких областей центральной России положение на фронтах стабилизировалось. В последних сводках Совинформбюро нет упоминаний о населенных пунктах, переходящих из рук в руки, а все больше приводятся описания боевых действий отдельных отрядов или мелких подразделений. Но настроение в войсках хорошее. Ведь инициатива перешла к нам, и оккупанты вынуждены закапывать свои танки в землю и строить оборонительные рубежи.

Перед саперами теперь стоят новые задачи. Нам надо не только подрывать мосты, переправы, но и ловко наводить и строить их; надо не только устраивать заграждения, но и уметь преодолевать их, предварительно организовав тщательную инженерную разведку. В общем, нужны саперы, способные обеспечить наступление войск. Подготовкой таких саперов и занимаются наши учебные батальоны. В этих подразделениях собраны наиболее опытные командиры и красноармейцы. Многие из них служили еще в царской армии, участвовали в гражданской войне.

Есть и помоложе. Эти больше из госпиталей приходят, после ранений.

Саперная армия — огромная махина. Командующий отвечает не только за формирование саперных частей и подготовку резервов для фронта, но и за оборонительные работы вокруг Саратова. Поэтому ему подчинены еще и управления полевого строительства.

Прусс, теперь уже полковник, заместитель командующего армией по строительству, не дает мне наладить работу в отделе, тащит все на строительство рубежей.

— Поближе к жизни, поближе к жизни, — всякий раз внушает он, когда мы направляемся в очередной рейс.

А ездить зимой в этих краях не так просто. Все дороги занесены снегом. Чтобы добраться, например, до Бальцера, где находится одно из управлений полевого строительства, нам приходится на машине ехать вниз по левому берегу Волги, а там в одной деревушке пересаживаться на сани. Приезжаем туда затемно. Кругом метель, ни зги не видно, а в сельсовете только один сторож, и тот похрапывает.

— Где, папаша, лошади, сани? — спрашивает продрогший полковник.

Старик сторож бормочет со сна что-то невнятное, но затем протирает глаза, оживает.

— Председатель, — видимо не расслышав вопроса, говорит он тихо, — уехал намедни в Камышин, а секлетар дома.

Позже пришла секретарь сельского Совета — молодая девушка, недавно эвакуированная вместе с сестрой из осажденного Ленинграда.

— У нас одни сапоги на двоих, — застенчиво признается она, — когда сестра уходит по делам, я дома сижу.

Строгость полковника сменяется жалостью к ней. Он просит девушку вызвать к проводу начальника управления строительства из Бальцера, а мне приказывает записать ее фамилию и, как только вернемся в Саратов, отправить на имя секретаря сельского Совета сапоги.

Больше недели мы находились на строительстве оборонительных рубежей. Полковник на месте разрешал многочисленные вопросы, помогая командирам быстрее создавать укрепления.

В это время офицеры отдела начали разрабатывать альбом чертежей полевых оборонительных сооружений с учетом первого года войны. Командующий требовал готовить проекты малогабаритных укреплений, которые поддаются маскировке и увязываются с боевыми порядками войск.

А тут как-то незаметно наступил и Новый год. Он принес в нашу деловую обстановку праздничное настроение и оживление: готовились к коллективному торжественному вечеру, некоторые договаривались о встрече праздника у себя на квартирах и беспокоились о получении сухого пайка.

Особенно волновался Паша Аралов.

— Двум смертям не бывать, одной не миновать, — кричит он. — Друзья, сегодня будем танцевать, снегурочек обнимать.

— Ишь, какой дед Мороз нашелся, — замечает Лосев, и все смеются. Смех этот становится совсем громким, когда открывается дверь и в кабинет входит Кувакин.

Веселый, живой и остроумный, он почему-то напоминает мне нашего Мишу Чаплина, хотя внешне явная противоположность ему — одна кожа да кости.

— Что хорошего скажешь, Виктор Петрович? — спрашиваю инженера, все еще стоящего у двери и внимательно разглядывающего комнату.

— Да, так-с, — начинает он нерешительно, — вы, видать, тут и живете... спите на диване... Неудобно, товарищ начальник.

— Может, комнату нашел?

— Если прикажете, могу и найти. Хотите с приложением или без?..

Инженер попросил разрешения сесть на диван и закурил.

— Я поначалу, — продолжал Виктор Петрович, поудобней усаживаясь на диване, — как только сюда прибыл из Воронежа, недели две тоже спал на столах и дрожал по ночам от холода. Бывало зуб на зуб не попадает, а я мужаюсь, терплю... Потом как-то встречаю одного дружка, рассказываю ему все как есть, а он смеется и говорит: «Эх, Витя, Витя, не узнаю я тебя. Ты же не на передовой, а в тыловом городе». Прощаемся, а он мне и адресок дает. «На, говорит, пойди. Там в своем особнячке учительница одна живет. Может, приютит». На другой день я к ней и пошел.

Подхожу к калитке, читаю: «Осторожно. Во дворе злая собака». Думаю: а если и хозяйка такая? Звоню. Вначале неприятно лает пес, а потом слышу хлопнула дверь и приближаются мелкие шажки.

— Вам кто нужен? — спрашивает со двора женский грудной голос.

— Именно вы, Таисия Сергеевна, — отвечаю я, заглядывая в адресок.

Вхожу в дом. Знакомимся, выпиваем по стакану чая.

— Квартирантов нет у вас? — интересуюсь я, а Таисия Сергеевна, порозовевшая от горячего, все тем же грудным голосом говорит, что старший лейтенант занимает одну комнату, но он редко дома бывает.

Эти слова приободряют меня.

— Свой вещевой мешок оставьте здесь. Будете спать на этом диване, — уже повелительным тоном говорит она.

Кувакин сделал паузу, набил табаком новую трубку и вздохнул. Часы показывали, что рабочий день на исходе, да и не только день, а и 1941 год. Надо спешить. Но, заинтересовавшись рассказом, я все же спросил Виктора Петровича:

— А чем же эта история кончилась?

— Ничем не закончилась, — как-то облегченно сказал Кувакин. — Живем мы теперь с Таисией Сергеевной душа в душу. Видите, носки у меня заштопаны, сыт я... все больше курочками питаюсь. Она откармливает их в своем дворе. Теперь иду к ней Новый год встречать. Хотите, идемте со мной, там, должно быть, не скучно будет.

Кувакин встал. Я поблагодарил его за приглашение и за откровенный рассказ.

— Спасибо. Встречу Новый год у нас в столовой. Придут туда артисты МХАТ имени Горького. Думаю, с ними будет не скучно.

Когда я вошел в столовую, новогоднее веселье было в полном разгаре.

Что нового принесет нам 1942 год? — этот вопрос волновал всех, и каждому из нас хотелось верить только в одно: в нашу победу над врагом, в наше счастье.