На грани жизни и смерти

Поединок

Между тем нашей главной задачей попрежнему оставалась борьба с кораблями противника в море.

В последнее время в наших водах очень часто стали появляться немецкие подводные лодки. Они ходили одиночно и стягивались в стаи, когда выходили на курс большого конвоя. Поодиночке нападали на малые суда невоенного типа и топили их. Людей, пытавшихся спастись, уничтожали пулеметным огнем, не считаясь с тем, что среди них всегда было много женщин и детей. Часто немецкие лодки в надводном положении обстреливали артиллерийским огнем маленькие рыбацкие поселки, расположенные на малообитаемом северном побережье.

Подводные пираты обычно далеко обходили наши укрепленные пункты, держались подальше от береговых батарей и безнаказанно продолжали творить свое черное дело.

В распоряжении Северного флота была авиация, но она вся целиком в этот период содействовала войскам фронта, упорно сдерживающим натиск врага. Это очень усложняло борьбу с немецкими подводными лодками. После недолгих поисков наиболее эффективных действий командование решило использовать свои подводные лодки. И теперь перед нами ставилась задача противодействовать не только конвоям, но и подводным лодкам противника.

Спешно закончив очередной ремонт, мы отправились в боевой поход. В море наша лодка должна была находиться в абсолютно одинаковых условиях с преследуемыми нами немецкими кораблями. Преследуя, мы сами в любой момент могли подвергнуться нападению. Успех дела зависел от того, насколько внимательно и точно будет экипаж выполнять свои обязанности по боевому расписанию. Особую роль играли гидроакустики. Если они обнаружат вражескую подводную лодку первыми, значит, в лучшем положении будем находиться мы.

Наша лодка продвигалась к намеченному месту действий. Вокруг простиралась безбрежная синь океана. В прозрачном воздухе резко вырисовывалась тонкая, словно выведенная рукой чертежника, линия горизонта. Над нею поднималось оранжево-красное солнце, густые краски моря постепенно светлели и переходили в нежную лазурь. Восход солнца в океане не поддается описанию. Войну, опасность — все забываешь, очарованный этим прекрасным видением.

Подводная лодка, вспарывая острым форштевнем волну, бодро взбегала на ее пологий хребет, потом с шумом ныряла, зарываясь носом в расступающуюся пучину и оставляя за кормой широкий пенистый бело-розовый след.

Из центрального поста донесся голос штурмана, который все это время сидел над картой и заносил расчеты в записную книжку. Отложив карандаш, он взял измеритель и сделал на карте накол.

— Через пять минут придем в точку погружения, — крикнул он, подойдя к люку, чтобы можно было его слышать.

— Приготовиться к погружению! — летит команда через переговорные трубы по всем отсекам. В ту же секунду матросы поднимаются с коек и, захватив с собой ватники, надевая их на ходу, разбегаются по своим постам.

В центральный пост быстро вошел Смычков. Одной рукой застегивал китель, другой протирал глаза. На минуту он задержался возле контрольных приборов управления лодкой. По переговорным трубам из всех отсеков доложили о готовности к погружению. Смычков прошел по всем отсекам, проверил положение клапанов, клинкетов и приводов кингстонов. Такая проверка необходима всегда и, особенно, если корабль долго стоял на базе.

Но вот мы пришли в заданную точку. Пронзительный ревун и звон колокола громкого боя возвестили о срочном погружении. Боцман Хвалов, находившийся на мостике в качестве вахтенного сигнальщика, быстро скользнул по поручням вертикального трапа в центральный пост и занял место у горизонтальных рулей.

Я спустился последним, крышку рубочного люка задраивал, когда лодка уже погружалась.

По установившемуся порядку сразу после погружения последовала команда: «От мест погружения отойти, боевой смене заступить на вахту». Затем приступили к завтраку. Офицерский состав, за исключением вахтенного командира, собрался во втором отсеке за столом, на котором уже стоял завтрак, дымился горячий кофе. Как обычно, начался оживленный разговор о делах на фронте, а потом о наших будничных делах.

— Мы можем встретиться с подводной лодкой противника, — сказал я.

— Есть сообщение об этом? — спросил Щекин.

— Перед выходом в море я внимательно изучил все последние разведсводки и установил: каждый раз, когда в море идут наши большие конвои, подводные лодки противника стаями выходят на их перехват. Наш конвой должен был уже войти в Кольский залив, а подводные лодки возвращаются сейчас на свои базы.

И тут кто-то вспомнил случай с молодым гидроакустиком, который впервые с нами вышел в море. Лодка шла в надводном положении, когда Облицов нес свою первую вахту. Вдруг он взволнованно доложил:

— Слышу подводную лодку противника по левому борту, курсовой угол 140°.

