На перекрестке цивилизаций

Мираж, который не исчезает

«Пальмира расположе- на в центре Сирийской пустыни...» Этой банальной истиной начинается большинство рассказов об одном из самых интересных мест земного шара. И это действительно так. Достаточно взглянуть на карту. От Пальмиры до Дамаска 312 километров пути, до Халеба — 242, до Латакии — 339, до Хамы — 202, до Хомса - 155, до Дейр-эз-Зора — 206. Не задумываясь ни на минуту, я пустился бы по любой из этих дорог пешком, лишь бы пережить еще раз встречу с легендарным городом.

О Пальмире написано достаточно много. Фотопанорама знаменитых руин встречает вас при входе в здание дамасского аэропорта и постоянно сопровождает вас во время нашего пребывания в стране, красуясь на рекламных плакатах, открытках, картинах и денежных купюрах. В путеводителе подробно перечисляют все основные объекты этого, как сейчас говорят, комплекса. Но Пальмиру нельзя представить себе без неба, без пустыни, так же как, не видев моря, трудно вообразить его даже при очень хорошем знании свойств воды, потому что море — это не только вода. Пальмира пленяет не только изящностью колонн, не только пальмовыми рощами, а сочетанием всего этого и многого другого. Горы меняют цвет, по небу бегут облака. Следовательно, изменяется, и притом непрерывно, весь облик долины, приютившей шедевры архитектуры, уже две тысячи лет восхищающие всех, кто их видит. Время может стереть Пальмиру, но обезобразить ее оно бессильно. Может быть, в этом и заключается пленительная тайна города — я не знаю, как назвать Пальмиру по-другому, хотя в ней уже многие века никто не живет.

Расположенный рядом типичный современный «райцентр» Тадмор с гостиницами, ресторанами, стандартными домиками, равно как и глинобитные постройки соседней арабской деревушки, ничего общего с Пальмирой не имеет.

Стыдно признаться, но до приезда в Сирию я о Пальмире знал лишь то, что она где-то существует. Воображению представлялись оживленные улицы южного города, утопающего в зелени стройных пальм…

Вот уже около часа я со своим спутником-переводчиком в составе туристской группы еду почти строго на восток по узкому разбитому шоссе, свернув чуть не доезжая Хомса с широкой и оживленной автомагистрали. Давно исчезли богарные пашни, раскинувшиеся было по обеим сторонам дороги. Машина вползает на очередной холм, и вновь, насколько хватает глаз, вокруг желто-коричневая, слегка всхолмленная, безлюдная голая земля. Десятки километров пути и не единой души, хотя по статистике тут на один квадратный километр приходится пять человек. Но вот вдали показалось несколько черных коробков. Это шатры бедуинов. Один из них совсем рядом с дорогой. Останавливаемся. Через несколько минут мы уже окружены бедуинской детворой. Нас разглядывают, но не бесцеремонно, а с тихим уважением. Через переводчика я прошу узнать, сколько еще километров до Пальмиры. Он спрашивает, но ребятишки лишь улыбаются и недоуменно разводят руками. Они не понимают вопроса. Критикуем переводчика. Но он ни при чем. Дети просто никогда не слышали о Пальмире. Кому-то приходит в голову мысль: может быть, у арабов есть другое наименование города. Ну, конечно! Это же Тадмор! Мы повторяем вопрос. Наши собеседники оживились. Начались сложные пересчеты арабских мер длины в метрические. Результатов исчислений я не услышал, так как все мое внимание привлек приближающийся к нам всадник. Поднимая пыль, от самого удаленного шатра в нашем направлении мчался белый верблюд, на котором восседала маленькая фигурка. Я никогда не предполагал, что это флегматичное животное способно на такую резвость. Верблюд был без седла. Седок примостился не на горбе, а сзади его, почти на хвосте. Он оказался девочкой лет девяти, черноглазой, оборванной и очень симпатичной. Верблюд перешел на рысь, потом на шаг и в нескольких метрах от нас остановился, возвратив себе присущую надменность. Амазонка, которая держалась на своем скакуне благодаря тому, что вцепилась в его густую шерсть, зашипела на верблюда как-то по-змеиному: «пшшш, пшшш…» И он неуклюже, но с достоинством опустился на землю поджав под себя свои длинные ноги, точь-в-точь как это делают коты. Девочка спрыгнула на землю и спряталась на спинами своих товарищей.

