На край света

2

Необыкновенное общение с братом и девочками и сама обстановка этого невероятного дома повлияли на меня так, что я совершаю немыслимое: возвращаюсь в агентство, звоню следующему клиенту, переношу встречу на другой день, иду в тихий сквер, расположенный буквально в двух шагах, сажусь на скамейку и погружаюсь в раздумья.

Вообще-то я пришла сюда с твердым намерением поразмыслить о нас с Себастьяном, но в первые минуты раздумываю о Саре и Бобби. Перед моими глазами возникает стена с детскими рисунками. Удивительно. Бобби фотограф и мог бы увешать эту самую заметную для гостей да и для обитателей дома стену своими работами. А Сара актриса. Казалось бы, ей сам бог велел окружить себя своими портретами. Они же ставят превыше всего детей…

Картинка в моем воображении сменяется, и я вижу прихожую Себастьяна. У него в Нью-Йорке громадная квартира. Клянусь, если бы вы попали туда, ахнули бы оттого, насколько современно она обставлена и насколько сияет чистотой.

Однако чистота эта какая-то… больничная. Себастьян обожает, чтобы каждая вещь лежала в строго отведенном для нее месте и не терпит ни пульта управления на кофейном столике, ни тем более кружек на полках для книг. Порой, когда я приезжаю к нему и вся напрягаюсь от страха, что нарушу его идеальный порядок, мне начинает казаться, что чистоплюйство его нездоровое.

В этом-то и состоит часть наших проблем. В этом и во многом другом. Но я уважаю и люблю Себастьяна и представить себе не могу, как буду жить, если нам придется расстаться. С другой же стороны, все больше и больше сомневаюсь, что мы сможем создать полноценную семью и что будем счастливы вместе.

Тяжело вздыхаю. В сумке затягивает лирическую мелодию сотовый телефон. Я отключаю его, не глядя на экран. Сердце в испуге замирает. Вдруг звонил Себастьян?

Взмахиваю рукой, будто отгоняя комара. Даже если это он, позднее перезвоню ему сама. Сейчас мне нельзя отвлекаться, а то я никогда ничего не решу.

Если честно, я скучаю по нему. Мне не хватает его голоса, звонков ровно в десять утра, когда я только-только приезжаю в агентство, и сдержанных комплиментов. Подниматься на рассвете для Себастьяна норма. Перед работой, на которую он как штык является в семь часов, он успевает сделать зарядку, просмотреть дома электронную почту, пролистать газеты и прослушать утренний выпуск новостей. Его режим неизменный. Порой мне кажется, что Себастьян не откажется от зарядки, даже если на соседнее здание бросят бомбу или если начнется землетрясение.

Я уважаю его за требовательность к себе и целеустремленность, но иной раз этот фанатизм меня пугает. Иногда мне кажется, что мой жених не человек, а бесчувственный робот. Себастьян же утверждает, что он всего лишь не желает быть, как его отец, середнячком, и все время повторяет, что залог большого успеха предельная организованность.

Может, он и прав. В конце концов, ему действительно сопутствует большой успех.

Мы познакомились весьма необычным образом. В тот день, когда Себастьян приехал в Лондон встретиться и побеседовать с генеральным директором фирмы, в которой Мелани, моя лучшая подруга, работает секретаршей, у нее приключилось несчастье. Ей в офис позвонил разъяренный муж и заявил, что он от нее уходит, потому что случайно обнаружил в ящике ее стола целую коллекцию фотографий с изображением полуголого красавца. Никаких объяснений Остин выслушивать не пожелал, а телефон тут же отключил. Снимки случайно оставила у Мелани я, а мне их принесла одна клиентка, безумно влюбленная в необычайно привлекательного чужого мужа и желавшая избавиться от этой зависимости.

В общем, Мелани попросила меня часа два посидеть вместо нее в приемной, а сама помчалась на поиски разгневанного супруга. В это время и приехал Себастьян, а шеф Мелани, как нарочно, задержался на какой-то выставке в силу непредвиденных обстоятельств.

Не буду вдаваться в подробности, скажу лишь о том, что вместо кофе я подала Себастьяну чай, ибо кофе найти не смогла, назвала его не Адамсом, а Адамсоном и, самое ужасное, когда забирала у него чашку, случайно наступила ему на ногу, оставив на его идеально вычищенных дорогих туфлях тусклый пыльный след.

