На грани жизни и смерти

Чертова дюжина

Утро выдалось на славу. Два часа назад штормовой ветер внезапно стих, и море успокоилось. Длинные пологие валы мертвой зыби один за другим накатывались на корму, оставляя на ней нежно-розовую от зари пену. Зыбь подталкивала лодку вперед, словно помогая ей наверстать потерянное время. А времени потеряно было много. Шторм длился четверо суток. И все эти дни мы бездействовали. Впрочем, бездействовали только в том смысле, что не искали противника. А вообще работы было хоть отбавляй: шторм изрядно выматывал. Зато сейчас, когда стих ветер и море успокоилось, наша подводная лодка полным ходом шла к берегу противника. Мы спешили, очень спешили и поэтому шли кратчайшим путем, не считаясь с тем, что здесь нас могут обнаружить. Важнее всего в этот момент было встретиться с противником.

Солнце взошло, стало теплее. Было так приятно под его лучами, так не хотелось уходить вниз, под воду. Редко доводилось нам видеть солнце, быть на чистом воздухе, под открытым небом. И оттого, что оно вообще мало показывалось в этих местах, и оттого, что большую часть времени мы вынуждены были проводить под водой. Хотелось еще и еще дышать чистым морским воздухом и наслаждаться солнцем.

Между тем берег противника становился все ближе и яснее, все отчетливее вырисовывался выступающий высокий мыс. В спускающихся к морю расщелинах видны были мощные застывшие струи снежных наносов.

— До берега осталось восемь миль, — доложил штурман, поднимаясь на мостик. — Будем погружаться?

— Подождем еще немного, пока нас никто не тревожит, — ответил я, думая о том, что все равно скоро придется уходить под воду, — не в гости идем.

Вот уже на берегу стали отчетливо проступать постройки и открытые артиллерийские батареи, а может быть, их макеты, — для нас это не имело значения. Дальше оставаться на поверхности моря было уже опасно.

— Приготовиться к погружению! — скомандовал я, и через три минуты лодка ушла под воду.

Спустившись вниз, я снял промокший реглан и сразу почувствовал облегчение. Оттого, что долго пришлось пробыть в отсыревшей одежде, через которую к тому же проникала морская соль, тело неприятно зудело. Потирая плечи и грудь, я прошел в кают-компанию. Стол уже был накрыт к завтраку. Мичман Иванов, как всегда, хорошо украсил его, и от этого в отсеке было уютно и празднично. Стол у нас почти в любой обстановке выглядел празднично, это стало традицией.

Во время шторма трудно было готовить горячую пищу, приходилось есть всухомятку, и сейчас, при виде дымящихся тарелок, у всех появился волчий аппетит.

Было восемь часов утра. Горячий завтрак поднял настроение, В отсеке, где питались матросы, слышались шутки и смех. Офицеры бурно обсуждали утренние известия о положении на фронтах.

Завтрак заканчивался, сменившаяся вахта уже готовилась к отдыху, как вдруг прозвучал взволнованный голос вахтенного гидроакустика.

— Слышу шумы охотников.

Меня это не удивило. Их нужно было ждать, поскольку подводная лодка, согласно инструкции, не стесняясь, вертелась буквально на носу у противника.

Только что перед этим мы со Смычковым, сидя за столом, делились мнениями о странном спокойствии, которое проявил противник, несомненно видя нас чуть ли не у самого входа в порт Вардё.

— Торчим на виду, нас видно как на ладони, а ни одна собака не появилась, — сказал я Смычкову.

И как раз в этот момент раздался голос гидроакустика.

— Кажется, появились! — ответил Смычков, вскакивая со своего места. — Да не одна, а, наверное, целая свора…

И он исчез в люке соседнего отсека. Я тоже ринулся в рубку.

Пока лодка всплывала под перископ, акустик доложил, что слышит шесть кораблей, и указал их пеленги.

«Целая флотилия! Противник, видимо, решил заняться нами всерьез. — От этой мысли мне стало не по себе. — Но что же они думали раньше? Не собирались же с триумфом встречать нас в своем порту?..»

Головка перископа вышла на поверхность моря. Но не успел я сделать и двух третей оборота вокруг его оси, как чуть не вскрикнул от неожиданности: — огромный, сверкающий на солнце бурун закрывал почти все поле зрения, над ним возвышался высокий борт большого охотника. Мы были на его курсе, не далее 200 метров. Скорее машинально, чем сознательно, я нажал кнопку, и перископ с обычным равнодушным жужжанием пошел вниз, ничуть не собираясь это делать быстрее, чем мне хотелось.

— Боцман, ныряй! Заполнить «быструю», не теряй времени, — крикнул я в центральный пост. Потом рулевому, стоящему в рубке:

— Право на борт! Ложиться на курс… — И снова в центральный пост:

— Держать глубину 20 метров.

Команды поданы, но лодка, естественно, еще какой-то миг остается в прежнем положении: она преодолевает инерцию и чуть позже начинает, как мне кажется, слишком медленно погружаться.

«Неужели не успеем?» — От этой мысли мороз пробегает по коже…

Но мы успели. Какие-то доли секунды решили нашу судьбу. Еще миг, и над лодкой пронесся звонкий шум винтов быстроходного корабля.

Теперь нужно ждать бомбы. Перископ еще продолжает опускаться. Вот он сел на место, а взрыва бомбы все нет. Что это? Растерялся противник или просмотрел? Сейчас лодка уже быстро идет на глубину, затем выравнивается и задерживается на заданной. Циркуляция на новый курс еще продолжается, слышу, как потрескивает репитер гирокомпаса. Смычков продувает цистерну быстрого погружения.