Эти маленькие бедуины на фоне лежащего верблюда были необычайно живописны. Я, никогда ранее не видавший верблюда в природных условиях, любовался теперь его своеобразной грацией и красотой. Особенно поразили меня глаза — выразительные, прекрасные, глубокие глаза, окаймленные густыми, необычайно длинными ресницами. Арабы в какой-то мере правы, считая верблюда самым Красиным и грациозным из всех животных. Кто-то из туристов угостил дромадера бутербродом. Он оживился, быстро вытянул шею, схватил с земли хлеб и с удовольствием принялся жевать. Нас всех потрясли верблюдовы зубы. Поверните руку ладонью вверх, растопырьте пальцы и чуть-чуть их согните. Если вы теперь выкрасите ладонь в желтый цвет, то будете иметь точное представление о жевательном аппарате этих красавцев. Я сорвал несколько довольно сочных кустиков травы и протянул нашему новому приятелю. Однако он посмотрел на меня с бескрайним презрением и с негодованием отвернулся. Дети засмеялись и что-то принялись объяснять. Оказалось, что трава эта несъедобна. Но никакой другой растительности в пустыне и не видел. Чем же питаются верблюды?

Дети проводили нас до машины и долго смотрели вслед странным людям, не понимающим арабской речи.

Мы здорово просчитались, предполагая проскочить полтораста километров за три — три с небольшим часа, как обычно. Шоссе становилось все хуже и хуже и, наконец, оказалось вовсе непроезжим. Объезд совершали по разбитой проселочной дороге, которая привела нас к концу дня в довольно большую деревню без единого кустика зелени, пропыленную, как сама пустыня. Солнце растеклось по горизонту и таяло на глазах. В короткие сумерки мы все же успели добраться до шоссе, такого же разбитого, что и проселочная дорога. Разморенный жарой и дорогой я задремал, а когда проснулся, то не поверил своим глазам: в пучке света фар Попела знакомая по тысячам виденных репродукций Триумфальная арка и убегающая в темноту колоннада. Мы были Пальмире.

Гостиница «Зенобия», к которой мы вырулили, руководствуясь рекламным щитом, оказалась расположенной чуть ли не среди знаменитых развалин. В ней набилось уже порядочно туристов, но нашлись места и для нас. Мы попросили принести ужин прямо в номер — большую мрачную комнату с пятью кроватями и большим столом. Ужин несмотря на обильный стол и бутылку вина, прошел скомканно и неинтересно. Было уже за полночь, когда мы улеглись, договорившись предварительно с дежурным о том, что он разбудит нас в четыре утра, то есть до восхода солнца.

Я ворочался на своем ложе, пытался заставить себя як путь и не мог. Я слушал, как тикают на столе часы, как шумит за окнами ветер и вспоминал известные мне сведения о Пальмире.

Пальмира — это прежде всего оазис, тенистый остров в просторах пустыни, обжитый человеком более трех тысяч лет назад. Первое письменное упоминание о городе содержат ассирийские таблицы, найденные в Анатолии и датируемые XX веком до новой эры. Вторично он упоминается и таблицах, обнаруженных при раскопках города Мари на Евфрате.

Далее следует так называемый акабианский текст, повествующий о том, что ассирийский царь Тиглатпаласар двигается к Тадмору воевать с арамейцами. Предполагают, что до арамейцев обитателями Тадмора были ханаане, поклонявшиеся богу Бэлу. В Библии Тадмор встречается при перечислении владений царя Соломона (971–932 годы до ноной эры). В хронике Иосифа Флавия говорится, что царь Соломон возвел в пустыне город Тадмор на том самом месте, где отец его Давид победил Голиафа.

Город был разрушен войском вавилонского царя Навуходоносора II во время его похода на Иерусалим. Далее мы находим Тадмор в составе владений Селевкидов. Удачное географическое и политическое положение между цивилизациями Средиземного моря и Персидского залива превращают Тадмор, с одной стороны, в буферное государство между Римской империей и Персией, а с другой — в богатейший торговый центр. Жители города, помимо торговли, занимались организацией караванов, снабжением их продуктами.

Город был разграблен римлянами в 42 году до новой эры, а с 18 года включен в состав их империи, правда, с предоставлением некоторой автономии. Именно в этот период он и получает свое красивое имя Пальмира — город пальм.

