На краю пропасти

Глава 8 Сопротивление

Утро. Комната. Светлая, чистая и просторная. Свежий запах картошки с курицей откуда-то из кухни… Кроватки близнецов в дальнем углу. Ванька и Славик ещё спят. Не сто́ит будить…

— Ванька! Славка! — голос отца, вечно недовольного чем-то в последнее время, хмурого и какого-то… злого, что ли. Его опухшее лицо высунулось из-за двери и глянуло красными глазами, дыхнуло перегаром, который уже, как хроническая болезнь, не проходил. — А ну, подъём! За дровами сегодня. Дальнюю избу разбирать будем.

Под чистыми одеялами нехотя зашевелились, заворочались, но что поделать — сейчас даже руки двух десятилетних пацанов могут оказать неоценимую помощь.

— А ты… — отец как-то странно на меня смотрит. Неестественно. — Быстрей одевайся и матери помоги! Нечего из себя барышню корчить, да книжки целыми днями читать. Взрослая уже. Пятнадцать стукнуло.

Он уходит, а я в нерешительности стою у зеркала в одной сорочке. Что-то творится, а я не могу понять. Неуютно как-то от его взгляда, словно он раздевает меня им, будто…

— Так… Оля. С этим понятно. Теперь ты засыпаешь, тихо вокруг, спокойно… Переносишься на полгода вперёд… Что ты видишь?

Нет! Нет! Только не это! Нет! Ужас наполняет тело, заставляя его оцепенеть, делает его деревянным. Дверь на кухню трещит от тяжёлых ударов. Там он. Отец… Тот, в кого превратился… Какие-то полгода, а он поменялся до неузнаваемости. То ли самогон его изменил, то ли ещё что. Неважно. Сейчас, когда мать с братьями ушли в город, он стал ко мне приставать. То коснётся ноги, то попу погладит, а недавно прижал к холодной печи и… и… дышал перегаром в лицо… и… и… щупал, трогал… и пытался засунуть свой мерзкий язык… мне прямо в рот…

— Спокойно, Оль. Ты во сне. Это происходит не с тобой. Что дальше было?

Я ударила его промеж ног, он согнулся от боли, и это дало мне возможность убежать, спрятаться, закрыться в детской комнате. Теперь он ломает дверь. Меня одолевает ужас, я не могу ничего придумать, чтобы остановить отца. Как заставить его опомниться? Что делать? Дверь раскурочена полностью. Он просунул руку в дыру, зыркнул сквозь щель на меня злыми глазами и отворил засов… Я кричу, чтобы он одумался, чтобы прекратил, но в его руке топор… Мне страшно. Что я могу сделать? Только вжаться дальше в угол. Он идёт… Он приближается… Нечеловеческая улыбка играет на его лице… и… он расстёгивает штаны… Я прошу… Я умоляю… Он бьёт. Сильно, наотмашь. Всё, как в тумане… Бросает меня на кровать, рвёт одежду… и… и…

— Пропустим это. Оль, что происходит потом?

Мать… Она в ужасе. Братья выглядывают из-за неё… Она что-то кричит — мне не разобрать. А он встаёт и направляется к ним… Всё смутно… Словно воля покинула меня. Внутри боль, влажно… внизу. Трогаю — кровь… Потом выстрелы! Я вскакиваю, бегу, пока хватает сил. Врываюсь на кухню, падаю прямо… на мёртвые тела матери и братьев… Вокруг боль… Её столько, что она мешает думать. Он затаскивает трупы в шкаф, а я, как безвольная кукла — не в силах встать, отомстить ему… сделать хоть что-нибудь! Потом он бросает меня в погреб. Чтоб не сбежала…

— Всё. Стоп. Оль, ты забудешь это. Медленно, спокойно ты уходишь из дома. Отец тебе не мешает, он не замечает тебя теперь. Ты забираешь тела матери и братьев и уходишь вместе с ними, оставив его наедине со своим кошмаром. Ты хоронишь их в светлом и тихом месте, под берёзкой, повесившей ветви прямо над вами… Тебе хорошо… Ты чувствуешь, что их души упокоены, ты садишься под берёзку, и глаза наливаются тяжестью. Ты погружаешься в дрему. Тихо, спокойно. И в какой-то момент ты засыпаешь. Ты спишь. Крепко — это сон забвения. Он унесёт все плохие воспоминания, очистит память, сотрёт страх и твоего отца… И когда ты проснёшься, не будешь помнить ничего из этого… На счёт три ты распахнёшь глаза. Итак, начинаем. Раз… Два… Три…

Ольга открыла глаза и посмотрела на Потёмкина, сидящего рядом. Игорь… Он легко касался руки, гладил. Необычное ощущение, давно забытое. Словно мама была возле, братья где-то тут же игрались, а девочке снова пятнадцать.

