На край света

8

Никогда не бывала на столь диких вечеринках и, честное слово, ничего не потеряла бы, если бы не показывалась и на этой. Дом с садом на крыше действительно роскошный, но есть в этом роскошестве нечто отталкивающее. Это чувствуется особенно остро, когда входишь внутрь и видишь собравшихся на вечеринке людей. Сразу создается впечатление, что большинство из них пресытились блеском и дороговизной и страдают, потому что внутреннюю пустоту не забьешь ни бриллиантами, ни шмотками от Гуччи.

Всюду визжат, пьют и громко хохочут. Стойка в дальнем конце огромной гостиной заставлена бокалами, которые, по-видимому, не успевают убирать. Лица освещены фиолетово-серыми блуждающими лучами, поэтому кажется, что вокруг не люди, а сплошь воскресшие покойники.

Внутренне содрогаюсь и осматриваюсь по сторонам, желая скорее найти Раффнера, показать его Хэлли и исчезнуть отсюда. Увы, его нигде нет.

— Желаете? — спрашивает вынырнувшая из толпы официантка, кивая на бокалы с синей жидкостью, поблескивающие на подносе.

— Гм… — Секунду-другую медлю и решаю, что бокальчик коктейля мне не помешает. Чтобы царящий вокруг разгул не слишком резал глаза. — Спасибо.

Хэлли берет коктейль обычным лениво-грациозным жестом, а на происходящее тут и там глазеет не без интереса, но с легким испугом.

— Вдруг его вообще тут нет? — произношу я на ухо Даррену, поднявшись на цыпочки.

— Если нет, просто уйдем, — невозмутимо говорит он. — Надо проверить везде. А комнат тут дай бог!

Киваю и собираю в кулак все свое мужество. Музыка грохочет так, что, кажется, кто-то колотит тебе палочками ударника прямо по барабанным перепонкам. Того громче визжат развязные девицы.

Внимательно изучаем зал, потягивая через трубочки коктейли. Нет, Раффнера тут определенно нет. Идем к выходу. У самой двери кто-то вскрикивает:

— Даррен!

Одновременно поворачиваем головы. С громадного кожаного дивана вскакивает и торопливо приближается к нам парень неопределенного возраста с длинными спутанными волосами и трехдневной щетиной. Художник, догадываюсь я.

— Здорово, приятель!

— Привет, Эдди!

Длинноволосый и Даррен обмениваются рукопожатием и похлопывают друг дружку по плечу.

— Рад тебя видеть! — восклицает Эдди. — Э-э… — Он вскидывает руку и собирается о чем-то сообщить, но Даррен, судя по всему, подает ему некий запретительный знак.

Эдди с ходу его понимает.

— А-а… В общем, тут веселятся в четырех комнатах. — Он указывает рукой на раскрытые двери длинного коридора. — Счастливо отдохнуть!

— Спасибо, — говорит Даррен.

Эдди возвращается на диван, где его ждут две девицы — судя по виду, изрядно выпившие.

У меня в голове мелькает мысль: Даррен не представил нас своему приятелю. Ну и хорошо, тут же отмечаю я. Обзаводиться новыми знакомыми в подобном обществе нет ни малейшего желания.

— Ой! — взвизгивает Хэлли. — Это же Ричард Фрай! Смотрите!

Мы с Дарреном прослеживаем за ее взглядом. Самодовольный Фрай что-то громко рассказывает собравшейся возле него кучке загорелых людей. У него на шее в буквальном смысле висит дородная женщина. Ее короткое платье задралось, и из-под него выглядывает почти голый зад.

Даррен усмехается и ведет нас вперед по коридору. В первой комнате горит лишь тусклый ночник и раздаются странные звуки. Вслушиваться в них не стоит — в первую же секунду становится жутко неудобно и хочется быстрее уйти отсюда.

Хэлли, чувствую, начинает что-то подозревать. Слишком торопливо мы ходим по этой до невозможного дорогой и неприятной квартире. Как будто что-то ищем. Впрочем, мы и так ищем, однако Хэлли об этом пока не знает.

— Я, пожалуй, вернусь туда, — заявляет она, останавливаясь перед второй комнатой и кивая на гостиную. — Там столько знаменитостей! Хоть рассмотрю их. А вы, если хотите, прогуливайтесь без меня.

