На грани жизни и смерти

Второй фронт

Однажды, когда мы возвратились из очередного похода, меня вызвал к себе командир соединения Николай Игнатьевич Виноградов.

— Вот что, Валентин Георгиевич, — сказал он, — с вами намерен встретиться представитель английской миссии.

Виноградов назвал день и час свидания. Я должен был ждать на пирсе, у борта нашей подводной лодки. Это было так неожиданно для меня, что я не сразу нашелся, что ответить.

— Зачем это нужно? — спросил я. Виноградов пожал плечами.

— Очевидно, засвидетельствовать внимание к нашим подводникам, — сказал он.

Англичане прибыли к нам еще в первые месяцы войны. Мне довелось присутствовать на встрече британской миссии. Глава миссии — высокий, холеный, с нежно-розовым, как у ребенка, лицом, почтенных лет контр-адмирал, — подойдя к командующему Северным флотом Головко, манерно раскланялся и, изобразив на лице восхищение, сказал:

— Весь мир склоняет головы перед мужеством вашего народа. Я счастлив сообщить вам, что прибыл сюда с почетной миссией установить с вами непосредственный контакт и помочь всем, что будет в наших силах…

Командующий флотом согласно кивал головой. Британского адмирала интересовало, как будет размещена и устроена здесь миссия: какие намечаются развлечения для английских моряков, где и как доставать свежие овощи.

В ответ на это Головко сказал, что командование флота предоставит гостям все, что у нас есть.

Британские подводные лодки стояли на базе рядом с нашими, и мне не раз приходилось встречаться с английскими офицерами. Как-то в товарищеской беседе в нашем морском клубе командир одной из английских подводных лодок рассказал, что у них есть такая форма поощрения офицеров — особо отличившихся приглашают на ужин к высшему начальству. За высокую честь считает каждый офицер сфотографироваться вместе с адмиралом. После этого он уже выделяется среди товарищей, и те относятся к нему с почтением.

У нас обычно лучшие люди флота фотографируются у знамени или награждаются за успехи, им и почет.

Все это мне сейчас вспомнилось. Вероятно, приглашение было вызвано боевыми успехами нашего экипажа, которые стали известны и англичанам. Честно говоря, встречи с английским адмиралом мне что-то не очень хотелось.

— А отказаться от этой затеи нельзя?

Командир соединения отрицательно покачал головой:

— Нет, нельзя. Сами понимаете, — союзники. У них такой обычай. Так что уж сходите. И смотрите не ударьте в грязь лицом.

Прошло несколько дней. Занятый своими делами, я уже стал забывать о приглашении. А так как никто мне не напоминал о нем, то в назначенный день я даже и не вспомнил о своей дипломатической обязанности.

Однако британцы есть британцы. Минут через пятнадцать после установленного часа мне с пирса позвонил Смычков.

— Товарищ командир, здесь были англичане, вас спрашивали. Я предложил им свои услуги, но они отказались и ушли…

Я растерялся. Забыл! Ну и будет мне! Что же делать? Идти? Уже поздно… Остается ждать, что будет дальше…

Через десять минут я виновато стоял перед Виноградовым.

— Что же это вы, голубчик, ставите всех нас в неловкое положение? — Виноградов был не в духе. Вероятно, у него уже был неприятный разговор с командующим. — Что подумают англичане? Я уже не говорю об элементарном приличии, которое обязывает на внимание отвечать вниманием… — И он долго продолжал говорить в таком же роде.

Признаться, меня волновало только то, что я подвел своего начальника. А англичане меня не волновали — я им не симпатизировал.

Наконец Виноградов отпустил меня. Я ждал выговора, но обошлось без него. Однако английские коллеги не оставили меня в покое. Спустя два или три месяца, когда я сидел за столиком в буфете Дома офицеров со своими друзьями — командирами эскадренных миноносцев, к нам подошла группа английских офицеров. Они попросили разрешения присоединиться к нам, и вскоре у нас завязался оживленный разговор. Один из англичан неожиданно обратился ко мне и на чистом русском языке предложил тост за мои боевые успехи.

Я удивился такому вниманию к своей особе и поинтересовался, с кем имею честь и откуда мой новый знакомый так хорошо знает русский язык. Офицер представился и очень охотно рассказал, что он сын русского эмигранта, здесь в составе миссии исполняет обязанности переводчика, а вообще находится на спецслужбе в английском флоте.

