На грани жизни и смерти

Капитан-лейтенант Моль

За окном вторые сутки метет пурга. Вой ветра наводит уныние. От его порывов приземистый деревянный корпус дома отдыха Северного флота, кажется, вот-вот рухнет.

А в низкой маленькой комнате, заполненной зеленым полумраком, тепло и уютно. Мы сидим за квадратным столом, покрытым белой скатертью. Напротив меня — капитан-лейтенант Михаил Моль, командир отряда торпедных катеров, старый товарищ по училищу. Он задумчиво смотрит на зеленый шелковый абажур настольной лампы. Его энергичное, сильно обветренное лицо некрасиво, но чем-то очень привлекательно, мужественно. Густые светлые брови сбежались на переносице, из-под них поблескивают голубые, обычно насмешливые, а сегодня почему-то строгие и серьезные глаза.

В разговоре наступила пауза. Она вызвана моим встречным вопросом. Моль немногословен и сейчас отвечает мне не сразу.

— Ты говоришь, был очень удивлен тем, что среди встречающих оказался и я? Ничего удивительного. Конечно, нам удается встретиться не часто, но здесь обстоятельства были особые. Твое возвращение с моря, да еще с боевым успехом, было для меня не только радостью за товарища. Оно определяло и мою судьбу, во всяком случае ближайшую, до очередного выхода в море. — Он иронически усмехнулся. — Так вот, слушай. Четыре дня назад меня вызвал к себе командующий флотом и сказал:

— Сегодня мы дали приказ нашим двум подводным лодкам, действующим на подходе к портам противника в Варангер-фиорде, выйти из района, чтобы освободить его для действий наших торпедных катеров. В ноль часов следующих суток ваши катера должны начать поиск конвоев противника по линии Вардё — Киркенес Петсамо. Встретятся надводные боевые корабли — атаковать и их. При встрече с подводными лодками — уклоняться от боя. Нет уверенности, что приказание получено командирами, так как подводные лодки могут находиться под водой и не принять радио. Ночью подводную лодку противника трудно или почти невозможно отличить от нашей. Во избежание весьма вероятной трагической ошибки вам запрещается атаковать лодки…

Я понял задачу, повторил ее и, попрощавшись с комфлотом, оставил его кабинет. Через час мы вышли в море. Настроение, скажу тебе, было отличное. Слабый морозный ветерок, легкая зыбь, сине-зеленая глубина неба, засеянная звездами, и очень прозрачный воздух были условиями на редкость благоприятными для боевой работы катерников. «Этой ночью нам должно посчастливиться», — с надеждой думал я. Прав Да, так же думал, выходя в море, и раньше, но в эту ночь почему-то особенно верилось в успех. Возможно, оттого, что видимость в этот раз была на редкость хорошей. «Если противник окажется в море, — думал я, — то не обнаружить его невозможно. Впрочем, желания и даже благоприятных условий погоды и места часто бывает недостаточно. Противник ведь тоже не дурак».

Моль встал с места. Неторопливо сделал несколько шагов, остановился у окна и закурил. Затем он подошел к дивану и сел на него. Я терпеливо ждал продолжения рассказа.

— На этот раз я Начал поиск от Вардё. Насколько можно было видеть через ворота гавани противника, я просмотрел рейд, оба выхода из пролива. Кроме черных очертаний скалистого берега и нескольких мигающих буев, ничего не обнаружил. Дал приказание катерам сбавить ход, перестроиться в кильватерную линию и пошел на юг, вдоль восточного побережья Варангера. Шли так близко от берега, что слабую линию прибоя можно было видеть невооруженным глазом. Ни одна сколько-нибудь значительная складка берега не оказалась вне наблюдения, но ни одной «живой души» не обнаружил. Ни одной паршивенькой лайбы… И по мере того как мы шли дальше, надежда встретиться с конвоем нас покидала. Мы были окончательно разочарованы, когда подошли к Петсамо и легли на обратный курс.