Даррен решительно распахивает приоткрытую дверь. Хэлли, еще едва заметно улыбаясь, поворачивает голову, и ее лицо вдруг искажается от ужаса. Заглядываю в комнату. Там, в двух шагах от двери, храпит, отдыхая на бесчувственной голой женщине, красавец Раффнер. У него на взлохмаченной голове краснеют кружевные дамские трусики, его брюки спущены до самых лодыжек, рот безобразно разинут, а из него, прямо на щеку одноразовой подруги, стекают слюни. По обе стороны от него спят еще две полуобнаженные девицы. На полу валяется несколько пустых бутылок, обломки ярко-зеленых трубочек для коктейля, бокалы, смятая одежда и чей-то парик с длинными медно-рыжими локонами.

Хэлли издает вопль. Если бы не музыка, грохочущая в гостиной, спящие, какими бы пьяными они ни были, вмиг проснулись бы.

— Пошли отсюда, — решительно говорит Даррен, хватая Хэлли за руку.

Та, видимо еще не до конца понимая, что все это значит, крутит головой, но послушно идет, куда ее ведут. Я становлюсь по другую сторону и обнимаю ее.

— Ш-ш-ш… Только не реви. Все будет хорошо.

Несколько минут спустя мы уже сидим в машине Даррена. Когда первое потрясение проходит, Хэлли все же заливается слезами.

— Зачем вы притащили меня сюда?

— Чтобы ты все увидела собственными глазами, — спокойно отвечает Даррен.

Он сидит за рулем, а я на заднем сиденье, рядом с Хэлли. Глажу ее по голове и молчу.

— Какая грязь! До чего же мерзко! Лучше бы я не знала об этом! — причитает она.

— Ты прекрасно обо всем знала, но предпочитала обманывать себя, — отвечает Даррен. — Мы были вынуждены пойти на крайние меры, чтобы ты опомнилась и не затягивала с этими отношениями.

Хэлли качает головой.

— Как же так? — Глядя перед собой, она обращается уже не к нам, а будто к самой себе. — Он ведь с таким восторгом смотрел на меня, говорил такие вещи! Нет, это невозможно. Подобного просто не бывает! — Она в отчаянии сжимает руки в кулаки.

— К сожалению, бывает, — печально говорит Даррен. — Такие люди неисправимы. Нам остается единственное: стараться вовремя их раскусить и держаться от них подальше. — Он какое-то время молчит, давая Хэлли возможность переварить его слова. И добавляет, глядя на ее отражение в зеркале заднего вида: — Этот мерзкий тип тебя не достоин, Хэлли. Ты же умная красивая девушка. Мир подобных личностей сплошь показуха. На фотографиях они цветущие и улыбчивые, а на самом деле… В общем, их наружность нередко обманчива. Куда едем? — спрашивает он, обращаясь ко мне.

— Если хочешь, ночуй у меня, — говорю я сестре. — Одной тебе сейчас лучше не оставаться.

Хэлли сидит с отрешенным видом. По ее щекам катятся и катятся слезы. Прикасаюсь к ее плечу.

— Хэлли?

Она вздрагивает и смотрит на меня так, будто до сих пор не замечала, что я сижу с ней рядом.

— Я говорю: если хочешь, поехали ко мне. Я заварю какао, выпьешь кружечку перед сном. Как следует выспишься. А завтра поедешь к себе. Ну?

Хэлли медленно качает головой.

— Нет. Лучше отвезите меня к Ирен.

— К Ирен так к Ирен! — восклицаю я, радуясь хотя бы тому, что ее не охватывает желание уединиться. Называю Даррену адрес. — Да, так будет даже лучше. Она твоя подруга и сможет тебя понять…

До тех пор пока машина не останавливается перед домом Ирен, я бормочу утешительные глупости. Очень ласковым, спокойным и тихим голосом. По-моему, своеобразная колыбельная делает свое дело. Во всяком случае, когда Хэлли приостанавливается у подъезда и поворачивает голову, она смотрит на меня не рассеянно-отчужденным, а вполне осмысленным, хоть и ужасно тоскливым взглядом.

Я треплю ее по руке и прошу Ирен:

— Ты уж, пожалуйста, позаботься о ней. И прости, что так получилось.

