На острие красных стрел

В один из дней конца сентября командир полка приказал разведчикам находиться рядом с командным пунктом.

— Вы мой самый надежный резерв, — сказал майор Кузминов с улыбкой, то ли шутя, то ли всерьез.

Нескольким разведчикам я поставил задачу — наблюдать за противником, с остальными укрылся в тесном, полузасыпанном землей блиндаже. Вдруг почувствовал недомогание, тошноту и сильную боль в правой стороне живота. А тут, как назло, кто-то крикнул:

— Лейтенанта Зайцева к командиру полка!

Спохватился было, но сразу упал, перед глазами поплыли разноцветные круги. Разведчики ко мне подскочили: что, мол, случилось? Я им сквозь зубы с трудом говорю:

— Доложите что-нибудь... Ну, ушел Зайцев... Скоро будет. Может, пройдет у меня. Желудок, наверное.

Но боли не проходили, наоборот, стали еще сильнее, и я подумал, что это, скорее всего, аппендицит. Через некоторое время прибежал связной, выпалил:

— Вас немедленно требует командир!

А я не мог разогнуться. Что связной доложил Кузминову, не знаю, но вскоре появилась врач Людмила Безродная.

— Что с вами, товарищ лейтенант? — Голос официальный, сухой.

Склонилась надо мной, осмотрела, взгляд стал колючим и холодным.

— Что с вами? — спросила строго.

Я показал, где болит.

— Все ясно. Это аппендицит. Вас надо отправить на ту сторону, здесь операцию сделать невозможно, — определила она.

Для меня не было ничего страшнее такого приговора. Превозмогая боль, я старался распрямиться, чтобы увидеть ее лицо. Мне хотелось что-нибудь сказать, но я боялся расцепить зубы и застонать.

Тогда я приложил к своим запекшимся губам два пальца и, умоляюще глядя на Людмилу, попытался дать ей понять, чтоб молчала. Я считал, что это позор: с какой-то ерундой — с аппендицитом — в такой час, когда решается судьба плацдарма, оставить своих смельчаков, свой полк! Что они подумают обо мне?!

Я отнял пальцы от губ, и моя рука невольно сжалась в кулак. Боль немного отпустила, я закрутил головой, чтобы снова найти лицо врача и получить ответ. Солнце заглянуло через дыру в перекрытии блиндажа, стало светлее, и я заметил, какие красивые глаза у Людмилы. В них отразилась тревога. В самом деле, оставляя меня, она должна была взять на себя огромную ответственность — ведь мог развиться перитонит... Она еще колебалась, еще не приняла окончательного решения, но но ее прекрасным глазам я уже догадался: поняла меня!

Поняла! Да разве могла не понять меня эта отважная дивчина, так же, как и я, ушедшая на фронт добровольно, несколько дней назад солгавшая командиру полка, что она прекрасно плавает, что Днепр перемахнуть для нее — сущий пустяк! А на самом деле воды боялась пуще огня и в жизни своей ни разу в речку выше колен не входила. Но когда решался вопрос, кому из полковых медиков первым форсировать Днепр и на правом берегу возглавить передовой медицинский пункт, она сказала твердо: «Пойду я».

Майору Кузминову все же доложили, что Безродная плавать совершенно не умеет. Он хотел было заменить ее, но Людмила взмолилась:

— Товарищ командир, это неправда, плавать я умею! Не оставляйте меня на левом берегу. Со мною переправятся Фатима Додоева, Поля Гетман, Тося Таран. Вы их хорошо знаете, это смелые девушки, и мне с ними будет легче. Оставаться же здесь страшно, ей-богу!

Кузминов посмотрел на Безродную и подумал: «А ведь плавать она действительно не умеет». Но промолчал. А когда она ушла, приказал старшему врачу, чтобы лично проверил плоты и лодки, на которых будут переправляться санитары, и чтобы с Безродней не спускали глаз те, кто хорошо плавает.

К Людмиле Ивановне Безродной мы питали глубокое уважение за ее душевную чуткость и доброту, самостоятельность и серьезность, за то, что, спасая раненых, не оглядывалась на разрывы мин и снарядов.

