На боевых рубежах

Несбывшаяся надежда

Обычно тихий, отдающий провинцией, приволжский Саратов в ту пору приобрел большое значение. Сюда эвакуировалось много заводов, высших и средних учебных заведений. Все большие дома были забиты госпиталями, всевозможными штабами и тыловыми военными учреждениями. Кроме того, сотни тысяч людей хлынули сюда с Украины, из Крыма, из центральной России. Саратов в те дни походил на большой Ноев ковчег. Весь занесенный снегом, перенаселенный город дышал и жил трудной жизнью большого тылового центра. Люди работали не щадя сил. «Все для фронта!» — призывали лозунги. Несмотря на сильные морозы и почти беспрерывную пургу, фортификационные работы на оборонительных рубежах вокруг Саратова ведутся широким фронтом, и порой кажется, что им не будет конца. Рекогносцировочные комиссии по заданию В. В. Косарева мотаются по заснеженной степи на машинах, санях, а большей частью пешком и наращивают глубину обороны. Промерзший грунт плохо поддается кирке, а тем более лопате, и поэтому в ход пошла взрывчатка.

На прошлой неделе многим строителям, самоотверженно работающим на сооружении укреплений, Саратовский обком партии вручил грамоты, а нашему командующему — ценный подарок.

Мы все окрылены этим вниманием, но заканчивать рубеж будут уже другие. Получен приказ: передислоцировать бригаду в район Тамбова. Предстояло срочно собрать разбросанные по всему рубежу батальоны, привести их хозяйство в порядок и организовать на сотни километров пеший марш нескольких тысяч бойцов по заснеженным дорогам. Движение батальонов решили провести по трем параллельным маршрутам, строго по графику.

В ранние февральские сумерки ушли последние повозки нашей бригады, а несколькими часами позже с затемненного вокзала отбыл эшелон, в одной из теплушек которого разместился весь наш инженерный отдел. Голубоглазый Вася, послушавшись своего шефа Водянника, с избытком запасся углем и, к общей радости, жарко натопил наш вагон.

— Люблю тепло, — признается Саша Фомин, — особенно, когда за окном морозище, метель...

— У Пушкина об этом хорошо сказано, — подает свой голос Лосев и тут же начинает декламировать:

Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя;

То, как зверь, она завоет,

То заплачет, как дитя...

— Вот ты уже и завыл, — перебивает нашего поэта чем-то недовольный Паша Аралов.

— Молчи, брюзга! — кричит кто-то с верхней нары. — Дай сердцу согреться.

И тут в наступившей тишине Фомин берет на гитаре несколько аккордов. Все знают, что сейчас он будет петь, и обязательно старинные русские романсы. Голос у него не сильный, но приятный, как-то берущий за душу. Возле него уже примостился и о чем-то перешептывается с Лосевым молодой поклонник его таланта — Вася.

Солдат всегда тянется к песне, как цветок к солнцу. Песнь возвращает его к жизни.

Ранним утром мы прибыли на узловую станцию Балашов. На вокзале нас встретил офицер с летучки и сообщил, что два головных саперных батальона уже находятся в Ново-Покровском и Борках, приводят себя в порядок... Гудки паровоза. Поезд вновь трогается.

В Тамбове мы долго не задержались, пробыли там, кажется, не более недели, затем двинулись дальше.

Штаб бригады разместился в Касторной. Оборонительные работы ведутся по рубежу Касторная — Горшечное — Старый Оскол — Валуйки. Фортификационные сооружения мы возводим и в главной полосе обороны 40-й армии.

Целыми днями ездим по рубежу, но к ночи все в сборе, в деревянном двухэтажном небольшом доме, недалеко от вокзала. Вокзал старенький, много видавший на своем веку. Ведь в гражданскую войну еще Семен Михайлович Буденный со своими конниками разгромил здесь банды Шкуро. Какие только власти не перебывали на этой узловой станции в те огненные годы, но победила молодая Советская власть. Охотно об этом вспоминает мой сосед по комнате дядя Степан. Так называют его две молодые девушки-телеграфистки. Когда девушки уходят в кино, старик навещает меня и отводит душу. И если, на его счастье, у меня оказывалась рюмочка водки, тогда остановить дядю Степана было трудно. Он рассказывал про японскую и германскую войны; крепким словом вспоминал головорезов из батальона смерти, охранявших Керенского и ранивших его в ногу при штурме Зимнего дворца. Но больше всего возмущался он недавними вестями:

— Понимаешь, милок, такой случай произошел в Ельце. Немец три дня там безобразничал, а потом его наши выгнали. А как пошли саперы по хатам на мины проверять, так у одной потаскухи из-под кровати фрица вытащили. Вот, стерва, едят ее мухи. Сказывают, еще оправдание себе придумала — полюбила, мол, его.

