На краю пропасти

Глава 6 Испытание

Что за странная штука — жизнь? Когда всё идёт хорошо, ни о чём не задумываешься, ни о чём не мечтаешь, просто берёшь от жизни всё… И вот тут она бьёт. Удар в любом случае будет страшным: погибли близкие, предали друзья или равнодушно бросили люди, когда ты в них сильно нуждался. Теперь рядом с тобой только Бог, и неважно, в каком он виде. Это может быть некий символ там, наверху, созданный воображением людей и навязанный тебе их змеиными устами. Или же неизвестный и невидимый собеседник — ты сам, кто правильно и хорошо разговаривает, кто всегда будет с тобой, никогда не бросит и всяко поддержит, хоть и шуткой с долей сарказма, ибо больше помочь ему нечем. И ты уже совершенно другой человек, не верящий никому, только Богу — созданному самим или людьми, которые тебя неоднократно обманывали… Но знаете что? Иногда в таком состоянии встречаешь на своём пути и более наивных людей, которые ещё не потеряли той веры, что у тебя давно исчезла. Они не видят подлости других и не могут осознать их испорченности. Только тогда тот Бог, которого ты нашёл в одиночестве, исчезает, сменяясь этим светлым человеком и его наивной верой в людей. Вот тогда и исцеляешься. Правильного встретил человека, правильной доро́гой пошёл. Вот, оказывается, где Бог существует…

И этот самый Бог готовил Яру встречу с такими людьми.

Бойцы Грома отнесли его — больного, грязного и избитого — прямиком в камеру лекаря. Под удивлёнными взглядами Игоря и Ольги бросили ватное тело на кирпичную крошку грязного пола, потом притащили из жилища парня койку и поставили рядом.

— До востребования, — пробурчал Гром в ответ на вопросительный взгляд лекаря, и охранники Воеводы быстренько смылись из подземелья.

Игорь сплюнул на пол, выражая отношение к происходящему. За время далёкого путешествия ему с семьёй приходилось бывать в нескольких выживших или, по крайней мере, пытающихся это делать общинах. И в любой из них находились изгои — люди, с которыми обращались, как с тварями, а то и хуже. Лекарь не ведал всей доподлинной истории этого противостояния, но был уверен, у медали имелась и другая сторона. Зная Грома и кому он предан, вспоминая недавнюю драку двух юнцов в коридоре, нетрудно догадаться об истинных причинах происходящего. И решить, кто тут волк, а кто — добыча, было не сложнее, чем пример из детского учебника математики. В любом мире, даже в старом — до Великого Трындеца, люди, облечённые властью, не могли сдержать своё упоение силой и безнаказанностью, отчего находили изгоев, а окружающее население закрывало глаза на произвол. Всегда.

— Оль, — обратился он к девушке, та вздрогнула, но всё же повернулась в сторону лекаря, — поможешь мне? Надо парню пособить.

Девушка кивнула. Хоть слабость ещё держалась в теле и не отпускала, Ольга была готова помочь, так как ничто человеческое ей было не чуждо. Порой человек, побывавший в грязи, больше и лучше понимает страдания других. Бледная кожа, слегка подкрашенная румянцем выздоровления, впалые щёки и глаза, мешки под ними, растрёпанные русые волосы, печальный, а иногда — пустой взгляд. Вроде заморыш, но такая красивая… Чувствовалось, что при должном уходе она расцветёт и покажет мёртвому миру, что невозможно уничтожить цветок. Он всё равно расправит лепестки и будет стремиться к солнцу, к жизни.

Они вместе кое-как перетащили бессознательного юношу на койку. Оля осталась рядом, рассматривая Яра, а Игорь отошёл к решётке. Девушка в какой-то момент поняла, что знает уже эти черты. Худое лицо, высокие скулы и узкие, полуоткрытые губы. И чёрную вязаную шапочку, укрывающую голову. Этого человека она увидела первым, когда пришла в себя. И он дрался с другим… Только сейчас лицо юноши было будто неживым, бледность сливалась цветом с серой грязью, растёкшейся по лицу. Это вызывало брезгливость и отвращение, но подёргивающиеся сухие и потрескавшиеся губы заставляли девушку чувствовать ещё и жалость.

Ведь свежи были в памяти бессонные ночи в полной темноте подвала, в ожидании самого страшного зверя всей недолгой беспросветной жизни, — собственного отца. Сколько она не мылась? Сколько потом стирала, почти сдирала с себя грубой, задубевшей тканью пот и влагу, успевшую засохнуть, но всё ещё пахшую омерзительной тварью. И сколько она ни мыслила, сколько ни мечтала, что когда-нибудь в этот карикатурный и уродливый дворец принцессы нагрянет принц или, на худой конец, дракон, она и предположить не могла, что кто-то способен приблизиться к ней. К исковерканной и испачканной человеческой душонке, больше похожей на загнанную, плешивую крысу. Но нет: нашёлся человек, который в старой халупе разглядел дворец, а в серой мыши — принцессу…

Она повернулась в сторону Игоря: вот, оказывается, какой ты — принц… И девушку не волновал сейчас его возраст, его грубое обветренное лицо, седина в волосах, зачерствевшие руки и скупые слова, в которые превратилась его речь за долгие годы одиночества… Главное, вот он — тот, кто первый за столько времени обратил на неё внимание, и чёрт с ним, что это был пока единственный человек, с которым она заговорила. Но чувство благодарности, так давно не посещавшее девушку, появилось вновь и росло с каждым мгновением. Сейчас же Ольга послушно сидела рядом с койкой юноши и молча ждала, что скажет ей Игорь, разговаривающий с охранником.

