На краю сознания

Глава 2. Новая реальность.

— Куда подевался господин Дарио, Энн?

— Он исчез.

— То есть как «исчез»? — несмотря на то, что технологические достижения нашего времени удивляли, наверное, каждый год, я не мог понять, каким образом живой взрослый человек может вот так взять и исчезнуть.

— Мои сенсоры потеряли его местоположение девять секунд назад. Слово «исчез», насколько я понимаю, наиболее точно характеризует эту ситуацию.

Свет в лифте мигал, а снаружи доносился нарастающий рев, как будто нас несли реактивные двигатели. Девять секунд? Я машинально посмотрел на часы. Стрелка не двигалась. Свет в лифте перестал мерцать и становился все ярче. Рев стал оглушающим, кабина затряслась так, как будто вот-вот развалится на куски. От яркого света мне пришлось закрыть глаза. Мой мозг судорожно пытался найти объяснение происходящему, но ничего не приходило на ум.

А потом всё стихло. Наверное, я потерял сознание. Ощущения возвращались ко мне постепенно, сначала я почувствовал собственное тело, потом услышал знакомый звук прибоя. Наконец, я осторожно открыл глаза и увидел безоблачное голубое небо и яркое желтое солнце, пляж, пальмы, песок. Райский тропический островок, словно из рекламы. Энн была рядом. Она рисовала какие-то линии на песке, прибой смывал их, но она продолжала рисовать снова и снова. Я окликнул ее:

— Энн!

— Да, господин Ник? — она оторвалась от своей картины на песке.

— Где мы?

Часы по-прежнему стояли, но мое внутреннее чувство времени установило, что Энн ответила только через четыре секунды:

— Проанализировав всё то, что произошло ранее, я пришла к выводу, что господин Эдвард Дарио перенес нас в систему, которую вы называли «нейронет». Я имею в виду, перенес ваше и мое сознание, а не нас физически. В данный момент наши устройства ввода-вывода получают информацию от нейронета, а не от объективной реальности. Установить наше местоположение в объективной реальности только на основе информации от нейронета не представляется возможным.

— То есть это… — голова еще кружилась, и две секунды я вспоминал слово. — Субреальность?

— Скорее всего, так и есть.

— Как-то я не думал, что моё сознание нарисует для меня тропический остров.

— Эта субреальность не обязательно нарисована именно вашим сознанием, господин Ник. Как вы сами предположили в кабинете господина Дарио, есть путешественники и есть творцы. Похоже, что мы с вами — путешественники.

— Тогда нам стоит поискать творца, — сказал я и поднялся на ноги. — Кстати, Энн. Я заметил одну деталь… Почему ты сказала «я пришла к выводу», а не «я пришел…»?

— Потому что вы сами решили «пусть Энн будет девочкой, скорее всего она не возражает». Я действительно не возражаю.

Не помню, чтобы я говорил об этом вслух, но Энн явно это слышала. Возможно, прочитала мои мысли, как только мы оказались в нейронете. Дарио говорил про передачу образов напрямую из сознания в сознание, причем уточнял, что различия между искусственным сознанием и человеческим для передачи не важны. Но Энн дословно процитировала мои мысли, как ей это удалось? Как это работает? Надо во всем разобраться. Одно понятно уже сейчас — это репортаж для первой полосы!

Долго искать творца нам не пришлось. В гамаке, натянутом между двумя пальмами, лежал мужчина в синих плавках. Голубоглазый блондин, ростом метра с два, крепкого спортивного телосложения, он смотрел на экран головизора, расположенный прямо на пальме напротив него. К моему удивлению, в его руках были бутылка пива и пачка чипсов, что было, на мой взгляд, неподходящей пищей для такого атлета. По головизору шел новостной репортаж:

— … но посадка корабля на Марс окончилась трагедией. В результате разгерметизации погибло сто тридцать четыре человека. Как прокомментировали ситуацию в NASA,…

— Идиоты! Чё им на Земле не сидится?! — неприятным, пропитым голосом, совсем не соответствующим его внешности, прошипел атлет и переключил канал. На экране двигались какие-то обнаженные девушки, и, судя по довольной улыбке человека в гамаке, эта программа его устраивала больше.

— Добрый день! — обратился я к нему.

