На перекрестке цивилизаций

В городе Табка

Возвратившись из Мари в Дейр-эз-Зор, мы тут же пересели в попутный автобусик и снова бросились в путь. Дейр-эз-Зор так и не осмотрели как следует. Это молодой город в том смысле, что исторических памятников здесь нет. Если вечером он будто вымирает, то днем жизнь здесь бьет ключом. Днем здесь много приезжих. Особый зеленый колорит придает городу поросшая деревьями и кустами широкая пойма Евфрата, который в этом месте разбивается на рукава.

Мы выезжаем за пределы Дейр-эз-Зора. Почти ровная каштановая, распаханная от горизонта до горизонта земля. Редкие деревеньки. Ни деревца, ни кустика, ни цветка. Лишь ровная шеренга телеграфных столбов да асфальтовая лента шоссе. Темнеет. Земля на глазах сливается с небом и исчезает, и лишь встряски на колдобинах напоминают о ее существовании. В нашем автобусике накурено. Голова раскалывается. Однако окно я открыть не решаюсь — впереди сидит молодая женщина с грудным ребенком на руках, — кажется, единственные некурящие пассажиры. Резкий поворот. Мы съехали с основной магистрали.

В темноте показалась полоска света. Она расползалась, расширялась, разрывалась и, наконец, превратилась в конкретные предметы: освещенные окна, витрины, фонари. Выросли дома, образовались улицы. Сделав несколько поворотов, автобус остановился. Мы очутились на улице.

Леденящий ветер, мгновенно проникнув под наши легонькие пиджачки, напомнил нам, что континентальный климат отличен от морского. Всего триста километров отделяло нас от Средиземноморского побережья с его мягкой зимой, когда термометр чаще всего показывает +12 °C, и теплым летом с его средней температурой +26 °C.

Ветер раскачивал фонари, и улица казалась от этого более широкой и оживленной, чем в действительности. Было в ней что-то необычное, отличное от всех виденных мною улиц сирийских городов. Но что? Ширина? Освещение? Архитектура домов? Нет. Прохожие! Прохожие этой улицы говорили по-русски. Это были наши советские специалисты.

Через десять минут мы находились в гостинице, а еще через полчаса сидели в огромном зале местного ресторана и, любуясь опусами художника-декоратора, украсившего эстраду айсберговым пейзажем Антарктиды, столь удачно гармонирующим с погодой, дожидались заказанных шашлыков.

Зал был почти пуст. Музыка не играла. Зато откуда-то доносился тот глубокий монотонный шум, который всегда сопровождает большое строительство или производство. Мы прислушивались к этому гулу, напоминавшему шум прибоя, и наши сердца наполнялись веселым возбуждением. Забывались усталость, голод, холод. Мы были в Табке, на строительстве величайшего из всех когда-либо существовавших строительных объектов Сирии — Евфратского гидрокомплекса, Второго Асуана, как его здесь называют.

Запив горячим чаем холодный шашлык, мы вышли на улицу. Редкие высокие фонари не особенно мешали темноте. Освоившись с ней, глаза различили легкое светлое облако, висевшее, зацепившись за купола деревьев, в нескольких сотнях метров от нас. Оттуда же доносился и тот характерный шум, который теперь напоминал мне гул отдаленного сражения. Не разбирая дороги, мы двинулись по направлению к зареву. Дома остались позади. А впереди в холодной, пронизанной ветром темноте, за узкой полоской искусственных посадок, за порогом угадываемого обрыва, далеко внизу, на небольшом плацдарме, отвоеванном у ночи, в лучах бесчисленных прожекторов мелькали тени грузовозов, бульдозеров, экскаваторов. До слуха долетали обрывки фраз, разносимых мощными динамиками. Щупальца прожекторов вырывали из темноты контуры, фрагменты строительства, объем и масштабы которого скорее чувствовались, чем виделись.