— Жора, — тихо проговорил Потёмкин. — Можно тебя так называть?

— А меня так и зовут, — осклабился охранник. Зубы — почерневшие местами брёвнышки, жёлтые в чёрную крапинку, словно осенний лист…

— Но… Тогда Джордж-то откуда?

— Да с детства, — махнул рукой охранник, но было видно — ему приятно, что его кто-то слушает. — Ещё до войны сколько в мафию-то играли. Ужас, как интересно тогда было! Крутым хотел казаться в десять лет, вот всегда и выбирал в игре иностранное прозвище, чтобы выделиться. Выделился… и приклеилось, словно мошка, хер отдерёшь. Потом и в шпионов стали играть… а я опять Джордж, нравилось мне. Вот меня за американскую кличку тогда и запытали… Дети, сам понимаешь. Хуже взрослых, злей в сто раз… В общем, на жопе тогда это слово и вырезали, ублюдки. И плевать им, что Джордж — Жора. Георгий. Русский. А как на ту экскурсию по Золотому Кольцу вместе попали двадцать лет-то назад, так тут и остались… Так и кличка моя здесь корни пустила, прижилась… Чего теперь.

— Да уж, — согласился Игорь, начиная понимать, откуда у Жоры появилась столь странная мания: желание узнавать побольше про чужую личную жизнь. Неказистый с виду, униженный, он вряд ли мог нормально общаться с женщинами, боясь, что те увидят странную и позорную надпись на ягодицах. Порой детские страхи и унижения влияют и на взрослую жизнь. Так у Жоры и случилось, и никаким другим способом не мог он удовлетворять свои потребности, кроме этого похабного способа. — Несладко, видно. Ну, да ладно. Потом ещё поговорим, Жора. Тут помощь парню требуется, сможешь оказать услугу?

— Постараюсь, — кивнул охранник. — Меня сменят на полдня, чтобы поспать, попытаюсь достать что смогу.

— Сейчас бы воды холодной. Умыть его надо, а то грязно здесь, а он ранен. И вечером бы — горячей…

— Да это не проблема, завтра общая помывка в бане. Сначала дети, бабы, потом мужики. У нас же это… Скважина артезианская, так что хорошая вода, чистая. Вот сразу и обмоетесь все… Отведу, покараулю.

— Жор, да не дотянет он до баньки-то: я один не дотащу, да и помочь некому. Сам видел, как тут с ним. А девушка всего боится, отгородили бы мы ей уголок, да занялась бы своими делами. Нет, если трудно, то, конечно…

— Нет-нет, — тут же зачастил Джордж. — Сделаем хоть тазик. Главное — с Лидкой связаться. Да и ночью легче будет. Тут, на кухне, прямой кран, кстати. Нальём, разогреем, помоетесь.

— Отлично, Жора. Просто отлично. А сейчас можно немного холодной?

— Погоди чуть-чуть, — охранник хитро подмигнул, — договоримся. Лидка принесёт вам еду скоро, и попросим.

Дородная женщина подплыла к камере через полчаса. Словно крейсер в океане: плавно раскачивая широким тазом и неторопливо кренясь с борта на борт. Большие груди, хоть и ужатые старенькой телогрейкой, выплыли первыми из-за угла, а следом — Лида. Джорджик зарумянился, напрягся, вытянулся в струну — этакий семафор с горящими глазами. Даже дышать стал чаще и шумно, и это не укрылось от глаз наблюдательного лекаря. Если сейчас сделать правильный ход, то Джордж будет на крючке, ведь именно появлению Игоря он был обязан более частым встречам с Лидией. Осталось разыграть партию, где всего лишь две фигуры.

— Ну, куда уставился, ирод красномордый! Открывай давай!

— Конечно, конечно, Лидочка, — ключики зазвенели, ручонки задрожали, а краска ещё больше залила лицо охранника.

— И не смей распускать руки-тоть! Не для тебя мамка растила. Ишь ты, какой! — но от Потёмкина не укрылось, что Лида будто специально слегка покачнулась и стянутой телогрейкой грудью легонько прижала Жору к прутьям камеры. Его же лицо лишь слегка перекосилось с досады, но потом залучилось радостью. И Джордж не смог этого скрыть, хоть и отвернулся, сдвигая решётку в сторону. Шутит ли женщина, или всерьёз решила пококетничать с плюгавым охранником?

Лидия неторопливо вплыла в камеру, ахнула, увидев юношу, и чуть не выронила поднос с едой.

— Ироды! Что наделали! Убили! — заголосила она. Голос из тихого чуть не скатился в писклявый визг, но тут подоспел Потёмкин. Его совершенно не радовала перспектива этим исполняющим свою партию сопрано собрать толпу у камеры. Сейчас народ рядом точно не нужен. Он быстро подошёл и тихо заговорил:

— Лидия… как вас по батюшке, кстати? — женщина сразу умолкла. Вопрос в лоб заставил закрутиться шестерёнки в её голове в другую сторону.