— Кто это тут? — атлет повернулся к нам с Энн и оглядел нас пренебрежительным взглядом. — Что это за металлолом на моем острове?

— Это Энн, она — мой робот, — я старался быть вежливым с этим человеком. Работа журналистом научила меня вести себя корректно с каждым, даже если он этого не заслуживал. — Вы бы не могли подсказать нам, где мы находимся?

— На моем острове. Я тут бог, ясно?

— Ясно. А как нам отсюда выбраться? Здесь есть города? Люди?

— Люди? — усмехнулся «бог». — Зачем вам люди? Тут вокруг одни придурки.

— Почему вы так считаете?

Атлет расхохотался, и звук его смеха не вызывал ничего, кроме отвращения.

— Так здесь же можно быть богами! Создавать что угодно! А они занимаются ерундой.

— Ерундой? Какой, например?

— Да просто повторяют свою дурацкую реальную жизнь! Толстые задницы лежат на диване и смотрят тупые реалити-шоу! Когда как они могли творить!

— Творить? Например, скопировать остров из рекламного ролика, собственный образ с известного спортсмена и смотреть эротику? В моем представлении «творить» — это другое.

Подвисла пауза, и я понял, что сказал лишнего. Глаза «Бога» налились кровью. Скорее всего, мое предположение попало в точку — до эксперимента он сам был одним из этих «толстых задниц на диване», над которыми, по его мнению, он сейчас возвысился в своей субреальности. Но на самом деле сменилась лишь обложка, а привычки остались. Все это было мне очевидно, но осознание того, что не стоило выражать свои мысли вслух, находясь в его субреальности, пришло слишком поздно. Атлет мгновенно вырос в размерах, наверное, раз в пять, схватил меня и Энн одним движением и сжал в кулаке. Я думал, что он раздавит нас обоих. Но вместо этого он прокричал:

— Убирайтесь из моего мира!

И швырнул нас в океан со всей своей «божественной» силой. Наверное, я стал первым человеком, преодолевшим скорость звука без помощи техники? Пролетая над поверхностью воды, я быстро рассчитал, что падение, которое рано или поздно наступит, должно убить меня на месте. Но ведь это все происходит в субреальности, а здесь другие законы. Кажется, «бог» хотел, чтобы мы покинули его мир, и если он им действительно управляет, то полет должен закончиться за его границами. На эти размышления ушло восемь секунд, после чего мы с Энн, подняв два фонтана из брызг, рухнули в воду.

Похоже, законы физики в нейронете действовали как-то иначе. Удар о водную гладь был сильным, но я не почувствовал боли. В лёгкие хлынула вода, я судорожно пытался выбраться на поверхность, но вдруг понял, что здесь я могу дышать под водой. Неприятные ощущения немедленно прекратились. Я медленно опускался на дно, размышляя, что мне делать дальше.

Похоже, нейронет создан так, чтобы пользователь не смог погибнуть в субреальности. Да и что бы произошло со мной, если бы я погиб? В объективной реальности моё тело сейчас, скорее всего, спит где-то в небоскребе «Biotronics», подключенное к этим «устройствам ввода-вывода» Эдварда Дарио. А все, что как мне кажется, происходит со мной сейчас, формируется сигналами нейронета, в программе которого наверняка не должно быть функций, опасных для моей жизни и здоровья. Энн, которая погружалась на дно вместе со мной, тоже была в полном порядке. Я посмотрел вниз — беспроглядная тьма, дна не было видно. Чья это субреальность? Уже наверняка не того «атлета» на острове. Интересно, как вообще это все организовано? Где проходит граница между субреальностью одного творца и субреальностью другого? Что будет, если два творца отправятся навстречу друг другу, создавая свои субреальности, и встретятся на границе? Вопросов возникало все больше и больше, и за время нахождения здесь мне нужно найти как можно больше ответов. Интересно, сколько я провел здесь времени? Дарио сказал, что в субъективной реальности время течет субъективно. Значит, и мое безупречное чувство времени может здесь обмануть меня. Этак и забыться совсем можно!