Потом мы разговорились о войне, наших союзнических взаимоотношениях. Мой новый знакомый показал очень большую осведомленность в этих вопросах. Когда же его спросили о перспективах второго фронта, который союзники должны были открыть на западе, чтобы отвлечь часть немецких сил на себя, то он отвечал очень уклончиво, сославшись на то, что далек от этих дел.

Все постепенно разошлись. Мы остались вдвоем. Я чувствовал, что мой собеседник хочет о чем-то спросить меня, но не решается.

В это время к соседнему столику подошли два наших политработника. Поздоровавшись со мной, они сели за стол и заговорили о чем-то своем.

— Как вы, Валентин Георгиевич, относитесь к этой категории офицеров? — кивнув в их сторону, спросил меня англичанин.

«Разведка переходит к делу», — подумал я, но виду не подал и ответил как ни в чем не бывало:

— У нас политработник такой же член коллектива, как и всё офицеры. Так что и я отношусь к ним, как ко всем остальным товарищам.

Я посмотрел на часы и встал, давая понять, что пора расходиться. Нехотя поднимаясь, он подал мне руку:

— Очень рад знакомству с вами. — Затем, указав на трубку, которую я держал в руках, добавил — Я с удовольствием подарю вам для трубки коробочку нашего кэпстена.

— Кэпстен — отличный табак, — ответил я. — Спасибо.

— Тогда я надеюсь увидеть вас у нас в гостях, — любезно улыбаясь, сказал англичанин, — там я и вручу вам мой скромный подарок.

Я хорошо помнил свою дипломатическую оплошность в прошлый раз и поспешил ответить:

— У меня нет причины отказываться от столь любезного приглашения.

На этом мы расстались. По дороге домой я еще и еще раз возвращался к нашему разговору. Ясно было, что англичане чего-то хотели от меня. Но чего? Я бы, конечно, с удовольствием отказался от приглашения. Но как на это посмотрит мое начальство?

Прошло еще два месяца. Я не раз за это время встречался в Доме офицеров с моим знакомым. Он подходил к столику, непринужденно вступал в беседу, и никому это не казалось странным. Я же все больше настораживался. Однажды, когда мы опять остались с ним одни, он немного обиженным и полушутливым тоном сказал:

— Валентин Георгиевич, вы явно игнорируете нас, союзников. Мои неоднократные просьбы от себя лично и от имени моих товарищей посетить наше обиталище и отобедать у нас под разными предлогами отклоняете. Неужели вы действительно так заняты?

— Да, я действительно очень занят, — ответил я. — Сами понимаете, у командира подводной лодки каждая минута расписана.

— Я понимаю. Но тем не менее сегодня еще раз рискну предложить вам зайти к нам в гости. — Союзник выжидающе смотрел на меня. Увидев, что я опять готов отказаться, он вдруг изменил тон.

— Я, кажется, начинаю понимать вас, — сочувственно покачав головой, проговорил он. — Вы, наверное, боитесь, что вам не разрешат… не так уж вы свободны…

— Напрасно вы так думаете, — прервал я его. — Я действительно очень занят, но раз уж зашла речь о моей личной свободе, то я постараюсь выкроить полчаса и зайти к вам.

Кажется, он не ожидал такого поворота, тем не менее быстро оправился и, не давая мне времени на обдумывание, спросил:

— Когда вы сможете это сделать?

— Хоть завтра! — Я решил сразу покончить с этим делом.

Он улыбнулся.

«Дело сделано, — думал я, одеваясь в гардеробе. — Это человек хочет или втянуть меня в какое-нибудь темное дело, или скомпрометировать в глазах командования и товарищей… А может быть, действительно, без всякой задней мысли? Ладно, увидим».

На следующий день в условленный час я оделся и отправился к союзникам. По пути зашел к своему соседу и товарищу командиру подводной лодки № 172 Израилю Фисановичу.

— Если меня будут спрашивать, скажи, что я вернусь минут через сорок…

— А ты куда? — поинтересовался он.

— В английскую миссию, союзники на обед приглашали.

— А-а… Ну давай!