— Как ощущение? — лекарь говорил тихо и вкрадчиво, продолжая успокаивающе гладить по руке.

— Лёгкая слабость, спать хочется…

— Это пройдёт. После гипноза всегда так. Я рад, что ты согласилась.

— Я точно забуду е… его?

— Не сразу. Потребуется несколько сеансов, но после будет легче. Подсознание заблокирует участки, которые приносили боль. А сейчас отдыхай, — Потёмкин хотел встать, но Ольга удержала его. Игорь удивлённо посмотрел на девушку, но всё же остался сидеть.

— Игорь… Я… — она не находила слов. Ей было хорошо с этим человеком, необычно. Оля ещё не осознавала данного чувства, не осознавала и не могла объяснить. Зато всё понимал лекарь.

Мужчина слегка нахмурился, но сдержался. Следовало бы пресечь на корню зарождающуюся в девушке влюблённость, но Игорю стало ясно, что, сделав это, он навсегда потеряет её доверие. Результаты, которых он добился после нескольких сеансов гипноза, просто испарятся. Всё окажется напрасно, а Ольга, разочаровавшись во второй раз в мужчине, на долгое время будет травмирована. Он прекрасно осознавал, что её влюблённость больше надуманная, родившаяся из благодарности к своему спасителю, из сравнения его с чудовищем, мучившим её пять лет. Но она пока этого не понимала, может, позже поймёт, но сейчас… Глаза говорили за девушку. Кричали! А что мог сделать Игорь? Он глубоко вздохнул и мягко снял руку Ольги со своей.

— Поспи. Тебе это необходимо, — он найдёт способ избавить девушку от этого глупого заблуждения, не сейчас, но найдёт. В крайнем случае можно воспользоваться гипнозом.

— Хорошо, — кивнула Ольга. — Но ты будешь рядом? Никуда не уйдёшь?

— Нет, я не брошу, — Потёмкин опять глубоко вздохнул, хотел сказать ещё что-то успокаивающее, но его прервали. Послышался звон ключей и скрип решётки. В камеру вошли стрельцы.

— Пойдём, — хмуро сказал бородатый. — Тебя Воевода ждёт.

И снова арочный свод подземелья, металлическая дверь на выходе, ржавая и скрипящая. Дневной свет, болью резанувший по глазам после недели заточения в подземелье. Церковь с пятью куполами плавно проявлялась в поле зрения, постепенно привыкающего к свету…

Внимание привлекло большое скопление народа возле храма. Люди шумели, толкались, заглядывали через головы внутрь, но увидеть, что там происходит, у лекаря не было никакой возможности. В какое-то мгновение толпа расступилась и «выродила» на свет Яра с непокрытой опущенной головой в сопровождении неприятно улыбающегося Грома и двух охранников. Не похоже было, что у парня всё хорошо… Так с испытания не возвращаются. Ну да ладно, вернётся от Воеводы — узнает, в чём дело.

Вопреки ожиданиям, в этот раз Игоря остановили внизу, рядом с дверью, на которой корявым почерком угольком было выведено: «Лазарет». Из кабинета доносились недовольные крики. По голосу Игорь определил, что буянит Воевода. На кого он орал и что послужило причиной вспышки этого гнева, было неизвестно. Словесный понос главы города продолжался недолго, а закончился и вовсе неожиданно: раздался выстрел, и что-то грузное упало в помещении. Стрельцы было бросились внутрь, но дверь раскрыл Воевода, хмуро глянул на мужчин и кивнул Потёмкину, чтобы тот зашёл.

Чистая, светлая комната, в центре — металлический стол, справа — стеклянный шкаф с различными бутылочками, пробирками и инструментами, у дальней стены койка, на которой лежит парень со рваной раной на груди, а за шкафом — тело только что убитого. Ничего необычного…

— Ну вот, — махнул Панов в сторону трупа. — Вакансия, Потёмкин, минуту назад образовалась. Советую поскорее принять решение.

— Можно? — Игорь указал на юношу.

— Попробуй, — Воевода пожал плечами. — У нашего доктора, как видишь, не получилось…

Потёмкин подошёл к койке и некоторое время осматривал раздетого до пояса Митяя. Рука была изуродована, а на груди зияла рваная рана, которая расползалась по телу чёрными прожилками, словно нечто внутри разрасталось. Парень метался в бреду, обильно потел и громко, хрипло дышал.

— На вас похож, Юрий Сергеевич… — Игорь развернулся к Воеводе и спокойно сложил на груди руки, ничего не предпринимая.