Во второй половине ночи вспыхнуло северное сияние такой интенсивности, что на мостике можно было читать. Горизонт временами очерчивался так ясно, как будто я находился в центре огромного серебряного блюда и далеко перед собой видел его края. Словом, все было хорошо, но… не было противника. Пришло время оставлять район. Нехотя я приказал ложиться на новый курс. На какое-то время сполохи прекратились, и наступила глубокая темнота. Напряжение поиска стало спадать, и я Почувствовал усталость, слабость в ногах. Да и холод от промокшей насквозь одежды, обледеневшей снаружи, начал добираться до костей. Настроение было отвратительное. «Не повезло тебе, Моль, — думал я, — и на этот раз боевое счастье ходит где-то в стороне от тебя». Но вдруг небо вновь озарилось яркими разноцветными сполохами, они как змеи извивались в небе… Будто ток внезапно прошел по мне. Слева от меня контркурсом, в надводном положении шла подводная лодка. Противник! От неожиданности зарябило в глазах. Я всматриваюсь в обнаруженный корабль, не ошибся ли? Форштевень… Рубка, ее характерное образование… Такое есть только на немецких подводных лодках типа «У». Силуэт был слишком отчетлив, как черное пятно на белом листе бумаги.

Атаковать! Но как же запрет? Две мысли столкнулись, как две гигантские силы. Мне стало жарко. Пеленг менялся быстро, расстояние до корабля не превышало 10–13 кабельтовое. Что же делать? — мучительно думал я. Еще секунда — и будет поздно. Атаковать, немедленно атаковать! А вдруг это свои? Так нет же, это враг! Комфлотом мог не предусмотреть частного случая, я уверен, что это противник! Размышлять было некогда. Противник мог обнаружить меня и уклониться от удара. Не в состоянии в этой внутренней борьбе как следует осмыслить обстановку, повинуясь не столько разуму, сколько велению сердца, я дал катеру полный ход и повернул на врага. Еще один момент — и было бы поздно. Торпеды уже шли на корабль, когда с лодки заметили нас. Она начала поворот в сторону от катера и, как мне показалось, погружение под воду. Но этот маневр запоздал. Одна из торпед попала в ее корму. Яркая вспышка над палубой, корабль качнулся на волне и, задрав высоко носовой штевень, быстро пошел ко дну. Не сбавляя ход, я проскочил над тем местом, где только что была подводная лодка, и сбросил две глубинные бомбы. Оглушительный гидравлический удар от подводного взрыва потряс корпус катера, и все было кончено…

Моль замолчал. Его взгляд неподвижно остановился на лампе. Губы слегка вздрагивали в уголках. Не трудно было видеть, что сейчас, вспоминая этот эпизод, он заново переживал все. Он перевел взгляд на меня. На лице его появилась усмешка.

— Это был конец для противника, для меня же — начало тревог и мучительных ожиданий своей судьбы. — Лицо Моля стало равнодушно-спокойным.

— Когда я вернулся на базу, командование встретило меня довольно холодно. Выслушав мой доклад, командир соединения отрывисто сказал:

— Нас ждет командующий флотом.

Я собрал походные документы и в сопровождении товарищей — свидетелей происшествия в море — последовал за командиром соединения. Шел с мыслями о том, что предстоит разговор, который, судя по встрече, будет не из приятных. Трудно предрешить, чем он закончится… У меня не было никаких доказательств, кроме твердого собственного убеждения в том, что я потопил противника. Остальные, кто все это видел, не были настолько уверены. Это, конечно, было не в мою пользу. Предчувствуя недоброе, я шел не очень уверенно…

У командующего сидел член Военного Совета. Прежде чем представиться, я посмотрел на их лица, пытаясь уловить настроение, но мне показалось, что настроение у них обычное, рабочее, и они ничем не взволнованы.

— Вы не выполнили мой приказ, — начал командующий флотом, — доложите подробно обстоятельства боевого столкновения и постарайтесь доказать, что потопленная вами подводная лодка действительно была противника. — Комфлотом смотрел на меня прямо, выжидательно.

Я рассказал все, как было, но ни словом не обмолвился о своих переживаниях, о том, как мне трудно было решиться на эту атаку. Какое это имело значение после того, что уже сделано, тем более, что я сознательно пошел на нарушение приказа?

— Какие еще доказательства вы можете привести, на чем основаны убеждения, что потопленный вами корабль принадлежал врагу? — строго спросил комфлотом.

— Других нет, — ответил я и почувствовал слабость в ногах. Еще бы! Я привел все доводы, которых мне казалось вполне достаточно для того, чтобы убедить командующего. А этого оказалось мало. Командующий обратился к боцману, который был со мной на мостике.