Пронзительный ветер гнал нас домой, в тепло. Но мы не уходили. Мы как завороженные смотрели на залитую огнем строительную площадку, туда, где наши товарищи — из Советского Союза и сирийцы вели бой с непогодой, с предрассудками, с нищетой. Новое угадывается всегда. И мы оба хорошо понимали, что здесь сейчас происходит нечто более значительное, чем простое строительство, каким бы масштабным или грандиозным оно само по себе ни было. Мы отдавали себе отчет, что присутствуем при рождении новой Сирии, новых людей, новых отношений. Лучи прожекторов как будто специально для нас выхватывали из темноты песчаные отмели, контуры земснарядов, нитки труб и черную густую воду Евфрата, того самого Евфрата, который когда-то давно — пять, десять, двадцать тысяч лет назад — качал колыбель земной цивилизации.

Идея использования Евфрата для наступления на пустыню лелеялась веками, точнее, десятками веков. Но из области фантастики в область реальности она перекочевала совсем недавно. Помощь в осуществлении самого грандиозного из всех когда-либо задуманных в Сирии строительств поступила из СССР.

Это было необычное для страны строительство и по масштабам, и по значению, и по методам. Для управления им был создан специальный Высший комитет во главе с председателем Совета министров. Стройка была объявлена всенародной. В ней принимало участие 12 тысяч сирийских рабочих, техников, инженеров. Не менее четверти числа всех занятых инженеров получили образование или прошли переподготовку в Советском Союзе. Свыше двух тысяч рабочих получили высокую квалификацию по 25 специальностям в Халебе, а еще больше — непосредственно на строительстве.

Строительство плотины было торжественно открыто 6 марта 1968 года. Полное затопление водохранилища ожидается к середине 1976 года, то есть через три года после перекрытия реки. Длина будущего озера — свыше 80 километров, площадь — 630 квадратных километров, запасы воды — около 12 миллиардов кубических метров. Вот что такое Табка!

Гостиница, где нас поселили, представляла собой обыкновенную квартиру, отведенную администрацией строительства для командированных. Нашими соседями оказались два инженера-москвича. Оба были энергетиками. Один — эксплуатационник, другой — специалист по проблемам водохранилищ.

Ужин, разумеется, пришлось повторить, ибо нигде не беседуется так хорошо и непринужденно, как именно за этой процедурой. Наши инженеры тут же вступили в спор. Беседа затянулась за полночь.

Я смотрю на наших собеседников. Один из них молод. Ему тридцать пять, не больше. Другому за пятьдесят. Молодой сдержан, склонен к точности, цифрам и скептицизму. Пожилой восторжен. В нем чувствуются навыки оратора. Похоже, что обоим хочется высказаться. Семейные мужчины, как правило, плохо переносят одиночество.

Из клубов дыма до меня долетают голоса.

— В Табке живет тысяча советских специалистов, не считая членов их семей — жен, детей… Уже сейчас население Табки около 40 тысяч человек! Это самый молодой и самый благоустроенный город в Сирии. Парки, школы, клиники, бассейн, театр, кино, стадион…

— Час перекрытия Евфрата будет часом рождения новой Сирии. И дело здесь совсем не в плотине, а в напоре времени, под которым должны рухнуть многие плотины, сдерживающие новое: неверие в собственные силы, безынициативность, равнодушие, неграмотность, нищета…

— Сами по себе они не рухнут. Нужны время и труд. К сожалению, работы по ирригационному освоению площадей ведутся медленно. Переговоры сирийского правительства с иностранными компаниями об экономическом содействии ощутимых результатов пока не дают. Да и вообще мечтать всегда лучше, чем осуществлять мечту.

— Что ж, не всегда дело идет так, как бы хотелось… Однако, что бы там ни было, время шагает вперед, и Евфрат будет перекрыт. Слишком много энергии вложено в это дело.