— Вылечи, — попросил тот тихо. Было видно, как трудно ему это даётся, но Воевода пересилил себя, а взгляд — умолял. Стало жаль его. Прошло пять лет, а Потёмкин помнил смерть своих сыновей и жены. Легче не стало. Но как бы сейчас ни было понятно лекарю состояние Воеводы, помочь он не мог, поэтому покачал головой и тихо заговорил. Важно постараться не разъярить Панова ещё больше.

— Юрий Сергеевич, они имели контакт с объектом? Той тварью, что я убил под стенами города?

— Кто — они? — казалось, мужчина не понимал, о чём говорит лекарь. Он ещё сдерживался, но столь сильные эмоции скрыть не так уж просто. Об этом говорили выдыхаемый с шумом воздух, дрожащие руки, в одной из которых он держал «ПМ», затуманенный злой взгляд и напрягающиеся желваки.

— Ваш сын и Ярос…

— Ты тоже думаешь, что мой сын — мутант? — заорал Панов. Внутренняя пружина не выдержала, разогнулась. Сплетение ярости и злости вновь нашло выход, как чуть раньше — с доктором. Воевода поднял на Игоря пистолет. — Как этот… как этот зверь, который его убил? Да я… Да…

— Тихо, Юрий Сергеевич. Спокойно, — Потёмкин поднял раскрытые ладони вверх. — Ничего такого я не говорю. Но мне нужно знать ответ на этот вопрос. Тогда я смогу сказать, что с вашим сыном…

— Умер он! Вот что! И убила его эта тварь, что пригрели мы у себя в городе! Этот недоносок с рогами! — Панов сейчас представлял собой жалкое зрелище. Кровь прилила к лицу, слюна брызгала изо рта, а сам он махал пистолетом перед носом у Потёмкина, тыкая другой рукой в сторону подземелий. Потом вдруг сдулся как-то, поник, опустил оружие и прислонился к стене, склонив голову. — Он отобрал у меня сына, Игорь. Моего наследника! Он…

— Повторю: успокойтесь, Юрий Сергеевич. Ещё не отнял, нет. Сами же видите: дышит.

— Но… — тот мотнул пистолетом в сторону трупа доктора. — Он заявил, что нет никакой возможности спасти Диму. Он так сказал, Потёмкин, а он, как и ты! Он, мать твою, тоже врач!

— Не такой.

— Что?

— Не такой, говорю. Я — военный доктор. Специалист по вирусам и их использованию в военных целях. И мне крайне важно знать, Юрий Сергеевич, как вашему сыну в кровь попал вирус…

— Вирус? Какой вирус? — Воевода ошарашенно смотрел на лекаря, не понимая, о чём тот говорит.

— РНК-вирус, меняющий генную структуру. Тот, что присутствовал в крови у чёрной твари.

— Но как… это может оказать влияние на ситуацию? Он же с пробитой грудью!

— Просто скажите: был ли у него контакт с той тварью? — терпеливо повторил Игорь.

— Был? Да они подрались тут! Димка с этим… этим ушлёпком… Перевернули в этом месте всё, в том числе и тварь эту. А был контакт или нет — я откуда знаю… Они и до этого бились. В катакомбах. Да постоянно дрались! Из-за бесстыдницы Варьки… И вообще… при чём тут это⁈

— А притом, Юрий Сергеевич, что они, похоже, заразились оба… и теперь не всё так просто, как кажется. Умер, убил… всё совсем не так просто.

— Объясни, — потребовал Панов.

— Хорошо, — пожал плечами Игорь и оборотился к мечущемуся в агонии Митяю. — Учитывая, что кровь приобрела другие свойства, можно с твёрдостью сказать, что вирусные тела трансформировали клетки человека так, что кровь видоизменилась. Я не могу без нужного оборудования сказать, что и как, но факт остаётся фактом. Сами видите: кровь чёрного цвета…

— И что это значит?

— Я не могу сказать…

— Но как? Ты обещал объяснить всё!

— Всё, что я могу сейчас с уверенностью поведать, это: перед нами не ваш сын, Юрий Сергеевич. Видите? — Игорь указал на область вокруг раны, которая почернела и побежала по телу разветвлённой сетью прожилок. — Процесс изменения запущен.