Март. На юге России это по-настоящему весенний месяц. В комнате, где я работаю, раскрыто окно в сад. На деревьях показались зеленые почки, на лугу застенчиво взглянули на этот солнечный мир голубые подснежники. Но, пожалуй, самое большое очарование весны — воздух. Он как-то молодит душу, и тогда человеку кажется, что всё должно быть вечно прекрасно, как сама природа. Но как эти мысли совместить с войной, которая за девять месяцев унесла от нас сотни тысяч, а возможно, и миллионы человеческих жизней...

После зимнего наступления наших войск на других фронтах мы сами готовились к большой наступательной операции. После Касторной за эти несколько недель дважды меняли место дислокации бригады. Теперь стоим в Алексеевке. Мимо нашей станции беспрерывно проходят на Валуйки эшелоны с танками, артиллерией и пехотой. Из теплушек можно часто слышать восторженные возгласы:

— Даешь Харьков! Здорова, ненька Украина!

В районе Алексеевки строим укрепления. Причем это не армейский и не фронтовой рубеж, а, как теперь говорят, — государственный рубеж обороны. Он берет свое начало где-то севернее Воронежа и, как мощная река, изгибаясь, прорезает тылы Юго-Западного и Южного фронтов, упираясь возле Ростова в Азовское море.

Большинство сооружений теперь делается по единым проектам Москвы из сборных железобетонных или деревянных элементов. Они так хорошо вписываются в местность, что в трехстах шагах обнаружить их почти невозможно. Наловчились наши старики саперы и на земляных работах. Сделанные ими окопы и укрытия до того хороши, что так и просятся в учебник по фортификации.

Штаб 7-й саперной армии размещается в Острогожске и командует армией уже не Косарев, а полковник И. Е. Прусс, мой старый знакомый. Позавчера я ездил к нему с докладом.

«Ну, думаю, надо будет его поздравить с новым назначением... А если возгордился». Но стоило мне только приоткрыть дверь в его рабочую комнату, как все мои опасения рассеялись.

— Илья Ефимович... товарищ командующий, — начал я заранее подготовленный доклад, — разрешите.

— Заходи скорей, садись.

В беседе время летит быстро. Уже вечереет.

— Ты генерала Швыгина помнишь? — на прощанье спрашивает командующий.

— Какого? Того, что в Каменец-Подольске был комендантом?

Илья Ефимович кивает головой.

— Да, тот самый. На будущей неделе он приедет к вам с комиссией принимать рубеж. Смотри, встреть его как надо, — напутствует Прусс, и мы с Водянником пускаемся в путь.

Недавно прошедший дождь освежил воздух и прибил пыль на большаке. Как-то уютно и хорошо вокруг.

Только Водянник чем-то недоволен. Он сидит за баранкой и молчит.

Едем с притушенными фарами. Едем медленно, потому что шофер не любит рисковать. Где-то далеко за горизонтом видны разрывы зениток. Самолеты противника с ожесточением бомбят железнодорожные станции, но войска и техника все идут и идут на Валуйки.

— Олексиевка. Пахне, аж у носи свербить, — тихо замечает повеселевший шофер, когда мы проезжаем мимо завода, изготовлявшего до войны различные эфирные масла для парфюмерии. Завод более полугода не работает, а запах роз благоухает, соперничая с неповторимыми ароматами ранней весны.

— Стоп, приехали! — громко сообщает Водянник, хотя и так ясно, что машина подкатила к штабу бригады. Сквозь щели замаскированных окон пробивается свет. На лестнице нас встречает ординарец Вася. Он так мило улыбается, что, право, я завидую его девушке, приехавшей из Сватово на станцию Боровая.