Гидротехнический узел рассматривается одновременно как часть комплекса по освоению пахотных земель САР. Общая площадь орошаемых водой Евфратской плотины земель составит примерно 64 тысячи гектаров. Это значит, что обрабатываемая сегодня в Сирии площадь будет более чем удвоена! И это в стране, где используется каждый клочок земли, способный дать урожай!

Освоение земель рассчитано на тридцать два года, по двадцать тысяч гектаров в год. Осваивать земли предполагается путем создания крестьянских кооперативных хозяйств.

Несмотря на усталость, я долго не мог заснуть. В печурке билось мазутное пламя. В трубе гудел ветер. Впечатления последних двух дней гнали сон. Прокуренный, разбитый автобусик, мчавшийся по распаханной равнине в сирийский залитый электрическим светом город, в котором говорят по-русски, никак не мог увезти меня из-под взгляда синих, все видящих глаз богини плодородия, чтимой в древнем государстве Мари сорок веков назад.

Глаза, смотревшие мне в душу, оказались окнами нашей комнаты. В них вливался новый день, свежий и солнечный. Соседей уже не было. Они ушли на работу. Я разбудил своего товарища и пошел на кухню готовить завтрак холостяков: яичница, кофе, хлеб с маслом. Потом мы выбежали на улицу.

Город Табка расположен на правом берегу Евфрата, в том самом месте, где река поворачивает на восток. Это, наверное, единственный сирийский город, в котором нет старых домов.

Представьте себе очень высокий, метров двести, и очень крутой, градусов шестьдесят, берег и на нем четко распланированный новый город, выстроенный за год. Дома, в основном четырехэтажные, далеко отстоят друг от друга. Между ними молодые насаждения, еще не дающие тени. В городе по существу одна улица, но она широкая, благоустроенная, с торговым центром, учреждениями, хорошо освещенная и оживленная. Дома европейского типа, правда, с неуловимым колоритом восточной архитектуры. Улица замыкается большим серым трехэтажным зданием, где размещается штаб строительства — управленческие отделы.

…Мы стояли на краю крутого откоса, почти обрыва. Внизу расстилалась ровная, широкая долина, по которой петляла река. Далеко на противоположной стороне различался такой же крутой берег. Долину пересекала насыпь, которая отсюда казалась почти игрушечной. У нашего берега насыпь оканчивалась миниатюрной бетонной плотиной. Плотина достраивалась. Она вся щетинилась стрелами подъемных кранов. Ежеминутно в разных местах плотины вспыхивали синие светлячки автогенов. А у ее подножья ползали крохотные самосвалы, бульдозеры и другая микротехника. Под стать ей казались и люди. И все, что мы видели: плотина, машины, строители, казалось, были слиты во что-то общее, единое. И это «что-то» жило своей особой жизнью, отдельной, независимой от желтой, широкой долины, от крутых ограничивающих ее берегов, от извилистой ленты Евфрата.

Сирийское солнце припекает и зимой. Было тихо. На юных эвкалиптах, обступивших берег, чирикали какие-то пташки. Почти так же перекликались у подъездов домов дети. Ни те, ни другие не обращали ни малейшего внимания ни на стройку, ни на долину. Мир для них был един и неделим. Они не мыслили себя вне его, и поэтому он принадлежал им.

Детские голоса вернули нас к действительности. Мы не были уже детьми, и поэтому сами принадлежали миру, то есть делам. В поисках нужного нам управления мы набрели на скромный кубообразный бетонный мемориальный памятник. Текст, выбитый на нем, извещал, что здесь, в Табке, 6 марта 1968 года было начато строительство Великой Евфратской плотины. Поверх этого текста было написано мелом: «Да здравствует дружба САР и СССР».

Нам повезло. По окончании нашего делового разговора главный эксперт строительства спросил, хотим ли мы посмотреть стройку.

Еще бы!