— Право руля, ложиться на курс, дать полный ход, — скомандовал я.

Снова доклад. На этот раз противник был уже с правого борта. Снова команда на руль. И так повторялось несколько раз, пока я не додумался проверить показания.

— Остановить машину! — приказал. Гидроакустик тут же доложил, что шумов лодки не слышно. Все стало ясно: винты своей лодки он принял за чужие…

Я вытер пот со лба, приказал ложиться на старый курс и сбавить обороты главного двигателя.

Облицов в тот день был в центре внимания экипажа. Вот из четвертого отсека донесся дружный смех и шутки в адрес незадачливого акустика.

— Ну и акустик, — покатывался Зубков, — точь-в-точь моя бабка. Та все меня домовым пугала, когда дед храпел, а этот нашей машиной напугал.

Облицов сидел красный как рак и молча слушал, что о нем говорили. За коллегу вступился Лебедев.

— Ну, хватит, ребята. У всех бывает… Попробовал бы сам послушать, — обратился он к Зубкову, — небось со страху и не такое услышал бы.

Лебедеву удалось немного унять насмешников, но еще долго на лодке вспоминали этот случай…

Наконец мы пришли в район действий и начали поиск вражеских кораблей. Главной нашей заботой было не обнаруживать себя перед наблюдательными постами и воздушными разведчиками противника, которые могли предупредить свои корабли.

Несколько суток прошли без особых событий. Большую часть времени мы находились наверху, в надводном положении. Была штормовая погода. Над морем лежал туман. На расстоянии одной мили невозможно было что-либо различить. Это усложняло наше положение. Требовалось большое напряжение. Сигнальную вахту на мостике постоянно несли два матроса, а Лебедев почти бессменно сидел в своей рубке с наушниками. При плохой видимости противника можно было неожиданно обнаружить совсем рядом. А исход такой встречи трудно было предугадать; несмотря на то, что торпедное оружие у нас в любую минуту было готово к бою, а трюмная вахта в центральном посту все время находилась в полной готовности и могла обеспечить погружение в самый короткий срок.

В таких условиях наш успех и наша безопасность во многом зависели от вахтенного офицера, от его способности быстро и правильно оценить обстановку и принять нужное решение. Поэтому чаще других на верхней вахте приходилось стоять Щекину и мне.

Только на четвертые сутки туман стал рассеиваться. Определили местоположение подводной лодки. Мы оказались на 6 миль севернее, чем считали. На горизонте появился резко очерченный высокий гранитный берег. Отчетливо выделялась изломанная линия вершин и расщелин, заполненных снегом. Как всегда в ясную пору, берег казался значительно ближе, чем это было на самом деле. Северное сияние, еще час назад полыхавшее над головой всеми цветами радуги, то появлялось, то исчезало, и на сине-зеленом небе выступали бесчисленные, ярко мигающие звезды. Иногда интенсивность небесного свечения была так велика, что на мостике можно было читать.

Юго-восточный ветер был очень холодный. Брызги от волн, разбивающихся о борт корабля, замерзали, едва коснувшись обледеневшей рубки. Водяная пыль обжигала лицо.

Волнение на море было довольно сильным, но по некоторым уже известным признакам мы определили, что в ближайшее время погода должна улучшиться.

На мостик поднялся Щекин. В последнее время он похудел, под глазами появились темные круги. Мой помощник уже давно недосыпал, как, впрочем, и все остальные члены экипажа. Во время ремонта на базе мы работали днем и ночью, чтобы как можно быстрее выйти в море.

— До берега не больше семи миль, — отрываясь от бинокля, сказал я Щекину, который приготовился заступить на вахту. — Через четверть часа начнем погружение.

Некоторое время мы стояли молча, вглядываясь в горизонт. У меня в этот день с самого утра было такое чувство, будто сегодня что-то должно случиться. Накануне мы получили сообщение о том, что в этом районе радиоразведкой обнаружена лодка противника. По-видимому, она возвращалась на свою базу и радировала об этом.

Чувство чувством, а уверенности в том, что мы встретим здесь вражескую подводную лодку, не было. «Если это и произойдет, — думал я, — то, вероятнее всего, под утро». Это предположение основывалось на изученном еще до выхода в море материале. Все радио-обнаружения были в утренние часы.

— Сейчас мы подходим к тому месту, где вчера нашей радиоразведкой была обнаружена лодка. Я пришел к выводу, что как раз здесь, в этом районе, подводные лодки противника, возвращаясь с моря, дают сигналы по радио.

Щекин согласно кивнул головой.

— Все лодки противника сейчас, конечно, в море, потому что шел наш большой конвой, — продолжал я выкладывать свои соображения. — Конвой уже прибыл в Мурманск, и не исключена возможность, что сейчас некоторые лодки продолжают возвращаться в Киркенес. Там их основное базирование.

