На краю сознания

Глава 17. Тюрьма для разума.

— Прости, но тебе нельзя с нами. Никак нельзя.

Я не видел раньше, чтобы Лиза так горько плакала, даже когда она оказалась в руках маньяка. Я понимал, что мы не можем взять ее с собой в Улей Разнообразия, законы субреальностей которого слишком опасны и непредсказуемы для девочки, которая не может им противостоять. Лиза ничего не отвечала на мои слова, она просто обняла меня, и слезы лились ручьями из ее глаз.

— Хочешь, я построю тебе замок, и ты будешь жить в нем, как самая настоящая принцесса?

Девочка зажмурилась, отрицательно покачала головой и прижалась ко мне еще сильнее.

— Может, хочешь крылья, как у Птицы? Будешь летать над морем! Увидишь много интересного, пока мы не вернемся!

— Я хочу с тобой! — прошептала Лиза.

Тяжело было отказать ей. Она не могла понять, что это ради ее же безопасности, она лишь понимала, что я ее бросаю. Оставляю одну в этом иллюзорном мире.

— Это невозможно, Лиза. Прости меня.

Возвращался в самолет я с неприятным чувством. Скорее всего, я больше никогда ее не увижу. Если Фил находится в Улье вместе с кейсом, и мне удастся им завладеть, то я уничтожу нейронет со всем его содержимым. А значит, уничтожу и Лизу. Я успокаивал себя мыслью, что, по крайней мере, я сделал всё, что мог для нее. Я ведь трижды спас жизнь этой выдуманной девочки. Если она — отражение моей настоящей дочери, с которой я встречусь в объективной реальности, когда все кончится, то я ее не потеряю. Наоборот, я по-настоящему обрету Лизу, когда всё закончится. И мы уже никогда не расстанемся!

Эдик направил самолет к водопаду. Я откинулся в кресле, и погрузился в мысли о том, как искать Фила в безумных субреальностях, к которым мы приближаемся. Удар о вертикальную водную гладь уже не показался мне чем-то страшным и необычным. Я парил в восходящем потоке среди исчезающих обломков самолета, отрешенно наблюдая за происходящим. Шум стих, и пространство вокруг медленно заполнялось уже знакомым мне разноцветным воздухом. Я увидел вещий сон?

— Я же сказал тебе, чтобы ты не смел возвращаться! — прогремел голос, словно звучащий со всех сторон одновременно.

Возникшая вдруг сила тяжести стремительно понесла меня куда-то сквозь пронизывающий всё свет. Кем бы ни был хозяин этой субреальности, после событий из моего сна он занес меня в свой персональный черный список! Или это был не сон? Я уже ничего не понимал в происходящем. Может быть, сны здесь больше не являются чем-то личным, твоими и только твоим? Как создатель этой субреальности может помнить события, которые не произошли? Или же они произошли, но как тогда объяснить то, что я смог их предотвратить?

Я провалился в темноту, история снова повторялась. Сейчас меня опять будет преследовать призрак Даниэля Аллена? Я приготовился к худшему. Ну, где ты, маньяк? Покажись! Я не боюсь тебя. Ты же признался, что ты — плод моего воображения! Да, теперь я верю, что так и есть. Вместо того чтобы принять ответственность за свои самые неприятные мысли, я придумал тебя, чтобы ты говорил мне всё самое мерзкое и неприятное из того, что я думаю. Ты всего лишь мой воображаемый друг!

Даниэль не появлялся, хотя я по-прежнему летел в пропасть. Мне даже было немного жаль, ведь я был готов к нашей встрече, был готов ответить на каждую его фразу, возразить каждому его доводу! Но он не пришел, оставил меня падать в пустоту в одиночестве. Неужели мне его не хватает? Наверное, так и сходят с ума?

Огненная пропасть подо мной была всё ярче. В памяти всплыл сюжет о падшем ангеле, которого лишили крыльев и низвергнули с сияющих и прекрасных небес куда-то то ли на грешную землю, то ли в пылающую преисподнюю. Судя по тому, что я вижу внизу, мне больше подходит второе. В чьих мифологических фантазиях я сейчас нахожусь? Улей — это ведь царство «не таких, как все», но что-то уж всё это как-то не блещет оригинальностью. Ладно, пусть будет что будет. Поскорее бы уже кончился этот полёт.