Автомобиль ГАЗ-69 в обиходе называют «козлом». Я бы лично назвал его «коньком-горбунком». Незаменимая машина! Наш «козел» спускается по крутой дороге в котлован. Ведет его советский специалист, работающий на строительстве уже третий год.

Мы находились у подножия гигантских, уходящих и высь бетонных колонн, точнее, ребер плотины. Куда девалась ее миниатюрность!

Стало быть, мы сейчас на дне будущего моря?

Да, на дне. Только не моря, а будущего Евфрата. В самой круговерти. Вот эти два бетонных трамплина должны гасить скорость отработанной воды. Сейчас увидите псе это сверху.

Механизированный «горбунок» послушно везет нас по крутой дороге вверх мимо встречных многотонных самосвалов, мимо камнедробилок, каких-то мастерских, времянок.

Мы находились у подножия гигантских, уходящих ввысь бетонных колонн, точнее ребер плотины…

Подъем кончился. Мы покидаем машину и пробираемся частоколом арматуры. Перешагиваем через лоснящиеся, толстые, неизвестно откуда и куда тянущиеся кабели электропитания, огибаем штабели досок и, наконец, выходим на узкую бетонную дорожку, огороженную с обеих сторон жиденькими железными перилами с приваренными кастрюлями прожекторов. Наш проводник останавливается и кивает вниз.

— Узнаете?

Мы узнаем. Бетонное русло будущего Евфрата. Оно кажется отрезком строящейся шоссейной дороги. Отсюда, сверху, видно нутро всей плотины. Электростанция составит часть плотины. Ее оборудование — восемь генераторов, мощностью по сто мегаватт каждый.

Я никак не мог определить своих чувств. Вокруг нас кипела работа. Строители — советские и арабы, рабочие и инженеры, молодые и пожилые собирали арматурные решетки, поднимали их кранами, ставили в нужном порядке, привозили доски, делали из них обшивки, заполняли формы жидким цементом…

Казалось бы все просто, буднично, знакомо. И только отвесные желтые стены долины, вырытые за миллионы лет Евфратом, старинная крепость вдали на вершине одного из холмов, да не по-нашему жаркое солнце говорили, что это не совсем так. И хотелось стоять и смотреть на эту незнакомую долину с петляющей рекой, на плотину, перегородившую ее, на людей, создающих эту плотину. Но нехорошо стоять без дела там, где работают. И вот бежит наш газик по укатанной до твердости камня дороге из гравия у подножия насыпной плотины — самому внушительному из всех звеньев строительства. Наш немногословный проводник кивает в сторону долины, где в черных заводях обосновались землесосы, связанные с плотиной нитками трубопроводов.

— Их работа!

— А какова длина плотины?

— С дамбой на левом берегу — около пяти километров. Высота ее — шестьдесят метров, ширина у основания — 512. Объем — 46 миллионов кубических метров. В дальнейшем тело плотины предполагается нарастить до отметки 320 метров.

Мы стояли в так называемом верхнем бьефе, у подножия бетонной плотины. Ее колонны, похожие на отвесные скалы неведомых гор, здесь казались еще мощнее и выше, чем с обратной стороны. Они образовывали ворота, через которые должна поступать к турбинам вода. Ворота, как и подобает воротам, имели створки. Их называют затворами. На каждый пролет по два затвора.

— Вот теперь мы действительно на дне моря, что родится через несколько месяцев. Считайте — над вами 60 метров воды.

Трудно представить, что совсем недавно на этом месте спокойно паслись овцы, рос хлопок, бегали ребятишки. Еще труднее представить, что совсем скоро крутые склоны долины перестанут быть крутыми, поскольку не станет самой долины. Она до краев наполнится водой и превратится в море.

Огромная, по местным масштабам, площадь плодороднейшей земли уйдет под воду. Надо будет переселять крестьян затопляемых деревень. А куда? В Сирии каждый клочок обрабатываемой земли на учете. Ведь земля здесь — частная собственность! А сколько еще предрассудков… Чего стоил лишь вопрос переноса кладбищ! Разумеется, в какой-то мере сходные проблемы возникают при строительстве гидростанций и у нас, но здесь они много сложнее.