«А ведь немцы Боровую не занимали, — думаю я. — Значит, возможна их встреча». Видно, об этом мечтает и Вася. Его голубые глаза излучают какой-то необыкновенный свет, от которого на полутемной лестничной клетке становится, кажется, светлее, и на душе тоже.

— Вечеряли? — тихо спрашивает он.

— Ужинал. В штабе армии покормили. А ты Кувакина не видал?

— Виктора Петровича? — недоумевает Вася.

— Его самого.

— Так вин же в штаби, тут ще с вечера анекдоты рассказуе, вси регочуть. Аж за бока хватаются.

— Ну и орел, — вырывается у меня, и сам врываюсь в комнату.

Накурено, хоть топор вешай. Товарищи хотят узнать новости. Но сообщить мне им особенно нечего. Их ведь в первую очередь интересует, когда начнем наступать, нет ли вестей об открытии второго фронта. В штабе саперной армии об этом знают столько, сколько и мы. Зато конкретные указания командующего по нашим саперным делам я им тут же передаю.

Когда почти все ознакомились с заданиями на ближайшие несколько дней, берусь за Кувакина. Он подходит ко мне, садится рядом на стоящий плетеный стул и высоко запрокидывает голову. Этим подчеркивается, что он — весь внимание. Все понимают этот многозначительный жест, и в комнате становится тихо. Видимо, эта немая сцена чем-то напомнила Гене Лосеву гоголевское творение, и он вскрикнул:

— Господа, к нам едет ревизор!

— Да, — подтвердил я неожиданную догадку нашего поэта, — к нам едет ревизор в лице генерала Швыгина. Вас, Виктор Петрович, прошу оказать ему необходимое внимание.

Тут поднялся невероятный шум. Особенно развеселились те, кто вспомнили низкорослого, коренастого комбрига Швыгина, растерянно шагающего по заросшим кукурузой молдавским полям в поисках забитых им кольев. Вспомнили и Мишу Чаплина, которого Швыгин величал не иначе как Чарли Чаплиным, видимо, считая это наибольшей похвалой и особым знаком своего расположения к этому военному инженеру.

Кувакин не был знаком с генералом, но он твердо верил в свои способности и ни капельки не сомневался в успешном выполнении роли своеобразного гида.

Комиссия генерала Швыгина заканчивает приемку рубежей. Больше всего неприятностей, вопреки ожиданиям, достается не от генерала, а от его помощника, высокого, пожилого полковника с аскетическим лицом. Своей двухметровой стальной рулеткой он без конца проверяет размеры сооружений, а компасом — азимуты амбразур и все записывает в акт приемки.

— Этот полковник, — говорит Глезер, — причинит нам немало неприятностей.

Я настроен более оптимистично. Ведь над сооружением укреплений мы трудились не за страх, а за совесть.

На всех фронтах царит зловещее затишье. В сводках Совинформбюро отмечаются лишь бои местного значения, действия авиации и отдельных кораблей в северных морях. А о том, какая исполинская работа ведется по подготовке весеннего наступления, об этом в сводках не скажешь. В дни затишья, как правило, очень активно действует разведка, ее ведут обе стороны беспрерывно и на большую глубину. На прошлой неделе саперы одного из наших батальонов привели из деревни Ильинка шпионку, женщину лет тридцати пяти, прилично одетую и слегка прихрамывающую на левую ногу. Как выяснилось при допросе, немцы около месяца обучали ее всяким премудростям шпионского дела в Виннице и ночью на парашюте выбросили в нашем районе для сбора необходимой информации. Приземление произошло не совсем удачно, женщина подвернула себе ногу. Много и долго рассказывала она о коварстве неприятеля. Даже посылая ее шпионить к нам в тыл, фашисты предупредили, что в случае если она не вернется, все близкие родственники, и в первую очередь дети, будут уничтожены.

— Какой цинизм! Какое коварство! — неистовствовал всегда такой мягкий и тихий Фомин, глядя на горько плачущую русскую женщину, жизнь которой была исковеркана врагом. Саша с охотой согласился сопровождать парашютистку в штаб армии, откуда позвонил», что она для них небезынтересна.