— Петровна, если чё, — бросила она, уставившись на Игоря.

— Лидия Петровна, нам бы водички, — снова тихонечко проговорил он. — Холодненькой. И ничего, встанет парень, ещё и невесту найдёт…

— Невесту? — встрепенулась та, зарумянившись. Игорь испугался, что поднос, подпрыгнувший вместе с ней, скинет с себя всю посуду, как ненужную. — Невесту — это да… Это надоть! У нас невестов-то… столько, что на всех мужиков десять раз хватит. И не посмотрят, что с рогами, не глянут, что как чёрт… Скотинка-то — она в любом мужичке-то всяко лучше, чем тряпка. Всё поинтереснее будет…

— С рогами? — не понял Игорь.

— Да вы шапку-тоть откиньте, да и увидите сразу.

— Оль, сними, пожалуйста, — девушка послушно сдёрнула вязаную шапочку с Яра. Та за что-то зацепилась, но всё же, вывернувшись наизнанку, слезла.

Девушка поражённо разглядывала голову. Вместо волос на ней находились два нароста, словно рога, утопленные в череп. Это было настолько необычно, что Ольга подалась назад. А Игорь приблизился, изучая выступы, плавно переходящие в кожу на голове.

— Ой, чей-тоть я! — встрепенулась Лида. — Сейчас быстренько водички сообразим, — с этими словами она упорхнула куда-то по коридору с той же крейсерской скоростью, но будто разом скинула образ непотопляемого, гордого корабля.

— Значит, после Катастрофы родился, — заключил Игорь, с любопытством дотрагиваясь до роговых наростов. — Прям, как у козла… Твёрдые. Любопытно…

Юноша застонал и заёрзал на койке, не приходя в себя. Сквозь грязь на лице выступили крупные капли пота. Потёмкин еле слышно матюгнулся, потом зажужжал механическим фонариком — единственной лампочки было мало на всю камеру, её свет рассеивался и растворялся в грязных стенах, словно те умели его поглощать.

Мужчина посветил на лицо юноши. Влага размыла грязь, которая теперь медленно стекала с бледно-серой кожи Яра. С уголка губы на койку капала кровь. Медленно, нехотя, словно не желала покидать тело. Игорь вновь чертыхнулся. Кровь на койке вела себя странно: вместо того, чтобы загустеть и начать сохнуть, она будто вскипала, покрываясь мелкими пузырьками, а затем быстро чернела. Что-то странное происходило внутри молодого человека, возможно… Если учесть жар, потоотделение, бессознательное состояние и эту вот лужицу крови с неестественным процессом свёртываемости, то, вне всякого сомнения, юноша сейчас под влиянием какой-то неизвестной вирусной инфекции. Она точит его изнутри, пытается захватить тело, возможно, убить или изменить… Тут уж всё от самого́ вируса зависит. А выздоровление — от человека.

Лекарь порылся в сумке и извлёк маленький пакетик из-под кофе. Герметичная, покрытая изнутри фольгой упаковка очень помогала сохранять содержимое в сухости. Игорь аккуратно вытащил оттуда изогнутую иголку с палец длиной и, поднеся к глазам, криво усмехнулся.

— Ивановские шершни. Те ещё насекомые: не знаю, чем они питаются, но яд у них очень необычный… очень. Эффект, сравнимый с адреналином, гормональное средство, все жизненные функции стимулирует… Я обнаружил это свойство, когда по ивановским полям еле тащился, в бреду. После нападения волков был почти на краю… а это спасло мне жизнь, — с этими словами Потёмкин воткнул иглу в шею юноши. Всего на пару секунд, но эффект был действительно поразительным.

Яр с громким хриплым вздохом подскочил на койке, ошарашенным взглядом водя по сторонам. Потёмкин схватил его за плечи и попытался уложить обратно.

— Тихо, молодой человек, тихо. Лежи, лежи. Тебе ещё болезнь побеждать. Силы пригодятся.

И юноша вернулся на койку. Через несколько минут Лидия Петровна принесла воды, и его сначала отмыли от грязи, а потом поставили холодный компресс, сбивающий температуру. Окружили заботой. Он не знал, кто эти люди, но был им благодарен. Осознав, что оказался без шапки, Яр испугался и вскочил, чтобы разыскать её, но Потёмкин вновь уложил юношу обратно, успокоив.