— Но как? Он же вылечился от этого! Доктор его антибиотиками…

— Антибиотиками? — Потёмкин чуть не рассмеялся в глаза Воеводе, но это было бы ошибкой. Перед ним разъярённый отец с пистолетом в руках — не самый лучший момент, чтобы шутить. Оттого он заговорил ещё вкрадчивее, стараясь, чтобы каждое слово дошло до сознания Панова. — Этого уже не остановить никакими антибиотиками. И даже если бы у меня была лаборатория, было оборудование, то я не смог бы уже ему помочь. При заражении началось производство изменённой ДНК, производство свежих вирусных тел, клетка наполняется новыми РНК-вирусами, переполняется ими, погибает, разрушается… И молодые РНК-вирусы выходят в межклеточное вещество, поражая другие клетки. У него же была лихорадка в течение недели, не так ли? — и, видя озарение на лице главы, кивнул. — А сейчас… Началось необратимое изменение, согласно новой информации из РНК-вируса. Может быть, оно бы продолжалось долго, годами, как у той твари, что бродила рядом с городом и которую нам удалось остановить, но помешал случай.

— Это не случай, — грубо оборвал Игоря глава. — Это Яр! Я уверен, что всё это он сделал специально. Он ненавидит нас… людей! Потому что сам — не человек…

— Как бы то ни было, — у лекаря не было желания переубеждать Воеводу относительно вины Яра. Отец, сын которого умирал, вряд ли посмотрит на проблему иначе, так как он уже всё давно решил. Приговорил и привёл в исполнение, как минимум, в своей голове… — Как бы то ни было, трагедия, разыгравшаяся на испытании, активизировала механизм защиты, может быть, иммунную систему, и организм запустил реакцию ускоренного видоизменения.

— Но как такое возможно⁈

— Обыкновенно. Естественная защита любого живого существа, клетки, микроорганизма. Если угрожает опасность — включается защитная реакция… Поэтому он не умрёт. Повышенный метаболизм организма, рана быстро затягивается, но вот то, что он проснётся человеком, я гарантировать не могу…

— Ты должен его вылечить! — зло бросил Воевода, опять направив пистолет в сторону лекаря.

— Я уже говорил, что не могу, — мягко ответил тот.

— А мне плевать! Я здесь главный! А все остальные… все прочие мои…

— Рабы? — подсказал Игорь тихо.

— А какая разница, как их называть?

Панов вдруг успокоился и непринуждённо улыбнулся. Это выглядело жутко: у недавно разъярённого, брызгающего слюной мужчины резко поменялось настроение, лишь злые глаза за кругляшками очков выдавали его. Столь быстрая перемена при одном упоминании о его подданных выдавала в нём психическое расстройство или въевшуюся глубоко в сознание привычку эксплуатировать людей.

— Какая разница, а, Игорь? От замены названия сущность-то не преображается! Разве не так? Слышал одну притчу? Она как раз об этом… — Потёмкин лишь слегка пожал плечами, а Воевода, довольный собой, принялся рассказывать: — Веришь или нет, но когда-то давно в Египте жили два фараона. У первого дела обстояли неважно, хоть и рабов было в несколько раз больше. Так вот… Однажды, когда второй был у первого с визитом, тот пожаловался. Мол, что за херня: рабы работают вполсилы, камни таскают медленно, на боль от ударов кнутами не обращают внимания, вечно вялые и недовольные. На что второй хитро усмехнулся и что-то тихо сказал ему. На следующий день первый объявил полную свободу: живите как хотите, но, чтобы кушать, придётся зарабатывать. И каждый камушек оценил в монету… И что ты думаешь? С одной стороны, мир изменился кардинально — люди выстраивались в очереди, чтобы сдать камни: так много и в таких количествах их теперь носили. Кто-то бегом, кто-то по два или три, более умные сбились в группы… Но суть-то! Суть-то от этого не стала другой. Чем рабы занимались раньше, тем и теперь. Они так же таскали для господина камни!

— Занятно, — кивнул Потёмкин, но радости Главы он не разделял.

— Ну а я о чём? — ухмыльнулся Панов. — Вот и у тебя есть несколько вариантов: либо стать рабом и всю жизнь просуществовать в клетке или пристреленным, как он, — Воевода кивнул в сторону мёртвого доктора. — Либо присоединиться ко мне, к верхам, и обретаться, ни в чём себе не отказывая…

— И быть, по сути, таким же рабом, — Игорь тоже кивнул в сторону доктора, — готовым в любой момент, в зависимости от настроения владыки, получить пулю в голову.

— Это снова палка о двух концах, Потёмкин, — Панов поморщился. — Главное — попробовать, главное — ступить за линию, главное — принять нужную сторону, и может быть… может быть, ты останешься в рядах этой верхушки навсегда. Как говорится, Москва не сразу строилась.

— Кстати, о Москве, Юрий Сергеевич. Возможно, сейчас тот же вирус, который изменяет вашего сына, распространяется по метро в этой самой Москве… мне кажется, в данном огромном бомбоубежище должны были выжить люди. А чуть позже, когда все люди превратятся в ЭТО, эти твари займутся и периферией… Они придут сюда!

