На грани жизни и смерти

Праздничный подарок

Сильный шторм не прекращался несколько суток. Огромные пенящиеся валы поминутно обрушивались на корабль, но всякий раз маленькая стальная надстройка подводного корабля будто стряхивала с себя белую пену и проглядывала среди бушующего моря.

Несмотря на то что, казалось, мы уже стали привыкать к качке, на этот раз самочувствие у всех было очень неважное. Особенно тяжело приходилось верхней вахте. Каждые полтора-два часа заступала новая смена. Чтобы не смыло за борт огромной океанской волной, приходилось крепко привязываться к металлическим стойкам. В такой шторм нередко прочно приваренные леерные стойки ломаются, как спички. Нетрудно представить себе положение человека, который стоит на мостике и на него непрерывно обрушиваются водяные валы.

Сигнальщик-рулевой Федосов с трудом держится за ограждение. Лицо его бледно. Напрягая остатки сил, он осматривает горизонт. Но о смене не заикается: хорошо знает, что Хвалов — его единственный напарник — cменился час назад и сейчас, привязавшись к койке, тоже до нитки мокрый, лежит в полузабытьи. Через час он снова выйдет наверх, а пока ему нужно отдохнуть.

Уже несколько часов я нахожусь на мостике. Из-за сильных ударов волны держать лодку на курсе трудно, приближенно вычисляется скорость хода, нельзя точно определить величину и направление дрейфа — ветер все время меняет направление и скорость. Густая облачность не дает возможности астрономическим способом определить наше местонахождение. Все это сильно усложняет счисление пути.

В такой обстановке молодому штурману трудно было бы работать, даже если бы он не укачался. Поэтому счисление пути пришлось вести моему помощнику, лейтенанту Щекину, а верхнюю офицерскую вахту почти бессменно нес я сам.

Порывистый декабрьский ветер обжигает лицо, болят глаза. С трудом разжимаются замерзшие губы. Плащ, натянутый поверх наглухо застегнутого полушубка, не спасает от воды. Каждая новая волна окатывает с головой, вода заливается за ворот, и ледяные струйки, неприятно щекоча тело, стекают к поясу. Плечи и поясница ноют от тяжести толстой, набухшей от воды, одежды. Пальцы отказываются повиноваться.

Вижу, что Федосов совсем теряет силы, приказываю нижнему вахтенному помочь ему отвязаться и спуститься на несколько минут. Меня тоже сменяет помощник. Привязываюсь к дивану, но это не помогает — болтает как в центрифуге. Тяжелый из-за плохой вентиляции воздух вызывает рвоту и головокружение. Резкие крены заставляют все время держаться в напряжении, от этого появляется ломота во всем теле.

На нижней вахте люди стоят, широко раздвинув ноги, держат перед собой ведра, но ни на миг не отрывают взгляда от контрольных приборов и работающих механизмов.

Конечно, можно уйти под воду и некоторое время побыть в относительно спокойном состоянии, но надо экономить электроэнергию, она нужна на боевой позиции. Кроме того, мы и так слишком медленно движемся, а в подводном положении скорость будет еще меньше. Так мы не скоро дойдем до места, где нам предстоит нести службу.

Только на пятые сутки шторм немного стих, и мы начали обычные приготовления к предстоящей операции. Над морем опустилась ночь. Кое-кто уже готовился ко сну. Но отдохнуть в эту ночь нам было не суждено. При слабом проблеске луны, показавшейся на несколько мгновений, прямо по носу лодки, в нескольких метрах от нее, сигнальщик вдруг увидел огромный шар. На волне он то показывался наполовину, то тонул.

— Мина! — успел крикнуть он.

Услышав голос сигнальщика, я повернулся к нему, определил по его вытянутой руке направление и, не теряя ни секунды, дал команду на руль. Нос лодки покатился влево. Мина была близко, в 150 метрах справа. Черной полусферой она качалась на гребне. Волна гнала ее прямо на нас.

— Право руля, — скомандовал я, чтобы сдержать лодку на курсе. Лодка и мина быстро сближались.

— Задраить переборки!

В какой-то момент казалось, что мина неизбежно ударится о корпус лодки. Волна бросила ее на нас, но на расстоянии каких-нибудь пяти-шести метров от кормовых отсеков отбросила метров на двадцать назад.

— Право руля! Полный вперед! — что есть силы закричал я.

Команды были мгновенно выполнены. Мы видели, как новая большая волна, подхватив мину, пронесла ее через то место, где только что была корма.

К утру море успокоилось. Видимость по-прежнему оставалась плохой. Насколько приятен штиль в надводном положении, настолько нежелателен он для корабля, несущего службу под водой. Очень трудно в такую погоду вести маневрирование подводной лодки, от экипажа требуется большой опыт и искусство, если к тому же плавание проходит вблизи берегов противника. Береговые посты зорко наблюдают за морем, и стоит подводной лодке чем-нибудь себя обнаружить — все дело будет испорчено. Лодку начнут преследовать, или вражеские корабли изменят маршрут, и дальнейшее пребывание ее на позиции станет бесполезным.

В заданном районе мы находились уже несколько дней. За это время обстоятельно его изучили.

5 декабря 1941 года. День Конституции. Настроение у всех было приподнятое. Всем хотелось бы в этот день сделать Родине праздничный подарок, каждый в душе надеялся на это.