Ирен в домашнем халатике, из-под которого выглядывают рюши пижамных брюк, качает головой.

— Ну что ты, какие тут могут быть «прости». Не переживай, я-то знаю, как привести ее в чувство.

— Спасибо.

Хэлли уже делает шаг вперед, но снова приостанавливается и оглядывается.

— Наверное, хорошо, что вы так поступили, — говорит она виноватым голосом.

Я думаю о том, что сегодняшний вечер станет для нее серьезным уроком и заставит повзрослеть. И мысленно благодарю Даррена.

— Спасибо вам, — добавляет Хэлли, и они скрываются за подъездной дверью.

Моя сестра до такой степени осознает свою неправоту, что выбрасывает все до единого журналы с пустыми новостями и обилием фотографий, дает себе слово, что больше никогда не станет не то что покупать, но и смотреть на цветные обложки, коими пестрят газетные лотки. Раффнер, как и обещал, звонит ей следующим вечером, но Хэлли ледяным тоном заявляет, что не желает его знать. Слава богу!

Вряд ли ее отказ чему-либо научит Раффнера. И его расстройство, думаю, продлится недолго. Оно подобно досаде от комариного укуса. Потрешь зудящее место и тут же о нем забудешь.

У меня же начинается новая жизнь. Нет, я по-прежнему не знаю, как быть с Себастьяном, и боюсь представить себе, что нашей свадьбы вообще не будет и не родятся наши общие дети, однако мне теперь очень легко вовсе не вспоминать о нем. Потому что мою жизнь неким странным образом опять заполнил собой Даррен. Прекрасно знаю, что настанет день и он уедет из Лондона, а мне придется объясняться с Себастьяном. Но спешу по полной программе надышаться тем непродолжительным счастьем, которое нам дарит судьба.

Нет, мы, конечно, не влюбленная парочка. На ночь расстаемся и даже не целуемся. Вообще не позволяем себе ничего подобного. Но нам хорошо, уютно и просто вдвоем. Почти так же, как было в те времена, когда друг без друга мы не мыслили жизни.

У меня откуда-то появляется масса свободного времени. Само собой получается составлять график так, что освобождаются два выходных и не приходится задерживаться в офисе допоздна. Ужинаем мы по-прежнему в небольших ресторанчиках или у меня дома, а как-то раз даже решаем устроить себе вечер детства и располагаемся с бутербродами и кофе в одноразовых стаканчиках за домом родителей Даррена. После ужина он предлагает сходить на могилки хомяков. Я с удовольствием соглашаюсь.

Пустырь такой же, каким был в те далекие дни. Строить на нем магазины или офисы крайне неудобно — места тут мало и за домами его не найдешь. Тщательно обследуем возвышение перед оврагом — на нем и было когда-то наше «кладбище».

— Вряд ли теперь разыщешь надгробия, — говорю я, садясь на траву. Перед Дарреном можно позволять себе любое ребячество. Это с Себастьяном я в жизни не уселась бы в пыль. Впрочем, с ним и очутиться в подобном месте просто невозможно.

Даррен достает из сумки грабли с короткой ручкой и продолжает обследовать холм.

— Не спеши. — Его голос исполнен уверенности в победе. — Чует мое сердце…

Он принимается участочек за участочком обследовать «кладбище». Я смотрю на него и думаю почему-то о том, что ему очень пойдет быть отцом. Помню, я всегда завидовала детям, чьи отцы и матери, в отличие от моих, запросто пускались играть со своими чадами в мяч или не стеснялись улечься вместе с ними животом на пол и с увлечением порисовать цветными карандашами.

— Я же говорил! — торжествующе восклицает Даррен, проводя по лбу пыльной рукой и вскидывая вторую руку — с серым овальным камушком.

Вскакиваю и подбегаю к нему. Камень стал темно-серым, но сквозь грязь, если присмотреться, проглядывает выведенная черной краской надпись.

— Мыш! — восклицаю я, не веря своим глазам. — Мой…

Даррен смотрит на меня с улыбкой, которую я знаю, кажется, в мельчайших подробностях. В порыве теплых чувств обнимаю его, и какое-то время мы стоим грудь к груди — друзья детства, вдруг осознавшие, что та пора, когда хотелось, подобно взрослым, ходить на работу и распоряжаться собственными деньгами, была самой светлой в наших жизнях.