Тем временем, вокруг становилось темно, а дно так и не появлялась. Толща воды над моей головой меня не раздавила, похоже, сама физика нейронета заботится о моей жизни. А вот солнечного света становилось все меньше. Где-то вверху солнце уже перестало быть ярким пятном. Я еле различал Энн, до которой было всего метра два. Мрак сгущался. Неужели я проведу остаток своего путешествия в нейронет в кромешной тьме, ожидая, пока где-то там, в реальности, господин Дарио, дождавшись окончания положенных мне сорока восьми минут, не отключит меня от системы?

Словно ответ на мой мысленный вопрос вдали возник какой-то свет. Яркое пятно быстро приближалось к нам, а через некоторое время я услышал нарастающий шум. Вскоре я понял, что это был звук вращающихся лопастей гребных винтов. К нам с Энн приближался огромный подводный аппарат. Причудливая обтекаемая форма, выпученные иллюминаторы… Я не успел рассмотреть его — свет прожектора ударил мне в глаза и ослепил. Звук винтов начал стихать, аппарат снижал скорость. Я почувствовал движение воды вокруг меня и понял, что меня засасывает внутрь.

Открыл глаза я уже на борту, и первым, кого я увидел, была Энн. Мы, судя по всему, находились в шлюзовом отсеке этого подводного корабля. Здесь было пусто. Светящийся потолок, хромированные стены и пол с решеткой под ногами. Я видел, как под решеткой плескалась вода, увлекаемая куда-то вглубь корабля гудящими где-то под нами насосами. Несмотря на то, что я провел в воде долгое время, одежда на мне была совершенно сухой. Видимо, нейронет «решил», что так мне будет комфортнее, а может, это было решение капитана корабля? Наверное, мы сейчас в субреальности какого-то фаната Жюля Верна. Ну что ж, это намного лучше, чем мир «бога» с тропического острова. Надо бы пойти и поблагодарить местного творца за наше спасение.

Словно в ответ на мое намерение шлюз открылся. Хозяин батискафа решил встретить нас собственной персоной. На вид ему было не более тридцати. Среднего роста, худощавый, с немного грубыми чертами лица и слегка крючковатым носом, его нельзя было назвать красавцем, но зато с уверенностью можно было утверждать, что он решил остаться самим собой в своей субреальности, а не выбрать себе какое-нибудь более привлекательное тело. Одежда его была несколько старомодна, но в то же время он выглядел стильно и достойно.

— Добрый вечер, уважаемые господа. С вашего позволения, у меня на борту вечер, но если у вас всё еще утро, я могу это исправить, чтобы вам было комфортнее! — его голос был приятным и вежливым, но все же некоторые интонации сразу же обозначили некоторую дистанцию между нами.

— Здравствуйте. Меня зовут Николас Вильфрид, а это — Энн, — я дождался, пока он протянет руку, и пожал ее.

— Я — Даниэль Аллен, добро пожаловать на борт моего скромного корабля. Признаться, я был удивлен внезапным прибытием двух реалов.

— «Реалов»? — повторил я незнакомое слово. Кажется, Даниэль Аллен удивился тому, что я его не знаю.

— Здесь так называют реальных личностей, операторов нейронета, — разъяснил он. — В противоположность «придумкам», которые хоть и живут своей самостоятельной жизнью, но являются всего лишь порождениями фантазии «реалов».

— Постойте, то есть как это? Фантазии, живущие своей самостоятельной жизнью?

Даниэль Аллен едва заметным взглядом осмотрел меня с ног до головы.

— Я вижу, вы здесь недавно, верно? Давайте переместимся за стол, и я объясню вам всё за ужином!

Обстановка вокруг немедленно поменялась. Спустя секунду мы уже сидели за огромным обеденным столом в просторном, ярко освещенном зале. Можно было подумать, что мы оказались в каком-то дворце, если бы не прозрачный куполообразный потолок, сквозь который можно было полюбоваться на красоту морских глубин. Аллен хлопнул в ладоши, и зал наполнился слугами. Они несли на подносах разнообразные яства, достойные королевского стола. Этот ужин удовлетворил бы даже самого изысканного гурмана.

— Вот видите всех этих лакеев? — Даниэль небрежно очертил круг открытой ладонью. — Все они — придумки. То есть не более чем плоды моего воображения. Порождения моей субреальности. Но каждый из них обладает собственной самостоятельной личностью. Созданные мной один раз, они живут своей жизнью, которую я уже не контролирую. Хотя и могу это делать.