Мы погрузились, подошли к берегу и маневрировали теперь не далее чем в полутора-двух милях от него. Лишь изредка, чтобы не обнаружить себя, на короткое время поднимали перископ.

Вдруг где-то на корме раздался жесткий металлический удар. Я мигом опустил перископ. Удар был неожиданным, и никто в первый момент не понял, что случилось. По данным разведки, мин в этом районе не было. Но они могли появиться уже после того, как были добыты эти сведения.

Неужели заметили с берега?!

Это было вероятно: благодаря течению мы оказались к берегу ближе, чем того хотели. Не дожидаясь доклада, я приказал уйти на глубину и изменить курс.

Из шестого отсека сообщили, что мы коснулись какого-то предмета. Это могла быть неразорвавшаяся мина или борт какого-нибудь «покойника», потопленного подводной лодкой или авиацией. Так или иначе, нужно было уйти от этого места подальше.

Пока оставалось время до наступления полной темноты, мы решили, находясь в подводном положении, пообедать и уже потом всплыть. Но не успел я сесть за стол, как услышал возволнованный голос Смычкова, изъявившего желание нести перископную вахту.

— Командира в рубку!

Я стремглав кинулся в центральный пост и одним прыжком достиг рубки. Перископ был уже поднят.

— Транспорт!.. С огнями!.. — громко крикнул Смычков, хотя я был рядом.

Отдав приказание готовить аппараты к выстрелу, я прильнул к перископу. Было уже темно, но на фоне высокого заснеженного берега был отлично виден транспорт, вынырнувший из-за мыса. Немцы, видимо, чувствовали себя в полной безопасности, потому что не сочли нужным даже погасить отличительные огни. Ну что же, тем хуже для них… Опустив перископ, я отдал приказание на руль и быстро рассчитал боевой курс.

Теперь дело решали секунды. Нетерпеливо ожидая, когда рулевой приведет подводную лодку на указанный курс, я приказал, всем оставаться на местах и объявил, что атака будет проводиться силами одной вахты. Это нужно было для того, чтобы не создавать перемещения людей по кораблю, что неизбежно увеличило бы ход, а от этого увеличился бы и бурун от перископа. К тому же и обстановка сложилась довольно простая и почти безопасная для подводной лодки, поскольку вблизи транспорта никаких кораблей охранения обнаружено не было. Но когда подводная лодка уже ложилась на боевой курс, из отсека доложили, что отказал торпедный аппарат — не открывается передняя крышка.

«Опять кто-то проворонил!» — с отчаянием подумал я. Но не искать же было сейчас виновника.

— Второй аппарат — товсь!

Подняли перископ. Транспорт, по общим очертаниям похожий на танкер среднего водоизмещения, как ни в чем не бывало шел себе прежним курсом. Чтобы не обнаружить себя и не спугнуть противника, я тотчас опустил перископ.

— Есть товсь второй аппарат!

Снова поднял перископ. Кажется, все шло нормально.

— Аппарат…

Команда, как эхо, пронеслась по кораблю.

— Пли! — Торпеда с ревом выскользнула из аппарата. В поле зрения перископа появилась тонкая голубая струя, пересекающая темную поверхность моря, и потерялась где-то в заданном направлении.

«След нормальный», — удовлетворенно подумал я и приказал погружаться на глубину 20 метров. Иначе противник мог обнаружить подводную лодку и успеть уклониться от удара. Все с замиранием сердца ждали взрыва. Щелкнул секундомер, я стал отсчитывать секунды. Они тянулись слишком медленно. Вот стрелка секундомера закончила первый круг, прошла минута, а взрыва нет.

«Неужели промазали?» — От этой мысли по телу прошёл озноб. Но в это время за кормой раздался мощный взрыв. А когда мы всплыли под перископ, транспорта на поверхности уже не было. Я внимательно осмотрел горизонт, но, кроме ровного, далеко тянущегося и резко выделяющегося снежной белизной берега, ничего не увидел.

Мне не терпелось выяснить причину отказа первого аппарата, из-за которого чуть было не сорвалась атака.

На этот раз виновниками оказались торпедисты Иванов и Матяж. При открывании передней крышки аппарата обнаружилось, что заело его тягу. Неисправность они нашли сами. Под рычагом тяги оказалась аварийная доска! Ее закинул за аппарат Матяж, когда готовил отсек к обеду. Торпедистам был сделан выговор, и на этом успокоилось, поскольку атака прошла успешно: по записи в журнале боевых действий она проведена за 7–9 минут. Это было здорово.

Ну что, командир? Дело сделано, отходи от берега; всплывем, дадим радиограмму!

Я отдал все необходимые приказания, и мы вернулись к прерванному обеду.

— Один Хвалов не доволен, — улыбаясь, сказал мне Смычков.

— В чем дело? — недоуменно взглянул я на Хвалова. Хвалов повернулся ко мне.

— Да как же, товарищ командир, — засмеялся он, — я даже не успел соскочить с койки, как транспорт уже потопили.

— А ты спи больше, тогда, может, надобность в тебе и вообще отпадет, — поддел его Тюренков.

Все засмеялись.

— Товарищ командир, первое на столе, — доложил Иванов.

Обед прошел оживленно. Все были довольны. Смычков подсчитал, исходя из каких-то особых данных, что сообщение о нашем боевом успехе придет в Москву сегодня, не позже двадцати четырех часов.