Танцовщицы танго из меня не выходит. Первый урок Даррен устраивает мне в своей детской, до сих пор сохранившейся в том виде, в каком она была, когда он восемнадцатилетним юношей покинул отчий дом. Я спустя двадцать мучительных минут учебы умудряюсь наступить ему на ногу каблуком, он вскрикивает и садится на пол. Я скидываю туфли и приседаю на корточки.

— Больно?

— А ты как думаешь? — Даррен потирает пострадавшую стопу. — Придумала тоже — напялить такие каблучищи. Надо было прийти в удобной обуви — в кроссовках там или в кедах.

Растерянно пожимаю плечами.

— Я подумала, чтобы танцевать танго, надо быть красивой.

Все заканчивается дружным смехом и чаепитием с испеченным Беатрисой печеньем.

На следующий день, субботним полднем, мы вместе с Дарреном едем в гости к Бобби. У них так же пестро, так же сказочно и непритворно. Только теперь он и девочки встречают нас вместе с хозяйкой.

Лулу вполне благополучно передает корзинку с печеньем Синтии, а та ставит ее посреди стола.

— Угощайтесь, — говорит Сара. — Все, к сожалению, покупное. На возню у плиты у меня совершенно нет времени.

— А мы еще не вылосли, — вставляет Лулу, будто следя за нитью разговора и все понимая.

Бобби и Сара одновременно протягивают руки и треплют ее по светловолосой голове.

— Ничего, такие смышленые, как вы, быстро повзрослеете! — восклицает Даррен, подмигивая Синтии.

Она берет из корзины печенье в виде грибка с покрытой шоколадом шляпкой и дает его гостю.

— Тебе.

Даррен смеется.

— Спасибо. Очень симпатичный гриб. Совсем как настоящий!

— Он настоящий! — заявляет Лулу.

— Да? — Даррен принимается с серьезным видом исследовать печенье. — И правда! — Он пожимает плечами. — А я подумал, что игрушечный.

Синтия и Лулу смеются. Улыбаемся и все мы. В какую-то минуту, когда Даррен рассматривает принесенную девочками книгу с музыкой и выпуклыми зверюшками, а Сара объясняет, кто им подарил такую красоту, мы с Бобби смотрим друг на друга.

Он ничего не говорит, даже не поводит глазами и ничуть не гримасничает, но я вижу в его взгляде еще больше, чем в прошлый раз, успокоения и довольства. Возникает чувство, что он очень рад и нашему визиту, и тому, что мы приехали с Дарреном не порознь, а вместе.

Чувствую, что должна каким-то образом дать брату понять: ничего, мол, не подумай. Мы просто друзья и всего лишь исцеляемся общением друг с другом от полученных душевных ран. Однако меня вдруг охватывает странное желание хоть какое-то непродолжительное время не выводить его из этого заблуждения. Тем более что говорить ничего не нужно. И потом… Может, я вообще неверно понимаю то, что Бобби выражает взглядом.

— Знаешь, я ему даже позавидовал, — признается Даррен, когда под вечер мы едем из гостей по шумным лондонским улицам. — Обрести такой вот своеобразный и теплый мирок! В этом, наверное, и есть счастье.

— Это со стороны кажется, что все просто, — говорю я. — На самом же деле судьба у Бобби далеко не из завидных. Дети эти не его. И потом неизвестно, чем закончится их связь с Сарой. Они вместе не так давно.

Даррен кивает.

— Знаю. Мать рассказывала.

Какое-то время едем молча. Вечер как будто такой же, как и все остальные, однако я вдруг ясно чувствую, что впервые за все это время мне в присутствии Даррена крайне неловко, даже несколько трудно дышать. Такое впечатление, что к воздуху примешалось что-то увесистое и густое. Знать, что произошла такая перемена, черт знает почему приятно, но я не имею понятия, как себя вести.

Может, дело в том, что мы слишком часто видимся? — раздумываю я, глядя в окно. Не пора ли немного отдохнуть друг от друга?

Представляю себе вечер без Даррена, и в груди все скукоживается. В эту самую минуту Даррен спрашивает:

— Куда поедем?

Смущаюсь сильнее прежнего. Кажется, будто мысли в моей голове звучат так громко, что слышны и ему. Прочищаю горло и, стремясь освободиться от странных чувств, говорю первое, что приходит в голову:

— Мне, наверное, сегодня стоит пораньше лечь спать. Устала за неделю.