Одной этой мысли было достаточно, чтобы за доли секунды пролететь оставшееся расстояние и врезаться в землю. Или, правильнее сказать, в какую-то ровную твердую поверхность, напоминающую обработанный чёрный мрамор. Это было даже не больно, я был готов к худшему.

— Эй, хозяин! — я встал и отряхнулся. — Выходи, дело есть! Есть тут кто-нибудь? Ау-у-у!

Тишина в ответ. Язычки пламени прорывались через трещины в полу, а сам пол был теплым. Я пригляделся получше — пол был покрыт ровной квадратной плиткой. Очень аккуратная работа, если бы я увидел такой тротуар где-нибудь в реальности, то восхитился бы мастерством дорожных рабочих. Жаль, что все это — всего лишь плод чьего-то мрачного воображения.

— Есть здесь кто-нибудь?!

Снова тишина. Куда ни глянь, кругом этот черный мраморный пол, над головой — кромешная тьма, даже маленького отблеска света предыдущей субреальности не видать. Ее хозяин оказался не особо приветливым, но возможно, с Эдиком и Птицей им удастся договориться. Я же остался здесь совсем один. В какой-то степени это плюс, ведь я могу заняться поиском Хитрого Фила, не объясняя моим товарищам, для чего мне это нужно. Вот только как вести этот поиск? Я уже привык к тому, что найти хозяина очередной субреальности — задача простая. Что же делать здесь, на этом огненно-мраморном поле? Я побрел, куда глаза глядят. Может быть, это не имело особого смысла, но стоять на месте я любил меньше всего. Я считал, что если не знаешь, куда двигаться, то двигайся хоть куда-нибудь.

Идти пешком довольно скоро надоело, и я материализовал себе автомобиль. Проблем с этим не возникло, похоже, местный создатель никак не ограничивал своих гостей, за исключением одного: автомобиль оказался мрачно-черным, с темными тонированными стеклами, хотя я представлял себе немного иное. Ну что же, кто бы ты ни был, любитель всего черного, я рано или поздно найду тебя! Не знаю, что такого оригинального в этой субреальности, что она оказалась в Улье. Не удивлюсь, если за ней стоит какой-нибудь депрессивный подросток, который в реальной жизни ходил во всём черном, рисовал пентаграммы в школьных тетрадках и больше всего на свете хотел умереть.

Часы здесь не показывали время. На циферблате цифры сменялись каждую секунду, отображая какие-то случайные числа, вроде «41:74». Бесконечное однообразие мраморной поверхности с багровыми огоньками начинало меня утомлять. Я ехал и ехал вперед, в надежде увидеть хоть что-то выделяющееся из этого плоского пейзажа. Прошло, наверное, около часа, прежде чем я, наконец, увидел что-то впереди.

Черный объект на черном фоне различить непросто, но красноватый свет вездесущего пламени все же немного помогал в этом. Я пока не мог различить, что именно я увидел впереди. Я прибавил газу и направил автомобиль к неопознанному объекту. Трудно было оценить расстояние до него без каких-либо других видимых ориентиров, и я все еще не понимал, что я вижу.

Фары! Как же я сразу не догадался? Я включил дальний свет, и сразу понял, что передо мной другой автомобиль. Здесь есть кто-то еще, и он выбрал сходное с моим транспортное средство! Хотя, с учетом фантазии творца этой субреальности, здесь все автомобили были одного цвета. Кто бы это ни был, я догоню его! Я вдавил педаль газа в пол, двигатель заревел, и я помчался вперед. Но расстояние между нами не сокращалось ни на метр, словно водитель другой машины заметил своего преследователя и тоже прибавил скорость. Ну что же ты делаешь? Стрелка спидометра перевалила за сотню, двигатель ревел, как раненый дракон, но второй автомобиль не уступал мне в скорости. Я взглянул в зеркало заднего вида и понял, что мы здесь не одни: далеко сзади темноту разрезал яркий свет фар. Кто-то ехал за мной той же дорогой. Продолжать преследование? Или стоит остановиться и подождать того незнакомца, что догоняет меня сзади? По крайней мере, он движется в мою сторону, а не пытается от меня оторваться! Раз уж я здесь не один, то какая разница, с кем из других обитателей этой субреальности я встречусь раньше?