— Ох, как здесь все не просто! Порой кажется, что у Сирии нет сегодняшнего дня — настолько будущее тесно соприкасается с прошлым…

Это говорил наш сопровождающий.

— Взять хотя бы исторические памятники. Слышал от специалистов — трудно даже представить, что хранит в себе евфратская земля. Впрочем, вы живете в Дамаске, в музее были. Знаете не хуже меня. Вон видите — крепость Калат Джабир… Приходят сирийские товарищи, спрашивают, погибнет от моря крепость или нет. Говорим — погибнет, если не укреплять склонов холма, на котором она стоит. А нужно ли, спрашивают, ее спасать? А я откуда знаю! Я ведь не историк. Интересуюсь, сколько ей лет. Оказалось, что никто не знает. Думали, что семьсот. А когда стали копать, так оказалось, что тысячи. Вот и давай советы…

Мы посмотрели в сторону крепости. На голубом горизонте виднелся холм с плоской вершиной…

— Вот что, ребята, мне все равно надо заехать в карьер. А от него до крепости рукой подать. Поехали.

Километр за километром тянулся справа от нас хребет намытой плотины. И когда мы привыкли к ее существованию, она внезапно оборвалась. Мы подкатили к неширокому, но чрезвычайно быстрому потоку чистой воды. Это и был Евфрат. Река стремительно убегала, словно чуя опасность. Небольшой катер, зарываясь носом в воду, с огромным трудом преодолевал ее течение. Евфрат снова меня поразил. Я был наслышан о потоке густого ила, а тут была зеленоватая, как морская волна, вода. Вкатившись на паром, мы вышли из автомобиля на палубу. Вода с силой ударялась о плоский нос нашего ковчега, бурлила за кормой и быстро гнала его к противоположному берегу. Я поделился своими мыслями относительно чистоты евфратской воды с товарищами. Однако ответил мне стоявший рядом сириец в защитной каске, какие носят здесь все строители. Ответил на хорошем русском языке:

— Вам правильно говорили. Евфрат несет обычно так много ила, что кажется оранжевым. Это скорее глиняный раствор, а не вода. Ветер пустыни сбрасывает в реку тонны пыли. Но сейчас период дождей. Исключение… Поэтому река довольно чистая.

Паром приткнулся к берегу. Мы осторожно съехали на землю и покатились по разбитой дороге мимо полей собранного уже хлопчатника, на которых паслись небольшие стада овец и коз.

Дорога привела нас к экскаватору. Он застыл, положив свою ковш-голову на мягкую шоколадную землю. А рядом с ним, в поклоне на коленях, застыл его хозяин. Мы, зная арабские обычаи, молча ожидали окончания молитвы. Помолившись, экскаваторщик сошел с коврика и надел высокие резиновые сапоги, стоявшие до этого рядом. Потом он свернул коврик, убрал его под сиденье в кабине экскаватора и вступил в разговор. Сопровождавший нас товарищ вполне прилично владел тем комплектом арабско-русских слов, который обеспечивает деловое общение. Пока они объяснялись, я разглядывал карьер — развороченные экскаватором пласты ила. Того самого, что десятки тысяч лет обеспечивал людям постоянный урожай, избыток которого позволял содержать ремесленников, поэтов, жрецов и администраторов. Выходило, что вся человеческая цивилизация строилась если не на речном песке, то на речном иле, правда, основательно пропитанном человеческим потом.

Путь, накатанный многотонными самосвалами, оканчивался у карьера. Далее начинался проселок. Автомобильчик, оправдывая свое наименование, прыгал с ухаба на ухаб, как истый козел. Мы проехали две-три деревушки — полдюжины глиняных подслеповатых домов.