Даррен смотрит на меня чуть тревожным взглядом.

— Я тебе надоел? Ответь честно.

Смеюсь нервным смехом.

— Да ты что! Совсем наоборот… — Я резко умолкаю.

— Послушай, я не обижусь, — спокойно говорит Даррен. — Ты же знаешь, я не из таких…

— Нет же, нет! — вскрикиваю я. Осекаюсь. — Прости.

Опять какое-то время молчим. Машина в очередной раз поворачивает и останавливается. Только теперь замечаю, что мы уже возле моего дома.

Даррен вздыхает и произносит негромким спокойным голосом:

— Не хочу быть навязчивым, но мне важно знать. Не можешь сказать прямо, тогда как-нибудь намекни. Ты устала со мной общаться?

Меня охватывает отчаяние, смешанное с каким-то горячим, почти исступленным чувством. Сама того от себя не ожидая, резко поворачиваюсь и порывисто обнимаю его.

— Дурачок! Ну что ты такое говоришь? — шепчу я, утыкаясь носом в его теплую плотную шею. — Если хочешь знать, ты меня почти спас! Вернул к нормальной жизни. Просто не представляю себе, что было бы, если бы я не поехала на этот благотворительный вечер и не встретила бы тебя…

Чувствую, как Даррен вздыхает с облегчением.

— Просто мне сегодня хочется побыть одной, — добавляю я почти жалобным тоном. — Понимаешь?

— Понимаю, — полушепотом отвечает он.

Слышу в его голосе нечто столь родное, близкое и доверительное, что хочется плакать. В голове проносится невероятная мысль: зачем сбегать от него? Зачем выдумывать несуществующие трудности? Лучше возьми его за руку, отведи к себе домой и больше никогда не отпускай.

Отстраняюсь и смотрю на Даррена широко распахнутыми от неожиданности и испуга глазами. Он рассматривает мое лицо непривычным взглядом, будто только сейчас заметил, что у меня голубые глаза или вообще что я женщина.

— Я все понимаю, — протяжно повторяет он. Его губы снова наморщиваются, будто он хочет о чем-то спросить, но не решается.

Мой взгляд невольно задерживается на них, и в груди поднимается нечто неуместно волнительное и счастливо-тревожное. Проглатываю слюну и опускаю глаза.

— А завтра? — с чарующей легкой хрипотцой спрашивает Даррен. — Завтра мы встретимся?

Мне кажется, что если я заговорю, то произойдет что-то непредвиденное. Сорвется голос, или из глаз брызнут слезы, или задрожат губы. Поэтому я лишь киваю в ответ.

Глаза Даррена веселеют. Он вновь сжимает губы, собираясь что-то сказать, и опять немного медлит.

— Видишь ли, мне надо на что-то решаться. — Он усмехается. — Надоело бездельничать. Или пора уезжать и строить новую жизнь в Шотландии, или… — Он умолкает, отворачивается, сжимает кулаки и постукивает одним о другой. — Если вдруг…

Я смотрю на него не моргая, боясь что-либо предполагать и совершенно не понимая, по каким законам течет жизнь. Кажется, никаких законов вообще нет, а все, что с нами случается, хаотично и не имеет особого смысла.

Даррен смущенно смеется и вдруг спрашивает почти обычным шутливым голосом:

— Скажи, а если бы мы правда никогда не расставались? И были бы вместе с детства и до сих пор?

Он бросает на меня быстрый пытливый взгляд, а я думаю о том, что, сложись моя судьба так, я, наверное, не знала бы никаких забот.

— Тебя устроил бы такой расклад? — спрашивает Даррен.

— Устроил бы, — слышу я собственный голос.

Даррен берет меня за руку и крепко сжимает ее.

— Меня бы тоже, — тихо произносит он.

Чувствую, что, если задержусь здесь еще хоть на минуту, могу натворить глупостей. И так все идет крайне странно. Я бы сказала — противоестественно.

— Я побегу, — шепчу я, берясь за ручку дверцы. — До завтра. — Не целуя Даррена в щеку, хоть это и вошло у меня в привычку, выскакиваю из машины и торопливо, словно куда-то опаздываю, иду к подъезду.