Я резко остановил машину. И одновременно с этим оба других автомобиля сбросили скорость и остановились. Позади замер на мраморной плитке мой преследователь, затормозил и водитель впереди меня. Неприятная догадка пришла в голову не сразу. Я выключил фары, и одновременно с этим они погасли и в зеркале заднего вида. Несколько раз я включал их и выключал снова, чтобы осознать, что всё это время я гонялся за самим собой! Оба автомобиля в точности повторял каждый мой маневр, мигали фарами и поворотниками, набирали и сбавляли скорость. Может, местные декорации и не были чем-то оригинальным, но пространство в этой субреальности было устроено по-другому. То, что я воспринимал, как покрытую плиткой плоскость, на самом деле не было ею, и мое воображение не позволяло представить, чем это было на самом деле. Как устроена субреальность, в которой можно преследовать самого себя и одновременно наблюдать, как сзади тебя преследуешь ты сам? Я что-то вспоминал о каком-то искривлении пространства, четвертом измерении и другой фантастике, но все равно для моего воображения разобраться в этом было сложно. Оставалось только принять местные законы такими, какие они есть, и решить, что делать с этим дальше.

Сначала я решил определиться с ограничениями, которые здесь действовали. Черный цвет автомобиля, который я не «заказывал», похоже, был одним из таких ограничений. Что еще? Совсем немного времени ушло на то, чтобы понять, что оторваться от мраморной поверхности я никаким образом не могу. Попытка создать себе крылья к успеху не привела — они не смогли оторвать мое тело от пола. Летательные аппараты, которые приходили в голову, тоже не хотели взлетать. Похоже, эта субреальность располагалась на плоскости, но при этом классическая геометрия на этой плоскости не работала, иначе я не смог бы гоняться за самим собой. Я начинал злиться. Мне нужно было искать Хитрого Фила, а не решать задачки по нетрадиционной стереометрии!

Я испробовал многое. Я пытался построить башню, по которой поднимусь в небеса. В итоге из-за странных свойств пространства верхушка башни, которую я все увеличивал и увеличивал в высоту, описала дугу и упёрлась в мраморную плитку где-то вдали на горизонте.

Потом я материализовал катушку с длинным тросом. Оставив его конец на мраморном полу, я отправился вперед, разматывая катушку. Вскоре я пришел к брошенному концу с другой стороны, поднял его, натянул над полом, помахал рукой самому себе впереди и, как следует натянув конец, привязал его к катушке, которая осталась висеть на тросе в метре над полом, когда я отошел в сторону. Я щелкнул пальцами, и катушка исчезла за ненадобностью. Теперь у меня был опоясывающий эту субреальность меридиан, а единственный узел на нем я буду считать северным полюсом. Как в предыдущей субреальности я убедился, что ориентирование в пространстве становится проще, если определиться, где в нем верх, а где низ, так и здесь мое привыкшее к порядку сознание требовало наличия системы координат. Убедившись, что трос висит в воздухе, привязанный к самому себе, и не падает, я довольно потёр ладоши. Вот только что мне теперь с этим делать?

Повернувшись спиной к моему «северному полюсу», я отправился прямо, считая шаги. Чуть меньше тысячи шагов понадобилось, чтобы вернуться к нему с другой стороны. Вот и всё. Совсем небольшая субреальность, которая показалась мне на первый взгляд совсем непримечательной для того, чтобы искусственный интеллект нейронета поместил ее в Улей. И, похоже, я застрял в ней надолго.

Здесь не было смены дня и ночи, а мое безупречное внутреннее чувство времени дало сбой, и я не знал, как долго я здесь нахожусь. Часы, дни, недели? Время здесь словно тоже двигалось по кругу, как и я, когда пытался идти по прямой. Я потерял надежду выбраться из этого замкнутого пространства, и мне лишь оставалось надеяться, что рано или поздно создатель субреальности, которая стала моей тюрьмой, появится и освободит меня. А может, Джонатан спасет меня в реальном мире, и я тут же выберусь отсюда? По крайней мере, хотелось в это верить.

Свое время я решил потратить на эксперименты с нейронетом. У меня легко получалось материализовывать любые предметы, которые я видел ранее в реальной жизни, или хотя бы приближенно представлял их себе, но сейчас я хотел попробовать материализовать какое-нибудь живое существо. Я все чаще думал, что каким-то неосознанным образом мне это уже удалось с Лизой, которая, по всей видимости, была отражением в нейронете моей реальной дочери. Но сейчас я хотел сделать это намеренно и сознательно.