И потянулись дни в компании новых людей: незнакомых, но постепенно ставших привычными, почти родными. То ли оттого, что они не обращали внимания на врождённую особенность Яра, что довольно сильно грело душу юноше, то ли оттого, что они ему помогали победить болезнь и одиночество. Сама болезнь проходила тяжело. Дни боли сменялись бессонными ночами, а если и удавалось заснуть, то юношу терзали жестокие кошмары. Всё же постепенно болезнь сошла на нет, но Потёмкину почему-то не верилось, что вирус просто так бесследно исчез в отсутствие должного лечения. Ещё мужчину терзало смутное подозрение, что этот вирус как-то связан с тем, превратившим человека в чёрную тварь, которую лекарь убил у городских стен, но пока он об этом умалчивал. Ни паника, ни страх сейчас им ни к чему. Да и возможность ошибки слишком высока…

Ольга также чувствовала себя среди новых знакомых, как дома, словно вернулась в то время, когда мать с братьями были живы, а окружающая действительность ещё не превратилась в сплошной кошмар с участием одного-единственного чудовища. Девушка всё больше проникалась симпатией к Потёмкину, прислушивалась к его словам и исполняла всё, что он просил, хотя никаких сложных дел он обычно и не поручал. Немного смущала помощь в лечении Яра, но тут, скорее на подсознательном уровне, вмешалась юношеская застенчивость, когда девушка и молодой человек просто стеснялись друг друга. Но и это можно было растопить со временем.

С другой стороны, Лидия Петровна и Джорджик, помогающие в ночные часы узникам, когда остальные жители Юрьева либо спали, либо дежурили, сблизились настолько, что уже не ругались друг на друга. Игорь уже знал, что работница кухни недавно схоронила мужа, но теперь снова хотела привычно ощутить рядом мужское плечо, и прикосновения дородной женщины к худому невзрачному охраннику, которого она прежде и не замечала, поскольку не было случая наведаться к камерам, стали столь откровенными, что теперь уже всем, кроме них двоих, доставляли некоторый дискомфорт. Видимо, сыграла роль не только нехватка мужчин в Городе, но и то, что Жора помогал пленникам, как мог. Лида видела в нём уже не только жалкого хлюпика, ну а сильная рука русской бабы вылепит со временем то, что надо именно ей. Благо глаза Жоры сейчас восхищённо и радостно горели при появлении женщины. Особенно, когда Лидия начинала при всех вжимать Жору в клетку, вдохновенно и жарко наговаривая тому какую-нибудь очередную очаровательную, по её мнению, пошлость не таким уж тихим голосом…

— Нравится⁈ Чтой-тоть? Разве я нехороша? И я не того? Не женсчина? Ну⁈ — спрашивала она уже более грозно, грузно наваливаясь на и так еле дышащего Джорджа, почти «просочившегося» местами сквозь решётку. — Да вижу, что нравлюсь! Кто б подумал, что вот ты, да вот я… да чтоб тако-о-ой интим…

Временами слушать эту парочку было почти невозможно, но приходилось. Именно они, когда придёт время, должны были сыграть решающую роль в судьбе узников.

Несколько раз наведывался Николай, друг отца Яра. Недолго стоял рядом с камерой, вглядываясь сквозь прутья внутрь, но так и не завёл разговор с юношей: то ли опасался за судьбу своей семьи, то ли чувствовал себя виновным в том, что произошло с сыном друга. Ярос после этого долго хмурился, но всё же общение с Игорем, Ольгой и двумя похабниками по ту сторону решётки довольно быстро сводило мрачные мысли на нет.

Так и прошла неделя. И Ярос, по мнению Игоря, был уже почти здоров, когда пришло время испытания. В камере опять возник хмурый Гром, окинул всех троих внимательным взглядом и грозно выдавил:

— Ушлёпок, — это относилось к Яру. — Наш Воевода настолько великодушен, что прощает тебя и даёт тебе последний шанс доказать ему и людям, что ты человек. Завтра испытания, готовься. За снаряжением тебя отведут, когда придёт срок. Голову только не забудь прикрыть, чтобы не испугать кого. И… — Гром сделал долгую паузу, заглянув в глаза Яросу, — если хоть один косяк случится… познакомишься с рекой. Как минимум.

После его ухода гнетущая тишина надолго опустилась на камеру, но в итоге голос Игоря вывел остальных из ступора.

— Великодушие, прям, как говно, из него льётся… — после этого камеру наводнил смех. Чистый и искренний.

Тяжёлые кованые ворота, покрытые медными позеленевшими узорами и барельефами, словно монолиты, надёжно отсекали Юрьев от Мёртвого города. Ярос, как и два других участника испытания, — Митяй и Егор, — чувствовал волнение, словно эти древние ворота, сохранившиеся с незапамятных времён, разделяли не только старый и новый Юрьев. Юноша также должен был преступить некий барьер, преодолеть и познать что-то внутри себя. Он не мог понять, отчего больше кружится голова: от болезни или от мандража перед испытанием. Примерно то же самое ощущали и остальные. Боковым зрением Яр различал, как нервно топчется на месте Митяй, — казалось, он совершенно забыл их стычку недельной давности в лазарете, — так глубоко подействовал на него приближающийся первый в жизни выход в город. То же и с Егором Павловым, третьим юношей, перешедшим порог зрелости, — он стоял слева от Яроса и теребил в руках лук, переминаясь с ноги на ногу.

Что их там ждёт в первую очередь — неизвестно, и неважно, что ранее рассказывали об этом старожилы. Всё может быть по-другому. Мёртвый город изменялся постоянно, и хорошо, если б с ним менялись и его жители, но таковых не было… Было же нечто другое. Ярос чувствовал это, когда они с напарником несли службу на западной башне. Чем-то жутким веяло от мёртвого города, отделённого от Юрьева стеной, крепостным валом и площадью… Даже серые падальщики, сколь бы наглыми зверями они ни были, не рисковали забредать в покинутые людьми руины. Может, этот старый город напоминал им огромное кладбище, где люди в своё время убивали друг друга с особой жестокостью и цинизмом? Или что другое жило в развалинах?