Потеряв терпение, он прочел мне убийственную лекцию о том, сколь важно знать свое дело, назвал контору базарной лавкой, а британцев недотепами и стремительно вылетел вон. Мелани, не без труда убедив Остина, что он у нее один-единственный, вернулась на работу, я тотчас уехала по своим делам, а она объяснила вернувшемуся Себастьяну, как все случилось. Он, хоть и возмутился ее поступком, прислал мне в знак извинения букет цветов и тем же вечером пригласил на ужин.

Я чуть было не ответила вежливым отказом, но тут вдруг ясно вспомнила завиток, выбивавшийся из его безупречной прически, — единственный признак того, что этот строгий лощеный американец тоже обыкновенный человек. Завиток-то, как ни забавно, и сыграл решающую роль. А вечером, сидя в «Клариджезе», Себастьян Адамс раскрылся передо мной с неожиданной стороны и покорил галантностью и умением вести беседу. Два года спустя я согласилась выйти за него замуж.

Увлеченная воспоминаниями (отнюдь не поисками выхода), я теряю счет времени. Возвращаюсь в действительность лишь тогда, когда кто-то, громко пыхтя, тяжело садится рядом со мной.

— Ух! А я уж подумала: не стряслось ли с ней чего?! — отдуваясь ворчит Мелани. — На вот, перекуси. — Она протягивает мне одноразовый стаканчик с кофе, надежно закрытый крышкой, и коробку с бутербродом.

— Откуда ты узнала, что я здесь? — удивленно спрашиваю я. — И что ничего не ела во время ланча?

Мелани снисходительно смеется.

— В чем в чем, дорогая моя, а в этом ты очень предсказуема. Если тебя нет ни на работе, ни дома, тем более если ты выключаешь телефон, значит, ты торчишь на этой скамейке в твоем любимом сквере.

— Я не приходила сюда целых два месяца, — возражаю я. — И потом запросто могла оказаться не на этой скамейке, а в каком угодно другом месте.

— Однако не оказалась, — многозначительно поводя бровью, замечает Мелани.

— Значит, это ты звонила?

— Значит, я.

Я открываю коробку, достаю бутерброд и откусываю кусок. Это она верно угадала: я с самого утра, если не считать ту конфету с карамелькой, крошки в рот не брала.

— Если бы ты явилась сюда часа на полтора раньше, то меня бы здесь не было.

— Тогда ты была бы у себя в конторе. Я, как обычно, не стала бы тебе мешать и подождала бы тебя внизу в компании с пирожным и молочным коктейлем.

На первом этаже в том здании, где я снимаю офисное помещение, расположено премилое кафе с огромным выбором кондитерских вкусностей. Иногда мне кажется, что Мелани так часто наведывается ко мне в агентство отнюдь не из-за меня, а из-за возможности попробовать очередное бисквитно-кремовое чудо. Полакомиться она всегда не прочь. На ее фигуре это никак не сказывается, хоть и худенькой она в жизни не была и всегда могла похвастать полной грудью и отнюдь не мальчишескими бедрами. Лично я предпочитаю быть более легкой и подвижной, да и Себастьян любит миниатюрных женщин. Остин же гордится округлостями Мелани.

— А вот и нет, — говорю я. — В конторе меня бы не было. Сегодня я ездила в гости.

— В гости? — изумленно переспрашивает Мелани, открывая для меня стаканчик с кофе. Она такая со школьных времен: ее хлебом не корми, дай побыть чьей-нибудь заботливой мамочкой. — Посреди дня?

Рассказываю ей о визите к брату. Мелани сначала морщится, выражая недоверие к Саре, которую видела единственный раз в жизни. Потом недоуменно кривит рот, потом озадаченно трет висок.

— Ваш Бобби — и счастлив возиться с детьми? — задумчиво произносит она. — Даже представить себе не могу…

— Да, слишком это необычно, — говорю я, глядя на зелень деревьев перед собой. Дождь закончился и снова выглядывает солнце. Влажные листья празднично поблескивают. — Я все раздумываю, надолго ли это?

— Что? — не понимает Мелани. — Их любовь? Безоблачное счастье? Пей, а то совсем остынет, — добавляет она, всовывая мне в руку стаканчик.