Начать нужно с чего-то простого. Я представил гусеницу, которая ползет по моей руке. Получилось не сразу, мне понадобилось представлять ее все подробнее и подробнее, до мельчайших деталей, прежде чем в темноте проступили первые неясные очертания. Великовата! Вот, так в самый раз! О, она уже шевелится! Получилось!

Гусеница поползла по моей ладони, ненадолго задумалась на развилке между указательным и средним пальцем, после чего выбрала первый, медленно доползла до его кончика и остановилась, перебирая усиками. Дальше пути не было. Вскоре она замерла, словно окаменела на кончике моего указательного пальца, и все мои попытки расшевелить ее ни к чему не привели. Нет, так дело не пойдет!

В чем же проблема? Я представлял гусеницу довольно подробно, но вместо нее получился словно какой-то поврежденный робот, который выполнил свою программу и выключился. Что здесь пошло не так? Может, дело в том, что настоящие гусеницы обычно ползают по листьям, едят их, потом подрастают и превращаются в куколок, из которых вылупляются бабочки, а я всего лишь представлял какую-то абстрактную гусеницу, которая бесцельно ползет по прямой? Зачем ползет? И что с ней станет, когда она доползет до конца? Видимо, в нейронете не было ответа на эти вопросы, и когда моя гусеница доползла до конца своего пути, она выполнила поставленную мною цель и потеряла свой «смысл жизни».

Верно ли мое предположение? Я начал творить еще одну гусеницу, представляя ее цель — превратиться в прекрасную бабочку и улететь далеко-далеко. Я старался мысленно упорядочить все мои знания о гусеницах и бабочках и тщательно продумать то, как она будет жить в этом странном мире. Наверное, потребность в пище лучше убрать, иначе придется придумывать для нее еще и дерево! Что еще? Я продумывал многочисленные мелкие детали, не забывая об основной цели моего творения. Вскоре еще одна гусеница появилась у меня на ладони. Я материализовал в другой руке кусочек проволоки, свернул из него идеально ровное кольцо, чего никогда не смог бы сделать, если бы использовал силу рук, а не фантазии, и пересадил гусеницу на это кольцо, оставив его висеть в воздухе. Сила тяжести здесь присутствовала, но обойти ее было не сложно, при желании я мог летать над поверхностью без каких-либо специальных приспособлений, но все равно не мог покинуть словно ограниченное невидимой стеной пространство этой субреальности.

Гусеница ползала по кольцу то в одну, то в другую сторону, шевелила усиками, сворачивалась в клубок и вела себя так, словно она была самой настоящей. Я наблюдал за ней долгое время и убедился, что в окаменелость она превращаться не собирается, а меня можно поздравить с успешным созданием в нейронете живого существа. Правда, поздравлять было некому.

Странно, что в этой субреальности до сих пор не появился ни один реал. Я не встретил ни создателя этих мраморных полей, ни какого-нибудь другого заблудившегося на них человека Может быть, эта субреальность — что-то вроде одиночной камеры, куда меня отправил разозлившийся творец из мира светящихся разноцветных пятен?

А может, это был не сон? Что, если самолет Эдика с Лизой на борту действительно разбился, Лиза погибла, я в ярости напал на Эдика и Птицу, считая их виноватыми в смерти Лизы, хозяин первой субреальности Улья изгнал меня за это, я провалился в пропасть, где встретил Даниэля Аллена, после чего перенесся назад во времени и в субреальности и спас Лизу? Путешествия во времени невозможны только в объективной реальности, но кто сказал, что что-то невозможное есть здесь? Может, мы настолько привыкли к тому, что время необратимо течет в одном направлении, что даже наша фантазия не позволяет выйти за эти рамки здесь, где дозволено всё, что ты способен себе представить? Улей устроен не так, как остальные субреальности, значит и время здесь может идти каким-то другим способом, и этот способ мог быть понятен изгнавшему меня из своего мира реалу, который не забыл мои ошибки, несмотря на то, что их не произошло. Этот мир может свести с ума кого угодно!