Звездный час Пальмиры приходится на вторую половину III века новой эры. За какие-то заслуги перед империей пальмирец Оденат в 258 году получает титул римского консула и становится полновластным правителем города. Пальмира успешно ведет войну с Персией в пользу Рима. Но вскоре Оденат погибает при странных, не выясненных обстоятельствах. Власть и титул отца переходят к его младшему, далеко еще не совершеннолетнему сыну, а фактически к вдове, известной под именем Зенобия (правильнее — Батзебина, что значит «дочь купца»).

Умная, бесстрашная, волевая, наделенная непомерной гордостью женщина, казалось, была создана для роли королевы. Она резко меняет политику. Ищет сближения с Персией и предпринимает шаги для распространения своей власти, используя тяжелый кризис Римской империи. В 271 году Зенобия провозглашает себя «Императрицей Востока». В ее царство Пальмира достигает своего «апогея», простираясь от Босфора до Нила, включая в себя Малую Азию, Сирию, часть Аравии и Египет. Но провозглашение собственной империи означало объявление войны Риму. И она последовала. Немедленно. Военное счастье оказалось на стороне римского императора Аврелиана. В решительной битве при Хомсе римляне разбивают армию кочевников. Пальмира была осаждена, императрица схвачена и отправлена в Рим.

Город восставал против завоевателей, многократно разрушался. Разрушали Пальмиру не только люди, но и землетрясения. Значительнейшие из них зафиксированы в 359, 543, 650, 705, 738 и 741 годах. Город не раз восстанавливался. Особенно много сооружений было возведено при византийском императоре Юстиниане. Но былой славы своей, былого значения Пальмира уже не восстановила. Арабы овладели городом в 634 году. А последнее упоминание о Пальмире относится к 744 году.

Наступило забвение.

В сочинении «География», принадлежащем перу арабского ученого Али-Абу-ль-Фида, жившему в XIV веке, Тадмор упоминается уже лишь как место чудесных развалин.

Дли Европы Пальмира умерла вместе с Римской империей. Сообщение об «открытии» Пальмиры английского купца Галифакса, побывавшего на развалинах города в концу XVII века, вызвало насмешки со стороны «образованной» публики. В существование Пальмиры поверили лишь в 1753 году, когда был издан прекрасно оформленный фолиант Гунны Пальмиры и Тадмора в пустыне», содержащий великолепно выполненные рисунки руин и их описание. Издание вышло в Париже, но авторами его были англичане Днукинс и Вуд, посетившие за два года перед этим описываемыe ими места. Увы, значительное число рисунков Роберта Вуда уже не соответствует натуре, точнее, наоборот, натура не соответствует рисункам. Многие предметы исчезли, превратившись либо в стройматериал для местных построек, либо, в лучшем случае, в экспонаты музеев…

Я посмотрел в сторону окна. Его квадрат мне показался светлее, чем раньше. Решительным движением я сбросил с себя одеяло и сел на кровати. Светящиеся стрелки часов показывали без нескольких минут три. Товарищи мои мирно спали. Я не стал их будить. Оделся и потихоньку вышел.

В вестибюле за своей конторкой, откинув голову на спинку стула, храпел дежурный. Громко тикал будильник. Желтый свет электрической лампочки, беспрерывно мигающий, тусклый, явно не справлялся с темнотой, и именно поэтому большой портрет Зенобии, смотревшей на меня со стены, казался сейчас не таким примитивным и беспомощным, как раньше.

Повернутое в профиль лицо молодой — не старше тридцати лет — женщины, типичное для восточных красавиц, знакомых всем по иллюстрациям к «1001 ночи». На голове тяжелый «обруч», украшенный драгоценными камнями, волосы прикрыты кисеей. Тяжелые серьги. Крупное ожерелье. Согласно дошедшим описаниям, у нее было смуглое лицо, ослепительной белизны зубы и блестящие глаза. В Народном собрании она появлялась не иначе как в пурпурном платье, осыпанном драгоценностями. Владела египетским, греческим и латинским языками. Разделяла с мужем все его походы и якобы была замешана в его убийстве. Еще говорят, она стремилась во многом подражать Семирамиде, легендарной царице, якобы жившей когда-то в глубокой древности в этих же краях. Высоким было величие Зенобии, глубоким — унижение. Под насмешками любопытной, праздной римской толпы перед триумфальной колесницей упивающегося славой «Доминиуса эт деуса» Аврелиана[2] шла, с трудом передвигая ноги, закованные в цепи из золота, вчерашняя светлейшая императрица Востока.