— Да мне-то что. Мне главное — заиметь в команде умного человека, такого, как ты, Потёмкин, и, хочешь ты того или нет, но я тебя отсюда не выпущу.

— Принцип ведра с крабами, — усмехнулся Игорь.

— Что?

— С раками, Юрий Сергеевич, — поправился лекарь, — с раками. Представьте себе ведро с ними. Их много, они все цепляются друг за друга. Один хочет выбраться, но сородичи не дают ему, затягивают обратно.

— Хм… Интересное сравнение…

— Не то слово, Юрий Сергеевич, — Потёмкин впился взглядом в глаза Воеводы. — А представьте, что один из данных раков оказался ядовитым… Ну, допустим, некая генетическая аномалия. Так вот, из-за невозможности заразного рака выбраться из ведра умрут все!

— Что-то, Игорь, ты заговорился… — Взгляд Главы потемнел, брови сдвинулись. — Хочешь представить меня вселенским злом? Опоздал лет на двадцать. Увы. В общем, так: даю тебе время до утра, иначе… Иначе вместе с чёртовым ублюдком расстреляю.

— Хорошо, Юрий Сергеевич, — еле сдерживаясь, чтобы не разозлиться, тихо сказал Игорь. — Я поразмыслю.

— Думать вредно, Потёмкин. Очень вредно и опасно. Особенно в наше время… Гром! — В комнату тут же вошёл глава охраны. Злорадно глянул на Игоря и вопросительно — на Панова. — Проводи нашего друга до клетки…

Когда Игоря увели, Ольга в лёгкой прострации и смятении опустила голову на подушку. Потёмкин в целях лечения с помощью какого-то «гипноза» уложил её на свою койку. Теперь же она завернулась в тёплый войлочный плащ лекаря, сжалась под ним в комок и задумчиво уставилась в грязную кирпичную стену.

Вот вроде стена: кирпичик к кирпичику, всё замазано, склеено, всё держится крепко друг за дружку, поэтому и стена — трудно разрушить, когда все вместе сплетено, когда цепляется одно за другое. А приглядишься — дела чуть иначе обстоят. Один кирпичик выбился чуть-чуть вперёд, другой частично разрушился, третий вывалился, словно не желал быть вместе с остальными… И прочность у стены уже не та, и легче сокрушить. Ну, прямо как люди: когда вместе, рядом, когда цепляются друг за друга — крепки, когда отворачиваются или отталкивают — слабы как никогда. Некому поддержать, некому загородить, некому подставить плечо.

Вот Игорь — явно из тех кирпичиков, на которые хочется опереться, которые никогда не выскользнут из общей сцепки, не бросят, если им тяжело. Какой же он… Хороший. Какой… Ольга чувствовала, что её притягивает к Игорю нечто неуловимое. Хотелось быть с ним, смеяться над его шутками, верить ему, но почему так — она не знала. Он ушёл, стало грустно и сиротливо — как раньше, когда оставалась дома одна, без матери и братиков. Когда в их отсутствие по дому разливалась пустота, и в тёплой, протопленной комнате становилось холодно. Вот и сейчас… Ольга потуже завернулась в тёплый плащ Игоря, ощущая, что он рядом, чувствуя, как вещь отдаёт его тепло ей, защищает от неуютного, непонятного, страшного…

Сразу вспомнилась сказка, рассказанная матерью, в которой принцесса, одинокая и запертая в высокой башне, никогда в жизни не знала мира вокруг, никогда ни с кем не общалась. Она всегда была наедине со своими мыслями и фантазиями и, казалось, останется с ними навечно. Одна. Но однажды в башню заглянул принц и спас её, и открыл ей мир, настоящий и живой, которого она никогда не знала, но хотела увидеть, оказаться его частичкой. Того большого и огромного мира, который раскинул свои объятия, готовый принять девушку. Мира там, за забором…

Девушка неосознанно перенесла сказку в реальность. Где была она — принцесса, и он — Игорь, странствующий принц, и удивительный мир, но не за границами башни, а за забором… И не хороший он, оказывается. Каким угодно можно видеть его, но только не таким. И что теперь делать, она не знала. Границы светлой сказки приобрели тёмные очертания, безрадужный и серый мир расстилался за оградой, внутри которой она отжила всю жизнь, и только немногие люди могли похвастать чем-то светлым. Они, как огоньки, сейчас все кружились вокруг неё, рядышком… И странноватый Джорджик, и его чудная зазноба Лидия, и хмурый, но добрый и заботливый Игорь, и Яр…