Чем окончилась эта история, точно не знаю, так как в то время мне пришлось выехать с оперативной группой штаба в Старобельск для получения новой задачи. Значительно позже рассказывали, что женщину будто отправили в штаб Юго-Западного фронта к маршалу С. К. Тимошенко, а оттуда на самолете доставили к партизанам, которым она крепко помогала в их смелых вылазках.

...Входит Водянник, и разговор неожиданно прерывается.

— Машина готова, — -докладывает он.

Всей гурьбой выходим на улицу. Весна в полном разгаре. В садах бурно цветут яблони, жужжат пчелы, и легкий ветерок колышет молодую зелень.

— Счастливого пути! — доносится голос Кувакина. — Через неделю ждите меня.

Из всего инженерного отдела бригады в штабе остался он один.

Но что поделаешь, когда комиссия никак не может закончить свою работу.

В Старобельске застаем еще штаб Южного фронта. Скоро он должен передислоцироваться в Ново-Айдар. Едем в инженерное управление, Двухэтажный беленький особнячок в центре города. Вход со двора. На втором этаже застаем полковника А. И. Прошлякова — начальника управления и маленького, подвижного А. Т. Шифрина, с которым мы одновременно учились в академии. Он начальник штаба.

— Представители Юго-Западного приехали, — скороговоркой докладывает он Алексею Ивановичу.

— Рад. Очень рад познакомиться с соседями. Знакомство происходит, как всегда на войне, просто.

Сперва мы друг друга спрашиваем об общих знакомых, а затем Прошляков достает оперативную карту, медленно разворачивает ее на столе и очень подробно тихим монотонным голосом сообщает о делах Южного фронта.

В предстоящей операции этому фронту отводится скромная роль — сдерживать противника на занимаемой линии обороны и сковывать его силы. А наша новая задача — возведение оборонительного рубежа на участке Белокуракино — Мостки — Рубежное. В Рубежном расположилось 25-е управление оборонительного строительства, которое ведет аналогичные работы на юге и на Ворошиловградских обводах.

— Рекогносцировку рубежа, — говорит Прошляков, — надо начинать завтра, а пока для ясности пойдемте в столовую Военного совета и пообедаем.

Столовая оказалась неподалеку. Во время обеда, довольно вкусного, неожиданно вошел мой старый знакомый подполковник А. Д. Притула. Оказывается, он теперь комиссар инженерного управления фронта. Сидя за обеденным столом, мы с большим волнением говорили о предстоящем наступлении и уж никак не могли предполагать, что нас очень скоро постигнет горечь поражения, а несколько позже — радость победы. В этот жаркий день Притула и не думал, что через три года он окажется в Китае.

В штабе мы засиделись допоздна: надо было принять предварительное решение по карте, затем нанести это на отдельные планшеты. Потом, глядя на луну, помечтали о том, что день грядущий нам готовит.

Так прошла еще одна ночь. А на улице уже стоит готовая к полевой поездке машина. Водянник по-хозяйски большой серой тряпкой вытирает пыль со свежевыкрашенного капота.

Первомайский день выдался в Старобельске солнечным и ветреным. Вместо обычной демонстрации на больших скоростях через главные улицы города спешат на запад высокие неуклюжие английские танки «Черчилль». Девушки, разодетые по-весеннему, большей частью в белом, щедро бросают в танкистов ярко-красные гвоздики и шумно выражают свои пожелания скорейшей победы над фашистами. Молодые солдаты в черных запыленных шлемах весело выглядывают из открытых люков. Они тоже что-то кричат в ответ девушкам, но лязг гусениц и шум мощных моторов заглушает их голоса.

Видимо, подготовка к наступлению заканчивается. Все до крайности напряжено. Строительство нашего рубежа идет полным ходом. Помимо солдат, на эти работы мобилизованы из районов тысячи людей и сотни подвод.

Сегодня, в день Первого мая, строителям дали возможность отдохнуть. Солдаты бреются, чистятся, моются, приводят в порядок обмундирование. Кое-кто начинает нерешительно раздувать мехи трехрядки.