Между нами, разведчиками, и Людмилой Ивановной установились самые дружеские отношения. Не однажды она шла нам навстречу: соглашалась не отправлять в тыл раненого бойца, тайком долечивая его в санроте. Понимала, как жалко нам было терять отважного, опытного разведчика и как тому не хотелось расставаться с родным взводом, полковой семьей, с товарищами по оружию, ставшими роднее родных.

В канун нового 1944 года разведчики преподнесли Людмиле Ивановне «подарок» от Деда Мороза: небольшую пушистую елочку с трофейными шоколадками, завернутыми в серебряную и золотистую фольгу. Она была тронута до слез.

Всю войну, до последнего дня, пробыла в санроте Людмила Ивановна. Тысячи раненых — без малейшего преувеличения! — прошли через ее трудолюбивые, добрые, нежные руки.

Прошел и я... В тот памятный раз она оставила меня на плацдарме. Приступ прошел, боль отпустила, и мне удалось заснуть в блиндаже. На рассвете я собрался посмотреть, что делается у нас на стыке с участком обороны соседнего полка.

В половине пятого меня будто кто-то толкнул. Я мгновенно проснулся, сел. Несильная боль в правой стороне живота напомнила о приступе аппендицита. Осторожно поднялся. Ноги казались ватными и плохо слушались. Выглянул из блиндажа. Все было окутано густым, плотным туманом. Прислушался... Стояла гнетущая, тревожная тишина. Слышны были только глухие шаги часового, ходившего вокруг блиндажа. «Устали и мы, и фашисты», — подумал я, но тут же мелькнула мысль: «Может, это тишина перед взрывом?» А ведь так нужна была бы передышка — в предыдущих боях мы понесли немалые потери: в подразделениях осталось до трети личного состава, а кое-где и меньше. Не хватало боеприпасов.

Я поднял шестерых разведчиков, и мы, прислушиваясь к тишине, направились на левый фланг полка. Через некоторое время услышали внизу нечастые короткие очереди немецких «шмайссеров» и одиночные выстрелы наших винтовок.

— Прорвались, гады... — сказал один из разведчиков.

— Да, прорвались, — повторил я, напряженно соображая, что же теперь делать. Решил прежде всего доложить о случившемся в штаб и собрать в кулак всех своих разведчиков. С этим распоряжением направил в штаб рядового Сулимова.

Сулимов мгновенно исчез, а я повел разведчиков навстречу выстрелам. Туман редел. Скоро впереди я увидел быстро движущуюся массу людей.

— Гранатами! — скомандовал полушепотом и сжал ребристую сталь лимонки.

Прогремели взрывы гранат. Гитлеровцы, опомнившись, обрушили на нас шквал огня, пули роем понеслись над нашими головами.

Взрывная волна в клочья разорвала туман, и стало видно, как группа фашистов разделилась — большая часть продолжала двигаться в сторону Днепра, а другая осталась на месте, рассыпаясь и прижимаясь к обрыву.

В эту минуту появился Сулимов с остальными разведчиками взвода. Я показал рукой на удаляющуюся группу врага.

— Догоните их... Чтоб ни один до Днепра не дошел!

Ну а те, что остались под кручей, начали вылезать наверх, подсаживая друг друга. То там, то здесь появлялись их каски. Мы открыли огонь в упор, тех, кто вылезал, сшибали вниз ногами и прикладами. А потом сошлись в рукопашной.

Когда Новиков добил последнего фашиста, мы все почти без сил повалились на землю и долго не могли отдышаться. Тогда лишь до меня дошло, что надо было хотя бы одного фрица взять живым. В пылу боя забыл, что мы разведчики!

Четверо из нас были ранены, правда, легко. Мы с Новиковым перевязали их.

— Ну что же, ребята, имеете право уйти в санроту... — сказал им.

— Вы нас оскорбляете, товарищ лейтенант, — за всех ответил Кузовкин.

— Простите, ребята...

Уйди они тогда в санроту, наверное, остались бы живы... Но они были настоящими патриотами, а поэтому не смогли так поступить.

— Надо бы посчитать, сколько мы их тут наколошматили, — сказал я Новикову.