— Вы тоже уверены, что это был противник?

— Мне казалось, что это была немецкая лодка, — нетвердо ответил боцман.

— Показалось! — раздраженно повторил комфлотом и обменялся взглядом с членом Военного Совета. Тот едва заметно кивнул, очевидно, разделяя не высказанную вслух мысль командующего.

Мне стало душно. Командующий снял телефонную трубку и приказал оперативному дежурному запросить наши подводные лодки, находящиеся в Варангер-фиорде. Трубка спокойно легла на аппарат.

— Будем надеяться, что все было действительно так, как вы доложили. Но, если одна из наших подводных лодок не отзовется или не вернется по истечении срока пребывания в море и если мы не получим подтверждения вашего доклада из других надежных источников, вас будет судить военный трибунал. Вы не выполнили приказ!

Это прозвучало как приговор. А потом комфлотом безразличным тоном, обращаясь к командиру соединения, сказал:

— А пока на пять суток под арест в каюте.

Моль замолчал. Взгляд его снова остановился на лампе, и в глазах зажглись зеленые огоньки.

— Первые сутки тянулись мучительно долго, но к исходу их я получил первое извещение о том, что одна из лодок отозвалась. Вторая же пока молчала. — Моль не был сентиментальным и о тонкостях человеческих переживаний всегда говорил иронически, хотя сам не был лишен чуткости к людям. Может, поэтому и в разговоре сейчас ему не хотелось касаться собственных чувств. Но разве без этого трудно было его понять? Я его понимал. Но мне все же хотелось от него самого услышать ответ на мой вопрос.

— Ты не раскаиваешься? — прямо спросил я его.

— Нет, — отрывисто ответил он. По-видимому, мой вопрос показался ему обидным. Он зло посмотрел на меня, но потом, смягчившись, доверительно добавил:

— Знаешь, мы, вероятно, бываем иногда лучше, чем сами о себе думаем. Не скрою, после разговора с комфлотом у меня осталась обида. В самом деле, отдаешь всего себя, все, что можешь, рискуешь, и вдруг тебе такое — докажи документами! Но разве мог я думать о доказательствах в тот миг, когда, уверенный в том, что передо мной противник, принимал решение на атаку?

После разговора с командующим у меня было достаточно времени для размышлений. Я много думал о том, правильно ли поступил? И, взвесив все, пришел к выводу, что правильно. Иначе я поступить не мог, просто не имел права…

Моль говорил, а я, слушая его, думал, что кто-то другой на его месте поступил бы иначе, хотя, быть может, и понимал бы, что нужно поступить так. Тот человек, наверное, прежде чем принять решение, подумал бы о себе и, приглушив совесть приказом, отказался бы от удара по явно опознанному врагу.

Моль продолжал рассказ:

— Хоть я и был уверен в том, что потопил противника, молчание нашей второй подводной лодки очень меня тревожило. Здесь я уже думал о себе, ведь могло быть роковое стечение обстоятельств, я мог стать бессмысленной жертвой формальности. А лодка не отозвалась и на вторые сутки, и на третьи… — Глаза Моля смотрели на меня с упреком. И в этот момент я видел в них все, что он испытал. «Ведь это был ты, почему же ты не ответил?» — прочел я в его взгляде. Мне стало не по себе, и на немой вопрос я машинально ответил:

— Не работал передатчик.

Мне хотелось, чтобы Моль понял, как немного я был виноват перед ним.

— С часа на час я ждал вызова в трибунал, — продолжал он — Не оставляла мысль, что будут судить со всей строгостью законов военного времени. Странное чувство охватило меня. Ясно сознавая правильность своих действий, я в то же время ожидал сурового наказания, готовился к этому… И вдруг ты обнаружился!.. Нужно ли после этого объяснять, почему я вышел тебя встречать? На пирсе я не имел возможности рассказать тебе о случившемся, ты был занят с начальством, — усмехнулся Моль. — Но и меня оно не забыло. Вечером того же дня мне вручили орден Красного Знамени.

Свежая эмаль боевой награды горела на его груди.

Размышляя об услышанном, я смотрел на Моля и думал: вот ведь совсем недавно мы сидели за школьными столами. Веселый, подвижный Моль был очень безобидным, ничем не примечательным, а сейчас вырос вот в какого человека!