Устав от бесконечных размышлений, я создал себе простую кровать на мраморном полу и уснул на ней. К счастью, в этот раз ночные кошмары меня не преследовали.

Когда я проснулся, я чувствовал неприятные ощущения в груди. На моей одежде и на кровати были пятна крови. У Джонатана оставалось все меньше времени на мое спасение, а я безнадежно застрял в скучном мире огня и мраморной плитки. Усилием воли я удалил кровь, дематериализовал кровать и осмотрелся в надежде, что что-нибудь изменилось.

За время моего сна никого не появилось. Мой «меридиан» висел там же, где я его оставил. Гусеница, которая по-прежнему находилась на парящем в воздухе проволочном кольце, не двигалась. Снова что-то не так? Приглядевшись, я понял, что все в порядке: приклеившись к проволоке, моя гусеница превратилась в куколку. Скоро она выполнит свое предназначение.

Выходит, у любого живого существа, создаваемого фантазией пользователя нейронета, должно быть какое-то предназначение, а единственной целью существования придумков является его исполнение? Я, конечно, мог ошибиться в этом, но пока я не продумал тщательно «смысл жизни» гусеницы, мне не удавалось полноценно оживить ее. Верно ли это для других существ, населяющих субреальности? Верно ли это для тех из них, кто обладает разумом? В чем цель Лизы, и исчезнет ли она, когда эту цель выполнит? Не так давно я думал, что между сознанием придумка и реала нет никакой разницы, Луиза Вернер на своем острове уровняла всех носителей в правах, но были ли они равны на самом деле? Если созданный мной придумок живет только для того, чтобы исполнить цель, которую я вложил в него, то можем ли мы быть с ним равными носителями сознания? Нет. Я — человек, и у меня есть свобода выбора. У придумка нет свободы выбора, он должен исполнить свое предназначение, и не может от этого отказаться. Или может? Может ли сознание, которое было создано искусственно, силой моей фантазии, выбрать другой путь, не тот, который я заложил в него?

Даниэль Аллен, когда мы познакомились на его корабле, говорил, что каждый из его лакеев-придумков вправе отказаться от своей работы и сделать выбор в пользу любой другой деятельности в другой субреальности. В этом случае он был готов незамедлительно высадить своего работника на берегу, никак не препятствуя его выбору. Может быть, он лгал, но важно было другое. Мог ли созданный его разумом лакей, в которого в качестве смысла жизни было заложено служение своему господину, изменить этот смысл самостоятельно? Мог ли придумок принять какое-либо решение, которое противоречит воле его создателя? Если мог, то, выходит, ни один творец в полной мере не мог считаться хозяином его же собственных фантазий? Нет, это маловероятно, скорее всего, любой придумок будет следовать плану, заложенному в него создателем, и если даже проявит какую-то хитрость или смекалку, то только с целью выполнить план. Придумок не может сказать своему создателю «нет».

А как же Лиза? Та Лиза, которую мы вытащили из камеры пыток Аллена, не хотела умирать от рук маньяка. Она отчаянно боролась за свою жизнь так, как могла, хоть и была бессильна перед неминуемым концом, пока я не вмешался в это. Если она была создана Алленом для того, чтобы умереть в его пыточной и доставить ему этим удовольствие, то она уж точно сказала своему создателю «нет»! Значит, я ошибался?

Нет, ошибки здесь нет. Даниэль сделал ее «планом» выживание, борьбу за жизнь, и Лиза следовала этому плану, не зная, что настоящая цель маньяка в том, чтобы ему помешать. Созданная фантазией Аллена воля Лизы толкала ее к жизни, но садист создал эту волю только для того, чтобы сломать ее. Если бы не вмешательство другого реала в моем лице, Лиза была бы мертва, как и было задумано. Придумок обязан исполнить замысел своего творца, его судьба предрешена, любой выбор иллюзорен, и только другой творец может изменить это. Если же Лизу создал не Даниэль Аллен, а каким-то неосознанным способом сотворил я, то ее многочисленные спасения легко объяснить. Копия моей настоящей дочери из объективной реальности не погибнет, никак и ни при каких обстоятельствах, пока я жив. Мое сознание будет оберегать ее, изменяя субреальность явно или косвенно, даже если для этого мне придется повернуть время вспять! Да, я не знал, каким образом мне это удалось, но наверняка именно я вернул прошлое, чтобы предотвратить катастрофу. Все, что возможно представить в моем сознании, возможно и реализовать в нейронете.

