На перекрестке цивилизаций

1001 год Великого Слепца

На перекрестке древней дороги Халеб — Дамаск и старой, полузаброшенной дороги, идущей из Латакии к Пальетре и далее на восток, в Индию, расположен небольшой городок Маарет-эн-Нууман. Я знаю, сколько бы ни прошло лет, я никогда не забуду это местечко. Вот и сейчас, я закрываю глаза, и память мгновенно переносит меня в далекую Сирию, в Маарет-эн-Нууман. Передо мной разбегаются пыльные улочки. Я вижу лавки, харчевни, мастерские ремесленников. Я иду к центру городка мимо базара, иду к массивному дому, выходящему на улицу, как и полагается, глухой каменной стеной. Я открываю тяжелые деревянные ворота и вхожу во внутренний двор сравнительно нового дома, вымощенный каменными плитами. На противоположной стороне двора — два стройных, совсем молодых дерева, а под ними могила. Старое, изъеденное временем каменное надгробье. Такое старое, что уже невозможно прочитать высеченную на нем надпись. Но на стене дома, выходящей во двор, прибита черная дощечка, на которой значится по-арабски:

Ахмад бен Абд-ула бен Сулейман ат-Таннуджи

363–449

973—1058

Первая строчка цифр означает годы жизни поэта по арабскому летосчислению, вторая — по нашему. Миру он известен как Абу-ль-Аля аль Маарри, что значит: отец Аля из Мааррета. Хотя никогда в жизни Абу-ль-Аля ничьим отцом не был. Для сирийца это имя означает примерно то же самое, что для немца — Гёте, для англичанина — Шекспир, для русского — Пушкин.

Имя Абу-ль-Аля я услышал впервые при следующих обстоятельствах. Однажды я ехал из Хамы в Халеб в компании пятерых арабов. Долгая езда утомляет. Мои спутники дремали. Я хотел было последовать их примеру, да никак не мог отключиться. Насколько хватало глаз, вокруг расстилалась тщательно возделанная равнина, кое-где вспученная мягкими возвышенностями. Может быть, в другой стране и не обратишь особенного внимания на землю, покрытую зеленью. Но только не здесь! Привыкшие к желтизне гор и пустынь глаза никак не хотят отрываться от изумрудного ковра ранних всходов.

Синяя стрелка на обочине шоссе с названием близлежащего населенного пункта, на которую я не обратил никакого внимания, привела нашего водителя в возбужденное состояние. Молчавший всю дорогу, он обернулся к дремавшим на заднем сиденье пассажирам и начал о чем-то с ними переговариваться. Помнится, что весь остальной отрезок пути мои арабские попутчики провели в оживленной беседе. Насколько я мог понять, время от времени произносились стихи. Поймав мой вопросительный взгляд, шофер ткнул пальцем в сторону оставшегося давно позади селенья и сказал: «Маарри». Большего я добиться от него не смог. Я, однако, понял, что речь шла об очень популярном человеке, скорее всего поэте, творчество которого связано с промелькнувшим мимо нас городком…

В библиотеке я нашел книжку стихов Абу-ль-Аля аль-Маарри[1]. Я открыл ее наудачу и прочел:

А в другом месте:

И в том же роде все 142 страницы текста.

Потом я слышал эти стихи в арабском звучании. И читал подстрочные переводы. И еще раз убедился, что переводить великих поэтов под силу лишь великим поэтам…

О жизни Абу-ль-Аля известно не слишком много. Родился он в городе Мааррет в семье ученого богослова. По-видимому, он был единственным ребенком, которому родители уделяли достаточно ласки и заботы. Однако, как сообщается в одном из предисловий к его сочинениям, мальчика постигла злая участь. Заболев в возрасте четырех лет оспой, он потерял левый глаз, а бельмо на правом сделало его полностью слепым. И тогда, говоря словами автора предисловия, «он направил свет зрения в область мысли, чудес литературы, диковин философии и прелести стихов».

Известно еще, что в молодые годы поэт совершил путешествие в Багдад. Бывал он и в Халебе, Латакии, Антиохии, Дамаске. Он встречался со многими выдающимися мыслителями, учеными и поэтами своего времени. Особенно сильное влияние на него оказали литераторы, группировавшиеся вокруг багдадского кружка «Братья чистоты», создавшие большой труд энциклопедического толка.

За время своих странствий он много почерпнул из сокровищницы знаний. Исследователи единодушно отмечают его глубокое знание арабской филологии, греческой философии, догм иудаизма, христианства, ислама. Шли годы. Ученик становился эрудитом, ученым, учителем.

На одной из дорог его встретила весть о смерти матери. Печальное известие настолько потрясло поэта, что он бросил все свои дела, дал обет молчания и немедленно возвратился в родной дом, который уже никогда не покидал. К пессимизму добавился пессимизм, к темноте — темнота. Замкнувшись в себе, он стал как бы тройным отшельником: в доме, слепоте и молчании. Так прожил он пятьдесят лет. Его пищей становится чечевичная похлебка, овощи и инжир. Постелью — кусок войлока. Основным собеседником — старый слуга, которому Аль-Маарри диктовал свои произведения. Сам он не писал. О его феноменальной памяти до настоящего времени ходят легенды. Вот некоторые из них.