— Любовь, счастье, доверие и, самое главное, этот восторг Бобби от новой, очень уж семейной жизни. — Делаю небольшой глоток кофе.

— Не знаю. — Мелани пожимает плечами. — Думаешь, такого не бывает?

— Лично я с подобным не сталкивалась. Мне кажется, если уж человек, скажем, по натуре лентяй, тогда как бы он ни старался быть работящим, рано или поздно махнет на все рукой и продолжит бездельничать.

— По-твоему, Бобби позабавится, позабавится с детишками и опять ударится в разгул? — недоверчиво спрашивает Мелани.

— Не дай бог! — со вздохом произношу я. — Но ведь не зря говорят: горбатого могила исправит…

— А если он и правда только прикидывался горбатым, потому что без этой Сары ему было ужасно одиноко и неуютно? — спрашивает Мелани исполненным надежды голосом, будто речь о ее брате, которого у нее никогда не было. — Что, если только с ней он смог распрямить спину и больше всем сердцем не желает сгибаться?

Медленно киваю и мечтательно протягиваю:

— Как было бы хорошо.

Мелани ободряюще похлопывает меня по плечу.

— Будем надеяться на лучшее. А время покажет.

— Да.

— Ты мне лучше про себя расскажи, — произносит она таким тоном, что мне начинает казаться, будто я попала в западню.

— Что? — спрашиваю я, не глядя на подругу и прикидываясь, что я ничего не понимаю.

— Как это что? — мягко, но настойчиво говорит Мелани. — Ты в последнее время сама не своя. Работаешь как ненормальная, вечерами сидишь дома, в Нью-Йорк больше не ездишь, скрытничаешь, отмалчиваешься… Вы что, поругались с Себастьяном?

— Нет, — не очень убедительным тоном отвечаю я. — С чего ты взяла? — Я ненатурально смеюсь.

— Меня не проведешь, Джой! — строго восклицает Мелани. — Рассказывай, что у вас стряслось! Самой же станет легче, — более ласково добавляет она.

О том, что приключилось у нас с Себастьяном, я не рассказывала ни единой живой душе. Потому что мне все время кажется, что, если я хотя бы заикнусь об этом, тогда все сложится наихудшим образом и сбудутся самые мрачные мои опасения. Кашляю.

— Ничего у нас не стряслось… — произношу до противного жалобным голосом. Иначе, увы, не получается.

— Врешь! — с безжалостной твердостью заявляет Мелани. — Наверняка именно поэтому вы и со свадьбой решили повременить.

С моих губ слетает тяжкий вздох.

— Не поэтому… Просто я вдруг очень ясно себе представила, что буду вынуждена закрыть агентство, проститься с клиентами, к которым так привыкла, со знакомыми, с тобой… Придется переехать в другую страну, попасть в зависимость от Себастьяна…

— В каком смысле? — возмущенно спрашивает Мелани.

— В обыкновенном. Понимаешь, он… — Спотыкаюсь, ибо подсознательно желаю смягчить требования жениха, чтобы мнение о нем Мелани не ухудшилось. Мучительно подбираю нужные слова. — Он аккуратными намеками дает мне понять, что хочет сразу обзавестись детьми…

— Что значит «детьми»? — спрашивает Мелани. — Желает, чтобы ты сразу родила ему тройню?

Усмехаюсь.

— Нет, конечно. Сначала одного, потом, годика через два, другого, потом третьего…

— Тоже годика через два? — негодующе пыхтя, спрашивает Мелани. Она невзлюбила Себастьяна с самого первого дня, а когда я стала с ним встречаться, буквально заставляла себя не отпускать в его адрес грубые шуточки и насмешливые комментарии.

— Ну да… — я безуспешно стараюсь делать вид, что отношусь к пожеланиям жениха с пониманием, — он мечтает о большой семье, говорит, что уже сейчас в состоянии обеспечивать жену и детей. Ему в детстве не хватало ни развлечений, ни дорогих игрушек, ни братьев с сестрами.

— Угу, — произносит Мелани, и я слышу по ее голосу, что она вот-вот обрушится на Себастьяна потоком бранных слов. — И сколько же ему надо отпрысков?

Повожу плечом, не глядя на нее, чтобы она не видела своим матерински зорким глазом страдания в моем взгляде.

— Пять.

— Пять?! — Мелани присвистывает. — И рожать ты их должна через каждые два года?!