— Но, тем не менее, они прислуживают у вас за столом.

— Потому что это их работа, — Даниэль пожал плечами. — Каждый из них вправе отказаться от нее, и я по первому же его желанию высажу его на любом острове в любой субреальности, если он посчитает, что найдет там лучшую жизнь.

— То есть порождения вашего сознания… Ваши «придумки» могут жить и в других субреальностях? Не только в вашей? — уточнил я.

— Совершенно верно. Это — один из местных способов передачи мыслей.

— А ваша субреальность — этот корабль?

— Да, я ограничился этим. — Даниэль кивнул. — На нем удобно перемещаться от одной субреальности к другой, потому как выход к морю существует в воображаемом мире, наверное, каждого человека.

— Да уж! — мне тут же вспомнилось моё прибытие в нейронет. — Мне… нам с Энн удалось побывать на одном острове. Его хозяин оказался не самой приятной персоной!

Даниэль Аллен жестом попросил меня остановиться.

— А, дайте-ка угадаю, — сказал он. — Тропический остров с пальмами, фруктами и пляжем?

— Вы его тоже встречали?

— Не совсем. — Даниэль улыбнулся. — Таких островов тут тысячи. Плоды скудной фантазии рядовых обывателей нейронета. Они все, как один, мечтают почему-то о собственном острове с пальмами и загорелыми красотками в купальниках. Чего еще ожидать от людей, мечты которых формируются рекламными роликами?

Я вспомнил, как Эдвард Дарио говорил про «около сотни добровольцев». Откуда же тогда тысячи островов? Хотя возможно, что Даниэль склонен к преувеличениям. Или же эти тысячи островов — часть его субреальности, населенная придумками? Я неоднократно убеждался, что для любых непонятных явлений всегда существует простое и логичное объяснение, и потому не стал уточнять, откуда появились тысячи островов. Вместо этого я просил о другом:

— А ваша мечта — подводные плавания? Путешествия?

— Моя мечта — исследования. — Даниэль откинулся на спинку стула и задумчиво посмотрел на потолок-купол, за которым в едва освещаемой прожекторами толще воды медленно двигалась тень какого-то огромного морского чудовища.

— Вы путешествуете и исследуете субреальности других людей?

— Нет, я исследую другое. После трапезы я покажу вам много интересного.

Даниэль Аллен оставил нас с Энни после великолепного ужина, любезно предоставив нам возможность самостоятельно осмотреть его подводный корабль. Как оказалось, внутри он был еще больше, чем снаружи, но к такому нарушению законов физики я уже начинал привыкать. Мы побывали в машинном отделении, где суетились придумки-механики, и я с удивлением обнаружил, что машина работает на угле. По-видимому, Даниэль был восторженным поклонником эпохи паровых машин. Судя по столь детальной проработке каждого винтика, каждой мельчайшей детали в его субреальности, он хорошо разбирался в предмете не только как художник, но и как инженер. Интересно, кто он в реальной жизни?

Долго находиться в жарком и душном машинном отделении я не смог, и мы отправились дальше. Внутренние помещения корабля поражали своим разнообразием — здесь был и большой плавательный бассейн, и оранжерея, полная разных удивительных растений, большинство из которых вряд ли существовало в реальном мире, и даже целый футбольный стадион, где сотни придумков-болельщиков ревели на трибунах, когда воображаемый Алленом мяч попадал в такие же воображаемые ворота. Я обратил внимание на одежду болельщиков — похоже, все они были «родом» из XIX века. Рука творца, одержимого этим историческим периодом, чувствовалась во всем.

Зал, в котором мы, наконец, решили остановиться, был огромной картинной галереей. Коллекция Даниэля поражала воображение и затмила бы все художественные музеи мира вместе взятые, если бы она была настоящей. Галерея представляла собой длинный коридор с красной ковровой дорожкой, пропадавшей где-то за горизонтом. Полотна в изящных золотых рамках располагались по обе стороны прохода. Похоже, хозяин галереи упорядочил картины хронологически, от Ренессанса до поп-арта, и я не вспомнил ни одного известного мне шедевра, которого бы не оказалось в этом коридоре. Хотя, если признаться честно, глубоким знатоком живописи я не был.