Однажды некий поэт читал в присутствии Абу-ль-Аля стихи на чужом, незнакомом ему языке. Спустя какое-то время Абу-ль-Аля прочитал их без единой ошибки своим друзьям.

Как-то проходя по улице, Аль-Маарри в одном месте неожиданно резко нагнулся. Сопровождавшие его люди поинтересовались, что заставило его это сделать. Поэт ответил, что лет десять назад он, проходя здесь, наткнулся на ветку дерева. Его стали уверять, что никакого дерева тут нет и в помине. Каково же было их удивление, когда один старожил подтвердил, что действительно на этом месте росло старое ветвистое дерево, но его давно срубили, и старик показал его пень.

Однажды в Багдаде Абу-ль-Аля дали выпить стакан воды, взятой из запасов каравана, только что пришедшего из его родного города. Поэт медленно осушил стакан и произнес: «Это вода моего детства».

Есть все основания полагать, что он прекрасно представлял себе расположение звезд, обладал знаниями в области астрономии.

Все труднее становилось великому отшельнику выдерживать данный им в год кончины матери обет молчания. Слава о его учености манила в Мааррет учеников и любопытных, ученых и поэтов. Дом беспомощного слепца становился местом паломничества, а сам он — живой легендой.

Из огромного литературного наследия Абу-ль-Аля до нас дошло немногое: стихотворные сборники «Искры из-под огнива», «Обязательность необязательного», цикл стихов «Кольчуги» да несколько произведений, которые можно охарактеризовать как «стихи в прозе», а именно: «Трактат о прощении», «Трактат о литературе», «Трактат ангелов».

Первое, что бросается в глаза при знакомстве с творчеством Абу-ль-Аля, — его безысходный пессимизм. Основной тезис его философии: жизнь — величайшее несчастье, а смерть — избавление от него.

Это из стихотворения, написанного на смерть близкого друга.

Таково невеселое кредо поэта. Вряд ли оно когда-нибудь привело бы его к вершинам мировой славы, если бы…

Если бы не существовало поэзии. Так нередко бывает с художниками. Средства, созданные ими для достижения цели, выходят из повиновения и помимо воли и желания их создателей приводят к неожиданным результатам. Похоже, что это и называется гениальностью. Именно это и произошло с Абу-ль-Аля.

От критики личности он переходит к критике общества:

В своей критике он заходит далеко. Очень далеко по тому времени. Его высказывания о том, что религия происходит не от природы народа, как проповедывали тогда, а от привычки и обычая, или заявления вроде: «нет на свете имама, кроме разума», или деление людей на две категории: «имеющих разум, но неверующих, и верующих, но не имеющих разума», утверждали за ним славу если не безбожника, то во всяком случае еретика.

Особенно интересен в этом отношении его «Трактат о прощении». Сюжет его несложен. Некий шейх, в котором читатель без труда узнает автора трактата, получил разрешение аллаха посетить ад и рай и, как мы теперь говорим проинтервьюировать населяющие эти места души. Шейх встречается во время своего загробного визита с известными в арабском мире мыслителями и поэтами, многие из которых жили в доисламский период. Шейх обращается к ним с вопросом: «Почему простилось тебе?» или «Почему не простилось тебе?». Другими словами, как оценил бог земные деяния того или иного человека? Оценки эти порой поразительны.

Так, например, осматривая райские сады, шейх, он же Абу-ль-Аля, останавливается перед роскошным дворцом. Оказалось, что он принадлежит Зухейру ибн абу Сальма — крупному арабскому поэту доисламского периода. Весьма удивленный этим обстоятельством, шейх попросил разрешения встретиться с владельцем райского дворца. Зухейр встретил его восемнадцатилетним юношей, свежим как только что распустившийся цветок. Он подтвердил, что аллах даровал ему дворец и возвратил юность. Он заверил Абу-ль-Аля, что не терпит здесь ни обид, ни лишений, не знает бедности, усталости и не повторяет своей знаменитой касыды, в которой сожалеет, что смерть не идет к нему. «Кто прожил 80 лет, неизбежно скучает, а я прожил 90 и еще 10, и после 8 лет…»

На вопрос гостя: «Но как же простилось тебе? Ведь ты жил во времена, когда народ еще не обрел бога», Зухейр ибн абу Сальма резонно отвечает: «Я не вершил злых деяний…»

Из этого следует, что главное в вере не формальная сторона, а добрые деяния! Очень смелая в те времена мысль!

Мрачный тон стихов Абу-ль-Аля просветляется, когда он говорит о предназначении человека — служить добру. Презрение к миру сочетается с любовью к людям. Обличение переходит в сострадание, мизантропия — в призыв к справедливости.

Лишенный личной жизни, идейно одинокий, живущий и смутное время развала некогда могущественного халифата, преследуемый ханжествующими ортодоксальными богословами, глубоко понимающий страдания родины, поэт видит смысл своего бытия в служении добру.

Сегодня в пыльный и ничем не примечательный городок Маарет-эн-Нууман приезжают люди из многих стран света, и прежде всего из соседних арабских. Приезжают с единственной целью: побывать на могиле величайшего из всех арабских поэтов, такой старой, что уже нет возможности прочитать высеченную на ней надпись.