— Ложиться на старый курс, — даю команду рулевому и опускаюсь в центральный пост. На карте уже проложены все пеленги обнаруженных кораблей, не отмечен лишь корабль, который только что прошел над нами. Почему он не был обнаружен гидроакустиком?

Как потом выяснилось, гидроакустик его просто не слышал. Шум винтов противника экранировался кормовыми обводами нашей подводной лодки. Но почему противник не сбросил бомбы? Значит, он не успел обнаружить нас, хотя и шел курсом, который совпадает с нашим. Мы ушли на глубину в тот самый момент, когда столкновение было уже почти неизбежным.

Я повернулся к боцману. Он сидел на управлении горизонтальными рулями, как всегда спокойный и сосредоточенный. Около него стоял Смычков, постукивая пальцами по глубиномеру. Он тоже казался равнодушным к тому, что произошло.

«Ничего-то они не знают, — думал я. — Только один я все видел, видел надвигающийся на нас корабль и знаю, как близко была к нам опасность».

— Ну, поздравляю вас! — сказал я.

Смычков сделал удивленное лицо.

— Не рано ли еще, товарищ командир?

— Мы только что ушли от тарана. Не ушли бы вовремя, вы в лучшем случае потеряли бы перископ, а в худшем… У этих кораблей хороший запас бомб.

Смычков с Хваловым переглянулись, а я подумал, что теперь-то уж знаю, что значит «волосы дыбом». Почувствовал это на себе.

— Жаль, что мы не можем тратить торпеды на эту сволочь, а то бы они дорого поплатились за свой зевок. Как они не обнаружили перископ перед самым носом? — возбужденно говорил Смычков.

— Нам повезло, — сказал Хвалов.

— Повезло, боцман, еще как повезло! — ответил я.

Осматривая в перископ горизонт, я заметил еще один сторожевой корабль, он шел навстречу нам, на расстоянии 10 кабельтовое. Значит, остальные корабли шли примерно на таком же расстоянии друг от друга как и эти два — тот дальний и этот, чуть не наскочивший на нас. В результате несложных расчетов по карте, используя данные гидроакустики, я установил, что корабли шли фронтом, захватывая полосу наблюдения шириной 6–8 миль.

— Нет никаких сомнений в том, что нас ищут. Да, день обещает быть не очень спокойным, — прогнозировал Щекин.

Где-то взорвалась бомба, но это было далеко от нас. «Пугают», — решил я. И тут же обратился к Щекину, который, облокотившись на стол, смотрел на карту и, по-видимому, думал в эту минуту о том же, о чем и я.

— Надо от них уходить. Что вы можете предложить?

— Уходить на глубину, — ответил он.

— Я тоже так считаю, Но этого мало. Нужно как можно быстрее вырваться из зоны наблюдения.

Это было нелегко сделать, теоретически даже невозможно, пока противник производил поиск таким количеством кораблей. Мы хорошо представляли себе, что может случиться, если кто-нибудь из нас зазевается и допустит оплошность. Спешно намечая план действий, мы учитывали, что оторваться от преследования нам удастся не скоро. Я приказал объявить по лодке о том, что противник нас ищет, сделать все возможное для того, чтобы не обнаружить себя, призвать вахту к особой бдительности. Впрочем, люди и сами отлично сознавали опасность.

На карту один за другим ложились пеленги, которые непрерывно сообщал гидроакустик.

— Корабли противника повернули на обратный курс.

Это можно было уже видеть и по прокладке на карте. Она показывала, что полоса поиска противника не изменена. Направление ее оставалось то же. На этом основании было принято окончательное решение. Лодка изменила глубину погружения и курс.

Началось томительное ожидание. За бортом время от времени раздавались взрывы глубинных бомб: то очень близко, то очень далеко. Немцы бросали их наугад, возможно, с целью заставить нас оставить район. Это было хорошим признаком: значит, противник не очень уверен в том, что мы где-то близко. Мало того, эти взрывы даже помогли нам. Они давали возможность судить о тактике противника.

Очередная бомба взорвалась впереди по нашему курсу, совсем близко. Мигнул срет. Я посмотрел на карту штурмана, где уже были проложены новые пеленги. Сторожевики маневрировали одними и теми же курсами. Немцы по-прежнему не догадывались, что наша лодка находится в зоне их поиска. Иначе они должны были быть значительно активнее. Между тем мы, ориентируясь по взрывам бомб и шумам винтов кораблей противника, медленно, но неуклонно подходили к внешней границе опасной для нас зоны. Меня беспокоила только одна мысль: как бы не слишком затянулась игра в кошки-мышки. Это могло привести к большому расходу наших энергозапасов. Кроме того, мы опасались, что поисковая группа кораблей помешает нам атаковать конвой, который с часу на час мог появиться.

Время шло. Корабли противника ритмично «утюжили» наш район. Я все больше склонялся к мысли, что немцы неспроста проявляют такое упорство. Очевидно, ожидается конвой, который имеет для них особое значение, и поисковая группа противника действует здесь с целью если не найти, то по крайней мере заставить нас отказаться от атаки.

Над кораблем послышался шум винтов. Моряки, подняв головы, с тревогой смотрели на подволок, будто видели там корабли. Когда шум пронесся, все облегченно вздохнули.

Я повернулся к рулевому, который стоял не отрывая взгляда от курсовой черты компаса.

— Как дела, Железный?

— Ничего, товарищ командир. Вот думаю только, когда они отвяжутся от нас? — улыбаясь и переступая с ноги на ногу, ответил он.