— Пожалуй, так оно и есть, — оживился Щекин. — Может быть, действительно нам посчастливится…

На вахту заступила вторая смена. Всех предупредили, что через несколько минут лодка погрузится. Матросы стали поодиночке подниматься в рубку, чтобы в последний раз затянуться табачком. Много часов нельзя будет взять в рот папиросу.

Сигнал. Лодка погрузилась. Сняв с себя верхнюю походную, тяжелую от воды одежду, я дал помощнику указание проверить боевые посты и пошел во второй отсек.

— Кто на вахте? — спросил я, постучав в дверь гидроакустической рубки.

— Я, товарищ командир! — Из открывшейся двери показалось усталое лицо Лебедева.

— Ну как, тихо пока?

— Так точно! Горизонт чист!

— Имейте в виду, что сегодня может появиться лодка противника. Не прохлопайте. Иду спать. Чуть что, будите меня немедленно.

Откуда у меня была уверенность, я и сам толком не знал, но мне почему-то захотелось таким мобилизующим тоном предостеречь гидроакустика.

«А вдруг действительно появится лодка», — думал я, накрываясь сухим тулупом. И сразу один за другим десятки вариантов встречи с противником стали рождаться в голове. Я мысленно решал тактические задачи, которые могут возникнуть.

Лодки здесь ходят. На этот счет у меня почти не было сомнений, но почему я решил, что мы должны встретиться с одной из них именно сегодня? А не все ли равно? Если не сегодня, то завтра, послезавтра, в другой день, а лодки должны пройти этот район обязательно.

…Проснулся я от легкого прикосновения. Показалось, что кто-то тронул меня за плечо. Но, открыв глаза, никого не увидел. Что это? Слышу какую-то возню над головой, в рубке гидроакустика. Чувствую, что случилось что-то серьезное. Быстро вскакиваю с дивана и устремляюсь к рубке.

Лебедев сидел согнувшись в три погибели, будто приготовился к прыжку, и напряженно вслушивался. Не решаясь его тревожить, я замер у входа.

Наконец он повернулся:

— Слышу дизеля. По-моему, лодка противника… Может быть, я ошибаюсь? Послушайте… — Он протянул мне наушники.

Среди массы звуков, которыми живет море, я не сразу уловил четкий ритм работающих дизелей. Но посторонние шумы постепенно отходили на задний план, а шум двигателей нарастал и становился все яснее.

— Молодец, Алексей! Это действительно лодка, ты не ошибся.

Теперь все зависело от нас. Только бы не потерять шумы. Который час? Смотрю на белый циферблат судовых часов. Ага, рассвет! Не мешкая, приказываю всплыть под перископ и тут же даю команду готовить торпедные аппараты. Пока лодка всплывает, занимаюсь расчетом боевого курса…

— Перископная глубина! — доложил боцман Хвалов, стоящий как всегда во время атаки на горизонтальных рулях.

— Есть аппараты товсь! — в свою очередь доложил из отсека торпедист Иванов. Как выяснилось потом, команда застала его в постели. Не теряя ни секунды, он в одних носках кинулся к аппаратам.

Наверху было еще темно. В предутреннем мареве горизонт едва проступал, море казалось черным. Я медленно обвел окуляром перископа участок моря в секторе слышимости противника. Никого! Внезапно меня охватила тревога. А вдруг я не смогу разглядеть корабль и тем более низко сидящую в воде лодку? От этой мысли стало не по себе.

— Как шум? — громко спросил я Лебедева.

— С правого борта 45 градусов, — ответил он.

Я быстро повернул перископ и еще раз осмотрел горизонт. На оранжевой полоске занимающейся зари я увидел едва приметную точку. Кажется, лодка. Но вот досада: как раз в этот момент перископную головку захлестнула волна. То снова вижу, то снова волна. Даю приказание ложиться на новый курс, ближе к цели.

Смычков, стоящий рядом, хлопнул ладонями и потер руки, улыбаясь, протянул:

— Та-ак. Щучку в сумочку.

— Не торопитесь, — оборвал я его, — следите-ка лучше за перископной глубиной.

Он наклонился над приборами контроля плавучести. Необходимо было все время чувствовать поведение лодки — исключительно точно держать глубину и дифферент и при малейшем изменении их принимать немедленные меры.

Лодка выправилась, и теперь я уже отчетливо увидел знакомый по справочникам силуэт немецкой подводной лодки среднего тоннажа. Она шла к порту Киркенес.