Какая ирония времени! Сохранив сотни великолепных бюстов безвестных подданных Зенобии, оно не оставило ни одного изображения самой царицы. Несколько монет, отчеканенных семнадцать веков назад, на которых с трудом можно рассмотреть расплывчатый профиль, вот и все свидетели внешности этой необыкновенной женщины.

Ну, что ж! Взамен этого время оставило Зенобии, как памятник, легендарный город Пальмиру, навсегда соединив эти имена.

Я напрягал воображение, чтобы оживить лицо царицы. Мне хотелось представить его повернутым ко мне. Но чуда не произошло. Портрет оставался мертвым… Зато ожил дежурный. Проморгавшись и поняв, наконец, что я — не продолжение его сна, а реальный постоялец, желающий прогуляться, он отомкнул входную дверь и выпустил меня наружу.

Первое, что поразило меня, — холод. Ледяной ветер пронизывал тело, несмотря на плащ и свитер. И этот холод, казалось, делал еще более острыми и без того отточенные кран бесчисленных звезд. Небо пустыни! Узкий, только что выкованный серп месяца нисколько не ослаблял звездного зарева. Он и сам представлялся странной яркой звездой на фоне переливающейся всеми цветами радуги мелкой звездной россыпи. Четко, как в планетарии, сверкали причудливые созвездия. Знакомые, но неизвестные по наименованиям, кроме двух, одиноко парящих в черной бездне неба почти у горизонта милого мне Севера. И когда глаза свыклись с темнотой, я увидел город. Он представился мне живым, реальным, просто уснувшим на ночь. Очевидно потому, что красота — антипод смерти. Силуэты многочисленных колонн, арки, стены, казалось, куда-то двигались и лишь на мгновение застыли.

Я многое повидал на своем веку. Жизнь не обделяла меня впечатлениями, но такой щедрости я не ожидал. Я забыл о холоде, о времени… Меня нисколько не удивил огромный лохматый пес, мчавшийся по направлению ко мне по белым каменным обломкам. Я не боялся его. Я был в сказке. Я чувствовал себя ее героем. А герои сказок не погибают. Действительно, не добежав до меня несколько шагов, пес остановился и сделал несколько попыток укусить собственную спину. Беднягу, должно быть, заели блохи. Потом он подошел ко мне и начал доверчиво тереться о мои ноги. Я сел на ступеньки лестницы, с которой так и не успел сойти, обнял собаку и начал чесать ее за ушами. Пес, повизгивая от радости за подаренную ласку, лихорадочно пытался лизнуть мое лицо. А я увертывался и гладил своего косматого друга, делая это почти бессознательно, как обычно бывает с людьми, когда на них наваливается огромное счастье.

Потом мы долго бродили по улицам и площадям Пальмиры. Я прекрасно ориентировался в расположении города, словно бывал здесь уже раньше и не один раз. Я давно уже заметил женскую фигуру, так же, как и мы, обходившую город. Ее длинное черное, отражающее звезды платье, а на самом деле пурпурное, усыпанное драгоценностями (я знал это точно) плескалось под ветром и облегало сильные упругие ноги, скованные золотой цепью. Иногда она поворачивала свое надменное, прекрасное лицо в мою сторону и огромные, сверкающие, как звезды, глаза ее смотрели на меня. Но они не различали меня, потому что я был удален на расстояние в семнадцать веков. Зато я хорошо видел ее, потому что без нее я не мог себе представить Пальмиры.

Зенобия удалялась все дальше и, казалось, уводила с собой темноту. Замелькали, засуетились тени. Небо сменило черную окраску на пепельную, потом на серебристую, сиреневую, лиловую, палевую, шафранную, оранжевую, красную, пурпурную. И на широкой волне всплывающего рассвета поплыли черные силуэты стройных пальм.

Не помню, как взошло солнце. Я сидел на небольшом холме, привалившись к обломку колонны из желтоватого камня, и постепенно возвращался к реальности. По асфальтовому шоссе, петлявшему среди царственных руин, двигались повозки и люди. Они спешили по своим делам. Среди развалин бродило уже много туристов. Я нашел своих товарищей. Их, как и полагалось, разбудили в четыре часа. Картину восхода солнца они успели захватить. Становилось жарко. Мы потихоньку направились к зданию гостиницы, чтобы позавтракать и приступить к организованному осмотру здешних достопримечательностей.