— Да, через два-три. По мнению Себастьяна, не слишком это хорошо, когда разница между первым и вторым ребенком лет десять — пятнадцать. У таких детей нет взаимопонимания, потому что это представители совершенно разных поколений.

Мелани многозначительно молчит. Я делаю еще один глоток кофе и подталкиваю ее в бок.

— Эй! Не надо так громко дышать мне в ухо! Себастьян американец, а для американцев четыре-пять детей в семье — это вполне нормальное явление. Я знала, с кем схожусь, могла сразу предположить, чем это грозит… — Резко умолкаю. Грозит! Я поневоле говорю о перспективе стать многодетной матерью, как о тюремном заключении. Надо скорее сменить тему. — Зато в прошлый раз мы были в потрясающем ресторане! — восклицаю наигранно восторженным голосом. — Там возле столиков не стулья и даже не кресла, а настоящие кожаные диваны, и кругом зеркала! Еще я познакомилась с очередными друзьями Себастьяна. Очень милые люди. Стэн работает в банке, а Кэтрин заведует…

— Во-первых, — перебивает меня Мелани, — ты мне об этом уже рассказывала. — Во-вторых, ты уж извини, но я устала от этих историй про несчетных помешанных на бизнесе друзьях Себастьяна. А в-третьих… — она на мгновение-другое многозначительно умолкает, — мы, кажется, не договорили о детях.

Я принимаюсь с фальшивым увлечением поглощать бутерброд и пить противный уже не теплый, а почти холодный кофе. Мелани сидит со скрещенными на груди руками, смотрит на меня и молчит, говоря без слов: ах, ты все же надумала подкрепиться? Кушай на здоровье, я подожду, ведь мы никуда не торопимся. Как-никак сегодня суббота.

Пережевываю хлеб и бекон с особой тщательностью, хоть обычно ем довольно-таки быстро. Наконец выбрасываю в урну смятую коробку и кофейный стаканчик и спрашиваю беззаботным голосом, еще надеясь отвлечь Мелани от тягостного для меня разговора:

— А Остин где? Почему вы не вместе?

— Играет в крикет, как обычно в такое время, — отвечает Мелани, буравя меня взглядом.

— Ах да! Всегда забываю. Тебе с ним ездить, конечно, неинтересно.

— Ты что, в самом деле готова к такой жизни? — требовательно спрашивает Мелани.

Над моей головой, хоть небо и прояснилось, зависает темно-серая туча. С минуту молчу и спрашиваю тихим хрипловатым голосом:

— К какой «такой» жизни?

— Себастьян будет по-прежнему работать, щеголять перед секретаршами в добротных костюмчиках… — с жаром начинает Мелани.

— До секретарш ему нет дела, — тут же прерываю ее я. — А в добротных костюмах он ходит, потому что того требует строгий дресс-код.

Мелани прищуривается и улыбается ироничной улыбкой.

— Это он тебе говорит, что ему нет дела до секретарш, на самом же деле еще неизвестно, на что способен! — Я приоткрываю рот, собравшись возразить, но подруга не дает мне такой возможности: — Ты же ради него бросишь работу и превратишься в самку. А закончишь, знаешь чем? Нервным срывом!

— В самку? Зачем же так грубо? А с другой стороны… да, все мы в каком-то смысле самцы и самки. Удел женщины — рожать детей. Что в этом такого?

— Современная женщина вправе выбирать тот путь, который по душе ей, а не другому человеку с его личными взглядами и странностями! — заявляет Мелани, не имея ни малейшего понятия, какую своими словами причиняет мне боль. — Пятеро детей! Бесконечные беременности и роды! В чужой стране, среди чужих людей! Ты хоть представляешь, что это такое?

Тяжело вздыхаю, стараясь удержать внутри уже подкатывающий к горлу ком.

— Нет, пока я этого себе конечно же не представляю, ведь я еще не родила ни одного ребенка. Точнее, представляю, но очень смутно.

— Ты хоть сознаешь, на что себя обрекаешь? Из самостоятельной уважаемой женщины ты вдруг превратишься в домохозяйку! И, если у Себастьяна такие аппетиты, больше в жизни не вернешься к работе. Будешь лет пятнадцать менять подгузники!

Мне становится невыносим этот разговор. Цокаю языком и вскидываю руки.