Наша позиция была удачной. Мы находились в самой темной части горизонта, где наш перископ было не так просто заметить. Тем не менее нужно было соблюдать исключительную осторожность: нас могли услышать…

— Слева шум трех охотников… — громко доложил Лебедев, высунув из рубки голову в наушниках.

Я мигом перевел окуляр перископа на появившийся новый объект, но ничего не увидел: поле зрения было закрыто какой-то темно-серой пеленой и только сверху различалось светлое пятно неба.

Опустив перископ, я взглянул на карту, где уже были отмечены корабли противника. Это мог быть встречающий лодку эскорт или плановый утренний поиск противником наших подводных лодок. Так или иначе, ничего хорошего это не сулило, и осторожность следовало удвоить.

— Шумы охотников приближаются, — послышался спокойный голос Лебедева, — лодку хорошо слышу справа на курсовом 35 градусов…

Идя лодке наперерез, мы быстро приближались к ней.

Неужели «охотники» помешают атаке? Эта мысль, возникнув после доклада Лебедева, сейчас не выходила у меня из головы, мешала сосредоточиться. Нет, атака должна состояться, чего бы это ни стоило!

Расстояние между нами и лодкой противника заметно сокращалось. Приближался момент залпа.

— Задраить все переборки, проверить клинкеты.

Теперь остались открытыми только переговорные трубы для связи между отсеками.

Еще раз проверил свои расчеты. Кажется, все Правильно. Только бы не определили «охотники» и не обнаружили нас прежде, чем мы дадим торпедный залп.

Лебедев доложил, что катера противника идут нам навстречу и находятся где-то близко. Я оглядываю центральный пост. В лодке стало совсем тихо. Даже Смычков приумолк. Он, не отрываясь, следит за контрольными приборами управления. Никто не двигается. Все будто слились со своими механизмами. До залпа остаются считанные минуты. Сейчас должен быть последний подъем перископа.

Тюренков, сидя на корточках, обводит взглядом клапаны воздушной станции, видно, решает свою тактическую задачу: после выстрела он должен будет бороться за устойчивость корабля на заданной глубине и устранять повреждения. Инструменты, клапанные ключи у него развешены так, чтобы в случае аварии все было под руками.

Иванов, держась за рычаг автомат-коробки, весь обратился в слух. Я его не вижу, но знаю, что это так. Сейчас он будет реагировать только на один сигнал — «пли». Залп нужно давать, как только прозвучит команда из центрального поста. Затяжка даже на долю секунды сказывается на точности выстрела. Экипаж сейчас как туго натянутая пружина. Сила ее освобождается по одному звуку команды.

Великая честь и еще большая ответственность выпадают в такие моменты на долю командира корабля. В эти минуты проверяется его воинское мастерство, моральные и физические силы — все, что воспитывается годами. Боевая судьба корабля зависит от действии командира. И вот сейчас, когда до залпа осталось каких-нибудь две-три минуты, я чувствую себя как перед ответственнейшим экзаменом. Время тянется мучительно долго. Сейчас решится вопрос: кто кого? Атакуем и потопим лодку — выиграли, уйдет лодка — проиграли. Победит тот, у кого лучше организована корабельная служба, у кого больше умения, выдержки, силы воли.

Подошло время всплывать. Подводная лодка сбавила ход. Волнуясь, поднимаю перископ. Все в порядке! Лодка противника продолжает спокойно идти прежним курсом. Враги ничего не подозревают. Значит, пока и катера нас не обнаружили, иначе бы они известили лодку об опасности.

Еще раз повторяю расчет залпа, смотрю на цель. Осталось два градуса…

— Катера застопорили ход, — слышится голос Лебедева.

В это время черный силуэт чужой подводной лодки медленно входит в поле зрения перископа. Отчетливо видна на форштевне пила для прорезания сетей. И мне, как всегда в такие моменты, все равно, есть катера или нет, остановились они или продолжают идти прямо на нас. Сейчас будет залп, а там… будь что будет.

Губы коснулись отпотевшей холодной стали прибора — неприятное, щекочущее ощущение мелкой дрожью отзывается по всему телу. Я весь напрягаюсь, как перед прыжком. Вертикальная нить сетки перископа коснулась носового орудия лодки.

— Пли!

Знакомый толчок, и все находившиеся в отсеке приходят в движение. Смычков командует, он заботится о том, чтобы подводная лодка не всплыла на поверхность. Некоторое время она удерживается на перископной глубине, затем идет вниз, но потом снова выходит на перископную глубину. Только что был слышен взрыв одной торпеды.

— Шум дизелей вражеской лодки прекратился, — докладывает Лебедев.

Смотрю туда, где только что была подводная лодка противника. Над тем местом висят два черных облака, медленно рассеиваясь в спокойном утреннем воздухе. Занявшаяся заря разливается по всему горизонту.