— Скоро отвяжутся, — сказал я и про себя подумал: «На самом-то деле, должны же они отвязаться когда-нибудь!»

— Я тоже так думаю, — неуверенно согласился Железный и снова замолчал, продолжая смотреть на картушку гирокомпаса.

На его лице еще не было заметно той усталости, которая уже отчетливо проступала на лицах других моряков. Скромный, молчаливый, с виду неповоротливый и даже флегматичный, он отличался исполнительностью и выдержкой, умел быть невозмутимым даже тогда, когда у многих других бегали по спине мурашки и они начинали беспокойно суетиться или как-нибудь иначе проявлять нервозность. Вероятно, это объяснялось тем, что он был моложе всех на лодке и служил всего лишь год. «Не успел еще растрепать нервы», — подумал я и перевел взгляд на боцмана Хвалова, управляющего горизонтальными рулями. Из-под сбитой на макушку шапки его выползли потные волосы, а на лице нетрудно было заметить следы волнения. А ведь тоже когда-то был невозмутимым!

«Сдают старички, — с грустью подумал я. — Шутка ли, третий год войны, двадцать боевых походов!» Посмотрел на Щекина и Смычкова. Занятые каждый своим делом, они не чувствовали моего взгляда. Лица моих старых боевых друзей бледны, сосредоточенны, глаза запали.

В центральном посту тишина.

— Что-то давно бомб не слышно, минут сорок прошло, — сказал я, чтобы нарушить молчание и хоть немного отвлечь людей.

— Сорок пять, — поправил меня Щекин, взглянув на последнюю запись в вахтенном журнале.

— И шумов почти не слышно, — встрепенулся Смычков.

— Точно, — обрадовался я, — значит, скоро совсем оторвемся от них.

Время обеда давно прошло. Все с нетерпением поглядывали на часы. Наконец кораблей совсем не стало слышно. Всплыли под перископ и осмотрелись. Горизонт был чистым. Это означало, что немцы либо совсем прекратили поиск, либо корабли их так далеко от нас, что практически можно считать себя в безопасности и снять боевую готовность.

Я решил дать людям отдохнуть. Неизвестно, что еще будет, а пока есть передышка, надо ею воспользоваться.

— Команде обедать! — скомандовал я, опуская перископ.

Команда была неожиданной, но подействовала магически — в лодке моментально началось движение. Только те, кто стоял на вахте, остались в боевой готовности. Да еще командир: ему не положено расслабляться до самого прихода на базу.

Перископ не сел еще на место, а из первого отсека уже послышался веселый голос Матяжа, уже свыкшегося со своими поварскими обязанностями.

— Бери ложку, бери бак…

Ночь прошла спокойно. Конечно, спокойствие это было относительным. Мы отлично знали, что с берега, который был от нас всего в нескольких милях, непрерывно наблюдают немецкие посты. А по морю постоянно шныряют одиночные сторожевые корабли, готовые в любую минуту обрушить на нас десятки глубинных бомб. Мы терпеливо сносили их присутствие, иногда от нечего делать следуя за ними по курсу и считая совместные мили.

Мы ждали своего часа, ждали конвоя, чтобы расплатиться с врагом и по долгу чести, и за измотанные силы, и за растраченные нервы.

Погода стояла тихая, ночь светлая, в перископ можно было ясно видеть горизонт, на котором маячили катера самого различного назначения. В основном это была «мелочь» из так называемых рыболовных ботов.

Мы отлично знали, что эти «рыбаки» достаточно хорошо вооружены глубинными бомбами и что встреча с ними далеко не безопасна. Они строго распределялись по линиям наблюдения и бдительно несли свою вахту. Приходилось быть все время начеку: малейшая оплошность могла привлечь их внимание.

Когда на востоке показались первые лучи солнца, «рыболовная» флотилия противника корабль за кораблем оставила район, считая его, вероятно, свободным от нашего присутствия. Как бы там ни было, эти кораблики «помогли» нам скоротать нудную ночь. А сейчас, когда уже рассвело и наступал новый день, вместе с ним пришли к нам и новые надежды.

Настроение у всех было бодрое. Вчера нам удалось обмануть противника, сегодня всю ночь мы успешно водили его за нос. Теперь хотелось настоящей охоты. Несмотря на то что накануне противник изрядно погонял нас, нам Удалось экономно расходовать наши энергетические ресурсы, и мы еще имели достаточный запас их Для того, чтобы выдержать один бой. Электроэнергию удалось сэкономить даже за счет хода. И в этом нам помогла погода. Штиль позволял до 15 минут держать перископную глубину почти без хода. Плавучесть подводной лодки была доведена почти до 0. Это нужно было для того, чтобы как можно больше продержаться в районе противника и добиться, непременно добиться с ним встречи. Десятки возможных вариантов встречи рождались в голове командира. Их может быть даже тысяча, но встреча может быть не похожей ни на одну из придуманных. И все же предварительная подготовка командира значит очень много, как бы ни сложилась обстановка.

Подводники никогда не размышляют над тем, какова численность врага, когда он обнаруживается, никогда не думают, стоит ли ввязываться с ним в бой. Они нападают на него немедленно; и нередко всю глубину опасности, в которой находились, начинают сознавать только после боя. И тогда от радостного ощущения боевой удачи возрождаются утраченные силы. Усталость дает себя знать уже значительно позже, на берегу.

За завтраком разговор шел о том, что волновало экипаж больше всего: удастся ли на этот раз потопить вражеский корабль. Делились впечатлениями прошедшей ночи.