Кроме нас с Энн в коридоре были и другие посетители. Они передвигались от картины к картине, иногда останавливались и подолгу вглядывались в полотна. Я поймал себя на мысли, что именно так всегда представлял себе посетителей музеев. Возможно, всех этих придумков уже создает моё воображение, а не воображение Аллена? Господин Дарио говорил, что в нейронете каждый одновременно является и творцом, и путешественником, но каким образом творец создает субреальность, он не объяснял.

Я отвлекся от собственных мыслей, и по привычке посмотрел на часы. Они показывали без двух минут полночь, секундная стрелка двигалась правильно. По-видимому, в отличие от тропического острова, хозяин которого прожигал свое время и не следил за ним, Даниэль Аллен относился к этому вопросу серьезно. В этой субреальности время шло привычным для меня образом.

Энн остановилась возле одной из картин вдали от меня. Некоторое время она рассматривала ее с почтительного расстояния, после чего, к моему удивлению, вытащила свой баллончик с краской и направила его на полотно.

— Стой, Энн! Что ты делаешь?! — я бросился в сторону робота. Мне не хотелось, чтобы моя электронная художница испортила одну из картин коллекции гостеприимного Даниэля. А потом я увидел саму картину.

Огромное полотно изображало черное небо, покрытое звездами, сияющими сквозь синеватую туманность. Это была картина Энн, те самые три метра звездного неба на кирпичной стене, что я увидел в минуту нашего с ней знакомства.

— Я пытаюсь ее закончить, господин Ник. Вы ведь прервали меня, когда я работала над ней. Я считаю, что нехорошо оставлять в галерее господина Даниэля неоконченный вариант.

Я не мог поверить своим глазам. Как эта картина оказалась в субреальности Даниэля Аллена? Красивое неоконченное граффити с задворок большого города, которое во всем мире видел только я, да кучка уличных хулиганов, оказалось в коллекции мировых шедевров! Коллекции человека, который, по-видимому, уже давно создает свою субреальность, а, следовательно, уже был подключен к нейронету в тот момент, когда Энни рисовала эту картину! И он никак не мог ее видеть!

Энн беззаботно наносила на полотно новые штрихи, и похоже, её эти вопросы совсем не волновали. Ее картина была последней в коридоре. Чтобы посетитель галереи смог ее увидеть, ему нужно было пройти длинный путь, наполненный шедеврами. Прекрасный путь сквозь историю искусства, заканчивающийся звездным небом. Именно это хотел сказать Аллен, когда повесил здесь картину Энн? Или…

Меня осенила догадка. Быть может, Аллен тут вообще ни при чем? Если каждый здесь — и путешественник, и творец, то не могла ли сама Энн окончить галерею своей картиной? Не она ли дополнила эту субреальность этим красивым маленьким штрихом? Я уже был готов задать этот вопрос вслух, когда появился сам Даниэль Аллен.

— Прекрасная картина, Энн! — Аллен смотрел на полотно искренне восхищенным взглядом. — Я рад, что она украсит мою коллекцию!

— Спасибо, господин Аллен, — ответила Энн, не отрываясь от работы, но Даниэль уже повернулся ко мне.

— Итак, вы уже потратили некоторое время на осмотр моей субреальности, и теперь я могу рассказать вам и о предмете моих исследований. — Аллен сделал небольшую паузу. — Я изучаю такой непростой предмет, как человеческие эмоции.

— Эмоции? — переспросил я.

— Именно. Нигде они не проявляются так ярко, как здесь, в мире, где можно испытать всё без риска для жизни.

— Да, я уже заметил, что удар о воду со сверхзвуковой скоростью меня не убил, да и пробыть полчаса под водой и не захлебнуться мне тоже удалось. Как я понимаю, реалы бессмертны в нейронете?

— Я не знаю законы нейронета настолько хорошо, — Даниэль развел руками, — Но всё указывает на то, что субреальность не может причинить вред своему создателю. Инстинкт самосохранения корректирует ее, даже если мы сознательно создаем опасности.

— Инстинкт самосохранения? То есть, субреальность не является результатом одного лишь сознательного творчества?