Существует искусство словесного рисунка. Я им не владею. Я не могу передавать словами, например, изящность одинокой башни или портика, бессилен вызвать в чужом воображении представление о хрупкости, почти невесомости триумфальных ворот, открывающих аллею, уходящих и пустыню колонн. Я всегда стараюсь нащупать образ.

Я вижу себя на оживленной улице. По обеим сторонам ее тянутся аллеи из стройных коринфских колонн. На консолях каменные изваяния именитых граждан города, военачальников, законников и просто богачей, поставивших колонны за свой счет. Вместе с толпой я спешу к одному из перекрестков. Здесь установлена новая стела — каменная доска с выбитым текстом «Таможенный закон для города Тадмора». Высота стелы более шести метров, ширина более полутора. На ней едва уместились 56 параграфов на арамейском и греческом языках, очень точно и подробно определяющие размер пошлин и налогов, которыми облагаются все самодеятельные граждане указанного города, начиная от зинобиахры (адмирала, начальника каравана) и кончая платной наложницей…

— Вы посмотрите вокруг. Какая красота!

Эти слова вернули меня к действительности. А произнес их гид, который уже второй час водил нашу группу от одного объекта к другому и профессиональной скороговоркой обращал внимание на заслуживающие того вещи. Я стараюсь следить за его речью.

Главная артерия города, разбросанного на большом пространстве между храмом Бэл на востоке и подножием холмов на западе, делит его как бы на западный, административный район, и жилой, восточный. Ширина улицы: одиннадцать метров между колоннами плюс крытые боковин аллеи — шесть метров. Диаметр колонны 95 сантиметров, высота 9,5 метров… На каждой выделяется консоль для статуи…

Нас подводят к необычайно легкой, хрупкой арке, выдержавшей, однако, десяток землетрясений и почти полтора десятка веков. Экскурсовод добросовестно перечисляет названия и размеры различных сооружений. Но, странно, дело, вся эта информация воспринимается крайне плохо. Мне хочется задать вопрос, как доставили сюда четыре гранитные колонны (диаметр 130 сантиметров, высота 12,7 метра!). Гранита в Сирии нет. Такой гранит имеется в Египте. Значит, их привезли оттуда. Вес каждого блока свыше 20 тонн…

Мы попадаем в театр. Он построен в первой половине II века, но сохранился очень хорошо. Мощенный каменными плитами партер. Огромная, длиной 48 метров, эстрада. По обеим сторонам сцены — два сводчатых прохода, ведущих к местам для зрителей…

Невдалеке от театра расположена агора — просторная публичная площадь, окруженная колоннами с консолями для статуй. Именно здесь проходили народные собрания. У северной стороны размещались крупные чиновники, у западной — военачальники, у южной — караванщики, у восточной — сенаторы…

Длинные с утра тени становятся все короче и короче. Немилосердно жжет застывшее в зените солнце. Мы переходим от одного сооружения к другому.

Отражаемые отполированной поверхностью камней лучи режут глаза, а надеть черные очки не хочется, потому что теряется неповторимое сочетание красок и тонов. В выгоревшей траве звенят кузнечики. И голос гида становится опять далеким и невнятным, а смысл его речи туманным. Так бывает во сне. И наяву, когда сознание перегружено впечатлениями.

Нас заводят за каменную ограду, окружающую главное сооружение Пальмиры — храм Бэл. Он был воздвигнут в честь божества вавилонского происхождения Мардука. Само же слово «бэл» (оно произносилось по-разному: бэл, бал, бол) означает «господин», «хозяин». Так обращались к богам или к сильным мира сего. В библейском языке «ваал» — собирательное обозначение всех языческих божеств.

Храм Бэл состоит как бы из двух частей: двора и собственно храма, построенного в самом начале нашей эры. Здание имеет квадратную форму со стороной 225 метров. Изнутри стены украшены коринфскими пилястрами. Прямоугольные окна с фронтонами обращены на юг, север и восток. На западной стороне находится вход, к которому вела монументальная лестница.