Рассеянно слушая товарищей, я связывал воедино все события, происходившие в последние сутки. Довольно активный поиск нашей подводной лодки, который предпринял противник вчера в течение добрых шести часов, по моему убеждению, должен был иметь прямое отношение к конвою, в то время проходящему через этот район, или к конвою, который только готовился к выходу с базы, расположенной где-то недалеко… Но сутки уже прошли, а конвоя все нет. Почему? Незамеченным он пройти не мог. Мы находимся как раз в таком месте, что обойти нас никак нельзя. В чем же дело?

Мои размышления прервал Щекин.

„Может быть, противник задерживает свой конвои и ждет, когда мы отсюда уйдем? — сказал он, развешивая ложкой чай в стакане. — Наверно вчера нас все-таки обнаружили.

Вряд ли, ответил я. — Задержаться конвой, конечно, может, но не может же он совсем отказаться от выхода?

Впрочем, все это я сказал в основном для того, чтобы подбодрить товарищей. Полной уверенности в том, что конвой обязательно должен пройти здесь, У меня тоже не было. В ближайшие дни его вообще могло не быть. А лодку нашу могли искать потому, что ее просто-напросто обнаружили, когда она подходила к берегу в надводном положении. Но высказывать своих сомнений я, конечно, не стал.

Потом внимание всех переключилось на Смычкова. Он, как всегда, балагурил больше всех и сейчас уверял лейтенанта Козырева — нового нашего штурмана, — что не уйдет из центрального отсека, пока не будет обнаружен противник.

— Опять хвастаешься? — сказал Щекин. — Если ты так настаиваешь, я охотно уступлю тебе свою вахту У перископа, чтобы ты не скучал, а я тем временем займу твою койку. Только смотри, не пришлось бы долго ждать.

Смычков и глазом не моргнул.

— Согласен!

Щекин же не стал откладывать дело в долгий ящик.

— Разрешите, товарищ командир, на перископную вахту Смычкова поставить?

— Если Смычков действительно обещает обнаружить противника, то я не возражаю, — ответил я.

Этим и закончился наш завтрак. Смычков заступил на перископную вахту, а Щекин отправился отдыхать.

Прошло несколько часов томительного ожидания. Торпедисты, они же и повара и экономы, готовились к раздаче обеда. Торпедный отсек постепенно загромождался посудой, закусками, резаным хлебом, и сейчас он больше походил на продовольственную кладовую, чем на место, где установлено грозное оружие. Над раскрытыми бачками с горячей пищей клубился пар, оседая крупными каплями на холодной обшивке корпуса.

Я сидел за столом и просматривал записи в вахтенном журнале, сделанные за последние двое суток. Надеялся найти какие-нибудь новые детали обстановки, которые могли ускользнуть от меня при первом знакомстве и благодаря которым можно было бы по-новому оценить ее.

На море было совсем спокойно, и казалось, что с тех пор, как ушли последние рыбацкие моторные суда, противника больше не интересует наш район. Вот мы и решили воспользоваться спокойной обстановкой и пообедать. Столы накрыли, и сменившаяся вахта приступила к обеду..

Смычков все это время нес перископную вахту и через каждые несколько минут, поднимая перископ, добросовестно осматривал горизонт, надеясь, но пока безуспешно, обнаружить противника. Наконец Щекин, успевший уже пообедать и отдохнуть, сжалился над другом:

— Сдавай вахту, хвастун, а то тебе грозит полное истощение, пока противник удостоит тебя своим вниманием.

Но в этот момент со Смычковым что-то произошло.

Он вдруг присел, словно у него подкосились ноги, и побледнел. Потом повернулся к Щекину и что есть силы заорал:

— Конвой!

— Так не шутят, болтун! — разозлился Щекин.

Смычков отвернулся и снова посмотрел в перископ.

— Командира в рубку! — крикнул он и хлопнул Щекина по спине.

— Опускай скорее перископ! — закричал Щекин.

Я в это время уже поднимался в рубку. Одного короткого взгляда было достаточно, чтобы увидеть, что из за мыса, далеко выдающегося в море на юго-западе выходил конвой-два транспорта с сильным охранением. Заметил я и то, что конвой ложился на новый курс.

— Придется выждать несколько минут, пока противник выйдет из-за мыса и перестроится на новый курс. Время еще есть, он сам идет на нас, — сказал я, опуская перископ. — Дайте сигнал торпедной атаки.

Сигнал был дан. Снизу почти тотчас же поступил Доклад о том, что все стоят по местам. Как всегда в такую минуту, меня охватило смешанное чувство радости и тревоги. Но сейчас было не до чувств. Требовалось срочно разработать план действий. Оттого, насколько удачным будет этот план, зависело все. Я строго, порой очень строго, осуждал и наказывал тех, кто допускал какую-нибудь оплошность во время атаки. Приходилось в такие моменты быть особенно требовательным и к себе. Малейшая ошибка в расчетах могла сорвать атаку и свести на нет огромный труд всего экипажа.

Голова занята расшифровкой замысла противника — организации боевого порядка конвоя. Еще раньше разработаны примерные варианты. Теперь надо наиболее подходящий из них рассмотреть применительно к конкретной обстановке.

Было очевидно, что на этот раз противник особенно позаботился о том, чтобы надежнее прикрыть суда: Два транспорта охраняют восемь сторожевиков. Значит, противник правильно оценил обстановку в районе: он видел подводную лодку и подготовился к встрече с ней. Неспроста он гонял нас полдня вчера, а на ночь выслал «рыболовов», чтобы выследить нашу лодку. Ну что ж, теперь мы вышли в финал, через каких-нибудь 30–40 минут решится, в чью пользу закончится полуторасуточная игра в кошки-мышки.