— Именно так! — Даниэль поднял палец вверх. — Субреальность создается в равной степени как сознанием, так и подсознанием, и этим особенно интересна. Вы не могли погибнуть, утонув в море, но вы ведь не знали об этом? И ваши инстинкты подталкивали вас сопротивляться, барахтаться в воде, пытаться выплыть, верно? И ваши эмоции при этом — страх, чувство опасности и неизбежной гибели — они были вполне реальны!

Я даже вздрогнул, когда вспомнил об этом.

— Да, все верно. Когда вода хлынула в легкие, я подумал, что мне конец. Вся жизнь пронеслась перед глазами. Но я быстро успокоился, когда понял, что могу дышать под водой, и страх перед смертью вскоре сменился тревогой о том, что всё отведенное мне время я проведу на дне морском.

— А потом вы увидели мой аппарат, и тревога сменилась удивлением и радостью. Ведь я, можно сказать, вас спас. Верно? — мне показалось, или он подмигнул мне?

Я кивнул. Именно так всё и было. Как будто Даниэль следил за мной с момента падения в воду. Словно прочитав мои мысли, он продолжил:

— Коснувшись воды, вы попали в мою субреальность. Я немедленно узнал о вашем появлении, и наблюдал всё, что происходило с вами. Эмоции реалов куда интереснее эмоций придумков, и потому я подробно записывал всё, что с вами происходило. Когда вы начали терять надежду, пришло время вас вытаскивать и приветствовать у меня на борту!

— Теперь мне многое стало ясно. Вот только не понял про «эмоции придумков»… Разве они могут испытывать эмоции?

— Конечно! — Даниэль широко улыбнулся. — Как я уже говорил, все придумки живут своей самостоятельной жизнью после того, как воображение реала создало их. И они имеют собственные мысли, желания, эмоции… Всё как у людей!

Я не заметил, как мы покинули галерею и оказались в отсеке для пассажиров. Даниэль остановился у входа в одну из кают.

— Я с радостью продолжу знакомить вас с особенностями субреальностей завтра, но сейчас я вижу, что вам пора поспать. Сознание нуждается здесь в отдыхе куда больше, чем в объективной реальности. В каюте вы найдете все необходимое, что бы ни пришло вам в голову. Если вы пожелаете, Энн я поселю отдельно.

— Нет, спасибо. Я как-то уже успел привыкнуть к ней.

— Как вам угодно!

Попрощавшись с Даниэлем, я вошел в каюту и остался с роботом наедине.

— Господин Ник, могу я задать вам вопрос? — спросила Энн, когда дверь каюты закрылась за нами.

— Конечно. Что ты хочешь узнать?

— Я не поняла предмета исследований господина Аллена. Он сказал, что исследует эмоции. В моей памяти слишком мало информации по этому явлению. Что оно значит?

Слова Энн удивили меня. Разве робот-художник, который создает столь яркие, реалистичные и одновременно фантастические картины, не имеет эмоционального модуля? Я задал этот вопрос роботу. Энн думала шесть секунд, после чего ответила:

— Я не знаю, что такое «эмоциональный модуль», такой подсистемы нет в моей комплектации. Также я не вижу сложности в том, чтобы создавать эстетически приятные для человека картины. Насколько я понимаю, в основе творчества человека лежат эти самые «эмоции», о которых вы говорили. В основе же моего творчества лежит математика. Описать математически эстетику человека не так сложно, как вы считаете. Мои картины — результат математического расчета, который дает на выходе именно те формы и образы, которые человек воспринимает, как эстетически привлекательные.

— То есть ты хочешь сказать, что все человеческое представление о прекрасном можно описать сухим языком математики?

— Я не могу понять использование прилагательного «сухой» применительно к слову «язык» в том значении, в котором я его употребила. Если вы не поняли мою фразу, приношу вам извинения. Я имела в виду язык, как средство коммуникации между разумными существами, а не язык, как орган во рту живых существ. Язык, как орган, может быть сухим или мокрым. Язык, как средство общения — нет.

— Я имел в виду «сухой» в переносном смысле.

— Я не понимаю.

— Боюсь, тогда ты не сможешь понять и то, что такое «эмоции». Я спать, Энн.

— Доброй ночи, господин Ник.

— Доброй ночи.