В этот момент юношу грубо затолкнули в камеру, стражники развернулись и ушли, скорчив рожи, будто привели какую-то тварь, а не человека. Ярос без сил прошёл, опустив голову, и упал ничком в свою кровать. Его плечи затряслись, а руки в ярости сжали бесцветное драное одеяло. Не только с ней окружающий мир обходился жестоко…

Этого странного юношу с необычной головой то и дело обижают. Ольга только открыла глаза тогда, в лазарете, а Яр уже схватился с каким-то пацаном, потом его побили охранники Воеводы, а теперь вот: ушёл с утра на испытание, а вечером привели, как преступника. Девушка встала, поправила плащ и тихонечко присела на койку Ярослава. От лёгкого прикосновения парень вздрогнул, но не повернулся, а постарался лицом зарыться глубже в одеяло.

— Что случилось? — тихо спросила она, поглаживая по руке. Яр молчал, тогда Ольга заговорила, полагая, что звук её голоса успокоит юношу, не даст погрузиться в одиночество, в котором его хотели утопить люди. Заставить поверить, что он не из их числа, он не человек, а кто-то отличный.

— Ты кто? — Простой поэт, а ты?

— Я смерть, хожу, гуляю,

И мысли старые, мечты

По миру собираю.

— Как странно, а вот у меня

Давно не появлялись, —

Сказал поэт, на смерть смотря,

Потом пожал плечами.

— Как рухнул мой любимый мир,

Муза ушла куда-то,

И нет писать уж больше сил,

Ни строченьки без мата.

— Тебе легко, поэт, ещё, —

Вздохнула смерть, согнувшись.

— Я ж потеряла вовсе всё, —

И хмуро улыбнулась.

— Людей ведь нет уже давно.

Остались только кости.

Я, как в плохом теперь кино…

Сама всего лишь гостья…

Тихий голос завораживал, струился вокруг Яра, обволакивал, и юноша сам не заметил, как начал прислушиваться, внимать его звуку. Повернул лицо, вгляделся в правильные, красивые черты, большие глаза, отмеченные грустью и тревогой, и продолжал слушать.

За кем мне приходить теперь?

Кого здесь караулить?

Вот и брожу, и, верь — не верь,

Скучаю я по людям.

Пойдём, давай уже, поэт —

Последний ты на свете,

Стих сочинишь ты обо мне,

Вновь вдохновлённый смертью…

Ольга закончила, не осознавая, что взгляд унёсся куда-то вдаль, в воспоминания о матери и её стихах, а Яр, приподнявшись на локте, всматривается в ничего не видящие глаза: сколько в них боли…

— Прям я, — прошептал юноша, боясь спугнуть девушку. Она вздрогнула и долго смотрела на него, словно только что увидела.

— Не думаю, — Ольга помотала головой. — Это мама… Она сочиняла. Не думаю, что её мысли были о тебе. Она уже почувствовала, что отец меняется… Но считаю, стих обо всех. Ведь каждый в жизни испытывал одиночество, сильное, словно он вообще один-одинешенек в этом мире. Вот и ко мне подходит когда… Да и к тебе тоже.

Если не замечать необычных наростов на голове, то Яр — вполне симпатичный юноша с голубыми глазами, бледной кожей и каким-то напряжённым лицом-маской, на котором отпечатались отчаяние и усталость, недоверие к людям. А глаза… в глазах тоска по чужому участию, доброте и пониманию, которых ожидал от людей, но ожидания не оправдывались.

Взгляды соприкоснулись, каждый увидел знакомое, родное, то, что понятно, то, что случилось с обоими… Яр потянулся к Ольге, её рука непроизвольно переместилась на плечо юноши, дотронулась до шеи, одним касанием потянула за собой… Зрачки расширились, губы полуоткрылись в предчувствии, в предвкушении зарождающейся искры…

Но она так и не зажглась. Потерялась, спуталась, испугалась сотен голосов шествующих мимо людей, возвращающихся из церкви. Многие гневно кричали обидные слова, обвиняя Яра, некоторые стучали по решётке, чем попало, другие плевались. Жора пытался отогнать толпу, но продержался недолго: его опрокинули, несколько раз пнули, автомат отлетел куда-то в гущу ног, а сам он, прикрыв голову, еле успел отползти к стене. Яр вновь уткнулся в одеяло, а Ольга возвратилась на своё место, закуталась в плащ и постаралась зажать уши. Она не понимала, что сейчас произошло, поэтому ей стало так страшно. Потом вернулась ощущениями к парню.