Значительная часть храма разрушена. Вернее, она пошла на строительство бастиона. Его сооружение относится к XII веку. Разглядываем стену этого бастиона, сложенную из поверженных колонн, плит… Я вспоминаю изумительную мозаику — экспонат дамасского Национального музея. Она вывезена отсюда. Мозаика воспроизводит Кассиопею. Обнаженная красавица в окружении потрясенных силой красоты героев мифа. Трудно сказать, какое из чудес больше — чудо искусства или чудо, сохранившее это произведение для нас. Несколько десятков пригоршней разноцветных камешков — и неизмеримая никакими мерами сила страстей.

Стройные, как корабельные сосны, выстроились в ряд семь колонн. Под ними арка ворот. Пологая наклонная плоскость ведет к жертвеннику. По этому пути шли обреченные на заклание животные. Боги требуют жертв. Самых страшных— бог войны.

Мы входим внутрь храма. Справа от трона интересные барельефы: двое молящихся, бог плодородия с гранатом, сосновой шишкой и козой… Второй барельеф изображает процессию: верблюд, женщина с закрытым лицом. Слева — Таламос — священное место. К нему можно подняться по лестнице. Монолитный потолок, тонко отделанный изображением семи планет, окруженных двенадцатью знаками зодиака. Виден также соффит, украшающий архитрав святейшего места, на котором изображен орел Юпитера. В византийскую эпоху храм был превращен в церковь. Потом здесь была мечеть, которая функционировала до 1929 года.

Я смотрю на нашего гида, и по его шевелящимся губам догадываюсь, что он говорит. Но слов его не слышу. Я слышу другое — великолепную музыку. И я наслаждаюсь ею. Я слышу гимн жизни, совершенству, красоте. Его во весь голос поют стены разрушенного храма Бэл, плиты лестницы, барельефы, взлетевшие в синеву ребристые стволы колонн. И я потихоньку им вторю.

Конвейер осмотра движется. Нас усаживают в автомобили и везут к холмам, обступившим Пальмиру полукруглой грядой с запада. И по мере приближения к ним все четче, рельефнее вырисовываются квадратные высокие башни, расставленные во множестве по голым склонам гор. Человек, приглашенный экскурсоводом из музея, долго выбирает нужный ключ из висящей у него на руке огромной связки. Потом возится с замком. Скрипит тяжелая дверь, и мы входим внутрь башни. Здесь захоронены богатые граждане города, успевшие уйти в мир иной до гибели Пальмиры. Мертвые пережили живых. Чудовищно толстые стены этих погребальных башен представляют собой нечто вроде сот с ячейками-нишами для покойников. Каждая такая ячейка прикрыта каменной плитой с высеченным на ее наружной стороне барельефным бюстом покойного. Высота башни с восьмиэтажный дом. Прочность необыкновенная даже для античных построек. Во времена Юстиниана погребальные башни были соединены крепостной стеной и превращены в бастионы.

Мы поднимаемся по крутой каменной лестнице на плоскую крышу башни под названием Жамблик. Она построена в 83 году. Под нами — долина могил. Дальше — пустыня. Несколько в стороне — одинокая гробница, приписываемая гражданину, по имени Марана, умершему в 236 году. Очевидно, это был богатый судовладелец. Барельеф изображает его на фоне судна. Известно, что многие пальмирские купцы снаряжали не только караваны, но и корабли в Индию и Китай. Порт приписки их располагался неподалеку от нынешнего иракского города Басра в Персидском заливе.

Я заглянул в одну из ниш, у которой был отвален прикрывающий ее камень. Узкий, длинный каменный пенал. Можно было предположить, что жители Пальмиры не обладали крупным телосложением. Оказалось, что это не совсем так. Место в башне стоило больших денег. В одну нишу втискивали не одного покойника, а нескольких, — очевидно, членов одной семьи или рода. Для более полного использования объема могилы трупы подвергались специальной обработке и высушиванию.

Странное впечатление производят эти башни, особенно внутри. Уходящие вверх стены с бесчисленными безмолвными каменными барельефными портретами, глядящими в лицо друг другу. Видимо, у пальмирских граждан существовал культ мертвых или просто повышенная тяга к увековечиванию своей личности. Помимо погребальных башен здесь есть еще и погребальные сооружения под землей. Насколько я знаю, конфигурация таких подземных кладбищ стандартна и имеет форму опрокинутой буквы Т. Теперь уже трудно сказать, насколько глубоко они были расположены. Много нанесло и много унесло песка за эти века.