Но считать не пришлось... Мы услышали яростную перестрелку теперь уже где-то выше нас. Прислушались и поняли: бой идет на западных скатах высоты, ближе к ее вершине.

— Значит, и туда пролезли, гады!

— Ребята, берем у немцев оружие и — вперед! — решил я.

Вооружились трофейными автоматами и гранатами, набрали патронов, сколько взять можно, и поспешили на высоту. Невелика сила — шестеро, из числа которых четверо уже ранены, а все же подмога. На скатах высоты туман был реже, да и заря уже занималась, поэтому я еще издалека увидел возле НП рукопашную схватку. Фашистов оказалось значительно больше. Кто-то из окопов отстреливался одиночными. «Так стреляют последними патронами...» — подумал я и, насколько сил хватало, поспешил туда. Из-за бугорка поднялся навстречу фашист — я выстрелил в него на ходу и, кажется, попал, но он успел бросить гранату в окоп, из которого доносились редкие выстрелы...

Мы с Новиковым длинными очередями скосили цепь гитлеровцев, поднявшихся во весь рост. Я прыгнул в окоп и попал на расстеленную бурку... Ее густая шерсти еще хранила чье-то тепло. Неужели все убиты? Поднял глаза и увидел возле телефона связиста. Он сидел, прислонившись спиной к стенке окопа, запрокинув вверх стриженую голову. По щеке от виска сочилась кровь. Мне стало не по себе, я отвернулся и только тогда услышал, как надрывно зуммерит телефон. Поднял трубку. Откуда-то издалека донесся плачущий голос связистки:

— «Сосна», миленькая, ну ответь, что с тобой...

— «Сосна» слушает, — с трудом хриплю в ответ.

Голос сразу зазвенел серебряным колокольчиком.

— Ответьте Десятому!..

Как же не вовремя этот звонок... Новиков меня прикрывал, еле успевая отбиваться от наседавших гитлеровцев. Вот рядом с ним упала граната с длинной ручкой и медленно закрутилась на месте...

— Колька, граната!.. — крикнул я, падая на дно окопа. Взрыва не последовало. Снова застучал автомат — это стрелял Новиков. Значит, успел отбросить гранату обратно.

Я по-прежнему левой рукой держал телефонную трубку возле уха, в правой у меня был автомат наготове.

— Кто на проводе? Где Первый?

Ответить не успел, прямо надо мной на бруствере окопа выросла фигура фашиста. Ударил по нему короткой очередью, и он с грохотом, звеня всей своей амуницией, врезался головой в дно окопа. Я огляделся. Рядом Новиков стрелял с колена, чуть выше бил по врагу Кузовкин. Комдив нетерпеливо напомнил о себе:

— Кто на проводе, спрашиваю? Где Первый? Что у вас там творится? Можете ответить или нет?

— Могу... теперь могу... — отвечаю, вертя головой. — Это я, лейтенант Зайцев. Я тут случайно. Первого не вижу.

Докладываю обстановку сбивчиво, почему-то слегка заикаясь. И, наверное, слишком длинно и подробно. Поэтому комдив перебивает:

— Все ясно! Направляю тебе подкрепление — человек пятнадцать. Постарайся продержаться, лейтенант. Не сдай высоту. Через Днепр идет пополнение... Только продержись минут сорок... — И немного помолчав, добавил совсем тихо, но внятно: — Очень тебя прошу, лейтенант...

— Есть, продержаться, товарищ полковник! — крикнул в ответ так громко, что, наверное, даже гитлеровцы услышали. — Вы только, товарищ полковник, на правый фланг к Днепру подмогу пошлите. Там мои разведчики дерутся — ефрейтор Сулимов старший...

Что еще сказал комдив, я не успел услышать — пуля выбила из рук трубку. Огляделся. Серое покрывало тумана медленно спадало с вершины высоты. В сотне метров от нас, в траншее, слегка прикрываемой туманной дымкой, как мыши, копошились гитлеровцы. Наверное, затевали новую атаку. Новиков ползал вокруг НП, обшаривал убитых гитлеровцев, забирая у них патроны и гранаты. Кто-то перевязывал голову Кузовкину — его ранило еще раз.