Ярос поёжился: от подобных мыслей становилось неуютно, а желание проходить и без того серьёзное испытание в этом жутком месте пропало. Словно кто-то чужой, сидящий внутри, тихим шёпотом предостерегал: «Не делай этого!» Но, с другой стороны, может, это и было испытанием? Преодолеть себя, справиться со страхами, войти в жизнь мужчиной, не сомневающимся ни в чём?

Сейчас же трое юношей молча стояли напротив больших ворот. Каждый из них вооружён был «калашом», луком стрельцов, короткой пикой с откованным в кузнице плоским и острым наконечником и широким армейским ножом. Кроме камуфляжа и чёрных шапочек, им полагались ещё лицевые платки из плотной ткани. Всё-таки за воротами нельзя быть уверенным, что не подхватишь чего вредного. А плотная ткань как-никак защищала от пыли, в которой находилось не пойми что, включая опасных микробов.

— Ну, «личинки взрослых», начнём? — спросил проводник Евгений Купцов — матёрый одиночка, который сопровождал любого по пустому городу, будь ты электрик Дима, ухаживающий за кабелем, тянущимся к кустарной гидроэлектростанции на Колокше, или кладовщик Вася, ответственный за наполнение закромов необходимыми предметами — тряпками, лампочками, солью и другими. Он всегда называл не прошедших испытание «личинками взрослых», ибо только он один знал тонкую грань между мужчиной и юношей, и только он один мог это испытание провести. Что происходило за воротами с испытуемыми — вернувшиеся не говорили. То ли стыдились, то ли боялись происходящего наедине с умершим городом, то ли оно было настолько неестественно, что им никто бы не поверил.

— Что ж, планктон, долго я буду ждать, пока вы решитесь? Мне-то пофиг, я там, — проводник указал рукой в сторону ворот, — бываю частенько. А вот вы… вам восемнадцать лет давалось, чтобы подумать и решить, хотите вы туда или нет. И пока ещё есть шанс развернуться и с гордо поднятой головой заняться любым делом, каким душе угодно. Только помните: в этом случае убирать за зверьми дерьмо, или чистить нужники, ну, или зачухаться в кузницу вам придётся на всю оставшуюся жизнь. И! Никаких стрельцов… — он на секунду замолчал, вглядываясь в глаза молодых людей. — Ну? Готовы?

Юноши кивнули одновременно. Ни у кого не было желания чистить выгребные ямы всю оставшуюся жизнь.

— Тогда живо закидываемся в телегу! — скомандовал Женя. Прозвище Купец как нельзя кстати подходило этому сухопарому сорокалетнему мужчине в ватных штанах и фуфайке, с «сайгой» на плече. Ведь не зря он постоянно скитался вне стен Юрьева, доставляя партии грузов со складов заводов, которые находились в полном ве́дении общины, помогал налаживать инфраструктуру и был единственным, кто, кроме отца Яра, вернулся живым из давнего похода на Владимир.

Будущие стрельцы спорить не стали и шустро забрались в телегу, запряжённую лошадью. Надо отдать им должное, эти животные не сильно изменились со времён Катастрофы. Шкура стала грубее, размер побольше, да и характер позлее. К такому жеребцу неосторожно подойдёшь — точно схлопочешь массивным копытом в лоб… Только пара человек в Юрьеве занималась их разведением, и кроме них, кони никого больше к себе не подпускали. Запрягая же в оглобли, лошадям на глаза вешали шоры, но всё равно приближаться было опасно — ноздри им никто не заклеивал, и одним нюхом эти животные могли определить, хозяин рядом или чужой.

— Жень, — настойчиво позвал Митяй.

— Да, юный хозяин, любой ответ за ваши деньги.

— Ох, Купец, и дошутишься ты когда-нибудь… — недовольно пробубнил сын Воеводы.

— Когда дошучусь, сам водить народ за стены и будешь. Ладно, чё хотел?

— Почему не на «Тиграх»? — парень указал на ангар справа от ворот, где стояли две бронированные машины «Тигр». — На них же безопасней.

— Безопасней дома, у мамкиной сиськи! А мы ведь не этого хотим? Не? Ну вот и будем заниматься тем, чем я скажу, и на том, что мне нравится. Всем ясно?

— Да!

— Эй, наверху, — крикнул тут же Купец в сторону надвратной церкви.

Сверху, из узкого окошка, высунулся стрелец, недовольно оглядел собравшихся, покрутил у виска, и хитроумный блочный механизм, открывающий двери, пришёл в движение. Тяжёлые створки скрипнули и медленно разошлись, открываясь ровно настолько, чтобы меж них смогла проехать телега.