Я услышал какой-то едва различимый звук. Словно звук медленно разрываемого листа бумаги, только намного мягче и тише. Осмотревшись по сторонам, я не увидел ничего нового, никакого источника звука. Что это могло быть? И снова он, вот, опять! Откуда-то слева! Я повернул голову. В воздухе парило кольцо из проволоки с прикрепленной к нему куколкой, которая начала вылупляться. Маленькая бабочка пыталась разорвать куколку и расправить свои неокрепшие крылья. Звук, который привлек мое внимание, издавала она. Когда я создавал гусеницу, я не представлял срок, за который она должна превратиться в бабочку. По-видимому, искусственный интеллект нейронета заполнил этот пробел в ее плане жизни, и она была готова исполнить свое предназначение уже сейчас. Я понаблюдал за тем, как оживший плод моего воображения выбрался на свободу, взмахнул крыльями и улетел вверх, медленно исчезая в воздухе. Почему она исчезла? Я даже не успел толком рассмотреть мою бабочку, как она полностью растворилась в воздухе, оставив на память лишь свой высохший домик на проволочном кольце.

Ну конечно! Я создавал гусеницу, которая должна была стать бабочкой! Выполнив эту цель, гусеница перестала существовать, ведь я ничего не думал о том, что будет с бабочкой потом, после того, как куколка вылупится. Эксперимент можно было считать удачным. Когда придумок завершает заложенную в него творцом миссию, его жизнь заканчивается.

И тут меня осенило.

Гусеница, которая бесконечно ползает по кругу. Разве я сам сейчас не делал то же самое?

Ее тюрьмой был кусок проволоки, который она никак не могла покинуть, потому что я соединил его концы и вынудил ее бесконечно двигаться по кругу. Создатель этой субреальности точно так же «соединил концы» пространства, вынудив меня снова и снова ходить по кругу.

И она покинула это кольцо. Как? Улетела, превратившись в бабочку. И я тоже могу покинуть этот мир!

Я ведь читал об этом раньше. Проволока — одномерное пространство, прямая, по которой можно двигаться либо в одну, либо в другую сторону. Я скрутил проволоку в кольцо, потому что мое пространство трехмерно, но для одномерного существа это создало тюрьму без выхода. Если бы это была не проволока, а, скажем, полоса бумаги, то я бы мог скрутить из нее петлю Мебиуса, превратив эту полосу в поверхность, которую гусеница тоже никогда не смогла бы покинуть, сколь угодно долго перемещаясь в двух измерениях, но не имея возможности воспользоваться третьим.

А потом гусеница изменила свое тело, и оно стало пригодно для перемещения в трехмерном пространстве. И она сразу же беспрепятственно покинула мою ловушку! Достаточно было обрести способность перемещаться в трех измерениях.

Мир, в котором я нахожусь, был точно такой же петлей Мебиуса. Если двумерный лист бумаги можно было скрутить в петлю через третье измерение, то что мешало при помощи четвертого измерения скрутить в петлю пространство трехмерное? Я представил это достаточно хорошо: четырехмерный мир, в котором привычное моему разуму пространство свернуто в безвыходную петлю. Я сразу же увидел его строение собственными глазами. Увидел все его устройство со стороны, словно я не принадлежал этому миру. А ведь я действительно не принадлежал ему. В объективной реальности я всегда был ограничен: ограничен возможностями своего тела, ограничен трехмерным пространством, ограничен материальными преградами, своими привычками и привязанностями, и много чем еще. Мое сознание слишком привыкло к этим ограничениям, но здесь я не был ограничен ничем, кроме собственной фантазии.

А фантазия не имеет границ!

Я стоял на краю собственного сознания, наблюдая мир, созданный сознанием какого-то другого человека, который задолго до меня смог представить четырехмерное пространство и воссоздать его здесь, в мире вседозволенности воображения. Теперь я восхищался миром, который ненавидел минуту назад, а ведь это лишь малая часть того, на что способна фантазия! Как бы ни был опасен нейронет для человечества, только он мог раскрыть возможности воображения в полной мере! Мне даже стало немного жаль за то, что я собираюсь его уничтожить.

Я перешагнул через край…