Я поднял перископ: конвой заканчивал перестроение.

— Придется прорывать охранение, — сказал я Щекину. Потом Смычкову:

— Определите плотность электролита и напряжение аккумуляторной батареи.

Смычков быстро нашел в журнале последнюю, недавно сделанную запись и назвал нужные данные.

«Маловато. Для такой атаки мало! Прорываться придется с головы на контркурсах. И если это удастся, то после залпа надо будет уходить от преследования.

В том, что мы будем засечены, уже сейчас нет никакого сомнения. Жаль, что маловато осталось для такого случая электроэнергии. Но будь что будет!» — размышлял я.

— Через час батарея здорово сядет, не пришлось бы нам всплыть под огонь противника? — как бы услышав мои мысли, сказал Смычков.

Я не ответил. Это ясно и так. Но где же выход? Отказаться от атаки? Этого, конечно, не будет.

Снова поднял перископ. Противник лежал на новом курсе в полном боевом порядке. Обстановка трудная. Теперь конвой шел прямо на нас. Нам не придется давать больших ходов, значит, больше останется электроэнергии на тот случай, если надо будет отрываться от преследования. Рассчитав курс атаки, я дал команду рулевому, на глаз определил элементы движения цели и сообщил их штурману.

Конвой приближался. Впереди шел большой корабль. На довольно значительном расстоянии от него — еще несколько боевых кораблей. Внутри многоугольника, образованного ими, двигались транспорты. Чтобы атаковать их, нужно было поднырнуть под передний боевой корабль и всплыть под перископ где-то между транспортами и их охраной.

Теперь предстояло самое трудное: рассчитать траекторию подныривания. Задача эта очень сложная из-за незнания точной скорости противника, и ее практическое выполнение требует исключительного внимания.

Глазомер никогда не обманывал меня, даже в самые критические моменты, когда времени на знакомство с обстановкой и расчет было в обрез. Но как будет на этот раз? Времени и сейчас мало, а расчет требует большой точности. Нужно нырнуть, не задев корабля, пройти под ним, а потом всплыть так, чтобы сразу занять удобную позицию для стрельбы по транспорту и постараться остаться незамеченным до тех пор, пока торпеды не пойдут в цель.

Для расчета я взял среднее расстояние между кораблями охранения и транспортами по траверзу, согласно типовому боевому порядку, принятому у немцев, — шесть кабельтовое. Правда, на этот раз расстояние могло быть и другим. Кроме того, между передним кораблем и транспортами могли оказаться малые противолодочные корабли, которых сейчас пока не было видно. Но тут уже ничего нельзя было сделать. Приходилось идти на риск.

Расчеты были закончены и нанесены на карту. Рулевому я дал новый курс. Наступило очередное испытание нашей выдержки. В лодке все затихло. Слышны были только приглушенно работающие механизмы и тикание приборов. Люди застыли на своих местах. Смычков, стоя рядом со мной, впился глазами в стрелки приборов, готовый в любой момент дать нужную команду. Щекин нагнулся над картой, периодически он делал короткое движение рукой, отмечая на карте наш путь. От напряжения, а может быть, просто от спертого воздуха у многих на лбу выступил пот.

Прошло несколько минут. Кажется, что уже давно пора всплывать. Хочется закончить побыстрее этот томительный нырок. Но усилием воли заставляю себя выждать положенное время. Ведь все рассчитано до одной минуты. Сейчас главное — выдержка. Она равноценна победе. Выдержал — победил. Не выдержал, сорвался — и начинается непредвиденное, то, что может привести к гибели всего экипажа.

Над головой послышался шум винтов. Затаили дыхание. Еще минута — и шумы остаются за кормой. Кажется, пронесло. Кое-кто облегченно вздыхает. Но еще не все. Теперь нужно еще удачно вынырнуть, на секунду всплыть под перископ и тут же лечь на боевой курс, пожалуй, самый короткий, поскольку расстояние до транспорта будет не более 3–4 кабельтовое. Стрелка часов приближается к расчетному делению. Пора всплывать. Подаю команду. Хвалов, сорвавшись с места, быстро перекладывает рули. Не дожидаясь, когда лодка выйдет на заданную глубину, начинаю поднимать перископ. Прильнул глазами к окуляру. Ворвавшийся в оптическую систему солнечный луч больно резанул глаза. На миг закрыв их, открываю снова. Все в порядке! Расчет верен!

Передний сторожевой корабль теперь сзади нас. Справа, не более чем в четырех кабельтовах от нас, один из транспортов. Огромный, с небольшим креном на левый борт. По другую сторону лодки на расстоянии трех кабельтовое параллельно курсу транспорта идет сторожевой корабль. Он так близко, что можно пересчитать всех наблюдателей на мостике. Их много, они с биноклями смотрят вперед и не видят, что делается у них под бортом.

— Атакуем первый транспорт, — объявил я.

Не мешкая, отдаю команды:

— Право на борт! Курс!.. Аппараты — товсь!

Опустив перископ, еще раз проверяю расчет. Он верен. Даю команды. Они выполняются, как говорится, «на лету». Пока ничего не мешает нам. Лодка заканчивает циркуляцию. Последний раз перед залпом поднимаю перископ: обстановка без изменений, только теперь уже перед глазами черный высокий борт транспорта, будто приготовившийся принять на себя весь торпедный залп. «Пусть так и будет», — подумал я, устанавливая индекс перископа на залповый азимут.