Английские офицеры сидели за обеденным столом, Мой знакомый, увидев меня, встал с места и, взяв под руку, подвел к столу и представил офицерам. Они благожелательно улыбались. Хотелось серить, что это искренне. Я сразу обратил внимание на то, что у некоторых молодых офицеров почему-то были свежие синяки под глазами.

— Что у вас произошло, если это не секрет? — спросил я моего знакомого, сдержанным кивком головы показывая на них.

— О! Пустяки! — громко сказал он. — Вчера у нас был небольшой банкет…

Уловив, о чем идет речь, офицеры засмеялись. Потом один из них поднялся и провозгласил тост за успешную высадку английских войск в Африке. Все с энтузиазмом поддержали его. Я тоже пригубил свою рюмку.

За столом разговорились.

— У нас довольно часто бывает так, — продолжал мой собеседник, видя, с каким интересом я разглядываю живописный синяк под глазом у сидящего против меня очень молодого человека. — Давайте выпьем за нашего гостя, — неожиданно закончил он.

Все с готовностью подняли свои рюмки.

— Я предлагаю выпить за второй фронт, — сказал я.

— О кэй, — раздалось несколько одиночных голосов. Особого энтузиазма я не уловил. Мне еще раз захотелось продолжить разговор о втором фронте, но, вспомнив ответ тогда, в Доме офицеров, решил, что эта затея бессмысленна. Разговор мог не получиться и на этот раз.

Говорили о разных пустяках, преимущественно на мужские темы. Я слушал довольно рассеянно, думая, не пора ли идти. Когда я отодвинул свою тарелку, мои знакомый счел нужным прервать общий разговор и предложил мне пройти с ним в его комнату. Я не возражал, поскольку был его личным гостем. По регламенту, который я установил себе, у меня оставалось еще минут 20.

«Интересно, о чем он будет сейчас спрашивать?» — думал я, поднимаясь по лестнице. Комната его находилась на третьем этаже — небольшая, скромно обставленная: кровать, платяной шкаф, стол, два стула.

В дверь постучали. Вошел человек средних лет, с густой вьющейся шевелюрой, в гражданской одежде.

«Кажется, еще один русский эмигрант», — подумал я, присматриваясь к незнакомцу. Мы познакомились. Я не ошибся. Он сразу стал рассказывать о себе.

— Мой отец — русский эмигрант. Мы жили в Подмосковье. Я хорошо помню Россию и люблю ее.

Я хотел было спросить: «Так почему же не возвращаетесь?», но воздержался.

— Не кажется ли вам, что Россия возвращается к старым порядкам? — неожиданно спросил мой новый знакомый.

— То есть как? — удивился я. — К старому времени? А по какому признаку вы делаете такое заключение?

— Да взять хотя бы погоны, которые снова ввели в вашей армии.

Я засмеялся.

— При чем же здесь старые порядки? Погоны есть почти во всех странах, и это никак не влияет на сущность государственного строя.

У моего нового знакомого был вообще странный взгляд на некоторые вещи.

— Возможно, я не прав, — говорил он, — но мне кажется странным ваше почтительное отношение к графам Толстым и другим старым писателям, к художникам, к классическому русскому искусству периода царизма.

Они не могли этого понять и, не получив от меня поддержки во всех этих рассуждениях и выводах, вскоре потеряли интерес к начатому разговору, а может быть, и вообще ко мне.

Я встал. Встали и они.

— Благодарю вас за приглашение, — сказал я, — приходите к нам. Мы часто бываем в офицерском клубе. Рад с вами встретиться там. А теперь, господа, разрешите мне удалиться. Меня ждут дела.

— Да, конечно. Благодарим за визит. До свидания!

Я направился на базу. Ко мне вошел Фисанович.

— Тобой интересовался Виноградов.

— Если понадоблюсь — вызовет, — сказал я.

Виноградов меня не вызывал. И только некоторое время спустя в каком-то частном разговоре в салоне береговой базы между прочим спросил:

— Чем это вас заинтересовали союзники?

— Очень уж настойчиво они меня приглашали в гости, и я решил сходить.

Я рассказал обо всем, что видел, в том числе и о банкетных синяках.

— Верно говорят, — сказал Виноградов, — в каждом доме свои порядки.

Мои же новые знакомые, встречаясь после этого со мной, ограничивались приветствиями и ничего не значащими короткими замечаниями по разным пустякам. К разговору о специальных проблемах больше не возвращались. И приглашений я больше не получал.