Ярос почувствовал, как по телу волнами разбегаются мурашки, сглотнул подступивший к горлу ком и покрепче сжал цевьё автомата. Неизвестность неумолимо надвигалась. Бросить сейчас испытание означало навсегда лишить себя привилегий стрельцов, да и простого выхода за ворота, и ещё это означало — добровольно запереться в клетке, которая душила на протяжении восемнадцати лет юношу. Яр упрямо сжал губы и натянул платок на лицо. Что бы там ни случилось, значит, так тому и быть! Он не трус и никогда им не был. И скорлупа, в которой юноша всю жизнь находился, дала трещину. Небольшую, но трещину, которая со временем увеличится и выпустит на волю, что бы это ни значило…

Стела прямо за воротами обросла плющом и мхом у основания. Каменные воины с автоматами грозно взирали на выходящих из Юрьева людей. Надпись на камне гласила: «Никто не забыт, ничто не забыто. 1941–1945». Эти цифры ничего Яру не говорили, но само послание оказалось понятным юноше. «Мы будем мстить за павших, не жалея крови, пока вы сами не захлебнётесь ею…» От застывшего взгляда каменных изваяний по спине снова бежали мурашки. Хотелось бы так же сказать виновникам Большого Трындеца, но где их теперь найти… Если где и живут ещё, то явно в местах, недоступных обычному люду. В комфортных условиях, в достатке. Если живут…

Позади стелы возвышался крепостной вал. Он огромным кольцом огибал город, словно ещё одно средство защиты от страшного мира.

Повозка повернула направо, по теряющемуся среди травы растрескавшемуся асфальту и, чуть проехав, оказалась на широкой площади, также захваченной зарослями травы и кустарников.

Впереди протянулись торговые ряды: длинные, широкие, одноэтажные, без должного ухода расползшиеся вширь памятники архитектуры, простоявшие без малого сто или больше лет и не выдержавшие исчезновения людей, раскатившиеся, растерявшие свои кирпичики. Меж ними — улица с покосившейся табличкой «Ул. 1-го мая». Её пересекала другая, неизвестная, так как табличка исчезла, спряталась от любопытных глаз. Здания, окружающие ряды, — сплошь и рядом трёхэтажные или немногим повыше, выдержавшие эти двадцать лет запустения, но истерзанные, многоглазые, с выбитыми стёклами и съеденными жуками рамами.

Одинокий скелет автомобиля сбоку, все остальные удрали — подальше от Москвы, подальше от ядовитого, убивающего центра, куда угодно, либо были вовсе убиты — разобраны на запчасти, сожжены в борьбе за право сильного. Внутри скелет, всё ещё сжимающий рулевое колесо. Видимо, не был он сильным, по крайней мере, тогда, когда умирал, отстаивая своё средство спасения…

Всё вокруг серое: тёмно-серое, светло-серое, разнообразно-серое, до тошноты серое… Тоскливо-серое. И дома, печально взирающие на людей, и земля, вырывающаяся из-под растительного покрова, и небо, затянутое тяжёлыми тучами, и трава, готовящаяся укрыться снегом. И кажется, душа становится серой, невзрачной и почти мёртвой, как и мир вокруг.

Цокот копыт почти не слышен, скрадываемый травой и мхом, успевшими победить дорогу. Какие-то двадцать лет, а живое вот — побеждает. Растворяет всё рукотворное, поглощает или прячет. Только скрип тележки разносится по округе, напоминая о человеке, который когда-то правил этим миром. И четверо в этой тележке, затаившиеся и слегка испуганные, с настороженностью осматривали окрестности. Неуютные и враждебные.

И тишина. И мёртвые чудятся в каждом окошке, в каждом темнеющем проёме. Молчаливые, наблюдающие, ухмыляющиеся: мы победили жизнь — умерли, а вы? Где все? Куда исчезли миллионы людей? Куда ушли? Кто-то погиб в ядерном пожаре двадцать лет назад; кто-то — от руки друга, брата или просто прохожего; кто-то — от чумы, разносимой вражескими снарядами и ветром; кто-то — от себя, дурного — от неспособности затаиться и выждать, пропустить смерть мимо…

— Жень, — тихо спросил Митяй, — а в чём наше задание состоит?

— А вы этого ещё не поняли? — не оборачиваясь, почти весело ответил тот. — Ха! Я думал, вы более догадливые…

— Ну, Жень, — продолжал канючить сын Воеводы. — Хватит издеваться.

— Ваше главное испытание: суметь выйти за ворота! — теперь Купец специально обернулся, чтобы увидеть лица ребят, ошарашенных простотой задачи, недоумённые и недоверчивые. — И чегой-то вас так перекосило?

— И всё?

— Нет, конечно! Но главное вы выполнили: нашли в себе силы выбраться в погибший мир, доказали, что не умерли вместе с ним. Вы — мужики, вы можете и вы будете двигать это обоссавшееся от страха общество вперёд, за пределы стен, за пределы его самого. Если вернётесь, ясен пень…

— То есть, если вернёмся?