— Стрелять залпом!

Вижу, как неуклюжий нос транспорта медленно наползает на крест сетки перископа… Вот он, тот миг, ради которого мы пришли сюда и которого так ждали.

Лодка дрогнула. Сейчас, облегченная, она начнет всплывать. Но экипаж знает свое дело. Лодка послушно пошла вниз. Теперь нужно срочно менять курс, иначе можно оказаться под обломками тонущего корабля. Но потонет ли он? Над морем глухим раскатом пронеслись два мощных взрыва.

— Есть одиннадцатиметровый! — вскричал, подпрыгнув на месте, Смычков. (Он ко всему прочему был еще заядлым футбольным болельщиком). В отсеках послышался радостный шум. И тут же снова все смолкло. Люди не знали, что еще будет впереди.

Лебедеву, сидящему у гидроакустического аппарата, была очень хорошо слышна агония тонущего гиганта. Ему казалось, что он сам находится на корабле, который, скрежеща сталью, разваливается на части, — так близко, мы прошли от него.

Но взрывы, которые были причиной нашей радости, для немецких сторожевиков послужили сигналом к преследованию. Над головой раздался знакомый звенящий шум винтов, грохот сбрасываемых бомб. Первая серия обрушилась на нас уже через пять минут после попадания торпед в транспорт. Пять взрывов, один за другим, где-то совсем рядом. Сильной волной ударило по корпусу лодки. Замигали лампочки, кое-где погас свет. Преследование уже с самого начала обещало быть весьма активным.

Не успел стихнуть первый каскад взрывов, как снова послышался шум винтов. «Второй атакует!» — мелькнуло в голове. Даю приказание изменить скорость хода и курс. Снова кажется, что слишком уж медленно движется подводная лодка. Взрывы! Бомбы рвутся где-то под лодкой, взрывная волна снизу сильно бьет в ноги, будто кто-то чем-то тяжелым ударил по пяткам. Над лодкой с гулом проносится корабль. Слышен шум падающих в стороне бомб.

— Близко, — поежился Щекин.

— Сейчас будут взрывы, — говорит Смычков, вслушиваясь.

— Дать на несколько минут полный ход! — приказываю. Это для того, чтобы скорее отойти от точки, пристрелянной противником. Смычков вопросительно посмотрел на меня. Я понял его немой вопрос, и не ожидая, когда он его задаст, сказал:

— Ничего не сделаешь, сейчас мы вынуждены идти на перерасход энергии. А вас прошу: лично следите за напряжением батарей.

Состояние батарей меня очень волновало. Напряжение на зажимах быстро падало, так же быстро садилась и плотность электролита, а впереди, быть может, еще не один час преследования.

Гидроакустик докладывает:

— Слышу приближающийся шум винтов.

«Третья атака! И, кажется, групповая», — мысленно отмечаю я. На этот раз бомбы рвутся справа. Это хороший признак: значит, они нас начали терять. Но радоваться еще рано. Энергоресурсов у нас остается не больше чем на два часа самого малого хода под водой. Посмотрел на карту: глубина—120 метров. Если преследование не прекратится, после второго часа придется всплыть, уже независимо от того, будет над нами противник или нет: на грунт ложиться негде, всюду глубина моря чуть не вдвое превышает предельную глубину погружения лодки.

— Пройдет еще двадцать минут, и будем без хода «висеть» под водой.

— Без хода? — переспросил Смычков.

— Да, без хода. Удифферентуйте лодку так, чтобы она держалась на плаву лишь с помощью одной маленькой помпы. Так электроэнергии пойдет меньше, чем на ход.

Прошло уже пятнадцать минут после того, как были сброшены последние бомбы, а противник, казалось, и не собирался покидать наш район — шумы винтов гидроакустик слышал кругом.

— Ходят переменными курсами, делают циркуляцию, но не удаляются, — докладывал он. Да и по прокладке на карте было видно, что они не удаляются.

— Видимо, потеряли нас, — мрачно проговорил Щекин.

В этот момент по лодке прошел удар, будто кто-то огромным стальным кнутом стеганул по борту.

— «Аздик»! Теперь держись! Немцы нащупали нас ультразвуком, — сделал вывод Смычков.

— Дать ход! — приказал я, и в ту же минуту акустик доложил об очередной атаке противника.

Бомбы легли рядом. От взрыва одной из них лодка вдруг села кормой и пошла на всплытие.

— Держать глубину!

Лодка качнулась и снова пошла на погружение.

Близко. Выдержал ли борт? Я прислушался, не поступит ли какой-нибудь тревожный доклад. Там, внизу под рубкой, люди напряженно следили за корпусом, готовые в любой момент начать борьбу с пробоиной.

Но докладов не было. Значит, все в порядке.

Снова «удар кнута», и снова атака. Потом еще одна, и еще… Не оставалось ничего другого, как ждать, когда противник разрядится. Тогда, может быть, и корабли Уйдут.

— Тридцать семь бомб сброшено, — Смычков занес цифру в журнал.

Воспользовавшись кратковременной передышкой, пытаюсь наскоро составить план дальнейших действий. Запас бомб у противника еще большой. Я посмотрел На часы. Тридцать пять минут уже гоняют, значит, корабли должны скоро отойти от нас. У них ведь остался еще один транспорт, его нужно доставить в порт.

— Половину своих противолодочных сил, не меньше, противник должен будет выделить на дальнейшее сопровождение уцелевшего транспорта. Тогда нам будет уже легче. — Это я сказал вслух, чтобы все слышали.