И вдруг до меня со всей остротой дошел смысл сказанного комдивом. Он ведь не приказывал, а просил удержать высоту. Почему? Да потому, что понимал, что сделать это почти невозможно. А как же приказывать сделать невозможное? Это значит обрекать заранее на невыполнение приказа? Правильно ли это? Нет. И он попросил. Но просьба оказалась для меня сильнее приказа.

Я передал ее своим боевым товарищам. И для них она оказалась в данный момент и в данной обстановке сильнее самых жестких и суровых требований. И мы решили стоять насмерть. И стояли, пока не подошло подкрепление — небольшое, всего в несколько человек, но решившее дело.

Заметив бегущих к нам бойцов, я крикнул им:

— Ложись! В окопы, быстро!

Предупредил своевременно. Снизу ударила очередь, кто-то из группы бойцов вскрикнул, но остальные успели укрыться в окопе.

Комдив прислал всех, кого только мог, — связистов, саперов... Они были вооружены винтовками, но у каждого лишь по одной обойме патронов и по одной гранате. В ответ на это сообщение старшего я сказал:

— Штыки против фрицев тоже оружие. А гранат мы у них же одолжим.

Посмотрел на лица прибывших. Простые русские ребята, смелые, готовые на все ради победы. Может, стрелки они не ахти какие, но люди не из робкого десятка.

Пользуясь затишьем, короткой паузой между вражескими атаками, вкратце передал бойцам просьбу командира дивизии. Мне показалось, что ими овладели такие же чувства, как и мной, как и теми, кто был до сих пор рядом, что и они готовы сделать все, чтобы оправдать доверие командира.

Сержант Новиков, неусыпно наблюдавший за поведением противника, доложил, что немцы, прикрываясь еще не совсем рассеявшимся туманом, обходят вершину высоты слева, видимо намереваясь ударить нам во фланг или зайти с тыла. На западных скатах высоты фашисты затаились и, скорее всего, ждали, когда начнет атаку обходящий отряд, чтобы тоже ударить.

— Ну нет, господа, — сказал я, — не будем мы ждать, когда вы свою передислокацию закончите...

— Точно, товарищ лейтенант, — вставил Новиков. — Упредить их надо. Они нам слева заходят, а мы по ним — справа. — И изложил план.

— Новиков, ты не даешь мне отличиться, — сказал ему шутя. — Согласен с тобой. Бери четверых разведчиков и действуй. Ударишь по ним, когда на высоту полезут. Понял?

— Понял.

Николая Новикова я любил и уважал. Мы были с ним одногодками, сходились характерами, легко понимали друг друга в самой сложной обстановке и не однажды выручали в бою.

Николай со своей группой ушел по траншее на правый фланг, а я подозвал прибывших с подкреплением младшего сержанта, симпатичного русоволосого, крепкого парня, и чернявого, смуглого бойца, показавшегося мпе самым шустрым.

— Ваши фамилии?

— Младший сержант Снитко, — назвался один.

— Рядовой Хашимов, — ответил другой.

— Вот что, сержант Снитко и рядовой Хашимов: назначаю вас командирами групп. Задача такова...

И растолковал, как лучше упредить гитлеровцев и ввести их в заблуждение:

— Берите по пять человек и как можно быстрее на левый фланг. Приблизитесь, погромче и дружно «ура!», а потом по одной гранате. Как только немцы очухаются — еще раз! И в штыковую!

— Есть, товарищ лейтенант!

— Ну давайте, ребята. И смелее. Еще с полчаса нам продержаться надо, пока придет пополнение.

Насчет пополнения я, конечно, и сам не был уверен. По Днепру вовсю била артиллерия противника, то и дело переправу бомбили фашистские самолеты. Река, казалось, кипела от разрывов бомб и снарядов. Можно ли было надеяться, что через полчаса или час придет пополнение? Говоря же о скорой помощи Снитко и Хашимову, я вселял надежду не только в них, но и в себя...

Больше всего в тот момент рассчитывал на контратаку, которая позволит отбросить немцев вниз еще хотя бы метров на сто. А потом, пока они соберутся с новыми силами, глядишь, и придет к нам обещанное подкрепление.