— Что есть, то и придётся есть… Митька, ты вроде неглупый пацан, а все вопросы какие-то идиотские задаёшь. Думаешь, остальные просто так за воротами спрятались? Просто так в земле окопались, заняли дореволюционные казематы, которые вот-вот посыпятся прахом… Нет. Боятся. И правильно, скажу я вам, делают. Там действительно безопасно, спокойно и тихо, если не считать, что стрельцы ночь от ночи разных тварей отбивают… Нечасто, но… Так вот, каждое следующее путешествие за стены показывает, что картина за ними меняется. Меняются твари, меняются места, дома становятся другими… Жизнь постоянно течёт, бурлит вокруг, а мы заперлись в старинном монастыре и не видим ни шиша. И даже я, постоянный посетитель тут, не знаю, что встречу на следующий день. Вот и будьте аккуратней, внимательней. Мало ли что в этот раз новенького подкинут…

Теперь взоры юношей скользили по зданиям вокруг, по траве… Теперь было жутко. Мало ли что там промелькнёт, в этих пустующих глазницах мёртвого города. Но, если верить Купцу, мёртвого ли? Яру словно затычки из ушей и носа вынули. Мир наполнился звуками и запахами. Живой мир. Вернее, живущий. Такого многообразия запахов не было внутри стен Юрьева. Здесь же пахло всё и пахло вовсе не дерьмом — кроличьим, свиным, лошадиным или людским, а чем-то другим. Юноша не мог определять запахи, так как родился и вырос в вонючем человеческом загоне, но то, что они другие, необыкновенные, он почувствовал сразу же.

Звуки тоже доносились отовсюду. Вот прожужжало мимо уха какое-то насекомое; вот зашелестела трава, скрывая маленькое мечущееся животное; вот с деревьев посыпались сухие листья — не иначе, как их обитатель подбирался поближе, чтобы рассмотреть людей; чуть дальше между домами кто-то громко чавкал, поглощая свою добычу; а совсем далеко справа раздавалось гневное рычание, перемежаемое лаем и воем.

Мёртвый город жил и не замечал, что его уже похоронили. Яр, как и остальные, сжал покрепче цевьё автомата, снял его с предохранителя и поудобнее расположил на коленках, потом, подумав, поправил колчан со стрелами — если что случится, будет готов.

А ещё накатило вдруг уныние. Опустевший город, заросший травой и кустарником, покалеченные, скособоченные дома, местами полностью разрушенные… И даже не из-за взрывов, а из-за бурно разросшейся растительности. Огромный мир вокруг, а человек заточил себя в стенах, отгородился от этого мира. Хоть и обитают здесь опасные твари, можно подцепить смертельные болезни или погибнуть под рухнувшим зданием, но как мог человек отказаться от целого мира, спрятать себя от него, похоронить на мизерном провонявшем своими же отходами клочке земли? Как⁈

Дорога повернула налево, пересекла заросшую, почти невидимую речушку, потом повела повозку направо, опять налево, опять… Яр запутался — ориентиры все одинаковые, всё вокруг однотипное, похожее, и только пятиэтажки где-то слева, иногда скрывающиеся из глаз за более низкими зданиями вдоль дороги, указывали приблизительное направление.

Повозка, ведо́мая Евгением, ещё немного попетляла меж развалин и, наконец, въехала на огороженную территорию; металлические ворота отвалились и лежали теперь на асфальте. Колёса глухо прогремели, проехав по ним. Внутри ограждения находилось несколько одноэтажных построек, тянущихся на сотню метров. Купец остановил лошадь, когда постройки закончились, и спрыгнул с телеги.

— Так! Яр с Митяем здесь, Егор со мной. Разворачивайте лошадь и ждите. Мы за бобинами с тканью.

Купец с Павловым направились вправо, к металлическим воротам с висевшим на них амбарным замком. В отсутствие людей в окру́ге перетаскивать в стены монастыря всё добро из мёртвого города не имело смысла. Достаточно было повесить замки и навещать изредка склады. По крайней мере, ткань была смотана в бобины и упакована в толстую клеёнку, что спасало от влаги и тлена…

Ворота скрипнули, раскрываясь, и Женя с Егором нырнули внутрь. Пока Митяй разворачивал телегу, Яр спрыгнул на землю и внимательно осмотрелся по сторонам. Ничего интересного не видать: два длинных одноэтажных цеха, поблёкших от времени, с осыпавшейся штукатуркой и обнажившейся кирпичной кладкой, буйно разросшаяся трава, пара небольших деревьев на крыше, и всё. Можно было садиться на повозку и спокойно наблюдать за доро́гой с обеих сторон. Но Яр почему-то ощущал тревогу, словно опасность была рядом. Вот только взгляд не находил её. Ещё и Митяй ехидненько заговорил, сидя на телеге.

— Что, чучело, слышал, у тебя нелёгкая неделька выдалась? Знатно, говорят, с тобой Гром потолковал? Синяки-то до сих пор не сошли…

— Над больным немудрено поиздеваться, — заметил Ярос, даже не взглянув на сына Воеводы. — Любой сможет, даже подлый инвалид. А Гром не инвалид, он просто злобный садюга на службе твоего обезумевшего папочки.

— Ну да, заливай… Как люлей получать, так больной сразу. Ну-ну… а все остальные злобные и отвратные. А ты один такой — пушистый и милый. Только не человек, а козёл…

— Я не вру, — пропустил мимо ушей разглагольствования Митяя Яр. — Я слышал, ты тоже повалялся на славу… Понос, али как? Может, геморрой?

— Слышь, урюк! — зло зашипел Митяй. — Это у вас в хлеву все дрищут. А я… У меня же просто простуда была!

— Сдаётся мне, что не просто…

— Что? Да что ты там себе под нос мелешь, сучонок? Обычный грипп, врач так и сказал.