Началась очередная атака. Где-то рядом, один за другим, последовали оглушительные взрывы. Потом шумы пошли на убыль.

— Остановить ход! — приказал я и обратился к гидроакустику:

— Сколько кораблей слышите?

— Четыре. Четвертый ходит где-то далеко, едва слышно.

— Едва слышно? — Это значит, что он находится на расстоянии порядка 3–5 миль. Отлично! Практически он был нам уже не страшен.

Но три корабля еще оставались. Они были где-то поблизости. От них еще можно было ожидать активной бомбежки.

Но бомбежки больше не было. Прошел час после того, как на нас были сброшены последние бомбы. Все это время мы медленно отходили от места атаки. И наконец акустик доложил, что шум винтов кораблей противника исчез.

— Кажется, пронесло, — облегченно вздохнул Смычков.

— Да, похоже, — согласился я.

Но мы знали и то, что враг хитер и может внезапно появиться снова. Так было уже не раз.

Всплыли под перископ. Кораблей поблизости не было видно. И хотя я предполагал, что они могут оказаться где-то недалеко и в любую минуту возобновить преследование, все же приказал немедленно всплывать. Электроэнергии у нас оставалось не более чем на полчаса подводного хода с наименьшей скоростью. Этот ничтожный запас мог понадобиться на случай срочного ухода под воду при появлении самолета, но его хватило бы только на один раз.

Пока лодка всплывала, я, пользуясь увеличивающейся в связи с этим дальностью наблюдения, продолжал осматривать горизонт и небо. Близость берега и порта, около которого был потоплен транспорт, сильно беспокоила меня. Однако другого выхода у нас не было.

Лодка с шумом вынырнула из воды. По наружной стенке рубки с мостика, журча, стекала вода. На плавной зыби корабль чуть покачивался. Затаив дыхание, готовый ко всему, я поднялся к выходному люку и открыл его. За мной поднимался сигнальщик Федосов.

От свежего воздуха, как это случалось почти всегда после длительного пребывания под водой, закружилась голова. Чтобы не упасть, я ухватился за фальшборт рубки. Но тут срывающийся голос Федосова быстро вывел меня из небоеспособного состояния.

— На курсовом 130 градусов с левого борта вижу сторожевик!

Недомогание у меня как рукой сняло, Быстро повернувшись в ту сторону, куда показывал сигнальщик, я приложил к глазам бинокль. Да, это несомненно был сторожевой корабль противника, очевидно, один из тех, что сопровождали конвой. Он находился приблизительно около того места, где нами был потоплен транспорт. В перископ он не был виден в прямом луче солнца, которое огненным шаром повисло над высоким берегом.

Со сторожевика нас тоже заметили. Вражеский корабль начал менять курс и увеличил ход.

Так! Сейчас он пойдет на сближение с нами. Нам же уходить под воду нет смысла: все равно через полчаса придется всплывать. Да, в таком положении мы еще не были… В голове лихорадочно рождался план действий.

— Будем погружаться? — спросил Федосов, быстро подбегая к люку.

— Нет, погружаться не будем. Попытаемся натянуть ему нос, не уходя под воду. Идите на место, — сказал я и повернул рукоятку машинного телеграфа.

Федосов удивленно посмотрел и неуверенно пошел к корме.

Сторожевик увеличил ход, повернулся к нам бортом и дал первый залп. Снаряды взорвались метрах в сорока за кормой. «Для первого залпа это очень хорошо», — подумал я и приказал вызвать на мостик Соколова-старшего, так мы называли старшину моторной группы в отличие от младшего моториста, тоже Соколова. Старшина поднялся на мостик.

— Видите? — Я показал на корабль противника.

— Вижу, товарищ командир. — Глаза его округлились.

В это время второй залп лег впереди на носу лодки на расстоянии полутора-двух кабельтовое от нее.

— Быстро пристрелялся, — подумал я вслух и, дав приказание рулевому резко изменить курс, продолжал — Так вот, Соколов, я не буду ка этот раз придерживаться инструкции по эксплуатации двигателя, и времени, которое предусматривается на прогрев машины, вам не дам. Через десять минут поступит мое приказание на полный ход — выполняйте его немедленно. Но примите все меры к тому, чтобы не задрать поршни. Ждать мы не можем, ясно?

— Но, товарищ командир, — начал было Соколов, но тут же, встретившись с моим взглядом, передумал и, не закончив мысли, попросил разрешения удалиться.

Изменение курса сделало свое дело. Пристрелка противника была нарушена, но мы понимали, что это ненадолго. Вот-вот он должен будет снова начать обстрел.

Разорвав поверхность воды, справа от борта лег третий залп. Мы опять изменили курс. Расстояние между лодкой и сторожевиком сокращалось довольно быстро. Все отчетливее и отчетливее вырисовывались силуэт корабля, палубные надстройки, было уже видно людей, стоящих у пушек.

У противника было явное преимущество в скорости. Мы же пока не могли увеличить ход, так как двигатель еще недостаточно прогрелся и дальнейшее увеличение оборотов могло вывести его из строя. Но, по моим расчетам, мы все же должны были выйти в район действия нашей береговой батареи, расположенной на ближайшем мысу, прежде чем противник приблизится к нам. А пока лодка продолжала идти короткими зигзагами. Это мешало пристрелке противника. Залпы следовали один за другим, но уже с неравными перерывами. Снаряды ложились то очень близко, то очень далеко.

— Неважно стреляет, — сказал Щекин, который попросил разрешения побыть на мостике. — Через сколько времени мы выйдем под прикрытие нашей береговой батареи?