Около домов возвышались горы высохшего хлопчатника, используемого в качестве топлива. Известное оживление вносили играющие возле домов полуодетые дети да копошащиеся в пыли собаки. Последние при нашем приближении срывались со своих мест и с яростным лаем мчались наперерез машине. Каждый пес демонстрировал свою непримиримость к чужакам, доходившую до исступления только в пределах каких-то невидимых границ своего владения. В определенной точке, трясущийся от ярости друг человека, останавливался и передавал эстафету ненависти соседу. По исполнении долга каждый с достоинством возвращался на свой пост и впадал в спячку.

Ни кустика, ни деревца. Голая земля. Меланхоличные ослики. Одичавшие от безделья собаки. Убогие хижины с застывшими фигурами стариков. Интересно, знают ли они, что скоро деревни, в которых прошла их жизнь и жизнь их отцов и праотцов, должны скрыться под водой, исчезнуть навсегда вместе со старой, отсталой сонной Сирией? Впереди, на крутом холме маячила древняя турецкая крепость Калат Джабир. Справа, за гладью голых полей, за лентой Евфрата на крутом противоположном берегу на фоне неба четко вырисовывались здания нового города. А рядом с ним большое, поражающее своей грандиозностью даже нас строительство.

Стены крепости, сложенные из плоских обожженных кирпичей, оказались долговечнее своего основания. Скала ио многих местах обрушилась, обнажив часть подземных ходов, казематов, погребов.

Укрепление до последнего времени считалось относительно недавней, средневековой постройкой. Однако при обследовании прочности скалы изыскатели наткнулись на древние культурные пласты. Вопрос о судьбе крепости пока не решен.

По узенькой тропинке мы поднялись на холм, а затем и на крепостную стену. Усталость давала себя знать. Растянувшись на теплой, сухой прошлогодней траве, мы любовались открывшимся видом. Змейка Евфрата. Квадратики и прямоугольники возделываемой почвы. Разбросанные тут и там деревеньки. Одна из них расположилась внизу, под нами, у подножия холма. Я обратил внимание на одно большое белокаменное, окруженное колючей проволокой здание. Оно резко отличалось от других строений. Оказалось, что это мавзолей Сулеймана Шаха, одного из первых султанов Османской империи, утонувшего в Евфрате.

Интересно, что территория, на которой расположена его могила, считается турецкой. Ее неприкосновенность охраняется турецким воинским подразделением. Будет ли Турция претендовать на несколько квадратных метров акватории Евфратского моря?

В Табку мы вернулись к обеду.

Большой зал рабочей столовой. Почти забытый нами запах наваристых щей приятно щекочет ноздри. Наливаем себе по тарелке. Справляемся. И снова беремся за половник. Соседи по столику смеются. Знакомимся. Федор Иванович, Ахмат. Спрашиваем, чей повар. Оказывается, шеф-повар — русский, а его подручные сирийцы. Судя по качеству блюд, повара сработались неплохо. Оглядываюсь по сторонам. Типичная столовая большого отлаженного предприятия. Здесь свой особый уют, чувствуется, что посетители столовой давно друг с другом знакомы. Рассказываем о своих впечатлениях сегодняшнего дня. Восторгаемся. Федор Иванович смеется:

— Будете еще раз на плотине, обязательно заходите.

— Куда заходить-то?

— Да на кран. Второй кран. Крановщик я. Сразу всю стройку увидите со ста метров высоты.

— Туда и не залезешь, ветром сдует.

— Не сдует! Никаким ветрам нас не сдуть. Верно я говорю, Ахмат?

Ахмат слушает и улыбается. Я обращаюсь к нему:

— Вы по-русски говорите?

— Немного говорю. Понимаю лучше.

— Давно на строительстве?

— Давно. С шестьдесят восьмой год.

По лицам арабов трудно определить их возраст. Ахмату, вероятно, около сорока.

— Хорошо ли работать с советскими?