Нам показали одно из таких сооружений, известное под названием «Могила трех братьев». Вдоль стен подземелья тянутся шесть рядов углублений, в которые помещали умерших. В правом, боковом помещении можно видеть три каменных саркофага, украшенных высеченными рисунками: женская фигура, меч, птицы, змея, скорпион… Из объяснений экскурсовода следовало, что во втором веке три (врата — Намаин, Мала и Саэди оборудовали это погребенье, рассчитанное на 390 мест. Братья, а затем их наследники продавали ниши всем желающим. Строительство таких сооружений в Пальмире было делом обычным. Известны случаи перепродажи мест и даже спекуляции ими.

Гид предложил нам осмотреть еще одно захоронение, обнаруженное сравнительно недавно при прокладке нефтепровода. Мы снова влезаем в раскаленные, как духовки, автомашины и едем несколько километров прямо по пустыне. Жара. Пыль. Тряска. Однако то, что мы увидели, стоило и не такой дороги. Узкая каменная лестница вела на дно такой же узкой траншеи глубиной около шести метров. Спуск загораживала толстая труба нефтепровода, под которую приходилось подлезать. Лестница оканчивалась массивными каменными дверями, навешенными на столь же массивную дверную раму. И двери и рамы были отделаны прекрасной резьбой и украшениями. Наш проводник достал из кармана большой ключ, вставил его в скважину. Послышался лязг железа. Мы слегка навалились на дверные половинки, они легко и плавно разошлись. Высота их превышала два метра, ширина была около полутора, толщина— с хорошую мужскую ладонь. Я ошибся, двери были не навешены, а вставлены каменными шипами в соответствующие выемки в верхней и нижней перекладине рамы.

Впрочем, все эти измерения и сравнения я делал потом, в в тот момент я только охнул и застыл в изумлении у каменных дверей. Солнечные лучи не могли попасть в подземелье, но они создавали в нем голубую полумглу, и которой мерцали белые, изумительно выразительные барельефные бюсты, казалось, вчера лишь изваянные. Целехонькие все, как один. И все разные, как были разными люди, захороненные здесь две тысячи лет назад. Эффект был потрясающим. Это погребение имело обычную Т-образную конфигурацию. С глухой стены в конце первого коридора на нас смотрела типичная для Пальмиры каменная барельефная группа: возлежащая с чашей в руке фигура, очевидно, главы семьи или рода, а за ней сидящие плечо к плечу фигуры остальных членов семьи.

Странные цилиндрообразные головные уборы, как клобуки священников православной церкви, мягкие, широкие, в складках одеяния, не похожие ни на греческие, ни на римские. Застывшие позы, внимательные, кажется именно на тебя уставленные глаза. Это не было музеем. В музее старина воспринимается совершенно иначе. Резко ощущается дистанция времени. Здесь все было по-иному. Здесь, в царстве мертвецов, как это ни парадоксально, я будто ощутил на своей щеке дыханье совершенно другой цивилизации. Очевидно, это и есть чувство первооткрывателей.

Мы вышли на солнечный свет и постепенно обрели дар речи. Наш экскурсовод, безусловно, довольный произведенным эффектом, развел руками и показал на часы. Да, на сегодня было более чем достаточно.

От посещения арабской крепости Калаат ибн Маан, расположенной на одном из самых высоких и труднодоступных из окружающих Пальмиру холмов, мы отказались, устрашась грозного плаката: «Во имя заботы о Вашей жизни подниматься к крепости запрещается». Но впоследствии я буду жалеть, что не посмел ослушаться. Можно представить, какая чудесная панорама открывается с этого холма!

Единственно, на что мы еще оказались способными, это искупаться в реке Эфке, снабжавшей Пальмиру водой и бывшей когда-то предметом поклонения. Эфка — это подземная река, выходящая в одном месте на протяжении примерно сотни метров, на поверхность. Пещера, из которой она вытекает, весьма обширна. В самой пещере река достаточно глубока. Так что можно плавать. Пещера уходит далеко под гору. Но углубляться в нее у нас уже не оставалось времени. Прохладная вода Эфки имеет легкий, но устойчивый запах сернистого водорода.

Мы возвращались уже знакомой дорогой. Только солнце теперь светило нам прямо в лицо. И это давало повод лишний раз оглянуться назад. А вдруг где-то вдали, у горизонта, совьются в миражные нити уже навеки врезавшиеся в память колоннада, храм Бэл, башни долины мертвых… Пальмира.