Мои друзья сегодня тоже в сборе. С утра пришли все в штаб и делятся новостями. Узнаю от них, что полковника Прусса назначили начальником инженерных войск 9-й армии, а 7-й саперной армией ныне командует генерал Василий Семенович Косенко. Мы долго судили-рядили, почему и как это сталось, а потом с жаром заговорили о предстоящем наступлении.

— Одно дело наступать зимой, — заявляет о своих сомнениях Бялик, — а другое — потягаться с немцами летом. Техники-то у них побольше нашего.

— Техника еще не все, — возражает Лосев. — Управлять войсками мы пока не научились. Даже Александр Корнейчук об этом пишет в пьесе «Фронт». Вот в чем дело.

Старательно выбивая табак из трубки, Фомин замечает:

— Пьесы писать — не войсками командовать. Это понимать надо.

Аралов распахнул окно и, вдохнув глубоко порцию свежего воздуха, не повертываясь к нам, восклицает:

— Друзья мои! Зря ведь спорите. Каждый из вас по-своему прав. Неправы фашисты, и это мы им докажем.

— Хватит спорить, пойдем на улицу, — предложил после некоторой паузы до сих пор молчавший Володя Тандит. — Там необыкновенно людно.

В центре города мы встретили комбрига. Глезер взволнован. Он отзывает меня в сторону и сообщает новость:

— Еду в Москву. Только что говорил с Воробьевым. Предлагает должность начинжа армии.

— А что вы ему ответили?

— Согласился.

Глезер прощается и уходит в направлении штаба.

Возле здания кинотеатра я нагнал своих инженеров. Они вопрошающе смотрят на меня, но я ничего не говорю им.

Комбриг уедет, и они все узнают. А на рубеже будут продолжаться оборонительные работы, как вчера и позавчера. Кстати, строим мы наши укрепления не так, как в минувшее лето, и даже иначе, чем на Саратовских обводах. На наиболее опасных направлениях возводим монолитные железобетонные доты, поглощающие в большом количестве щебень, песок, цемент и железо. Близость индустриального Донбасса, особенно Ворошиловграда, с его заводами дает возможность делать огневые пулеметные точки из металлических колпаков, которые значительно легче железобетонных и благодаря небольшим своим размерам менее уязвимы. У деревни Мостки, да и в других местах переднего края, создали земляные плотины, подняли уровень воды в ручьях и тем самым сделали на значительном протяжении местность танконедоступной. Словом, строить укрепления научились.

Среди нас снова появился генерал-майор И. И. Швыгин. Его кирзовые сапоги, видимо, не чистились с момента получения их на складе, а китель и брюки, насквозь пропотевшие и засаленные, стали совсем землистого цвета. Щеголь Кувакин, сопровождающий генерала, выглядит куда импозантнее, и не удивительно, что на рубеже кое-кто из командиров частей, не разобравшись, ошибочно докладывает военинженеру 3 ранга.

Работа комиссии теперь идет значительно быстрей, чем в Алексеевке. Генерал объясняет это тем, что скоро должны прийти и занять рубеж специальные части — артиллерийско-пулеметные батальоны. Для нас, строителей, это радостная весть. Наконец мы воочию увидим, что наша работа не пропала даром. Жаль только, что никто не знает у нас, как и чем вооружены прибывающие части и удовлетворяют ли их схемы наших батальонных районов обороны.

— Все шло хорошо, пока не вмешался генеральный штаб. Это еще Швейк сказал, — напоминает Володя Тандит. — А вы хотите, чтобы у нас все вписалось. На войне такое не бывает.

— А нужно бы. Меньше кровушки стоило бы всем нам, — угрюмо отвечает ему Бялик.

Неожиданно перед нами вырастает бледный как смерть Водянник.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Нашего Васю убили.

— Как убили? Где убили?

— Тилько що приихав комбат Устименко и рассказав, що сегодня вранци недалеко от Сватова «мессер» обстреляв машину и пять пуль прошили нашего Василия.

Ищем Устименко. Кто-то говорит, что недавно его видели в оперативном отделении. Бежим туда. Комбат, уставший от бессонных ночей, нехотя вынужден повторить историю трагической смерти нашего голубоглазого Васи.