Яр и она. Немыслимо. Пытаясь понять себя и вполне ясную тягу к Игорю, а с другой стороны — необычное и новое влечение к Яру, Оля перебирала образы и ощущения по отношению к ним обоим. Мысли, одна необычней другой, гудели в голове, будто маленький рассерженный улей: разлетаясь, сближаясь, но не принося в душу покой. Часто возникал перед глазами образ мужчины, яркий и живой, затем юноши, столь же реальный. Но сейчас она не понимала, что с ней происходит. Она только запуталась ещё больше, и мелкая дрожь начала трясти её. Образ отца вносил полное смятение в её неокрепшее ещё сознание, скользил призраком вокруг, не желая окончательно раствориться в небытие. Не понимая своих чувств, она беззвучно заплакала. Слёзы тоненькими струйками стекали по лицу и впитывались в тёплый войлочный плащ Потёмкина.

Сказать, что Игорь был взбешён — лишь покривить душой. В нём всё кипело, словно в паровом котле. Но показывать чувства сейчас означало скинуть весь поезд дальнейших событий под откос. Самолично.

— Ну, что Потёмкин, прижали? — сегодня Гром сопровождал его один. Видимо, Игорь своим спокойным поведением ввёл в заблуждение и главу охраны и Воеводу. Они расслабились и не считали Потёмкина опасным человеком, способным нанести вред или сбежать из стен Города, находящихся под неусыпной охраной стрельцов. Оно и понятно: профессия доктора или лекаря, кем представлялся Игорь, сама по себе успокаивала, заставляла терять бдительность. Правда, Воеводу насторожило брошенное лекарем: «военный доктор», но и этому он, судя по всему, не придал значения.

— Не то слово, Гром, — пробубнил Потёмкин, не желая показывать свою ярость. — Не то слово.

— Ну а я что говорил? — усмехнулся тот, правда, это было незаметно: опустившаяся на город тьма растворила лица в полумраке, царившем внутри стен, размазала их, впиталась в такие же почерневшие, почти исчезнувшие строения. Лишь свет фонарей периметра кое-где очертил контуры монастыря. Ночь всегда правила миром. Помогала грабить, убивать, скрыть убийцу или страх, застывший на лице у жертвы, пряча совесть под своим плотным, непроницаемым покрывалом. Вот и лицо Игоря она сейчас как нельзя кстати скрывала. — Ближе к власти жизнь правильнее, удобнее, и… вообще, она есть. Дальше от власти — жизнь деградирует, как и общество, ведь нормальные люди всегда сплачиваются вокруг вожака, а остальные превращаются в стадо. В обычное тупое стадо…

Потёмкину хотелось развернуться и сказать этому довольному ублюдку что-нибудь резкое, харкнуть в лицо и растереть плевок сапогом, но сейчас этого делать не следовало. Поэтому лекарь промолчал, сжав кулаки. Скрипнула дверь, впуская их в подземелье. Освещение коридора отключили, но в их камере горел свет. И дальше кое-где, в тесных, забитых людьми ответвлениях: не всё ещё уснули. Жизнь продолжалась, как ни крути. И у всех были свои проблемы, волнения.

Увидев Грома, Джордж вытянулся по струнке возле стены, затем вспомнил своё предназначение и принялся греметь ключами, пытаясь поскорее открыть дверь. Игорь быстро вошёл в камеру и окинул её взглядом, не обращая внимания на пустые и глупые слова шавки Воеводы, вытесанные в его голове, очевидно, самим Воеводой:

— Ну, до утра, смертничек! Ой, извини, оговорился… Надеюсь, всё же одумаешься, коллега! — он растворился во тьме коридора, а лекарь, выждав, когда скрипнет наружная дверь, подошёл к стене и пнул её. Поцарапанные и местами истерзанные временем армейские «берцы» с достоинством выдержали удар.

— Что случилось? — подскочила на кровати почему-то зарёванная Ольга, вопросительно уставившись на Игоря. Да и Яр встрепенулся на своей койке. Он был очень удивлён подобным поведением всегда спокойного мужчины.

— Эти стены!.. Это подземелье!.. — заговорил Потёмкин, отвернувшись. Медленно, тихо и отрывисто, будто не мог сдерживать переполнявшую его злость, но приходилось. Создавалось ощущение, что он хотел зашипеть, и лишь по причине того, что человек к этому не приспособлен, получались слова. — Этот город и люди его… Мерзость-то какая! Как же знакомо! Ничто их не меняет. Людей. Ни война, ни двадцать лет паршивой жизни в окружении монстров. Как же ненавижу я таких! Готовых за счёт чужого горя жить и процветать, костями играть в «городки», черепами — в боулинг…

— Да что случилось-то? — неуверенно прервал Игоря Яр, но тот, словно не услышав, продолжал:

— Они не пропустили нас в Ямантау, они просто оставили мою семью за гермодверью, из-за чего нам пришлось развернуться и уйти, отправиться к самому огромному подземелью в нашей стране — к московскому метро. Нас вот так просто обрекли на смерть… Теперь они пытаются заставить меня работать на них, забыть о человечестве, позабыть о вас всех, но зато купаться в достатке и целовать перст Воеводы… Лизать… Сосать… Тьфу, бля! Иначе я с тобой завтра…

— На расстрел?