— Я не одна буду ухаживать за детьми! Себастьян прекрасно зарабатывает и, разумеется, наймет няньку. Может, даже не одну.

— Для пятерых детей не хватит и дюжины нянек! — продолжает свою пытку Мелани.

— Да, но если я заявлю, что для меня сейчас важнее работа, откажусь рожать, переезжать в Нью-Йорк, вообще выходить замуж, тогда потеряю любовь, надежного друга и буду до скончания века советовать другим, как сберечь отношения, а сама о них буду вынуждена лишь мечтать! — почти кричу я. — И кусать локти! — Хватаю сумку, достаю солнцезащитные очки и, благо теперь светит солнце, надеваю их, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы.

Мелани какое-то время молчит, позволяя мне успокоиться, но потом обнимает меня за плечи и утешительно треплет по руке.

— Ты пойми, я не просто любопытствую, а переживаю за тебя. Не хочу, чтобы моя самая близкая подруга запуталась и допустила такую серьезную ошибку. Семейная жизнь — штука крайне сложная, поверь моему опыту. Даже если детей еще вообще нет.

Киваю и шепчу:

— Не переживай. Все будет хорошо. — Говорить нормально не могу, потому что боюсь заплакать. — Я именно поэтому… и решила отложить свадьбу. — Тут я немного хитрю, но рассказать ей всю правду не могу. — Подождем еще годик, а там видно будет.

— Это правильно, — одобрительным тоном говорит Мелани. — Только ты…

— Давай больше не будем об этом, а? — прошу я. — По крайней мере сейчас? Что-то мне… слишком тяжело. — Заставляю себя усмехнуться, чтобы не казаться трагичной.

Мелани шумно вздыхает.

— Хорошо, не будем. Ответь на единственный вопрос.

Смотрю на нее с мольбой и укоризной, но она грозит мне пальцем и продолжает:

— Прежде чем изложить тебе свои планы, Себастьян хоть раз спросил у тебя, желаешь ли ты сразу после свадьбы обзаводиться таким количеством детей? Вообще их иметь?

Проклятье! Она затрагивает за живое и заставляет меня взглянуть правде в глаза. Потупляюсь и молчу.

— Вы хоть раз беседовали о том, хочешь ли ты бросать работу и готова ли полностью посвятить себя материнству? — тихо добавляет Мелани, нещадно давя на мою болячку.

Я не отвечаю.

— Просто если он уже сейчас полагает, что вправе распоряжаться тобой так, как угодно одному ему… — многозначительно произносит Мелани.

Во мне вспыхивает ярость. Какого черта она издевается надо мной?! Я же говорю: сейчас не готова давать ответы!

— Просто Себастьян очень ответственный человек и привык принимать решения за других! — злобно и задиристо восклицаю я. — Он давно понял, что командовать у него получается прекрасно. От этого все только выигрывают!

— Одно дело командовать подчиненными, которые работают ради общей цели — заработков. И совсем другое — решать чью-то судьбу.

— Я для него не кто-то, а невеста, будущая жена! — кричу я.

Мелани ничуть не обижается. Спокойно дожидается, когда исчезнут из виду проходящие мимо подростки, и отвечает:

— Да, ты его невеста, но еще и яркая личность. — На ее лице отражается сострадание. — Если бы ты была ни рыба ни мясо, тогда бы в самый раз…

Резко поворачиваюсь к ней и складываю руки перед грудью движением мольбы.

— Мел, если мы не отложим эту беседу до лучших времен, тогда я, честное слово…

Мелани опять обнимает меня.

— Все, все, все, — шепчет она, будто утихомиривая расплакавшегося ребенка. — Больше ни слова. Ни единого слова. Но ты все же… подумай.

Я думаю. Точнее, пытаюсь думать весь сегодняшний вечер, но перед глазами так и кружат воспоминания о наших с Себастьяном волшебных свиданиях, о прошлогодней романтической поездке в Италию, о трогательных встречах и расставаниях в аэропорту и о том дне, когда он, как никогда волнуясь, преподнес мне кольцо. Все заканчивается плачем в подушку и твердым решением поразмыслить обо всем позже. Время у меня еще есть.

Встаю с кровати и только собираюсь сварить себе кофе и усесться перед телевизором, как раздается телефонный звонок. Мгновение раздумываю, стоит ли отвечать (болтать со знакомыми, чьи родственники переживают любовную драму и хотели бы записаться ко мне на консультацию, у меня нет ни сил, ни желания), и поднимаю трубку.