«Какая нелепость! — думаю я. — Ведь только вчера под напором бесконечных Васиных просьб я уступил ему и разрешил съездить на сутки в Боровую, а сегодня его уже нет в живых».

В день похорон солдата стало известно, что еще с утра началось долгожданное наступление наших войск на Харьков. Ночью была явственно слышна далекая артиллерийская канонада, которая, правда, скоро затихла.

Хочется, очень хочется услышать о наших успехах, но никаких сводок пока нет. Мы сидим в штабе бригады, лишившись сна. Здесь и новый командир бригады майор П. З. Престенский. Он тоже не спит, все время пытается установить связь со штабом саперной армии, но это не так просто, когда все пришло в движение. Лишь через день появились в Старобельске первые участники боев; большей частью это были либо легко раненные красноармейцы, либо шоферы. Настроение у всех боевое. Каждый утверждает, что Харьков будет взят в ближайшие дни. Наконец Советское Информбюро вечером 14 мая сообщило: «На харьковском направлении наши войска продолжали успешно продвигаться вперед. За два дня боев уничтожено и подбито не менее 150 немецких танков. Захвачено много трофеев и пленные».

Мы в восторге.

Все эти дни живем какой-то особо напряженной жизнью. 17 мая в газетах на первых страницах было напечатано крупным шрифтом: «В последний час. Успешное наступление наших войск на харьковском направлении».

Наши войска освободили уже свыше 300 населенных пунктов, продвинулись вперед на 20–60 километров. Передовые отряды достигли Мерефы. Но в Барвенково и в Балаклее сидят гитлеровцы. Они глубоко охватывают наши фланги и ведут оттуда беспокоящий артиллерийский огонь. Где гарантия, что враг не активизируется на этих участках? Следя ежедневно за оперативной обстановкой по карте, мы с тревогой задавали себе этот вопрос.

Конечно, никто из нас не допускал мысли о неудаче. Но, к сожалению, случилось именно так.

Немецкая группа армий «Юг», усиленная значительными силами, главным образом авиацией и танками, прорвала нашу оборону в районе Изюм — Барвенково и в течение нескольких дней окружила всю наступающую группировку советских войск.

В ряде мест еще продолжались жаркие бои. Узловая станция и город Купянск нелегко достались немцам, но полное господство в воздухе их авиации, которая буквально прижимала к земле наши стрелковые части, делало сопротивление невозможным.

Начался отход частей по большакам и дорогам восточных районов Украины. Дни как назло стояли погожие, солнечные, и «юнкерсы» с «мессерами» безобразничали с фашистской наглостью.

Генерал Швыгин, ничего не сообщив, уехал в штаб фронта со всей своей комиссией. Меня это очень волнует, особенно теперь, когда я уезжаю в Белолуцк, в 7-ю саперную армию, к месту новой службы.

Грустно, очень грустно покидать бригаду в такое тяжелое время, но Водянник уже готовит машину. Мы прощаемся со всеми по-солдатски просто, навсегда покидаем тихий беленький прифронтовой городок Старобельск, переполненный до краев госпиталями и различными тыловыми службами. По пути заезжаем в Белокуракино. Там дислоцируется 14-я саперная бригада, где заместителем командира работает мой друг майор И. Г. Чепайкин.

— Ты с неба свалился?! — спросил он, когда я вошел в кабинет. — Хорошо, что застал еще, а то ведь я все на рубеже. Телефонограммой вызвали. Пойдем, дружище, ко мне, чайку выпьем.

— Нам с тобой теперь не до чая, Игорь. Расскажи, что в телефонограмме.

Чепайкин похлопывает меня по плечу и тихо шепчет:

— Завтра уходим. Всей бригадой, понимаешь?

От этих слов мне становится как-то не по себе, кажется, что не хватает воздуха, и я почему-то прошу Игоря открыть окно.

С улицы доносится сначала мощный гул самолетов, а затем оглушающие взрывы авиабомб.

— Второй раз сегодня немцы бомбят железнодорожную станцию, — говорит он. — Пронюхали, видать, что сюда подходят и разгружаются эшелоны с уровскими частями.

— А все-таки артпульбаты, говоришь, подходят?