— Угу. У обоих начался. Сразу. Как только мы на том чёрном покатались и высказались в его крови…

— Я не знаю о чём ты, доктор бы мне не соврал… Он отца боится. Да и придумать можно всё что угодно. А свои идиотские фантазии при себе оставь.

— Фантазии, говоришь? — Яр ухмыльнулся куда-то в сторону, но поворачиваться к Митяю не собирался. — А ты кожу порежь. Глянь, что будет.

— Да на хер, говна ты кусок, мне себя резать? Совсем псих? Катушки в башке давно проверял? Или тебе их Гром всё до одной выбил?

— Боишься?

— И ничего не боюсь!

— Боишься! — кивнул Яр. — И боишься не пораниться, а того боишься, что увидишь… боишься превратиться в меня, в нечеловека и изгоя. Боишься, что папенька родненький отрешится и выкинет тебя за ворота или в реку, как тех младенцев, о которых мне Гром все уши прожужжал.

— Заткнись, — злобно пролепетал Митяй, — не то я об этом расскажу отцу.

— Не расскажешь, — уверенно заметил Ярослав. — Если порежешься и увидишь, что теперь внутри тебя живёт, — точно не расскажешь.

Юноша быстро оглянулся через плечо и с довольным видом вернулся к созерцанию дороги. Митяй непременно сделает это — гордость не позволит ему отступить, а любопытство лишь усилит эффект. И точно: Митяй отвернулся в сторону, чтобы Ярос не видел, достал армейский нож и слегка резанул по пальцу. Понятно, что ничего не произошло. Требовалось проявить больше смелости и приложить усилие помощнее. Тогда сынок Воеводы зажмурился и уже сильней полоснул по пальцу. Боль была секундной, но когда Митяй открыл глаза, то обомлел. Кровь была абсолютно чёрная. Она пузырилась и быстро застывала. В течение нескольких мгновений рана оказалась закрыта засохшей коркой. Сердце пару раз глухо ухнуло в груди, затем часто забилось. Тревога и страх закрались в душу. Такое отцу точно показывать не стоило…

— Всё ты, тварь ублюдочная…

— Я? — Яр удивлённо полуобернулся к Митяю. — Это я тебя заставлял в палату заходить? Помнится, что наоборот отговаривал… а кое-кто не слушал.

— Ты! Ты! И никто, кроме тебя! Все беды в нашем городе из-за тебя! Ты же не человек! Мутант! Тварь последняя…

В глубине цеха раздался выстрел из «Сайги». Юноши вздрогнули, разворачиваясь в сторону входа. Грохнул ещё один выстрел, потом другой. Застрекотал «калаш» Павлова.

— Что, твою мать, там творится? — заговорил Митяй.

— Тихо! Будь готов гнать! — Яр медленно пошёл к воротам, поднимая автомат к плечу. Что-то страшное происходило внутри здания, иначе Купец не стал бы стрелять, не жалея патронов. Звук выстрелов усилился — люди перемещались к выходу.

— Но здесь не должно быть тварей! Тут же замок всегда висит!

— Да мало ли как они там появились! — Яр недовольно махнул рукой. — Долго дыру, что ли, найти? А животные тоже радиацию чуют, вот и бегут от эпицентра туда, где её меньше…

— Твою мать… — всё, что смог пролепетать Митяй.

Яр в это время подошёл вплотную к воротам и вгляделся в полумрак. Его взгляду открылся лишь небольшой участок ткацкого цеха. Покрытые пылью станки, паутина, свисающая с потолка, грязь и запустение. Он шагнул внутрь, выглядывая из-за угла в длинный цех. Навстречу мчался Павлов, а следом отступал Купец. Евгений отстреливался, пятясь, от небольших крылатых существ, наводнивших пространство вокруг. Они часто-часто хлопали крыльями и носились, словно сумасшедшие, нападая на людей.

— Быстрее! — заорал Яр. Стрелять было нельзя: зацепишь своих. Юноша сощурился, стараясь разглядеть мельтешащих тварей. Они кого-то ему напоминали. Воздух наполнился их писком. Точно! Мыши. Летучие мыши! Но какие здоровые! Не меньше кролика, прикинул Ярос.

Женя отстрелял последний патрон и отбросил «Сайгу»: заряжать времени не было, как и доставать из рюкзака боезапас. Он выдернул из-за пояса пистолет и принялся убивать тварей из него.

В это время бегущий Егор как будто споткнулся. Потом, несколько раз выстрелив, поднялся, но теперь сильно хромал. Видимо, напавший зверь повредил ногу. Но оставалось чуть-чуть до выхода, какие-то десять метров. Яр бросился навстречу. Подставил плечо, обхватил за спину и потянул Павлова за собой. Уже на выходе, обернувшись, увидел, как крылатая стая смяла Купца, набросившись со всех сторон, и теперь нельзя было различить в этой копошащейся куче Евгения. Только жуткий крик боли наполнил помещение, и Яр, не задумываясь, выволок Павлова на улицу.

Сердце ухнуло, колени подогнулись. Вот же Митяй — тварь! Хуже! Гнида последняя! Телеги вместе с сынком Воеводы нигде не было…