— Алло?

— Здравствуй, солнышко.

Вздыхаю с облегчением. Нет, это не Себастьян, но и не кто-нибудь посторонний.

— Привет, мама.

— Как поживаешь?

— Хорошо, — говорю я, тяжело опускаясь на диван и перекидывая ногу через подлокотник. Как вы?

— Прекрасно.

У мамы вечно все прекрасно. В моей голове звучат слова Бобби — «неуверенность, трусоватость и даже недалекость», но сейчас, когда из трубки раздается тихий мамин вздох, они кажутся мне особенно низкими, даже преступными, и я спешу заглушить их.

— Как себя чувствуешь?

— Мм… Не то чтобы очень, — жалобно произносит мама.

Это еще одна ее особенность. Сколько себя помню, ей всегда слегка нездоровилось. В мыслях мелькает давнее крамольное предположение: с ней полный порядок, но она хочет, чтобы ее постоянно жалели. Впрочем, это же неспроста, говорю я себе. Может, надо уделять ей больше внимания? Что за дурацкий день? Тягостная тоска, визит к Бобби, сомнение в маминой беспредельной доброте…

— Сплю не очень хорошо, — объясняет мама. — Часто просыпаюсь среди ночи. А в остальном все прекрасно, — бодрее добавляет она.

— Ну и хорошо, — отвечаю я, хватаясь за этот ее повеселевший тон. Пасмурности, ей-богу, мне сегодня хватило с лихвой!

— Я звоню сказать, что Хиддеры устраивают благотворительный вечер.

— Когда? — машинально спрашиваю я, хоть уже знаю, что мне там делать нечего.

— В следующую субботу. Мы поедем все, уже купили билеты.

— И Хэлли? — удивляюсь я.

— Она на этот раз ни минуты не колебалась. Может, повзрослела? Задумалась над сутью благотворительности?

Как же, наверняка Хэлли замыслила нечто такое, что никоим образом не связано с благотворительностью, думаю я.

— Гм… — неопределенно мычу в ответ, чтобы не рушить мамину надежду.

— А ты не желаешь развлечься? — спрашивает она. — Может, и Себастьян вырвется, тогда вы сходили бы на вечер вместе?

— Нет-нет, — с излишней торопливостью отвечаю я. — У Себастьяна пропасть дел.

Мама издает сочувствующий возглас.

— Дела, дела! И ты заработалась, совсем ведь не отдыхаешь. Нельзя так, солнышко. Надо остановиться и пересмотреть свое отношение к жизни.

— Да, — говорю я, впервые задумываясь о том, что измученная трудоголизмом жениха спасаюсь тем, что благополучно уподобляюсь ему. Меня передергивает. Нет, превращаться в женщину-робота мне совершенно не хочется.

Поворачиваю голову и смотрю на свое отражение в зеркале. Немного пугаюсь, проводя пальцем по бледно-лиловому нижнему веку и замечая, что между бровей темнеет складочка. Похоже, в последнее время она почти не сходит с моего лица. Как давно я не присматривалась к себе!

— Там будет фонтан из шампанского, — говорит мама. — И, может, танцы.

Если я в ближайшем времени не встряхнусь, тогда совсем зачахну, с тревогой думаю я, не сводя глаз со своего отражения. А страшная и изможденная никому не буду нужна — ни Себастьяну, ни любому другому парню. Мысль о «другом» отзывается в груди смешанным чувством надежды и страха. На миг задумываюсь. Нет, меня больше никто не интересует. В конце концов, в любом человеке можно обнаружить воз недостатков. Себастьяновы я хотя бы уже изучила.

— Может, кому-нибудь еще предложишь билеты? — спрашивает мама. — У тебя ведь множество клиентов. Кстати, — добавляет она, о чем-то вспоминая, — Беатриса спросила, не найдется ли у тебя свободный часок.

При упоминании об инфантильной соседке родителей мои губы кривятся в улыбке.

— А что у нее за проблемы? Страдает бессонницей из-за того, что не может решить, в какой цвет перекрасить дом — кремовый или молочный? — с добродушной иронией спрашиваю я.

— У нее самой особых проблем нет, — отвечает мама. — А вот у Даррена… Он сейчас в Лондоне.