— Еще вчера разгружались, — отвечает Чепайкин. — Оружия у них много, хорошего оружия, а транспорта мало. Тягачей нет. Из-за этого маневрирование артпульбатов невозможно... А посмотри, что на улице творится, — и Чепайкин показывает в окно. Поднимая страшную пыль, по дороге движется стадо породистых колхозных овец. Овцы идут медленно, лениво. Замыкают шествие три подводы, переделанные под цыганские кибитки, с полукруглым верхом, покрытым непромокаемой тканью. Из кузовов выглядывают женщины и дети, грязные, запыленные, как и вся эта улица со всеми строениями и зеленью.

— Третьи сутки вот так все идут на восток, — с грустью сообщает майор.

— А куда на восток? — спрашиваю я.

Чепайкин удивленно смотрит на меня и, выкинув с силой за окно недокуренную папиросу, нервничая, отвечает:

— За Волгу. Так они сами говорят.

В комнате становится тихо, но ненадолго. Беспокоят телефонные звонки.

— Три комбата, — говорит он, — доложили, что их люди уже на сборных пунктах и, как только начнет темнеть, они двинутся в поход.

— А ты сам когда выедешь?

— Я? — переспрашивает Игорь. — Как капитан корабля, выеду, когда с места тронутся последние подразделения.

— Не поздно ли будет?

— Не знаю, — отвечает немного погрустневший Чепайкин. — Давай-ка все же подкрепимся, а то тебе скоро в дорогу.

Обед наш несколько затянулся. Майора то вызывали к аппарату, то два раза приходил комбриг и отдавал срочные распоряжения. Словом, как следует так и не поговорили.

На закате выехали из Белокуракино. Жара начала спадать. С севера потянул легкий ветерок, приятно ласкающий вспотевшее лицо.

Старобельск... Что теперь творится там? Видимо, как и здесь, в бригаде, срочно стягиваются с рубежа наши батальоны в Мостки и Нов. Астрахань. А завтра на рассвете саперы пойдут, понурив головы, по избитым пыльным большакам, унося в сердце горечь поражения и твердую решимость отомстить врагу.

«Неужели, — думаю я, — повторяется 1941 год и мы не остановим немцев? Что нам мешает задержать их? Отсутствие резервов? Но они имеются. Правда, не здесь, говорят, а за Волгой. Но тогда как же быть?»

Водянник обрывает мои думы неожиданным сообщением:

— Пока вы обидали, я ще дви заправки горючего достав. Теперь мы и на край свита доберемся.

Водянник хитро ухмыляется и, переключая скорость, спокойно добавляет с хрипотцой:

— Я хотив, щоб вы, товарищ начальник, меньше хвыловались, бо це, як то кажуть, вредно.

Остаток пути мы больше не разговариваем друг с другом, хотя Водянник и порывался мне еще что-то сказать.

Въезжаем в Белолуцк. Уже совсем темно. За рекой, соревнуясь между собой, квакают лягушки. На улицах ни души, как будто все вымерло. У ворот большой двухэтажной школы стоит часовой. Здесь штаб нашей саперной армии. Да, тут тоже все на колесах. Штабные машины, замаскированные, стоят доверху нагруженные нужным и ненужным скарбом.

Представляюсь по случаю прибытия командующему генералу Косенко. Застаю его и члена Военного совета бригадного комиссара Власова за рассмотрением оперативной карты.

— Только что вернулся из Россоши от Ильина-Миткевича военинженер 3 ранга Кралич и привез нерадостные вести, — сообщает генерал. — Наши войска отходят по всему фронту. Немцы безудержно рвутся вперед, выбрасывая по пути наступления десанты в тылу наших частей. Они сеют панику и вызывают неуверенность у слабонервных людей. Армия получает новую задачу. Через пару часов трогаемся в путь. Будьте готовы следовать за нами.

Когда я вышел от командующего, в комнате стоял Михаил Михайлович Кралич.

— Что же будет с нами? — с этими словами встретил он меня.

— Ще не вечер — гласит украинская пословица, — донесся из дальнего угла комнаты голос Водянника. — Фашистов у Берлина добивать будем.

— Вот это молодцом, — в унисон ответили мы с Краличем, и все вместе вышли к машинам.