— Именно, — как-то зло ухмыльнулся Игорь. — Тебя хоть за что?

— У меня кровь нечистая, — тихо сказал Яр.

— Нечистая? — удивлённо воскликнул Игорь, причём сделал это с плохо скрытой внутренней яростью. Ольга вздрогнула на койке лекаря, а охранник выскочил из-за угла, предвидя конфликт. Но Потёмкин заговорил быстро и вкрадчиво, делая размеренные паузы перед теми словами, которые считал особо значимыми. — А у кого она сейчас чистая? У Воеводы? У Грома? У тех людей, что всю жизнь смотрели, как тебя, Ярослав. гнобят, и молча потворствовали этому? Или у тех людей, которые, словно овцы, идут за своим пастухом, соглашаются с ним и терпят удары кнута? Радуются тому, что главарь топит не их самих, а их детей в речке? Ты про этих людей говоришь?

— Да, — прошептал Ярос. Крупица смысла в речи Игоря уже начала вызывать волнение, что-то затронув в душе́, что-то глубокое и спящее, готовое вот-вот встрепенуться.

А Игорь тем временем продолжал:

— Да эта их кровь давно скисла! Они все стали либо волками, либо овцами! А сыновья с дочерьми — их волчатами и ягнятами! И неизвестно, у кого кровь подходит больше для испорченного мира. Их — «чистая», или твоя. Давшая тебе это! — Потёмкин указал на роговые наросты на голове юноши. — Ты знаешь, что это?

— Нет, — прошептал Яр и поднял голову. Игорь подошёл вплотную и заглянул ему в глаза. За решёткой в это время Жора поднялся на цыпочки, надеясь услышать новое откровение. Даже Ольга в углу привстала.

— Это твой пропуск в Новейший Мир! Этим ты отличаешься от «зверей», которые не поняли ещё смысла изменившейся жизни. Ты — другой! И в этом твой огромный плюс, которого ты не видишь в упор. Не надо мотать головой! Отойди от шаблонов, которые тебе навязали! Другой — не хуже или лучше. Это означает лишь, что тебе не по пути с ними — людьми, вызвавшими катастрофу и их потомками, такими, как Митяй… И не способными отойти от всего старого. Да! Они приспособились существовать внутри стен, не ими построенных. Отбивать атаки зверей, жить и пользоваться останками старого мира. А почему? Потому что любовь к себе и себе подобным не может изменить их и их внутренний мир. Они перегрызут друг друга раньше, чем это содеют звери! А ты… — он сделал длинную паузу, пытаясь подобрать слова. — Тебе надо перестать жить жизнью про́клятых; тех, кто ещё не понял, что мир изменился навсегда, и что искать себя надо ещё в чём-то другом… Найди свой путь, Яр! Не такой, что прошёл я и все, окружающие тебя… — Игорь затих, словно всматриваясь юноше в душу.

Яр закусил губу. Ему хотелось плакать. Но он не мог выказать перед Потёмкиным слабость. Поэтому скупую слезу, скатившуюся по щеке, он не стал стирать, мужественно выдержав взгляд лекаря.

— Соринка застряла, — только и вымолвил он, когда смог говорить.

— Ну да, — согласно кивнул Игорь, проследив за слезой. — Осталось её вытащить, — естественно, он говорил уже не про соринку, но оба друг друга поняли.

— Ты мне поможешь?

— Обязательно, парень, — кивнул Потёмкин. — Я же лекарь! Только будь рядом, когда… Да всегда. Я помогу тебе.

Он обернулся, отметив, что слёзы выступили и у Ольги, и даже на щеке Джорджа блеснула влага… Он прижался к решётке и, вытаращив глаза, слушал.

— Мы уходим сегодня!

— Что? — пролепетала Ольга.

— Что? — словно эхо, повторил Яр.

— Нас с Лидкой возьмёте? — встрял Джордж. Все удивлённо к нему повернулись. — Мы тоже хотим уйти!

— Куда это вы собрались? — раздался голос Грома из коридора.

Жора вздрогнул, но пошевелиться не посмел: поблескивающий в свете единственной в камере лампочки ствол пистолета упёрся холодной сталью ему в голову. Ольга охнула, Яр дёрнулся в сторону решётки, и только Игорь, напрягшись и напружинившись, следил за каждым движением врага.