Гитлеровцы, заходившие во фланг, заметили, что против них выдвигаются группы наших бойцов. Внезапности мы тут не достигли. И все же гранатный залп фашистов ошеломил. Не ожидали они, что после этого наши бойцы бросятся в штыковую атаку. Не выдержали фрицы, дрогнули, попятились вниз...

Стрельбу и взрывы гранат у нас на фланге те гитлеровцы, что затаились на западных скатах, восприняли как сигнал и полезли на высоту. Я с тремя оставшимися со мной бойцами не торопился открывать огонь — пусть подойдут поближе! И еще я ждал, когда ударит по ним с фланга или с тыла Новиков со своей группой. Волновался: где он, почему медлит?

Разведчики атаковали с тыла. Тут уж внезапность получилась полная. Недолгим, но жарким был бой. Сбросили мы фашистов с высоты, лишь на подступах к ней удалось им закрепиться. Дальше гнать противника было уже некому. Способных держать оружие и драться оставалось семеро. Восемь человек погибло. Смертью храбрых пали сержант Снитко и рядовой Кузовкин. Зато и мы уничтожили больше роты фашистов, с честью выполнив просьбу командира дивизии — восстановили положение. И к Днепру немцы не прорвались: их там выбили мои разведчики во главе с ефрейтором Сулимовым вместе со взводом соседнего полка.

Вечером того же дня меня вызвал комдив. На командном пункте полковник Богданов и еще несколько штабных офицеров, склонившись над картой, о чем-то тихо разговаривали. Я доложил о своем прибытии. Комдив бросил карандаш на карту, резко повернулся. Вид у него всегда был суровый, даже мрачноватый, но тут, увидев меня, посветлел лицом, добрая улыбка скользнула по губам. Положил руку мне на плечо, представил офицерам:

— Вот это и есть лейтенант Зайцев, командир взвода пешей разведки 48-го полка. Сегодня он с горсткой своих разведчиков совершил невозможное... Рад, что ты жив остался. — Крепко пожал мне руку. И немного подумав, добавил: — Представляю тебя к высокой награде.

Возвращаясь в полк, я не шел, а летел как на крыльях. Хотелось совершить что-то невероятное! Поднять, к примеру, какую-нибудь роту в атаку. Или батальон. И бить, гнать фашистов до следующей высоты... И с той высоты вышибить их, и на вершине ее Красное знамя поднять. А потом с Красным знаменем — дальше. Дальше и дальше гнать гадов! Бить и гнать, гнать и бить! До самой нашей границы. А потом? Тут мои мысли словно споткнулись, я даже шагу приубавил. Потом, наверное, еще дальше. Не наверное, а точно! А то ведь не добьешь фашистского змея — очухается, снова будет жалить. Нет, гнать его надо до самого змеиного логова — до Берлина! И там раздавить. Раз и навсегда!

Разорвавшаяся поблизости мина вернула меня к реальной действительности. «Размечтался, нашел время, — упрекнул я сам себя. — Герой... Вот уже несколько дней «языка» раздобыть не могу...»

Действительно, добыть «языка» из глубины обороны противника стало почти невозможно. Овраги, лощины, всякие малейшие щелочки в земле были заполнены немцами и постоянно контролировались ими, простреливались, перекрывались. Мы с противником находились в постоянном, самом тесном соприкосновении. Нейтральная полоса перестала быть нейтральной, очень часто она суживалась чуть ли не до шестидесяти метров, каждый из которых просматривался. По такой полосе ужом не проползешь.

Однако через пару дней стало немного легче. Гитлеровцев удалось потеснить, плацдарм расширился, подразделения нашего полка закрепились на подступах к двум небольшим высотам: Безымянной и Правой. Теперь надо было взять хотя бы одну из них, чтобы создать условия для дальнейшего продвижения. Но надо знать, какие силы врага закрепились на тех высотах и какие резервы есть там, за ними. Словом, дело теперь за нами, разведчиками.

Времени, к сожалению, в обрез. Батальонам на подготовку к штурму высот дали двенадцать часов, а нам — и того меньше. От нас требовалось прежде всего нащупать слабые места в обороне противника.

Предварительно рота Михеева нацеливалась на атаку высоты Безымянной с левого фланга, но командир полка окончательного решения еще не принял: — Подождем, что скажут разведчики.