— Хорошо. Я знаю. Я работал немецкий, я работал английский…

Он почему-то заволновался. Ему не хватало русских слов. Я попросил его говорить по-арабски, его поймут.

Вот что мы услышали.

— Я люблю ваших людей. Я сейчас работаю на бульдозере. Начальник говорит, что я хорошо работаю. Получаю премии. Я раньше не знал, что это такое. Я раньше был простой рабочий, носильщик. Что знал? — Ничего не знал. Что умел? — Ничего не умел. Почему я люблю ваших людей? Расскажу. Надо было срочно, до паводка вынуть грунт, заложить бетон… Если бы упустили время, все работы бы сорвались. Есть у нас, мусульман, самый большой праздник «Ид аль-Адха» — жертвоприношение. Бывает он в самом конце года. Все ждут его. Режут баранов, пируют. Не работают. Гуляют несколько дней. В том году зима была очень суровой. По ночам вода замерзала. А днем ветер, дождь, снег. Мы не любим холодов. Все арабы ушли со стройки. Советские остались. Инженеры, мастера, рабочие — остались все. Я всю жизнь буду помнить. Я видел, как русские женщины и дети приносили еду прямо к машинам, в котлован. По вашим законам рабочие работают семь часов. Их никто не заставляет работать двадцать четыре. Они работали. Для арабов. Для нас. Я — сириец, мусульманин. Я чту нашу веру. Но я вернулся вечером на второй день. И другие пришли. Не все, но пришли…

Меня часто хвалят. В пример ставят. Называют передовиком. Все так. Но не это главное. Главное, что я здесь как будто по-другому видеть стал. Как будто другие глаза открылись.

Ахмат выговорился и замолчал.

Мне захотелось сказать ему, что иначе и быть не может. Что по нашему кодексу человек человеку друг, товарищ и брат. Но фраза как-то не складывалась. Вместо этого вспомнилась моя фронтовая юность. Вспомнились рассказы матери о первых годах Советской власти… Рассказ Ахмата показался мне простым и естественным. Ведь он был рабочий человек. Свой. Товарищ.

Я спросил:

— Как по-арабски будет товарищ?

— Рафик! — ответил Ахмат.

Города Табки больше не существует. 5 июля 1973 года он был переименован в город Эс-Саура, что в переводе значит «революция».

Завершение строительства плотины мне пришлось наблюдать уже в Москве по кадрам хроники. На экране московского кинотеатра мелькают знакомые места. Оживленные улицы Дамаска. Горизонты пустыни. Долина Евфрата. Табка. Мощный, до предела нагруженный самосвал осторожно пятится к самому краю каменной дамбы. Медленно поднимается- кузов. В стремительный поток воды летят бетонные пирамидки. За действиями водителя следят тысячи и тысячи глаз. Оба берега усыпаны народом. Пестрые, праздничные одежды, флаги. Море флагов. Бесконечная очередь сменяющих друг друга самосвалов. Дамба нарастает и неумолимо движется к противоположному берегу. Стремительная и упругая вода бросается на берег, отрывает и увлекает в глубину бетонные блоки. Но подъезжают новые и новые самосвалы и на место одной унесенной глыбы ложатся десятки новых. В действие вступают бульдозеры. Они выравнивают дамбу и обеспечивают путь самосвалам.

И вот наступает мгновение, о котором мечтали десятки веков… По образовавшейся перемычке навстречу друг другу бросаются люди. Я вижу их напряженные лица. И они мне кажутся страшно знакомыми. Конечно, я с ними встречался. Встречался на улицах Дамаска, встречался на бесконечных дорогах, видел их склоненными к сухой вспаханной земле, видел поднятыми к небу, а чаще всего видел их смотрящими прямо в мое лицо.

Последние кадры хроники. Мужественное обветренное лицо сирийского строителя смотрит на меня с экрана. И я говорю:

— Здравствуй, рафик!