— По карте через полчаса, если дадим полный ход.

Из люка показалась голова Смычкова.

— Разрешите посмотреть на живого противника, — весело обратился он ко мне. — Ни разу не бывал в таком положении, когда по мне стреляют.

— Ни в коем случае! Сейчас же вниз! — повернулся я к нему. — Уж если вам так хочется, то ждите попадания снаряда в центральном посту. Там эффективнее почувствуете, как по вас стреляют. Прикажите задраить переборки и будьте готовы бороться за непотопляемость.

Противник приближался и не переставал стрелять, правда, сейчас уже только из одного носового орудия.

Наконец и мы дали полный ход. Дистанция стала сокращаться гораздо медленнее. В люке снова показался Смычков.

— Разрешите закурить, товарищ командир.

В этом нельзя было отказать ему после полуторасуточного пребывания под водой: тем более, что Щекин перед этим спустился вниз и в случае попадания снаряда мог взять на себя руководство заделкой пробоин.

Смычков закурил и, облокотившись на поручни, стал спокойно наблюдать за разворачивающимися событиями.

— Может, развернемся да трахнем по нему своим «аркашкой», — показывая на 45-миллиметровое орудие, сказал Смычков. — Там внизу Иванов и Зубков ждут не дождутся сигнала. Морозов приготовился снаряды подавать… Сейчас бы как жахнули! — Смычков загорелся не на шутку. Пришлось его остановить.

— Отвечать на огонь мы не будем. За нас это сделает береговая артиллерия. Наша главная задача состоит в том, чтобы как можно больше выиграть времени и усложнить противнику стрельбу. Это пока удается. Если же мы ввяжемся в артиллерийскую дуэль, то вынуждены будем не уходить от противника, а сближаться с ним, отдаляясь вместе с тем от своей береговой артиллерии. Мы это не можем себе позволить еще и Потому, что у противника если не втрое, то уж вдвое-то наверняка больше пушек, чем у нас, не говоря уже о том, что и калибр у них вдвое больше, и борт его менее уязвим, чем наш.

Сейчас каждая минута и каждый кабельтов играли для нас очень важную роль. Ведь сторожевой корабль наверняка дал сигнал о том, что обнаружил нас, а это значит, что при такой хорошей погоде в любую секунду над нами могут появиться и самолеты. В этом случае, как бы нам ни хотелось ответить сторожевику огнем, я не мог это позволить.

Сторожевик продолжал, хотя и медленно, приближаться. Но он все никак не мог пристреляться. Снаряды падали то впереди, то сзади, то где-то совсем в стороне, и мы уже почти не обращали на них внимания.

Я смотрел в бинокль прямо по курсу и с нетерпением ждал, когда покажется наш берег. Наконец впереди, сначала неясно, потом все отчетливее стали вырисовываться прибрежные холмы.

— Вот и наш берег, — указал я Федосову, который не спускал глаз с неба в ожидании самолетов.

Сигнальщик на секунду оторвал взгляд от бинокля и улыбнулся.

— Значит, все хорошо пока, товарищ командир?

— Пока неплохо, но хотелось бы лучшего, — ответил я.

Он снова поднес к глазам бинокль. Теперь обстановка действительно начинала складываться в нашу пользу. Время работало на нас. Противник вел бестолковую стрельбу. Я приказал лечь на прямой курс. Это было сделано для того, чтобы быстрее подойти к своему берегу, под защиту батареи. Взглянул на часы. До границы зоны, обстреливаемой нашими артиллеристами, оставалось несколько минут хода. Еще немного — и наши стотридцатки уже смогут сказать свое слово.

Однако расстояние до противника было уже не больше двадцати пяти кабельтовое. Теперь, когда мы шли по прямой, попасть в нас с такого расстояния было гораздо легче, чем раньше. Я с тревогой ждал очередного залпа. Посмотрел на Федосова: как он реагирует на создавшееся положение. Он невозмутимо стоял на своем месте. Все внимание его поглощало небо. Наверное, именно эта его способность сосредоточить внимание на наблюдении, ни на что не отвлекаясь, помогала ему в любую погоду, при любой обстановке вовремя обнаруживать самолеты. Лучшего наблюдателя, чем Федосов, на лодке не было. Не раз его зоркий глаз отводил от нас опасность.

Снаряды разорвались в четырех-пяти кабельтовах от лодки. Я облегченно вздохнул.

В это время из центрального поста раздался голос Щекина:

— Мы вошли в сектор стрельбы нашей батареи.

В тот же миг взрывы за кормой заставили меня обернуться. Сторожевик был обращен к нам бортом. По всей вероятности, последний залп он дал из бортовых орудий. А сейчас, видимо, разгадав наконец мой замысел и не решаясь преследовать нас дальше, ложился на обратный курс. Он, кажется, не плохо знал нашу артиллерию. Впрочем, эта артиллерийская батарея была известна немцам. Не одно судно потеряли они под его губительным огнем.

«Не из решительных ты, «приятель», да и плохо стреляешь. Не видать тебе железного креста!» — подумал я.

Осмотрев горизонт, разрешил команде по одному выходить на мостик для перекура.

На базу пришли утром следующего дня. И на этот раз, как всегда, на причале нас встречали. Иванов, уже давно стоявший у пушки, с нетерпением ждал моего сигнала. Подошли ближе. Я перегнулся через фальшборт мостика и дал знак рукой. Иванов в тот же миг рванул спусковой рычаг, и над бухтой под общее ликование собравшихся на берегу прогремел еще один выстрел.

Это был наш тринадцатый выстрел.