Кое-что мы уже могли сказать, но свои предположения надо было проверить. Несколько часов пристального наблюдения за левым флангом противника подсказывали, что немцы ждут нашего удара именно оттуда, поскольку левее высоты местность была относительно ровной и нашему наступающему подразделению, казалось, ничто существенно помешать не могло, если не считать, что скаты высоты и подступы к ней могли быть тщательно заминированы. Никакого движения там не наблюдалось, блиндажей и дзотов не было, только ближе к вершине находилось два пулемета. Заметили мы там и ложную траншею глубиною всего-навсего по колено. Стоило пробежать по ней неосторожному фрицу, и мои разведчики сразу же засекли обман. Кто-то из них высказал мысль: а что, если немцы специально показывают свой оголенный фланг и этим самым готовят для нас ловушку? Не могли фашисты допустить такую беспечность, тем более что позиции готовили заранее.

А вот атаки между высотами они наверняка не ждали. Попробуй сунься туда — окажешься под фланговым огнем с двух сторон. Между высотами — неширокая балка, изрезанная овражками и поросшая кустарником. По ней протоптаны тропинки, но наблюдалось передвижение одиночек и по балке напрямик. Похоже, что мин там не было. Метрах в ста пятидесяти от высот, ближе к нам, балка пересекалась траншеей, в которой затаилось около взвода гитлеровцев. Видимо, они прикрывали промежуток между опорными пунктами двух подразделений, располагавшихся на соседних высотах. Перед траншеей тянулась проволока в два кола и минное поле. Правее позиций траншея метров на десять прерывалась неглубоким ручьем. Вот на том участке мы и решили проникнуть через передний край врага и пробраться в глубь его обороны.

Поздним вечером саперы проделали проход в минном поле и подняли на колышки нижние нитки колючей проволоки, чтобы можно было под ними пролезть. В 22.30 я с тремя разведчиками уже пробирался вдоль ручья по балке между высотами. В жиденьком лесочке, раскинувшемся на юго-западных скатах высоты, наткнулись на минометную батарею. Была возможность взять в плен офицера, но я удержался от соблазна. С трудом, а удержался ради того, чтобы шума не наделать. Ведь сразу определили бы фашисты, каким путем мы проникли к ним в тыл, и, конечно же, усилили бы прикрытие на стыках флангов. А тут — теперь не было никакого сомнения — можно ударить ротой и сравнительно легко прорваться через передний край. Конечно, при условии, если удар будет нанесен внезапно.

В три часа ночи мы вернулись. В штабе полка узнали, что майор Кузминов отдал приказ роте Михеева утром атаковать восточнее высот Безымянной. Михеев же просил разрешения на атаку между высотами. Он чутьем улавливал, где его ждет удача, а мы его интуицию подкрепили достоверными разведданными.

Не колеблясь, я разбудил только что прилегшего вздремнуть командира полка, доложил о результатах разведки. Кузминов свой приказ Михееву отменил.

Под утро, когда было еще темно, саперы проделали в заграждениях два прохода. По ним на рассвете, под прикрытием густого тумана, рота Михеева ворвалась в траншею противника и беззвучно, в рукопашной схватке, уничтожила двадцать пять гитлеровцев, а пятерых взяла в плен. Затем по балке между высотами рота устремилась к лесочку, где стояла минометная батарея. Пяти минут хватило, чтобы ее уничтожить. Минометы, одна пушка и обоз с боеприпасами стали трофеями. Все было сделано тихо, без единого выстрела.

После этого Михеев повернул роту на высоту, что высилась справа. В полный рост поднимались бойцы по обратным ее скатам. Разве могли ожидать фашисты, что ранним утром у них в тылу окажутся русские! Они опомнились, когда наши были уже в десяти метрах и с могучим «ура» бросились в атаку. Враг не успел даже повернуть пулеметы.

И вот майор Кузьминов поднял в атаку весь полк. Михеев, передав захваченную высоту подошедшему соседнему подразделению, атаковал с фланга Безымянную.

Развивая успех, достигнутый ротой Михеева, полк гнал врага вплоть до села Иваньково. Плацдарм был значительно расширен.